НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: Безусловный классик современной литературы, человек, который проявил себя во многих областях и во многих жанрах – в поэзии, в драматургии, в прозе, разумеется, – Людмила Стефановна Петрушевская. Это как раз тот случай, когда сюжет программы определяется личностью персонажа, героя, гостя. Людмила Петрушевская в гостях у программы "Фигура речи". Людмила Стефановна, здравствуйте. ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Здравствуйте. НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: Я чувствую даже некоторую робость, когда встречаюсь с человеком-оркестром, по существу. У вас столько самых разных занятий, самых разных способов выражения! Вы и поэт, и прозаик, и драматург, и выступаете с концертами. И, судя по всему, еще одна черта или еще одна из ипостасей ваших талантов – это картины. Давайте мы с этого и начнем. ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: Во-первых, почему вы обратились к картинам? ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Я сейчас скажу, что я, когда была маленькая… Ну, об этом сейчас не особенно обожаю говорить, но мы были "враги народа". И мы голодали. И когда я попала в детский дом, то это был для меня праздник, потому что там еда была три раза в день и все чистое такое. Ну, в общем, это не улица. И там я начала рисовать. Перед этим у меня вообще не было ни карандашей, ни бумаги, ничего. Я помню, что мне достался кусок картона, и какой-то лиловый толстый карандаш где-то нашелся. И я на нем, на этом куске картона, нарисовала лошадь. Я ее вырезала. Но она мне показалась худой, и я намотала тряпочку на живот. Вот это была моя игрушка. У меня не было ничего. А потом я попала в школу, где, конечно, я была двоечница. И у меня были пятерки только по двум предметам – по пению и по рисованию. НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: Удивительно! ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: И это моя судьба. НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: Вы знаете, удивительно, что Эдуард Кочергин, который, в общем, в принципе, вашего поколения, тоже начал рисовать в детском доме, куда он был отправлен как сын "врагов народа". В Омске это было, во время войны. И он тоже рассказывает, как он нашел карандаши. Но потом он, правда, еще и наколками занимался, поскольку рос, ну, во вполне определенной среде. И вырос… ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. Ну, девочки и мальчики – это разные все-таки национальности, особенно в детстве. И вы понимаете, поскольку у меня не было совершенно (и впоследствии не было) никаких возможностей, ну, как бы дома что-то делать, потому что мой дедушка Николай Феофанович Яковлев, филолог… Вы знаете наверняка это имя? НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: Знаю. ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: После работы "Джугашвили, марксизм и языкознание" был выгнан. Он баллотировался уже в академики, он был широко известный человек. Остался без ничего. И, слава богу, его ученики хотя бы ему давали на хлеб и на "Беломор", не предали его. Но дома, знаете, две пачки "Беломора" в день, в сутки. Он не спал совсем. И поэтому я жила в библиотеке практически, в двух библиотеках: в одной – детской, Ломоносовской, на Пушкинской площади; и в другой, это называлось очень смешно – Марксистско-ленинский кабинет при райкоме партии, на улице Чехова. И там был шкаф с книгами. И я там ждала, ну, пока мама придет. И поэтому вплоть до десятого класса… Знаете, я все время проводила в библиотеке свою жизнь. Правда, мне не давали замечательных книг, таких как "Тайна профессора Бураго", там были такие маленькие выпуски. И я умоляла! Но мне давали все время советскую литературу, поэтому я была знаток вообще этого всего дела. Когда я уже поступила в университет и пришла прощаться в библиотеку, специально пришла, мне сказали: "Ты у нас больше всех книг за историю библиотеки прочла". Ну, это вынужденно было. И в общем, обстоятельства, вы понимаете, суживают человеческий горизонт. И, может быть, те места, которые ты видишь, те места, которые ты занимаешь, ты их изучаешь полностью, ты в них погружаешься уже совсем, и они с тобой на всю жизнь. Поэтому литература и музыка… А я пела в хоре Локтева, даже запевала, было дело, а потом в университетском хоре. Вот пение и рисование. И театр, конечно. У нас школа была замечательная, 170-я, в которой внутри родился КВН, потому что и Алик Аксельрод, и Розовский Марк, и Илюша Рутберг у нас учились. Они потом сделали театр, в который я пошла играть после окончания университета, "Наш дом" назывался. И там я стала актрисой, да. И там была удивительная вещь… То есть ролей мне практически не давали таких, чтобы со словами. Там у нас были гигантские, гениальные совершенно актеры, фантастические! Поэтому у меня была роль без слов почти. Но у меня была такая роль, я придумала, что я хохочу – хохочу от умиления перед начальством. И я так хохотала, что я заводила зал страшно, до истерики! Вы понимаете? Я помню, что человек, который сидел рядом с Ефремовым, сказал Олегу Николаевичу: "Уберите от меня эту женщину!" А потом я прочла, что, оказывается, существует магический смех, который используют шаманы. Они начинают смеяться, и с ними (и это в йоге тоже есть) истерически начинают все хохотать. Если ты начал в компании хохотать, то ты уже остановиться не можешь. Вот в чем дело. Но меня все равно выгнали за недисциплинированность, за опоздания и так далее. Они очень любили выгонять. Поэтому – театр, театр. Театр – это тоже моя, как бы сказать, любовь. Не то что я бегаю в театр все время, нет, он у меня тут. Знаете, когда я прочла "Театральный роман", и он описывает там, как вначале перед ним, как в коробочке, – это все у меня было, это все у меня было. Мало того, однажды январским вечерком раздался звонок, и прекрасный баритон, поставленный, сказал: "Здравствуйте. С вами говорят из Московского художественного театра. Не могли ли бы вы написать для нас пьесу?" Я захохотала и говорю: "Это что, театральный роман начался?" И в эту же ночь я написала первую пьесу. Ну, потом я ее выкинула. Все. И я начала писать, писать, писать… И в конце концов, я написала "Уроки музыки" под руководством этого замечательного человека, Михаила Анатолиевича Горюнова, сына народного артиста Горюнова, и Веры Бендиной, ученицы Станиславского. Вот эта книжечка, которая принесла… Это 83-й год. Это наша с Витей Славкиным, ну, первая публикация с пьесами. А редактор ее, Инна Громова, сказала нам: "Так, если меня выгонят с работы, будете платить алименты". 65 тысяч экземпляров, между прочим. И когда в ЦК собралась комиссия, то уже было поздно. Они все ушли в дома культуры, в клубы по всему Союзу – понимаете? – от Чукотки и до Клайпеды. Оп-па! 65 тысяч. Вот. Здесь "Лестничная клетка" и "Уроки музыки". "Лестничная клетка" сейчас, в этом году… в прошлом, в 2017 году была поставлена в двух театрах, неожиданно для меня: у Погребничко и в ТЮЗе у Яновской. Молодые ребята, ученики Погребничко, поставили. Максим Солопов и Толсташова Полина – вот два замечательных, талантливых режиссера молодых, 20 с чем-то лет. Во как! Представляете себе? Одна и та же пьеса. 40 лет назад. Ну, если 40, то там и 100. Так кажется. Хотя что может быть общего у жизни сейчас и жизни тогда, в 83-м году? А она еще была написана вообще в каком-то 75-м. Понимаете, какая история? Пьесы – очень редкий товар. И я пыталась посчитать и за XX век насчитала 12 драматургов, ну, на мой взгляд. Вот так. НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: Людмила Стефановна, а картины? ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Картины, да. Вот сейчас у меня – как бы сказать? – такая очень интересная, может быть, штука. Я рисовала всю жизнь. Ну, рисую и рисую. У меня были выставки, и много выставок в разных местах, и даже в ГМИИ, в Музее изобразительных искусств, когда там была выставка "Скрипка Энгра". То есть там выставили художников… нет, писателей. Ну, там был Кокто, Володя Васильев, Дюрренматт, Генри Миллер и я. Ну, выставки и выставки. И у меня это все как-то хранилось. Но всегда с выставок приезжает немножко меньше работ, чем уезжает (это какая-то удивительная история), поэтому я иногда даже не могу найти какие-то вещи. А сейчас я уже три года занимаюсь детьми, которые были оставлены в роддоме по причине своей ярко выраженной инвалидности. При советской власти всем врачам в роддомах просто велели – не отдавать детей больных матерям. Почему? Женщины – рабочая сила. Когда у женщины инвалид на руках, она не работает. И что там? Какие-то копеечные пенсии. Но все равно, если это миллион, то это… Поэтому это дети, которых бросили в родильном доме. А может быть, потом еще какие-то страшные обстоятельства. Например, мальчик Марат – ему было четыре годика, когда сгорел дом, и его еле спасли. В семье было несколько… шесть человек детей. Семья была очень бедной. И они потеряли все. У мальчика немедленно тут же начался приступ, он упал в судорогах. И они его отдали в детский дом для инвалидов. И туда попадали дети из очень бедных, из очень – как бы сказать? – страшных семей, дети, которых не хотели воспитывать, дети, у которых были болезни. Моя знакомая Юлия Курчанова – ну, прирожденный педагог и с 18 лет занимающаяся инвалидами-детьми – организовала поездку волонтеров в этот детский дом под Псковом, Бельское Устье. Это глухая совершенно деревня, где-то в лесах. Они туда приехали, шесть часов езды. Туда приехали и увидели… Вы знаете, картина Ван Гога "Заключенные"? Дети кругами бегали по двору, босые, в отрепьях, все лысые. То есть понятно, что у них были вши. Они им привезли театр, привезли им карандаши, альбомы, ну, конфеты с печеньем. Дети похватали конфеты с печеньем, а карандаши бросили. Они не знали, что это такое. В этих детских домах для инвалидов их не учат; их содержат, как в зоопарке. Понимаете? В окнах висели мокрые матрасы. Вонь была чудовищная, потому что там не стирали. Вот концлагерь для детей. Ну, я не знаю, в концлагерях, по-моему, стирают все-таки. Вот такая страшная вещь. И там был такой Алеша Михайлюк – молодой бизнесмен, у которого в Пскове было дело. Он зарабатывал там что-то, по-моему, торговал, ну, в общем, что-то такое. И там была девочка, которая не ходила, она ползала на локтях, Юля. И он поехал через неделю с инвалидным креслом и ей отдал. И этот Марат, и эта Юля – все теперь живут у этого Алеши Михайлюка. Он купил дома, нанял педагогов, нанял воспитателей. И знаете, это какие-то дела Чернышевского, Фурье. То есть он уже воспитал 100 человек, 100 больных детей, у которых теперь свои квартиры и семьи. Вот недавно второй ребенок родился в семье у мальчика и девочки оттуда. У них квартира. Понимаете, какая штука? И, конечно, Порхов – этот город очень маленький, и там работы нет. Но все-таки одна девочка там получила работу, она работает в кафе посудомойкой. И это большое дело. Они все заняты ремеслами: выпиливают доски, расписывают их, ну, дощечки такие для кухни, вяжут замечательные вещи, вяжут из бисера очень красивые штуки. И даже розы из бисера – можете представить? Такие вот розы из бисера. И был заказ – вязать для мишек кофточки шерстяные, для какого-то магазина. Просто было замечательно. Понимаете, ребят воспитывают искусством. Они уже народные художники такие. И каждый раз, когда ярмарки (а у нас любят ярмарки), вот они там выставляются. И люди покупают. Они очень дешево продают свои работы. Для них это хоть немножко, но это их деньги. У них у всех есть телефончики, даже айфончики. Не знаю, где они берут деньги на это. Ну, как-то скапливают. В день они питаются на 150 рублей: хлеб, картошка… Когда мы приехали туда, они нас тянули поесть. Они сделали пельмени с капустой и с картошкой. Очень вкусные! И разумеется, что денег нет, потому что закрылась граница с Латвией, у Алеши денег не стало. Он продал квартиру, продал машину, в позапрошлом году закрыл какие-то долги. Вот у меня был концерт. Я обычно на концертах устраиваю выставки, и на концертах продаются мои работы. И вот заработали 61 тысячу 300 рублей. НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: А что за работы? Давайте покажем, Людмила Стефановна. ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, ну давайте. Это так называемый фюмаж – это рисование дымом. Дым, копоть и ластик, ластик просто резиновый. И это копия японской гравюры XVIII века. Три работы из этой серии у меня купили. Ну, конечно, это все неточно. Конечно, это все даже неточно специально, чтобы это не было копией. Это работы писателя, который видит это так. Поэтому я так считаю, что вполне можно покупать и вешать. Ну да, в гостинице "Метрополь", в президентском номере, висят три моих работы. Я написала Анну Павлову, потому что Анна Павлова, ну, как бы жила в "Метрополе". Но я же родилась в "Метрополе", поэтому это как бы для меня родственно. НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: Пока вы показываете, Людмила Стефановна, у меня такой вопрос. То есть на самом деле вот это не просто самовыражение, но еще и подспудные мысли о некотором просвещении у вас существуют, да? ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, в общем, понимаете, у всех есть интернет. Вот это, разумеется, Дега. "Я, ребята, не могу – обожаю я Дегу". Это, конечно, вариант. Это, конечно, часть, потому что… Ну, правда, единственное, что Дега работал тоже пастелью. Вот это такая редкая вещь – это Гоген. Это я взяла из одной картины, которая большая, вот такое, двух девушек. Тоже пастель. Но постольку, поскольку пастель – такая странная вещь, то это немножко похоже даже на фреску, на известки. Видите? Специально я делала так. Вот это мое любимое рисование. Это розы. Это акварель. Это старинное. Это я рисую уже много лет. Это розы. НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: А эти работы сейчас написаны, да? ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, это работа 2011 года. А вот эта работа сейчас написана. Это розы пастелью. Вот, собственно говоря. НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: От картин, может быть… Ну, я понимаю, что на самом деле и сам театр, и другие ваши работы. Ну, вы же все-таки довольно много и долго работали в мультипликации. ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну да. Я не так уж много работала. Я просто работала с Норштейном, "Сказку сказок" он делал, а я была соавтор сценария. Но потом мы начали делать "Шинель" и сделали вместе где-то 17 минут. А потом все это кончилось, время такое наступило. Но дело в том, что я сама стала делать мультфильмы. Это так смешно! Я сделала семь мультфильмов, это называлось "Студия ручного труда". Я преподавала во ВГИКе, и студентка моя Настя Головань… Ей нужна была консультация по сценарному делу, а мне нужно было научиться делать мультфильмы. И она ко мне приехала, мы с ней работали по поводу ее сценария. А потом мы стали вместе с ней делать фильм, который назывался "Беседы Иванова". Но Иванов – это псевдоним Ленина. И у нас Ленин выступал из Мавзолея. Представляете себе? Вот такой мультфильм. Почему? Значит, был такой обычай. В метро были мозаики с изображением Сталина. После XX съезда Сталина везде заменили на Ленина. И Сталин выступал из Мавзолея, и его заменили на Ленина. И это на Комсомольской площади, по-моему, было, вот в этом метро "Комсомольская": Ленин выступает из своего Мавзолея. И мне это так понравилось, что я сделала целую серию – Ленин выступает из Мавзолея. А внизу там клубится народ, идет демонстрация. И он говорит: "Правильным путем идете, товарищи! Ха-ха-ха! Шутка". НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: Людмила Стефановна, огромное вам спасибо за беседу. Единственное, что прошу вас сделать: когда будет выставка ваших работ, скажите, пожалуйста? ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вы знаете, это еще пока что неизвестно, потому что несколько конкурирующих мест. Это Литературный музей и Музей Москвы – вот там, возможно, будет выставка. Ну, как выставка – так сразу и концерт. Понимаете, какая история? НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: Но это все-таки, наверное, где-то будет в ближайшее время? ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Это в апреле уже будет, наверное, да. Сейчас пока у нас март. Сейчас я интенсивно работаю над пополнением запасов. Но все-таки надо продавать. Я обращаюсь ко всем людям, у которых есть деньги: помогите, пожалуйста, сиротам-инвалидам. Потому что им надо помогать, они должны выжить. Люди с обычными возможностями сами пробьются, а эти – нет. НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ: Спасибо вам большое! ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ: Спасибо.