ВИДЕО Голос за кадром: Кенигсберг был особой географической точкой на карте Третьего рейха. Гитлер называл его абсолютно непреступным бастионом немецкого духа и колыбелью прусской боевой мощи, и главную свою ставку на Восточном фронте, Wolfsschanze, «Волчье логово», фюрер разместил в густом лесу в предместьях Растенбурга, всего в 100 километрах от Кенигсберга. Нацисты верили, что пока над тевтонским замком трех королей (с него началась история города в 1255 году) царит штандарт со свастикой, Германия не падет, и превратили город в самую укрепленную крепость Европы, опоясав Кенигсберг тремя кольцами обороны. Немцы считали, что выдержат любую осаду даже в условиях длительной изоляции. Не выдержали. Штурм начался 6 апреля 1945-го в 9 часов утра мощной артподготовкой. В 12 под прикрытием огневого вала в наступление перешли пехота, танки и самоходные орудия. Форты и доты защищали штурмовые саперные отряды. Фашисты были в панике, когда у них в тылу, из тумана появилась советская бронетехника. 9 апреля Кенигсберг пал. Акт о капитуляции подписал в своем подземном бункере комендант гарнизона Отто фон Ляш, сдав свое оружие советскому офицеру со словами: «Это невероятно». 760 тысяч красноармейцев были награждены медалью «За взятие Кенигсберга», 216 – удостоены звания Героя Советского Союза. 97 воинских частей получили название «кенигсбергские». 30 сентября 1945-го в городе над братской могилой 1 200 солдат 11-й гвардейской армии установили памятник – первый советский монумент, увековечивший подвиг павших в Великой Отечественной войне. Судьба Кенигсберга была решена летом 1945 года на Потсдамской конференции руководителей стран антигитлеровской коалиции, обсуждавших, что делать с разгромленной нацистской Германией. В статье 6-й Потсдамского соглашения о городе Кенигсберге и прилегающем к нему районе записано, что эта часть Восточной Пруссии присоединяется к СССР. На основе решений Потсдамской конференции, Кенигсберг с прилегающими землями был включен в состав Советского Союза. После смерти председателя президиума Верховного Совета СССР Михаила Ивановича Калинина в 1946-м бывшая столица Восточной Пруссии и прилегающие земли стали носить его имя. В 1990 году объединенная Германия признала окончательный характер ее внешних границ. Так завершилась почти 700-летняя история непреступной тевтонской крепости, на месте которой сегодня раскинулся самый западный город России – Калининград. Николай Александров: Программа «Фигура речи», программа о книгах и их авторах. Юрий Буйда – писатель, родившийся в Калининградской области, проведший здесь детство и юность, создавший совершенно фантастический образ Калининграда в своей книге «Прусская невеста», – сегодня у нас в гостях. Юра, когда ты в последний раз был в Калининграде? Сильно изменился город по сравнению с твоим детством? Юрий Буйда: Очень сильно. Николай Александров: Да? Юрий Буйда: Очень сильно изменился город, тем более что у меня была возможность, я рано встаю, выходил из отеля, выпивал кофе, чего раньше, естественно, даже и представить себе невозможно, что такой прекрасный кофе можно пить в Калининграде, и гулял по знакомым улицам, выходил к дому, где росли мои дети, вот. Вместо этих пустырей, болот, странной обувной фабрики, каких-то там еще развалин, разрух, бродячих псов там целые микрорайоны новейших домов. И тот дом, который был когда-то самым новым в округе, где мы поселились, смотрится среди них, конечно, уже совсем непрезентабельно. Николай Александров: А где больше Кенигсберга было, в твоем детстве или сегодня? Юрий Буйда: М-м-м… Кенигсберга больше, наверное, где-нибудь в Гейдельберге, где-нибудь там, я не знаю, кого не бомбили, в Бамберге где-нибудь. Мое детство, Кенигсберг, ну не совсем в Кенигсберге, Кенигсберг я прекрасно помню, детство, но рос-то я и родился километров в пятидесяти от города в маленьком городке Велау, который сейчас называется Знаменском. Николай Александров: Ага. Юрий Буйда: Это тоже где-то XIV века городок, почти ровесник, значит, Кенигсберга, и пострадавший не меньше, пожалуй, Кенигсберга, имеющий все те же самые, как мы говорили когда-то, типические черты, которые роднят все эти прусские, восточно-прусские города с европейскими городами западной Европы той эпохи. Но мое детство прошло на развалинах, буквально на развалинах, потому что целые улицы тянулись, стоял один целый дом, а все остальное были, как мы их называли, «разбитки», то есть разбитый дом. Вот какой-то кусочек фундамента, окна в подвал, вымощенный хорошим камнем тротуар перед этой развалиной, и все заросло бузиной и ивой. Вот такими были очень многие города, и Калининград ведь до конца 1960-х, да что там, господи, еще в 1970-е гг. сохранялось там немало вот таких пятен. Домысливать их было интересно, но это были развалины, подчищенные, прикрытые стыдливо там где-то растительностью, какими-то плакатами, «Мы победим!» или «Слава труду!» чаще всего ставили. Его очень сильно расчистили после 1945 года, когда туда поехали переселенцы, им надо было где-то жить, по каким-то улицам ходить, поэтому тогда его расчистили, причем и силами немецкого населения, которое там еще оставалось в немалом количестве, не в большом, но и в не малом. Так что жили мы среди развалин. Но вот наш дом, значит, был совершенно целым, немецкий дом, там сад, там двор большой, сарай огромный с кирпичной крышей, с гаражами, с чем угодно, то есть простор. И вот наша небольшая семья, мы, четыре человека, поселились вдруг в большущей квартире с немецким отоплением, то есть это котелок и батареи, и топить надо с 5 утра зимой. С подвалом, который заливало во время дождей и т. д., но там отводная система очень сложная, в которой наши водопроводчики разбирались десятилетиями. С тростниковыми плетенками в стенах. Дешевый дом. И то есть вот это вот внешнее пряничное благополучие вот этих немецких домов на самом деле было… Я представляю, каково им там жилось. Николай Александров: Юра, значит, Калининград начала 1950-х гг. – это в основном город, куда приехали самые разные люди: это и военные, и беженцы, наверное, из других районов… Что это был за мир, вот если говорить о характере, об этническом составе? Юрий Буйда: Вот это самое, наверное, интересное, потому что переселение началось уже где-то со второй половины 1945 года, потому что некоторые механизмы должны работать сейчас, здесь и сейчас, немедленно: вода, электроэнергия, хлеб, школа, больница, ну понятно, транспорт хоть какой-то и т. д. Там стояли огромные массивы воинских частей. В каком-нибудь маленьком городке Тапиау, где я потом работал в районной газете гвардейской, стояли штабы двух воздушных армий, танковых армий… Там вот это, представляете себе, число генералов с тремя-четырьмя звездами на квадратный метр города с населением 6–7 тысяч человек – это вообще чудовищное что-то, это во-первых. Во-вторых, там были госпитали, много было военных госпиталей, и туда из Польши, из Германии привозили тяжелых раненых, и здесь долечивались люди, и некоторые из них: а почему не попробовать остаться здесь? Потому что там у меня, я знаю, там дыра, дыра, просто вот черная дыра. Потом посылали разведчиков, я потом уже, работая в газете, со многими из них, подростки, как правило, откуда-нибудь из Белгородской, Орловской, Курской области. Ну представьте себе в 1945 году места Куршской дуги – это вот пепло там на 10 метров ржавого железа и костей. Мальчишку послали, он в подвагонном ящике пробрался в Калининградскую область, а она же была объявлена особой зоной, ее охраняли, ну и для того, чтобы туда приехать, должна быть веская причина, вот, с документами, а он мальчишка, 15 лет, в подвагонном ящике приехал, помыкался, где-то там к солдатскому котлу присоседился. Бродили люди, поляки бродили, какие-то бывшие военнопленные, непонятно кто вообще ходил, роилось все вот так. Мальчишка на ус намотал, на обратный поезд в подвагонном ящике домой – там рай: там дома каменные, мы таких в жизнь не видели; там хлеб дают, там коров дают и т. д. И был оргнабор почти сразу, организованный набор, эта организация существовала десятилетиями. Она этим делом занялась, потому что потребовалось срочно всюду восстановление целлюлозно-бумажной промышленности, посылали, там несколько заводов, и довольно крупные. Восстановление рыбной промышленности, позарез, в СССР голодуха, талоны, хлеба не вдоволь, а тут простаивают сейнеры рыбацкие, давайте срочно. Они парусные шхуны с керосиновыми моторами, а то и вообще гребные, но хоть что-нибудь дайте. Поля незасеянные, значит, из Белоруссии поехали тысячи переселенцев. Я помню, разговаривал с одним человеком, одноногий крепкий мужчина, он стал председателем сельсовета в Белоруссии, потому что воевать уже не мог, еще довольно молодой мужчина. Я говорю: «Ну вот почему вы поехали?» Он говорит: «Мой сельсовет – это 274 землянки. Мужчина я, в каждой землянке баба с детьми, все. А тут дают семенную ссуду, корову, коня, оплачивают проезд, питание в дороге – да боже мой!» И поехали люди, ну вот как мои родители. Они поженились еще во время войны, потом отец попал в неприятности, в конце концов в 1948 году был осужден по 58-й статье и отправился в ГУЛАГ. Ну вот отец оказался в лагере, мать по его просьбе, это была распространенная практика, отреклась от него, но это ей не помогло, ее лишили всех званий, всех наград, всего-всего, а главное, лишили возможности заниматься юридической практикой в какой бы то ни было форме, а она окончила Саратовский юридический институт, это было очень трудно при ее социальном положении, семья мещан. Значит, она работала в Главной военной прокуратуре в Ростове по югу России, она была помощницей командира 10-й дивизии НКВД, той самой дивизии, которая держала фронт против Паулюса от Воронежа до Сталинграда, защищала Мамаев курган и тракторный завод. Погибла практически вся, после этого она была переформирована, дивизия, и стала обычной дивизией, стрелково-пехотной дивизией. Как мать выжила… Хотя она и носила пистолет и погоны лейтенантские, она была, в общем, практически гражданским специалистом, делопроизводителем при командире дивизии, оформляла правильно приказы там какие-то, что-то еще. Даже вот в этом полном огне надо было это делать, архив. И вот она, лишившись всего после вместо этого, она следует, получает письмо от своей институтской подруги, которая работает в коллегии адвокатов Калининградской области. Муж военный, вот. И вот благодаря этой Мирке, Мирка ей пишет: «Да приезжай к нам, все новое, и многие хотят начать новую жизнь». Вот это очень существенно. Многие туда приезжали не то чтобы в поисках приключений или некоего вот этого нового воздуха, многие действительно хотели начать новую жизнь, чтобы не вспоминать о старой. Это не то что был какой-то сознательный эксперимент, как потом говорили, что это самая советская из всех советских областей, что там люди 150 национальностей, там абсолютно безрелигиозное, то есть ни одной церкви, синагоги, мечети, ничего вообще в помине не было. Кладбище вот под тобой, можно сказать. В Парке культуры и отдыха им. Калинина в центре Калининграда (симпатичный парк) есть такой овраг романтический, а через него проложена дорожка из мраморных плит, ступени такие, а на торцах даты смерти и рождения людей – просто взяли, надгробными плитами сделали лестницу, вот такое было отношение. В маленьких городах к этому относились немножко иначе, потому что, когда стали убирать близкие, а я еще помню это, то есть я помню эти 1960-е гг., когда хоронили рядом с немцами на немецком кладбище, вот. А в Калининграде было как-то посуровее. Но там разрушения были страшнее, конечно, вообще все это… Николай Александров: Юр, у тебя в «Прусской невесте» совершенно фантастический мир, который на пересечении самых разных времен, эпох, потому что это и Первая мировая война, и Средние века вдруг прорываются… Юрий Буйда: Да. Николай Александров: …и какие-то совершенно невероятные типы. Это тобой было домыслено, или это все… ? Юрий Буйда: Это как бы было… Это было и, я думаю, остается, может быть, в другой форме, остается просто воздухом вот этого… Вообще это даже воздухом трудно назвать. Потому что на I курсе мы поехали, на I курсе университета наша классная дама, значит, решила первокурсников филфака отвезти почему-то в замку Бальга на берегу залива. Мы проехали электричкой на юг, там вышли, пешком шли по берегу залива, это был 1971-й год, наверное, и еще кое-где были видны, то там кусок каски торчал немецкой, то патронная лента, то ость тележная, там же наши войска добивали немецкие группировки на этих полуостровах. Сейчас этого там уже не встретишь, все вычистили, все убрали. И вот, наконец, мы подошли, пришли туда к этому замку Бальга. Замок Бальга – это орденский замок, там похоронены магистры и гроссмейстеры Тевтонского ордена, и там похоронен легендарный Ульрих фон Юнгинген, который был смертельно ранен на поле Грюнвальдской битвы, с чего, собственно, начался постепенный закат ордена и победа славяно-татарских войск, вот. И там его имя единственное выделено красной краской было еще немцами на стене, остальные все черной краской написаны, ну потому что это была трагедия величайшая для ордена. А рядом буквально Железный лес на этом же месте, там бастионы, все это стены… Все это полуразрушено, потому что там эсесовские части держали оборону в 1945 году, и рядом Железный лес. Железным его назвали просто в народе, потому что попытались его, он там порублен, посечен был, его решили пустить на какие-то второстепенные хозяйственные постройки. Бензопилы ломались, деревья были из свинца, пули и эти все… То есть вот оно, пожалуйста, 1945-й и XV век. Это все на каждом шагу было. Я 20 лет пил воду из немецкого крана… Да более того, самое сильное впечатление на меня в детстве, помню, произвело. У нас двухэтажный дом, вот верхний этаж занимала семья соседская, и наша нижний. У их входной двери была такая красивая изогнутая медная ручка, а у нас какая-то чуть ли не чугунная, железная какая-то, грубая. И я спросил соседа, почему такая разница в ручках, а мне там было лет, наверное, десять-одиннадцать, может, потому и впечатление такое. Тот говорит: «А здесь же немцы жили, и вот немецкий хозяин отвинтил эту ручку и увез с собой, сказал: вернусь – вставлю, верну себе свой дом – вставлю». Боже мой! Это же были… Я лежал ночью и думал: это в нашу квартиру он вернется? А мы тогда что будем делать? А как это все будет? Зачем он эту ручку взял? Я уже книжки ведь читал, у меня уже какие-то литературные образы, как он там по вечерам эту ручку достает из коробочки, этот несчастный человек, смотрит на нее, может быть, плачет, потом, умирая, передает детям, они ее в коробочке этой держат… Боже мой! Когда я отцу рассказал, он говорит: «В этой игре назад не ходят». Я глубоко убежден, что когда-нибудь вопрос о принадлежности земли вообще уйдет, потому что я человек верующий и считаю, что земля принадлежит не русским или украинцам, немцам или финнам, а Богу. А уж как там народы расселяются, это их божье право божественной свободы. И когда-нибудь не будет этих вот «мое», «наше», «ваше». Это на самом деле очень тяжелый процесс, потому что «мое» – это самое важное, что есть в человеке, и согласиться назвать его, ну как бы «и вот это мое», тут очень трудно. В конце 1980-х гг., значит, «Калининградская правда», в которой я тогда работал, ввязалась во все эти перестроечные дискуссии. С определенным оттенком эти дискуссии были, потому что посыпались письма из Польши, Литвы, Германии, из многих других стран, кому принадлежит эта земля и как ее следует называть. Если упростить вот так, поляки писали, профессор одного из университетов писал, что это Крулевец, польский город, а действительно, орденские земли около 200 лет, по-моему, принадлежали, то есть были вассалами польских королей, когда орден как религиозная организация был ликвидирован и стал светской организацией. Да, литовцы говорят, что это Караляучус, город королей; с этой точки зрения в русских летописях он тоже называется Королевцем, и Кант присягал российской императрице, российской короне. И вообще это был город, в котором русские цари со времен Ивана Грозного и даже чуть раньше вербовали иностранных наемников, ученых, шпионов, палачей, военных, родознатцев и т. д., и очень вольготно себя чувствовали, потому что у Восточной Пруссии были очень хорошие отношения всегда именно с Россией. Рынок пшеницы, русская пшеница торговалась через восточно-прусские рынки еще давным-давно, задолго до XIX века. Николай Александров: Юр, я хотел бы все-таки сказать. Вот тот мир, который ты рисуешь в «Прусской невесте», он действительно весь такой живой, переливающийся, и он как-то эволюционирует уже, да. Я понимаю, что у тебя эти временны́е рамки в большей степени привязаны к 1950–1960-м гг. Юрий Буйда: Еще к 1970-м гг., пожалуй. Николай Александров: Да. Но вот эти вот элементы такого странного фантастического, необязательно даже трагичного, и как этот мир эволюционировал, вот можно ли это себе представить? Вот… Ну да, вот это странное начало, совмещение, конец 1940-х – начало 1950-х гг., что, собственно, происходило дальше? Была ли видна вот какая-то эволюция? Как этот мир… ? Юрий Буйда: Коля, а ты подумай. Вот русский интеллигент, например, 1950-х гг., молодой человек, не тот, который родился до Октября и учился еще, может быть, в гимназии, как Брежнев, ну или там русский интеллигент 1960-х гг., который читает советскую книжку, где ему рассказывают написанную историю, которой не существовало, в которой цари только тем и занимались, что жестоко угнетали народ, что Пушкин с Радищевым поднимали знамя борьбы за дело рабочего класса и т. д. Это все проглатывалось в массе своей, в общем, без проблем. Вымысел, фантастика. Русский человек по отношению к своей истории, русский в расширительном смысле, по отношению к своей собственной родной исторической истории, кровной оказался точно в таком же положении, в каком оказывался я, автор «Прусской невесты», выросший и почти, и мало очень чего знающий про свою же землю в Восточной Пруссии. Мы сделаны из вещества одного и того же, наполовину твердь, наполовину сновидения. И Калининградская область, а это меньше одной трети Восточной Пруссии, в этом смысле просто такое волшебное место. Николай Александров: Юра, я понимаю, что мы затронули только часть проблем, и на самом деле, конечно же, они связаны с проблемами глобальной истории, с трагедиями XX века, многие из этих вопросов не решены. И действительно, остается думать и надеяться, что волшебное место, вот сам гений этого места, сам локус совершенно необычный, который столько всего в себе связывает и трагичного, и возвышенного, и невероятного совершенно, что вот он будет продолжать быть и развиваться, совмещая в себе, в общем, все накопленное ну на самом деле, уж по крайней мере с 1255 года, поскольку этот год считается годом основания Калининграда, а на самом деле и раньше… Юрий Буйда: Конечно. Николай Александров: …полтора тысячелетия раскопки последние археологические в Калининграде. Спасибо тебе огромное за беседу! Мне было ужасно интересно с тобой говорить! Юрий Буйда: Спасибо! Николай Александров: Спасибо!