Ольга Орлова: В марте 1921 года советская власть сменила курс с военного коммунизма на новую экономическую политику. Крестьянам продразверстку заменили продналогом, рубль стал конвертируемой валютой, а в стране вновь появилась частная собственность и иностранный капитал. 7 лет НЭПа позволили государству, разрушенному Гражданской войной, вздохнуть и ожить. Но в конце 1920-х НЭП вытеснили ударные пятилетки и принудительный лагерный труд. Можно ли сказать, что сегодня мы отмечаем столетие нереализованных возможностей советской власти? И в чем заключаются уроки НЭПа? Об этом по гамбургскому счету мы будем говорить с заведующим кафедрой исторической информатики МГУ Леонидом Бородкиным и руководителем центра экономической истории Института российской истории РАН Виктором Кондрашиным. Здравствуйте, Виктор Викторович. Здравствуйте, Леонид Иосифович. Спасибо, что пришли к нам в программу. Виктор Кондрашин: Здравствуйте. Леонид Бородкин: Спасибо за приглашение. Ольга Орлова: 2021 год очень богат на исторические памятные даты, на юбилеи. И вот одна из таких дат очень ярких – это столетие новой экономической политики. Казалось бы, всего 7 лет, с 1921 по 1928 год. 7 лет – это же ничтожный срок в историческом масштабе. Спустя всего 4 года после революции, и такой серьезный откат идеологический от тех заявлений, с которыми приходили большевики. Был ли НЭП неизбежен? Могла ли советская власть обойтись без НЭПа? Виктор Кондрашин: Поскольку я историк аграрный, то мне легко ответить на этот вопрос. Конечно, она не могла обойтись без НЭПа. И НЭП – это был единственно возможный вариант выхода из глубочайшего экономического, хозяйственного кризиса, можно даже сказать – разрухи, который стал результатом двух войн (Первой мировой и прежде всего Гражданской). Это неизбежность. Леонид Бородкин: Конечно, это решение происходило на фоне множества бунтов, мятежей, восстаний. Достаточно вспомнить и тамбовские события, и Кронштадт, и тысячи других, может быть, менее заметных проявлений протестного поведения масс. Поэтому эта угроза была совершенно реальной. Ольга Орлова: То есть либерализация экономики была вынужденная? Леонид Бородкин: Да, переход к НЭПу был вынужденный. Ольга Орлова: А вот скажите такую вещь. Вообще в памяти советских людей НЭП – это прежде всего рестораны, коммерческие магазины, это женщины в шляпах с перьями, это Остап Бендер (1927 год, да, когда начинаются «12 стульев»). Но на самом деле, если мы смотрим те документы и те меры, которые предпринимались, прежде всего это все-таки серьезные изменения в аграрной политики. Ведь Россия в то время была аграрной страной. Большая часть населения живет в деревнях и селах. И именно на эту часть страны была направлена новая экономическая политика. Как НЭП повлиял на село? Виктор Кондрашин: Если сравнивать исходные позиции, в какой ситуации находилась аграрная экономика, деревня, и посмотреть на те экономические перемены, которые произошли на очень короткий период, то это просто экономическое чудо. Поскольку уже за несколько лет уже к 1925 году по сути дела была восстановлена аграрная экономика, было восстановлено зерновое производство. По посевным площади по сути дела, по валовым сборам мы по сути дела уже вышли на дореволюционные показатели. Животноводство восстановилось, ну, кроме поголовья лошадей. Уровень жизни крестьянства резко возрос. Затем, конечно, НЭП дал толчок, скажем так, развитию такого феномена нашей России, как кооперации. Ведь в годы военного коммунизма кооперация была по сути дела ликвидирована. И вот здесь за очень короткий срок была возрождена российская кооперация, сельскохозяйственная, потребительская. И у нас к 1925 году уже порядка чуть ли не 40% состояло крестьянских хозяйств в потребительской кооперации. И где-то порядка 30% в сельскохозяйственной кооперации. Это было очень серьезное достижение. Рынок наконец заработал, в общем-то. Да и крестьянские хозяйства укрепились. И появилось такое явление, как культурный хозяин, крестьянин-интенсивник. Появились передовые крестьянские хозяйства. Их можно назвать в какой-то степени даже и фермерскими. То есть с точки зрения экономики были огромные успехи, учитывая начальный период. Леонид Бородкин: В это время на партийных форумах, там, на конференциях партийных. Ольга Орлова: Идет дискуссия. Леонид Бородкин: Идет дискуссия о роли… как поступать с крестьянством. Оно как бы уходит от идеалов революции, которая была совершена в определенных целях. И здесь постепенно в ходе этих партийных дискуссий вырисовывается такое жесткое отношение к зажиточному крестьянину, кулаку. И доминирует тезис о том, что в деревне назревает социальная война, идет поляризация, дифференциация. Один полюс – это наливаются кулаки, другой полюс… Виктор Кондрашин: «Растут, как поганые грибы после хорошего дождя». В буквальном смысле так говорили. Леонид Бородкин: Это цитата точная, да. И с другой стороны растет полюс бедняков. И это приведет к социальному взрыву в деревне. На самом деле это спорный тезис. И в середине 1920-х годов была проведена силами ЦСУ довольно интересная исследовательская программа: 600 000 крестьянских хозяйств во всех регионах страны в течение 2-3 лет обследовались на предмет социальной динамики, что происходит в деревне. И уже тогда было ясно, что не все так просто, как говорится на партийных форумах. И вот мы взяли эти данные. Ольга Орлова: Уже тогда было ясно, что не все так просто, как говорится на партийных съездах. Леонид Бородкин: Да. Мы взяли эти данные и посмотрели, что происходит вот с этими социальными перемещениями крестьян. Верно ли, что одна часть скатывается в бедноту, другая скатывается вот к этому кулацкому полюсу? И оказалось, что все не так. А на самом деле происходил другой процесс – осереднячивания, как тогда называлось. Все больше росла масса средняцких хозяйств. Бедняцких становилось меньше. И это было по всем регионам. Ольга Орлова: И это был результат НЭПа? Леонид Бородкин: Это был результат НЭПа. Мы построили математическую компьютерную модель. Вот если бы этот процесс социальной динамики в деревне продолжался бы за 1929 год туда, после великого перелома, какая тенденция там проявилась бы на первой пятилетке? Оказалось, что эта тенденция продолжалась: растет слой середняков. Что касается… Ольга Орлова: То есть НЭП формировал средний класс на селе? Леонид Бородкин: Да. Это наше наблюдение над реальными проведенными в те годы обследованиями. И мы видим, что в губерниях так называемых производящих, там, где потребление… Короче, там где хлеба много производят. В этих губерниях кулаки растут, но немного: до 5% вот этот слой. А в потребляющих губерниях, которые меньше производят, чем потребляют, они имеют более бедный уровень крестьянства. Там кулацкий слой не достигает вообще 1%. То есть даже если продолжить эти тенденции за 1929 год, в одной группе губерний до 1% растет этот слой, в других – до 5%. То есть ясно было, что этот мотив был пережат и служил как один из аргументов перехода к коллективизации. Виктор Кондрашин: Здесь надо иметь в виду, что вот эта тенденция, о которой сказал Леонид Иосифович, она проявлялась ведь в чем? Не в том, что формировался средний класс таких вот успешных и очень динамично развивающихся хозяйств. На эту тему есть исследования Сергея Альбертовича Есикова о нэповской деревне Центрального Черноземья в 1920-е годы, где он очень убедительно доказал, что… шло все-таки в таком очень низком уровне. И если говорить в среднем, вот что представляло собой это самое усредненное хозяйство, то это была семья 4 трудоспособных человека, 1 лошадь, 1 корова, 7 десятин посева. И поэтому такой известный американский исследователь, как Моше Левин, он даже ввел такой термин применительно к НЭПу, как «архаизация советской деревни». То есть как бы что представляла собой деревня? Это океан таких мелких крестьянских семейных хозяйств. Да, они могли работать успешно и дальше. Но у них был один главный недостаток – очень низкая товарность. Если мы посмотрим с вами уровень товарности сельскохозяйственного производства, то он достиг у нас к концу НЭП (до слома НЭПа) где-то только 50% от того, что было до революции. Если в 1913 году 1 300 000 000 пудов был товарный хлеб, то 1926-1927 год самый успешный с точки зрения хлебозаготовок – там где-то 700 000 000 пудов. Поэтому, с одной стороны, да, эти хозяйства могли развиваться. Ольга Орлова: Они могли выживать скорее. А скажите такую вещь. Ведь у НЭПа, помимо экономических реформ, были еще идеологические цели. И, в частности, было провозглашено, что должна произойти так называемая смычка пролетариата и крестьянства. То есть должны произойти такие социальные серьезные изменения. Но было ли это достигнуто? Леонид Бородкин: Это интересный вопрос. Я бы обратил сейчас внимание, добавляя к тому, что Виктор Викторович сказал, что есть понятие «ножницы цен». Оно играет большую роль в понимании, что происходило. Виктор Кондрашин: Ключевое даже с точки зрения поведения крестьянства. Леонид Бородкин: Да. И вот Виктор Викторович сказал, что многое зависело от политики государства, какие у него цели по отношению к деревне нэповской. Виктор Кондрашин: Если речь идет о деревне, то эти самые ножницы цен действительно были таким камнем преткновения. По сути дела именно на почве этой несправедливости, как они считали, и возникло затем то противостояние, которое привело и к кризису хлебозаготовок. Я только один пример вам приведу. Вот, допустим, в сводках ОГПУ опубликована целая серия документальных сборников «Советская деревня глазами ВЧК, ОГПУ, НКВД». И вот во втором томе, посвященном как раз НЭПу, там приводятся данные. И возникла целая рубрика: «Противостояние деревни городу». То есть вот уже где-то с 1924-1925, особенно 1926-1927 год, возникло такое противостояние, которое проявлялось в недовольстве крестьян. Ольга Орлова: По отношению к горожанам. Виктор Кондрашин: Политикой по отношению к ним по сравнению с политикой по отношению к рабочим. Например, насколько я помню, 15 октября 1927 года было принято ЦИКом постановление о 7-часовом рабочем дне для рабочих. Это вызвало недовольство крестьян, которые говорили: «Как это так? Они 7 часов работают, а мы должны работать чуть ли не круглые сутки, да еще цены такие. Пускай они работают, как мы, чтобы цена на продукцию была меньше». Или вот что их возмущало. Вот эта вилка между их уровнем жизни и уровнем жизни, скажем, городского населения. Когда крестьяне жаловались и писали: «Мы, чтоб налог заплатить 15 рублей, корову продали. А у нас в ресторане командиры с барышнями за один заход 20 рублей оставили». И они об этом пишут. И вот эта несправедливость существовала. Ольга Орлова: Был ли неизбежен крах НЭПа? То есть в том, что произошло такое резкое сворачивание в 1928 году, это больше идеологический процесс или это необходимые экономические предпосылки? Леонид Бородкин: Вот мы знаем много слов про кризисы НЭПа. Их было несколько. И они как бы были предвестниками великого перелома в 1929 году. Но они порождение политики государства. Это кризисы не в свободной игре рыночных сил или каких-то механизмов. Это следствие государственной политики. И не только ножницы цен. Принимается решение уже во второй половине НЭПа о том, что тракторы будут продаваться или даваться объединениям бедняцких хозяйств, но не зажиточным. Зажиточные хозяйства имеют, скажем, средства купить трактор, но им не разрешено. Это такое социальное регулирование, определенная политика. Она какие-то механизмы тормозит, какие-то элементы роста гасятся. И это делается сознательно. Но надо понимать, что над всем этим стоит еще одна крупная проблема, которая определяет многое и которую трудно решать. Скажем, если мы смотрим начало XX века, начинается конкуренция держав на мировой арене. Она приводит к Первой мировой войне. Она продолжается и потом. И в этой ситуации, скажем, в Англии в сельской местности процентов 20 населения, в Германии, скажем, 40, во Франции 50, а в России 80. И вот как идти в XX век державе, которая хочет играть серьезную роль, если у нее 80% населения в деревне? И вот перед большевиками стоит тоже эта задача. Ее можно было решать по-разному. Можно было проводить такую политику в деревне, которая приводила бы к какому-то естественному пути. Но мы знаем, как после великого перелома началась коллективизация, начались процессы раскрестьянивания. И, собственно говоря, вот эта социальная структура населения стала меняться. И перед Второй мировой войной, конечно, было уже не 80%, было процентов 60 в деревне. Вот это проблема, которая перед Россией стояла десятилетиями. Ее можно было по-разному решать. Ольга Орлова: Те, кто защищает сталинские меры модернизации СССР, они очень часто в качестве аргумента говорят, что новая экономическая политика не позволяла (и кризисы НЭПа, и не только кризисы, но и такое небыстрое развитие) решить именно ту проблему модернизации экономики СССР, которую должен был решить Сталин. Это справедливо или нет? Виктор Кондрашин: В данном случае надо помнить, что эта проблема очень активно обсуждается в историографии. И Леонид Иосифович вот участвовал, по-моему, тоже в одном обсуждении, которая обсуждалась законченная работа наших зарубежных коллег Хантера и Шермера «Сельское хозяйство с коллективизацией и без коллективизации». Когда была выстроена вот эта модель экономического развития Советского Союза без коллективизации. И, в общем-то, конечно, результаты были вполне нормальными накануне Войны с точки зрения накопления ресурсов, сохранения сельскохозяйственного производства. Была высказана критика по этому поводу какая? То, что это все-таки искусственная модель, которая не учитывает очень многих обстоятельств. Каких конкретно обстоятельств? И вот здесь, конечно, надо вспомнить, опять же, замечательную, я считаю, публикацию. Это пятитомник. Называется «Как ломали НЭП?» под редакцией Виктора Петровича Данилова и Олега Витальевича Хлевнюка. Как раз там материалы пленумов ЦК, на которых все это обсуждалось. И вот главная проблема была там – это остановить или нет индустриализацию, которая уже началась в условиях кризиса хлебозаготовок. И, конечно, был вариант какой? Сбавить обороты. То есть снизить темпы и даже приостановить в какой-то степени этот самый локомотив индустриализации. То, что предлагала правая оппозиция. Причем, правая оппозиция имела очень железный аргумент против Сталина. Ведь Сталин искусственно создал этот миф о том, что существует кулак-саботажник, у которого много хлеба и который этот хлеб не хочет сдавать. И основывался он на абсолютно неправильных и, я бы так сказал, политизированных цифрах так называемых хлебных запасов, которые предоставило новое руководство ЦСУ, после того как было разогнано старое, которое выступало против этой идеи, что у крестьян какие-то огромные запасы. Сталин говорил: «80-90 млн пудов». Троцкий тоже так говорил сначала. На самом деле никаких этих запасов не было. Это было просто… Это был повод, чтобы начать против крестьян эту политику чрезвычайщины. А крестьяне физически не могли этот хлеб дать. И чтобы их заставить, нужно было начинать всю эту коллективизацию и все остальное. Поэтому здесь речь шла о чем? О темпах, скажем так, индустриализации и об источниках. И вот там позиция Бухарина… Он выступал на эту тему на апрельском пленуме 1928 года, в частности. А раньше он выступал на эту тему и на июльском пленуме 1928 года, где Сталин впервые вот эту идею дани высказал вслед за Троцким. И он говорил, что «У нас же есть возможность… да, надо разобраться, в чем проблема, почему у нас кризис хлебозаготовок. А потому что мы в свое время в 1927 году не отрегулировали вот эти самые ножницы цен». То есть нужно было просто тогда вовремя их отрегулировать. Ольга Орлова: Все-таки здесь было гораздо больше идеологических и политических рычагов, для того чтобы НЭП свернули. Виктор Кондрашин: Конкретный пример. 1927 год, военная угроза. Когда у нас вы знаете, какие события. Ольга Орлова: Паника была. Виктор Кондрашин: Да, паника была самая настоящая. И ОГПУ установило факт пораженческих настроений в деревне. Это просто было удивительно. Когда провалилась неделя фронта. Когда крестьяне говорили: «Пусть коммунисты с рабочими воюют, а нам это не надо». И так далее. И Сталин был возмущен: «Что это такое? Почему они не хотят выполнять долг союзника?» То есть вот этот вот внешний фактор имел большое значение. И вот эта идея того, что надо готовиться к войне и срочно пройти, иначе нас сомнут. Она, конечно, была, можно сказать, главным козырем в борьбе с правой оппозицией, потому что Бухарин предлагал черепашьи темпы, как они считали, индустриализации. А это надо было делать все быстро. Хотя мы с вами уже знаем, что реальной угрозы войны, конечно, никакой не было тогда. Леонид Бородкин: Не было. Это где-то искусственно создали. То есть боялись, что начнется интервенция, как это было в Гражданской войне. Ольга Орлова: То есть абсолютный такой разворот и к репрессиям, и к коллективизации был под предлогом военной угрозы. Виктор Кондрашин: Политический фактор был, я считаю, главным здесь. Леонид Бородкин: Если можно, я бы добавил еще к пониманию того, что конец 1920-х годов – это все-таки развилка, это точка альтернатив. В руководстве партии жесткая борьба. И это не только Бухарин. Это группа правых. Это экономисты, которые делают расчеты, как можно проводить индустриальную программу без вот этих радикальных мер, которые принимаются в ходе великого перелома. Это, между прочим, не только верхушки дискуссий, это разные позиции в массах. Скажем, в деревне большой слой середняков, не говоря о зажиточных, не хочет коллективизации. И мы знаем не только из романа Шолохова, как тяжело принимало середнячество в деревне коллективизацию. Это в городе тоже разные слои есть – те, кто поддерживают, в частности, рабочие крупных предприятий. Но в городе немало слоев, которые не хотят этого пути. То есть мы имеем чистую ситуацию борьбы общественных сил наверху и в массах за разные варианты развития. И совсем не глупые люди рассчитывали варианты индустриального развития в 1930-х годах без вот этих форсированных мер. Ну и я далек от проведения каких-то параллелей в истории, но, тем не менее, если мы посмотрим на Китай, когда скончался Мао Цзэдун, появился Дэн Сяопин из ссылки, происходит борьба в верхушке партии КПК. И они выбирают путь, в общем, нео-НЭПа. Они распускают коммуны. Сельское хозяйство становится частным. Происходит шаг за шагом акционеризация предприятий, биржи появляются. Да, под полным контролем компартии. Но это вариант НЭПа, который идет гораздо дальше советского НЭПа. И Дэн Сяопин слышал возражения очень сильные, что этот путь приведет к тому, что мы не сможем провести мощную индустриализацию, мы потеряем темпы. Дэн Сяопин сказал: «Давайте попробуем». И получилось вначале и 20, и 15 процентов в год промышленности. И это проводится без этой всей серии жестких мер. Повторю, я далек от параллелей, но просто история иногда ставит эксперименты. Виктор Кондрашин: И это как раз тот пример у нас со сломом НЭПа, когда огромная власть, которая была сосредоточена в руках, скажем так, сталинского руководства, была использована не самым лучшим образом. То есть просто тупо взяли и с помощью силы осуществили этот, скажем так, варварский вариант, может быть, самый худший. Ольга Орлова: Репрессивный по отношению к своему народу. Виктор Кондрашин: Но почему это удалось еще? Потому что был опыт Гражданской войны, были кадры, между прочим, в деревне той же самой в лице этой бедноты. Была целая группа поддержки, скажем так. Молодежь. Есть японский исследователь Хироси Окуда, который написал работу «От сохи к портфелю», где, собственно говоря, показал, что это же была молодая деревня. 60% до 30 лет. Представляете себе, что это такое? Поэтому у них такой был тоже прекрасный вариант дальнейшей карьеры. Это и председатели колхозов, и бригадиры, и механизаторы, и активисты. Потом, для девушек, которые выходили замуж, самый лучший жених был не кулацкий сын, потому что он на работе был с утра до вечера, а вот эти комсомольцы, селькоры, веселые ребята, которые там собрания проводят. Кстати, пьянство было страшное среди этого комсомольско-партийного сельского актива. И эти все ячейки были очень, скажем так, слабы в идейном отношении. Но они понимали, что у них хорошая карьера, и они это делали. И второе – это опора на репрессивный аппарат. ОГПУ и так далее. Ведь, посмотрите, накануне коллективизации целый год из деревни изымали оружие: пулеметы, все. И уже когда началась коллективизация, не могло быть ни антоновщины, ни махновщины, потому что крестьяне были безоружными. Понимаете? Опыт Гражданской войны еще был использован. И, конечно, то, что во главе государства стоял такой лидер, как Сталин, который был ориентирован всегда на такое силовое решение, который был не очень, скажем так, настроен на компромисс и на какое-то взаимопонимание. Ольга Орлова: Спасибо вам большое за этот важный и очень интересный разговор. У нас в программе были историки Виктор Кондрашин и Леонид Бородкин. А все выпуски нашей программы вы всегда можете посмотреть у нас на сайте или на ютьюб-канале Общественного телевидения России.