Ольга Орлова: В 1960 году ботаник Владимир Вехов приехал впервые на Беломорскую биологическую станцию и начал описывать местную флору. Возле старых лагерных бараков он обнаружил занесенные издалека травы, которые должны были расти за тысячи километров от Соловков. Его гербарий и лег в основу выставки, которая восстанавливает события репрессий 1920-1930-х годов в соловецких лагерях. «Засушенному верить» - так назвала ее куратор и автор выставки, старший научный сотрудник Государственного биологического музея имени Тимирязева Надежда Пантюлина. С нею мы беседуем по гамбургскому счету. Здравствуйте, Надя. Спасибо, что пришли к нам в программу. Надежда Пантюлина: Здравствуйте. Да, я рада. Голос за кадром: Надежда Пантюлина. Родилась в 1970 году в Москве. В 1991 году окончила химический факультет МГУ имени Ломоносова. С 2007 года работает в Государственном биологическом музее имени Тимирязева. Соавтор выставок «Ковалиная река» о Юрии Ковале, «10 черепов, которые потрясли мир» и «Как пройти в люди». Автор и куратор тематических курсов «Университета детей» Политехнического музея. Ольга Орлова: Надя, идея выставки «Засушенному верить» очень необычная. Рассказать языком геоботаники о свидетельствах исторических событий – это очень непривычно. Расскажите, как вам это пришло в голову и какую роль в этом сыграл гербарий Владимира Вехова. Надежда Пантюлина: Есть такая прекрасная и известная цитата из Шаламова, когда он говорит, что «На развалинах Серпантинки процвел иван-чай». А заканчивается она словами «Были ли мы? Отвечаю: «были»». Шаламов точно знал, что они были, потому что он все это прошел. А я точно знала, что есть на свете люди, которые умеют читать лес, как текст. И они точно знают, что в этом месте были бараки. И что травы, которые возле этих бараков найдены, могли быть занесены только строителями бараков. И Владимир Николаевич сделал именно это. Он просто как ботаник описал травы, которые в норме растут очень далеко. Вот они растут близко к Уралу. А во всем Карело-Мурманском регионе их больше нет, кроме как возле одного единственного барака. Да, он просто описывал четко, как положено ботанику, по квадратам скрупулезно все растения окрестности Беломорской биологической станции. В том числе вот эти травы. Этот проект только начинается с этой совершенно прекрасной истории Владимира Николаевича с платком. Мы это увидим сейчас. Но там очень много всяческих исследований. Вообще это очень медленное дело, чтобы сделать такой проект и такую выставку. Ольга Орлова: Какие свидетельства именно среди растений, которые находили и находят геоботаники, которые рассказывают о лагерных событиях на Соловках? Надежда Пантюлина: Я поняла. Если по аэрофотоснимку можно с точностью до 3 лет датировать рубки, то по живым деревьям можно с точностью до года. И такие деревья мы действительно нашли. Там сохранились деревья. И мы можем точно сказать, что до 1928 года рубок леса в этом месте не было. То есть действительно эти бараки построены в 1929 году. То есть у нас сейчас сомнений нет. А еще, конечно, там действительно есть пни. И мы с вами, даже не умеющие читать лес, видим, насколько велика разница между размерами этих деревьев, этих прекрасных деревьев, которые здесь когда-то были, и еще все-таки этого тоненького хилого соснового леса, который нарос тут сейчас. И, наверное, пройдет еще лет 200, не меньше, прежде чем этот лес станет таким же красивым. По пням, по высоте пней это видно не столько геоботаников. Это понятно. После того, как соберешь всяческие описания жизни этих людей, становится понятно, что высота пня – это тоже след потери человеческих сил. Потому что лесозаготовки были только зимой. И им нужно было протоптать снег донизу. И вообще нужно было сдать это дерево (это называлось хлыст) целиком. Иначе их ожидало довольно жестокое наказание. И если пень высокий, то значит, что у человека не было сил протоптать этот самый снег. Ольга Орлова: То есть чем выше пень, тем раньше заключенный закончил работу и тем раньше… Надежда Пантюлина: Просто у него не было сил. И еще эти высокие пни набекрень… То есть неровно спилены. Если низкие пни часто ровно, то высокие неровно. Ольга Орлова: То есть по характеру пня мы видим состояние заключенного, который работал с этим деревом. Надежда Пантюлина: Да. Если не знать этого, то лес прекрасный, красивый и душистый, и даже биологи называют эти красивые пни с шапкой лишайников «пивными кружками». Но мне кажется, что если успеть рассказать, что пень – это след и что это человеческие силы, то взгляд на эти пни уже будет другой. Это и было моей большой задачей – взять и соединить архивные документы, которых я подняла очень много за этот самый год, и доказать, что рубки леса были в те самые два года (1929 и 1930), которые и в архивных документах указаны как максимально распространенные эти командировки. Вообще это называется «не введенные в научный оборот». То есть где-то в массе документов эти командировки помянуты. Но они не описаны пока статьями. Это, конечно, очень важно. И выставка продолжила на самом деле еще и двухгодичную экспедицию Международного мемориала 2015-2016 года. Это была первая фотофиксация и картирование этих самых бараков, которые уже разрушаются. Еще пройдет полтора десятка лет – и от них ничего не останется. Ольга Орлова: А скажите, когда вы решили делать эту выставку и соединить с одной стороны коллекцию Вехова, его гербарий, который еще собирался в 1960-е годы, и новые архивные документы уже нового времени, когда вы получили к этому доступ, почему вы решили рассказывать об этом языком театрального художника? Почему вы решили привлечь Петра Пастернака? И вообще почему вы избрали такой очень необычный язык? Надежда Пантюлина: Бывает такое междисциплинарное исследование, когда результаты многих наук соединены вместе. И у нас очень мало языков, которые позволяют обобщить. Есть математика и философия, которые позволяют обобщить результат. А если хочется добавить чувственности, если хочется вызвать чувства и ощущения у публики, тогда все-таки лучше театра не найдешь. И на самом деле еще вот что важно. Театр позволяет показать сложность. А чем сложнее, тем на самом деле больше правды и тем научнее. Ольга Орлова: Вообще это поразительно. Потому что выставка действительно очень сложно организована именно в силу такого сочетания скупых, жестких документов и очень сильных художественных метафор. Давайте мы покажем нашим зрителям. У нас есть возможность посмотреть фрагменты этой выставки, фотографии. Не все, но некоторые экспонаты. СЮЖЕТ Ольга Орлова: В выставке огромное значение имеет звук. У вас это видно. Опять-таки, театральный подход, конечно, создает этот особый эффект. Чемоданчик, который символ людей, которые возвращались из заключения часто в 1950-е годы после смерти Сталина, и мы все помним эти кадры «Холодного лета 1953-го», когда на бульваре встречаются два человека с одинаковыми чемоданчиками. Раскрывается. И там звучит голос Аллы Зиминой, которую мы сейчас слышали за кадром. Почему мы выбрали? Просто расскажите нашим зрителям, что это за песня. Надежда Пантюлина: Конечно, в финале, там, где чемоданчик, там, где речь о реабилитации, мне очень хотелось, чтоб был такой действительно голос человека, который все это прошел, все помнит. И очень хотелось песню. И мне очень хотелось песню, в которой бы не было этого самого блатного налета. Я искала. И у Аллы Зиминой как раз такие песни есть. У нее и лагерные песни такие же. А потом в какой-то момент я поняла, что мне очень хочется, чтобы это была просто такая любовная песня мужа. И это символическая такая вещь. Такая прекрасная семья. Они оба (Алла Зимина и Иосиф Богорад) были репрессированы в разное время, прошли Воркуту. А потом бегали по Заполярью, потому что они скрывались от этих повторных арестов. И они оба были реабилитированы, вернулись в Москву. И можно не брать эту лагерную культуру, ни взаимоотношения, ни языка в свою жизнь. Можно и жить по-другому. Ольга Орлова: Еще один очень важный звук, такой поразительный – это скрип железных вагонов состава, когда стулья, которые сколочены друг другу встык, и у этих стульев шатаются спинки, и это шатание этих металлических спинок создает звук людей, которых везут в вагонах. С 1923 года этот Соловецкий лагерь особого назначения был создан. К 1929-му это уже огромная сеть вдоль Беломорского канала. И понятно, что эти работы были массовыми. Как у вас рассказано, самое страшное – это отправляли на загиб, на вырубку леса. А сейчас как выглядит (вы же там были) сейчас этот лес? Что там? Надежда Пантюлина: Командировки были вдоль Мурманской железной дороги, по обе стороны лес. Во-первых, мы знаем, как выглядел лес чуть-чуть позже – в 1943 году. То есть удалось найти снимок. В Британском архиве хранится немецкий аэрофотоснимок 1943 года. И мы уже по этому снимку можем сказать, как выглядел лес чуть больше 10 лет после этих самых рубок. Но по аэрофотоснимку можно датировать рубки с точностью до 3 лет. А нам действительно нужно было оббежать весь этот полуостров и найти деревья, которые пережили рубки. Во-первых, мы видим, что возле бараков лес был вырублен настолько… То есть никто не думал не только о людях… Если о людях не думали и лагерь не справлялся с этим количеством, с этим потоком заключенных. И об этом тоже есть документы. Они всячески жалуются, что они не могут пристроить такое огромное количество. И, конечно, никто не думал о самовозобновлении леса или об этих всяких правильных рубках. И возле бараков лес вырос только лиственный. Там нет сосны. А лиственный лес темный, он по-другому устроен. И в общем, эти наши луговые травы, может быть, до наших дней и дожили бы. А так на самом деле их уже и нет возле бараков, этих занесенных трав, а есть только гербарий, собранный Веховым. И, собственно, о ней есть документ. И поэтому выставка так называется. Ольга Орлова: «Засушенному - верить». Надежда Пантюлина: Да. Ольга Орлова: Вы знаете, мне кажется, что это тоже символично и это замечательно, что этих луговых трав там больше нет. Это говорит о том, что эта страшная страница в истории в этом месте закончилась. Скажите, Надя, вы использовали документы, которые вы добывали сейчас в архивах. Расскажите, во-первых, что вам удалось добыть для этой выставки и как вы сотрудничали… Ведь это были архивы ФСБ. Как вы сотрудничали с представителями этой службы. Надежда Пантюлина: В какой-то момент я поняла, что, допустим, в Петрозаводске Национальный архив республики Карелии дал очень много документов. Но это документы все-таки косвенные. Ольга Орлова: Например? Надежда Пантюлина: Это переписка Карельского правительства и лагеря. Из нее понятно, что сдавали в наем заключенных. И нам нужно успокоиться и не спрашивать, где вокруг бараков колючая проволока. Не было в это время колючей проволоки. И всякие разные другие… А еще, допустим, есть такие документы – воспоминания беглецов. Мемуары вообще считаются вторичным источником. И я понимаю, что деваться некуда. Я точно знаю, что есть серьезные документы в архиве ФСБ. Я несколько раз слышала, что безнадежное дело, и вряд ли дадут… Какие-то всякие сложности. Но мне очень нужны были эти прямые документы. У нас у всех есть возможность через «Госуслуги» написать… Ольга Орлова: Вы просто обратились на портал «Госуслуги»? Надежда Пантюлина: Да, я просто написал запрос в ФСБ. Выскакивает такая рамочка «Ваш запрос поступил на рассмотрение». Дальше вы понимаете, что у них 30 дней на то, чтобы решить, что с этим делать. Потом пришел маленький такой конверт. Поскольку конверт маленький, я думаю: «Наверное, там отказ». А там все-таки, во-первых, разрешение работать в архиве. Потому что я просила не только копии определенных документов. Я еще просила возможность работать в архиве, потому что документы ФСБ опубликованы, они есть… Но в 1990-е годы у историков была невеликая возможность. Они рукой переписывали, то, что называется ручкой. Это называется делать выписки. Сколько они переписали фрагментарно, столько у нас в публичном пространстве и есть. Но я понимала, что, во-первых, никого вообще не интересовало сено, лошади, такие какие-то вещи, которые интересуют меня. И мне бы хорошо увидеть еще. Но дело в том, что там есть некоторые сложности, потому что дела, допустим, рассекречены с начала 2000-х. То есть эти дела – наше общее достояние. Но опись засекречена. Ольга Орлова: То есть как дело рассекречено, а опись засекречена. Надежда Пантюлина: Да. Видимо, в описи есть еще некоторый перечень, который, может быть, содержит некоторые сведения, которые они считают невозможными для опубликования. Я тоже сначала растерялась. Но дело в том, что я написала как можно более подробное описание. И там есть специальная дама, которая курирует меня. И она очень хорошо по моему описанию подобрала мне дела. Ольга Орлова: Что вам удалось добыть с помощью… Надежда Пантюлина: Во-первых, конечно, это такой очень важный документ. Это называется Комиссия и доклад Шанина. Он важен тем, что это такая внутренняя НКВД-шная проверка. То есть это не кто-то убежал и написал мемуары. Не кто-то переписывается и слегка что-то такое поминает. Это просто действительно тоже государственная проверка, отправленная в лагерь. Ольга Орлова: Какого года? Надежда Пантюлина: Это конец 1929-го и 1930-ый. Это серьезный документ для тех, кто считает, что не было никакого лагеря, что были вольные лесорубы, монастырские паломники, что бараки построены этими людьми. Там просто сухой перечень пыток, сухой перечень ситуаций в лагере, кто за что отвечал. Ольга Орлова: А проверка все это фиксировала? Надежда Пантюлина: Да. Они много месяцев работали. Во-первых, есть документы самой проверки, а есть потом отчет по результатам. Вот, собственно, выдержки оттуда я и сделала. Они представлены в выставке. Ольга Орлова: Я знаю также, что вы обращались к сотрудникам Беломорского канала. То есть это люди фактически инженеры, которые занимаются водной инфраструктурой. Как они реагировали вообще на вашу идею сделать такую выставку и с вами как-то сотрудинчать? Надежда Пантюлина: Сначала очень строго. Потому что они не привыкли этим заниматься и потому что они хранят действительно инженерные документы, а у меня ботаника. А я сказала им, что если у вас есть хотя бы одно дерево, мы уже знаем, что с ним делать и как на него смотреть. На самом деле я там увидела, во-первых, очень много действительно приспособлений, которые перевозили бревна, еще что-то, потому что возле бараков найдено вот это самое железо, оставшееся от этих машин. И потом уже этот прекрасный дядечка даже стал объяснять мне, от каких машин могли быть эти самые железки. Он очень успокоился. А еще, конечно, очень важно вообще произнести это. Администрация Беломорско-Балтийского канала и хранит документы, и гордится этими самыми документами, она гордится, что это великое инженерное сооружение. И об этом тоже надо помнить. Но в великой степени это были заключенные инженеры. Это о сложности нашей памяти. Ольга Орлова: Мне кажется, что, на мой взгляд, одна из самых ярких частей выставки – это рассказ об обществе краеведов в соловецких лагерях. Это совершенно поразительная, парадоксальная история, когда заключенные (ботаники, биологи, зоологи, геологи) образовали общество краеведов и пытались, сидя в лагере, находясь на этих страшных работах, помочь советской науке. Они собирали коллекции для своих коллег, которые находились в это время на свободе и работали в научных учреждениях. Надежда Пантюлина: Да, это действительно так. Они занимались своим любимым делом, тем, чем они умели заниматься. И действительно соловецкое общество краеведения делало сборы и рассылало по множеству институций Советского Союза. Но, поднимая большое количество документов, понятно, что сами заключенные ни за что не смогли бы это сделать. То есть были внешние люди, которые пытались добиться, чтобы Соловецкий монастырь и Соловецкие острова получили статус заповедника. И сначала это не очень получалось. Но когда лагерь начал получать официальный статус, туда был включен пункт о том, что лагерь должен организовать заповедник и охранять архитектурные и природные богатства. И, видимо, лагерю некуда было деваться, наверное. Но Соловецкое общество краеведения формально было как раз под председательством замначальника лагеря. И подавалось это, как и вся наука того времени, как на пользу достижениям народного хозяйства. Невозможно было заниматься, просто двигать… Мыслей таких не было. И по-разному очень сложилась судьба этих людей. В 1920-е годы иногда еще были маленькие сроки, трехгодичные сроки. Некоторые люди выходили на свободу. Такие люди тоже есть. И они потом продолжали заниматься наукой. Но когда лагерь закрывается и начинается строительство как раз Беломорско-Балтийского канала, в это время прекращается Соловецкое общество краеведения и остается только музей. И в музее было уже очень тяжело. Сотрудники, которые поддерживали музей, были расстреляны в 1937 году. Это было уже совсем другая лагерная эпоха, другое лагерное время. А от Соловецкого общества краеведения остались труда, публикации. Это много томов, научные статьи. Они занимались самыми разными исследованиями. Ольга Орлова: А они введены в научный оборот, или пока еще… Надежда Пантюлина: Самое большое доброе дело сделала архангельская библиотека – они отсканировали все, что у них было. Это есть в публичном доступе. Все остальные по чуть-чуть можно добирать в разных местах. Но все, что мы раздобыли, со ссылками и прочим – мы это тоже все выложим. Ольга Орлова: Надя, а выставка ведь у вас передвижная, да? Она прошла сейчас в Москве в музее архитектуры имени Щусева. И куда вы поедете дальше? Надежда Пантюлина: Выставка передвижная, путешествующая. На самом деле у нас так получилось, что мы, наверное, еще на несколько месяцев останемся в Москве и будем в выставочном зале с 14 декабря и точно декабрь, январь и, может быть, дальше, пока не могу сказать точно, в выставочном зале Международного мемориала на Каретном ряду. И это очень хорошо, потому что все-таки интерес большой и не все успели добежать за этот самый месяц в музей архитектуры. Еще очень важно, что каждый раз мы будем показывать новые подлинные листы гербария. И в этот раз мы покажем листы Воронежского университета, которых не было, и листы Гуго Гроссета, собранные в Магадане, пока он сидел в лагере, смонтированные на обоях. Это тоже такая, я надеюсь, изумительная и неожиданная история. И еще должна, конечно, сказать благодарность и низкий поклон. Потому что не случилось бы этой выставки. Мне нужно было найти возможности, для того чтобы год самостоятельно работать. И это можно было сделать, только получив какой-то грант. А выставка и проект «Засушенному - верить» выиграли конкурс «Меняющийся музей в меняющемся мире» благотворительного фонда Владимира Потанина. Собственно, на эти деньги была сделана вся выставка. Ольга Орлова: Спасибо большое. У нас в программе была старший научный сотрудник Государственного биологического музея имени Тимирязева Надежда Пантюлина. Спасибо. Надежда Пантюлина: Спасибо большое.