Наверное, все знают эту затертую до банальности фразу – «Поэт в России – больше, чем поэт». Ее часто цитируют, когда хотят подчеркнуть, что художественное слово в нашей стране подчас имело сакральный смысл. Художественная литература и поэзия были тем бульоном, в котором рождалась, вершилась великая история нашей страны. Немыслимо представить себе декабристов без Пушкина, а Пушкина без декабристов. Один-единственный Герцен по части создания политических смыслов перевесит сотню нынешних политических партий. «Записки охотника» и «Муму» Тургенева сделали для искоренения рабства в России, пожалуй, не меньше, чем Авраам Линкольн для его отмены в США. Не примкни такие, как Горький и Маяковский к большевистской революции, она утонула бы без всякой романтики и мечтаний о царстве счастья на земле в кровавой пене «Ювенильного моря» или на дне Платоновского «Котлована». Хрущевская «оттепель» стала прежде всего раскрепощением духа в поэтических вечерах в Политехническом. И уж потом полетами в космос и спорами физиков с лириками, где родились в итоге почти все наши Нобелевские премии. А горбачевская перестройка и наше новое время начались тогда, когда чтение и взволнованное обсуждение сугубо литературных произведений в толстых журналах подтолкнуло к мысли, что надо наконец что-то менять. Но видимо, мы тогда не до конца дочитали что именно и как. Где теперь те литературные журналы, где взволнованные обсуждения, заполуночные встречи читателей, что были стократ горячей и искреннее, чем многие нынешние так называемые митинги? И где-то по соседству с величием поэтов и писателей всегда стоял вопрос об их немыслимых в своей причудливости для любой другой страны мира отношениях с властью. Николай Первый почтительно высказался быть личным цензором Пушкина. И тот благосклонно согласился. Писатель и власть – это неисчерпаемая тема русской литературы, словно запертая в таком переменчивом булгаковском треугольнике Мастер – Понтий Пилат – Маргарита. Многие пытались из него вырваться. На простор и волю. Где слава, тиражи и народное почитание. Но далеко не все смогли. Что-то одно по пути терялось. То слава, то тиражи, то уважение, а то и жизнь. Один из первых руководителей Союза Писателей СССР Александр Фадеев, словно молодогвардеец, бросался защищать многих коллег, спасая их от сталинских расстрелов и застенков. Но не выдержал груза компромиссов с самим собой и режимом, взял да и застрелился. Сейчас писатель Борис Акунин вполне себе может позволить во всеуслышание заявить, что с президентом Путиным он встречаться не хочет. Но это больше не подвиг. Времена, конечно, сильно изменились. Изменились они еще и в том, что нынче Россия больше далеко не самая читающая страна в мире. 35% населения вообще не читает книги после школы. По данным фонда «Общественное мнение», 44% россиян за год вообще не открывали ни одной книги. Больше всех сейчас в мире читают индусы, которые тратят на это занятие почти 11 часов в неделю. Россияне 7 с небольшим часов – при среднемировом в 6,5 часа в неделю. Успокаивать себя можно только тем, что англичане и американцы читают еще меньше. Идут нескончаемые, но бесплодные споры о том, как вернуть людей к литературе. Как сделать так, чтобы суматошный ритм жизни и так называемый технический прогресс не привели к тому, что литература попросту отомрет. И тогда более никакие идеи и мысли там рождаться, бросая дерзкий вызов времени, не будут. Для такой страны, как наша, мне кажется, интеллектуальное упрощение бытия тем более будет смертельным ударом. Об этом, кстати, продолжение той самой фразы Евгения Евтушенко, с которой я начал. Поэт в России – больше, чем поэт В ней суждено поэтами рождаться Лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, Кому уюта нет, покоя нет. Поэт в ней – образ века своего И будущего призрачный прообраз. Вот что нам надо от современной литературы больше всего – будущего хотя бы призрачный прообраз. Куда несешься ты, птица-тройка, вопрошал еще Гоголь. Ах, как жаль, что ответа на этот вечный вопрос нынче в книжках современных писателей почему-то не написано. Не могут? Не хотят? Или просто уже не ищут?