Николай Александров: Книга, как объекты, марки, картины, может быть объектом коллекционирования. В этой главе книжного измерения я попытаюсь понять, что же такое книжная коллекция, что делает коллекцией собрание книг. Понятно, что при слове «библиофил», наверное, нам представляется человек, который собирает старинные издания и старые книги, а не современные яркие обложки видятся нам в первую очередь. Действительно, как можно отказаться от старой книги? Об этом говорит Максим Амелин. В этой своей страсти он мне признается. Максим Амелин: Старая книга же пахнет по-другому, у нее бумага другая. Книги XVIII веке не на целлюлозе напечатаны. Эта бумага делается из тряпки. Она, кстати, не горит. Это другой запах, другие тактильные ощущения. Как от этого можно отказаться, я не знаю. Николай Александров: Я согласен с поэтом и издателем Максимом Амелиным – «как же можно от этого отказаться?». В старой книге есть особое обаяние. Однако коллекционную ценность книги определяет не только время издания. Об этом рассказывает Анатолий Гостев. Анатолий Гостев: Дело в том, что эти категории памятника со временем меняются. Меняется отношение к этим книгам. Маргиналии, если они авторские, они, безусловно, интересны. Если они читательские, они могут быть интересны только для библиофила, который приобрел эту книжку. Если это авторский автограф, адресованный кому-то из интересных персонажей его окружения, это делает книжку совершенно уникальной. Превращает, говоря суконным языком, книгу в картину. Потому что у книги появляется дополнительный контекст, при помощи которого книгу можно ввести, допустим, в историю художника или поэта. Книга становится фактом биографии. А это совсем уже другое значение памятника. Например, Государственный музей Пушкина достаточно поздно решил собрать коллекцию книг Тургенева. И это оказалось задачей не то чтобы совсем не разрешимой, но разрешимой достаточно сложно. Чем больше времени нас отделяет от литературного памятника, тем меньше литературных памятников находится в обороте. И это естественно. Книжки эти зачитывались, они были достаточно популярны. Знаешь, как однажды замечательно совершенно сказал один коллекционер детских книг. А детские книги 1920-х годов съедали с манной кашей. То же самое происходило и с памятниками культуры. Они просто уничтожались, их зачитывали, они были популярны. Конечно, с книжками Тургенева происходили именно эти процессы. И поэтому Государственному музею Пушкина очень сложно было найти полный объем книг Тургенева, который они хотели представить в экспозиции Тургеневского музея. Чем больше проходит времени, тем меньше памятников в обороте. Николай Александров: Книга живет, читается и перечитывается, переходит от одного владельца к другому. И на издании часто можно обнаружить следы книжной судьбы. На самом деле именно книжная судьба, история отдельной книги – вот что в первую очередь интересует коллекционера. И иногда эта судьба удивительна и таит в себе много загадок. В первую очередь это интересует Константина Бурмистрова. Именно такие книги привлекают его внимание. Константин Бурмистров: Эта книжечка – знаменитая книга «Флаги» Бориса Юлиановича Поплавского, единственная книга его стихов, изданная при жизни. Но напечатана она была в Эстонии. И благодаря этому она редка. Но здесь интересно другое – ее происхождение. Здесь владельческая надпись друга Поплавского, Эммануэля Райса, такого замечательного эмигрантского философа, поэта, переводчика, эссеиста, умнейшего человека. Он знал 18 языков, он дружил с Паулем Целаном, вообще со всеми, с кем только можно. Но, в частности, он дружил, будучи молодым человеком, с Борисом Поплавским. И он оставил воспоминания. Они напечатаны в журнале «Грани» в 1970-е годы. И там он описывает историю, как Поплавский подарил ему эту книгу незадолго до смерти. Он ему подарил эту книгу. Как пишет Райс, Поплавский выглядел как-то очень нехорошо. И Райс спросил его, что с тобой вообще и как. А он говорит: «Ты скоро узнаешь». Известно, что вскоре таинственным образом Поплавский умер. А Райс в этих воспоминаниях пишет, что это самый главный поэт русского зарубежья для него. Это экземпляр Райса с интересными исправлениями, сделанными рукой Поплавского. Это мне интересно, потому что не только Поплавский, но и Райс – это личности совершенно выдающиеся и недостаточно известные в нашей стране, как и многие русские эмигранты. Николай Александров: Кстати говоря, Константин Бурмистров неоднократно подчеркивал в разговоре со мной, что скептически относится к слову «коллекционер». Действительно, уникальность издания, наличие особых автографов, маргиналий, экслибрисов, может заслонять то, что вроде бы в книге является наиболее ценным, а именно текст. И в этом и есть некоторая ущербность. Константин Бурмистров: Коллекционеры, конечно, следуют неким канонам. И эти каноны очень тяжело меняются. Мы это видим по последним 30 годам, когда, казалось бы, принципиально изменилась ситуация в стране, в культуре, во всем. А канон почти не меняется. Изменения были, были попытки специального изменения, насильственного. Так вот, коллекционер – это тот, кто следует некому канону собирательства. Одной из версий внутри этого канона, что я не следую, я никогда не следовал этому, мне интересно то, что мне интересно по ряду причин личного характера. Я, скорее, что-то среднее между археологом и детективом. Николай Александров: Истинное коллекционирование, таким образом – часть исследовательской работы. Человек, который собирает книги, не просто испытывает страсть к книге как таковой. Книга – продолжение его научных интересов. И так собираются наиболее интересные и любопытные коллекции. Как, например, собрание книг Ивана Никаноровича Розанова, которое сейчас находится в Государственном музее Пушкина. Иван Никанорович – исследователь русской поэзии, автор многих интересных работ в первую очередь о поэтах начала XIX века. Он собрал уникальную библиотеку русских поэтов от Тредиаковского до XX века. Константин Бурмистров: Собрание Розанова – это монографическое собрание ученого. Тем и хорошо. Николай Александров: Действительно, библиофила в его поисках очень часто ведет тема, интерес, персонаж. И очень часто бывает так, что не только человек находит книгу, но книга находит нужного человека. В этом солидарны практически все мои собеседники, которые занимаются книжным коллекционированием. Константин Бурмистров: Как собираются книги? Я по своему опыту могу сказать, что в традиционных культурах есть несколько пластов интерпретации текста: буквальный, аллегорический, символический. Вот так же есть несколько пластов собирательства. С одной стороны, человек ищет книги сознательно. Второй пласт, более глубокий – это человек просто живет, ездит, встречается со случайными людьми, ездит в случайные места и там натыкается на некоторые книги. И третий пласт, более важный – книги сами ищут человека. Я даже на своем опыте знаю. Я одну очень редкую книгу, которая была издана в годы Гражданской войны на территории белых. Такие книги известны. Они редчайшие. Я не смог ее купить в Америке на аукционе. Где-то через год именно этот экземпляр книги нашел меня в другом полушарии. Это было совершенно случайно. С чем-то ты встречаешься и оно к тебе попадает, а что-то тебя самого находит. Это некий факт для меня сейчас. Максим Амелин: Книги и темы ко менее, скорее всего, приходили. Когда я занимался Пушкиным, ко мне приходили, как ни странно, те пушкинские книги или публикации, которые я вожделел держать в руках. Когда я занимался Карамзиным и Вяземским, происходило то же самое. Тут, опять же, из детективных историй. Однажды в Ленинграде, когда я комплектовал музей-усадьбу Астафьева, мне показали портрет Вяземского и сказали, что это литографированная надпись на портрете. А надпись оказалась абсолютно оригинальной. Здесь было написано «память о вашей и нашей старине». Я ее воспринял как просто такой почти пророческий посыл. Есть, например, такая история, довольно забавная. Один мой приятель поехал в Санкт-Петербург. Возвратившись, говорит: «Я там видел издание собрания стихотворений графа Хвостова». Через неделю говорит: «Тут приезжал один какой-то коллекционер и купил». И другой мой приятель, который по каким-то своим режиссерским делам поехал в город Владимир, говорит: «Слушай, я во Владимире видел в букинистическом магазине на витрине два тома графа Хвостова». И описывает тот же самый экземпляр. Я говорю: «Купи». В конце концов, уже за любые деньги, сколько там ни попросят. И он мне его купил. Это действительно такой потрясающий роскошный экземпляр. Вот такая история. У разных собирателей есть свои правила. Не бросайся на первый попавшийся экземпляр. Потому что следующий такой же придет буквально через некоторое время. Это поразительное правило двойчатки. Николай Александров: И правда. Как тут не поверить в судьбу, особую судьбу библиофила? Как бы то ни было, ценность коллекции определяется личностью собирателя, его увлечениями и интересами. Константин Бурмистров: В значительной степени занимаюсь книгой русского зарубежья. Но это не единственное, чем я занимаюсь. Это и серебряный век, и более ранние книги. То есть это разные темы. Если говорить именно о книге русской эмиграции, то это, конечно, сочетание. В первую очередь это должен быть интересный мне автор. Дальше уже идет все, как должно быть – ценность, редкость. Скажем, я приобрел полный комплект журнала, изданный в городе Ханькоу (современный Ухань, Китай). Я не знаю ни одного экземпляра в мире этого журнала. Его было невозможно не купить, просто потому что нет ни одного другого экземпляра. Это то, что должно быть оцифровано и куда-то выложено. Так что такой мотив тоже есть. Николай Александров: Конечно же, у каждого коллекционера свой путь и своя собственная библиофильская судьба. Но в поисках редких книг библиофил, как правило, опирается уже на существующий опыт. А следы этого опыта – книжные каталоги. Максим Амелин: Редкость книги была еще определена в XIX веке в каталогах. На них ориентируясь, можно эту тему рассчитать. Хотя не со всеми такое проходит. Например, известное издание «Братьев-разбойников» Пушкина, которое везде во всех этих каталогах чрезвычайная редкость, где-то, по-моему, в 1915 году был найден какой-то склад, на котором фактически хранился все эти годы весь тираж в неразрезанном виде в листах. Николай Александров: Можно сказать, что книжная коллекция подразумевает создание каталога. А это серьезный научный труд. Многие научные монографии рождались из описания книжных собраний. Слово Константину Бурмистрову. Константин Бурмистров: Это как бы рабочие материалы моих коллекций. То есть это книги русского Китая. Здесь я собрал часть книг, которые есть в моей коллекции и были изданы в Китае в 1920-1940-е годы. Это некая попытка в виде концепции для самого себя изложить. А второе – это каталог автографов. Около 300 автографов русских эмигрантов – писателей, государственных деятелей, военных, церковных деятелей. То же самое с подобными описаниями. И отдельная тема – это документы, фотографии, рукописи. Сейчас я думаю делать такой же каталог по изданиям, рукописям, фотографиям времен Гражданской войны. Николай Александров: Коллекционер-ученый, специалист мне, по крайней мере, ближе всего. Кстати говоря, это путь двоякий. Собирательство может вести к серьезной научной работе. В свою очередь, и научная работа может быть стимулом для коллекционирования. Как бы то ни было, практически в любой с вниманием собираемой библиотеке есть элемент коллекционности. Николай Богомолов: Приятно, когда стоит Александр Иванович Тиняков, поэт, которого я издавал и поклонник, есть и автограф его, хотя он не в книжке, он был когда-то выдран из книжки. Книжка добылась. Можно этот титульный лист вставить на место. Но я не вставляю. Он просто вложен туда. А последняя его книга 2024 года, во-первых, связана с известным букинистом Глейзером, который был товароведом много лет в Камергерском переулке в Пушкинской лавке. То ли мы поменялись на что-то, то ли он мне просто подарил. Последняя книжка Тинякова с дарственной надписью тоже примечательного человека, сумасшедшего Миши, которого все звали Михаил Карцов, который издавал журнал «Вавилонская башня», потом активно поучаствовал в журнал «Красный милиционер» и действительно был красным милиционером. Человек, который был известен абсолютно всему тогдашнему Петрограду. У Николая Чуковского про него есть очерк. Вот там автограф этого самого сумасшедшего Миши. Такие книжки запоминаются. Для тебя внутренне становится важным. И тут уж никак с ними расставаться не хочется. Хотя на самом деле я не думаю, что этот автограф Карцова имеет какую-то товарную ценность. Он вряд ли повышает стоимость книжки. Сколько она без него стоила, столько же она будет стоить и с этим автографом. Но есть какие-то истории, которые накручиваются, становятся интересными. Та же книжка с надписью Лернера. Там нет его фамилии. Там просто написано «Одесса, 1902 год». Когда я ее увидел в букинистическом магазине, первая мысль была – а кто в Одессе в 1902 году мог книжку Миропольского купить? Это ведь еще было до того, как появились молодые поэты – Багрицкий, Фиолетов, Олеша, Катаев, то поколение, которые знали, конечно, Миропольского и купили бы. А в 1902 году кто? Чуковский? Может быть, Чуковский, но почерк совсем не похож. Чуковского я знал. Второе имя было имя Лернера. И получилось, что я угадал. Потом, сверяя почерк, обнаружил, что это действительно его. И из этого выросла целая история, которая, я надеюсь, завершится к сентябрю месяцу, если к этому времени выйдет такая книжка, которую мы с Александром Васильевичу Лавровым приготовили – переписка Брюсова, Лернера и Петра Ивановича Бартенева, издателя «Русского архива». Вот такая тройственная переписка, выросшая из книги, купленной просто в букинистическом магазине. Михаил Эдельштейн: Я выбираю буквально трех-четырех персонажей, которыми я занимаюсь как историк литературы. И то, что связано с ними, то, что меня интересует в связи с ними, я стараюсь купить, если это мне доступно. Это те книги, которые возможно найти в библиотеках. Но я все-таки стараюсь покупать книги с инскриптами, с автографами – либо с автографом моих персонажей, либо с их автографами, адресованными кому-то другому. Я так устроен как историк литературы, что меня всегда интересует не только сам персонаж, но и его круг. Те, с кем он переписывался, те, с кем он контактировал, как-то взаимодействовал и так далее. Особенно мой центральный персонаж Василий Розанов был человеком чрезвычайно контактным, общительным, эпистолярно общительным, любопытным к общению. Вокруг него роились всякие фрики, как сказали бы сейчас. Куча всяких оставивших очень слабый след в литературе, но крайне любопытных персонажей. И реконструкция этого круга общения кажется мне очень важной, интересной и просто любопытной не только в историко-литературном, но и в человеческом смысле задачей. Первый выпуск одной из последних книг Розанова «Из восточных мотивов», которая при его жизни не была полностью выпущена, выходила отдельными выпусками, недовышла, с инскриптом, написанном через несколько лет после смерти Розанова, от Овадия Савича, прозаика, ближайшего друга Эренбурга и создателя русской школы переводов с испанского, адресованного его тестю – раввину Якову Мазе. Это книжка большого формата. И там весь… записан Савичем. Там и какое-то стихотворение его в прозе, и его размышления о еврействе, еще что-то. То есть такой целый текст. Не очень понятно, то ли это покаяние перед тестем, который был не очень доволен его отпадением от еврейства, считал его слишком секулярным членом семьи. Кроме того, раввин Мазе и Розанов во время процесса Бейлиса были по разные стороны баррикад. Граф Мазе был экспертом защиты. Розанов, как известно, поддержал версию о ритуальном убийстве. По-своему, по-розановски, но тем не менее. И не очень понятно, знал ли Савич эту историю, дарил ли он эту книжку с каким-то намеком, имел ли он что-то в виду, или мы это вписываем и так далее. Такой инскрипт со многими вопросительными знаками, но, тем не менее, история, которая кажется мне любопытной. Но я стараюсь, чтобы эти были какие-то экземпляры с историей – либо из чьей-то библиотеки, либо с инскриптом. Потому что если просто красивый экземпляр в хорошем переплете, то я тоже согласен. Николай Александров: Редкий коллекционный экземпляр, наверное, может вспомнить каждый, кто так или иначе с книгой сталкивался. Я, например, помню замечательную книгу «Голубой цветок» Новалиса в библиотеке первого гуманитарного корпуса Московского государственного университета. Это было дореволюционное издание, которое прочитывалось поколениями студентов, и следы своего прочтения они оставляли на книге. Действительно, это делало книгу уникальной, коллекционной. Анатолий Гостев: Книга без автографа может не стоить ничего. Книга с автографом может стоить очень дорого. Например, сколько будут стоить александрийские письма Кузьмина без автографа? Цена этой книжки – 1500-2000 рублей. Но когда в книжке появляется автограф Николая Клюева, да еще стихотворение на целую страницу, посвященное Яр-Кравченко, с которым Клюева связывали неформальные отношения, книга совершенно преображается и становится просто артефактом. Николай Александров: Слово «артефакт», употребленное Анатолием Гостевым, сегодня применительно к книге довольно важное понятие. Другое дело, что это иное измерение книги отнюдь не каждый может по-настоящему оценить. Само коллекционирование становится редкостью. Об этом говорит Максим Амелин. Максим Амелин: Коллекционирование как таковое – это уходящая натура. Наверное, коллекционеров моложе 40 лет фактически нет. Тогда, получается, если нет младшего поколения собирателей, то куда это потом денется? Хотя возможно, что какое-то следующее поколение придет такое… Ну, произошел такой разрыв. Николай Александров: А, может, все будет и по-другому, и книга как артефакт будет привлекать все большее внимание. Во всяком случае, об этом свидетельствует успех выставок, которые проходили в Музее современного искусства и были связаны с книгой и с печатным словом. Коллекция становится сегодня более концептуальной. Нельзя просто собирать старинные книги, да и книги вообще. Но это уже тема другой главы – личной библиотеки.