Николай Александров: Мы начинаем наше путешествие по книжному миру, пытаемся разобраться, что такое книга сегодня. Чтобы это понять, я беседовал с самыми разными людьми, имеющими то или иное отношение к книге – издателями, художниками, критиками, писателями. Одним из первых моих собеседников был Константин Бурмистров. И он высказал довольно парадоксальную точку зрения. Действительно, книга – средоточие культуры и памяти. Но это вовсе не означает, что книга как таковая имеет безусловную ценность. Константин Бурмистров: Книга как ценность вообще – вряд ли что-то можно на эту тему сказать, потому что для большей части людей это не является ценностью и никогда не являлось. Что такое культура, не знаю и не могу сказать. Николай Александров: Константин Бурмистров еще появится в моем повествовании. Но важно другое: книга – средоточие знания и памяти. Можно сказать, что и литература, и история появились с изобретением буквы и письма. Само слово «литература» происходит от «буквы». Предание, миф заменяется летописью – записанной историей. И изначально отношение к книге было действительно особенным. Слово Анатолию Гостеву. Анатолий Гостев: Перед нами рукописное Тетраевангелие раннего грозненского времени. Это рукопись второй трети XVI века, совершенно классическая. Такие рукописи появляются все реже и реже. Эта рукопись, скорее всего, бытовала в старообрядческой среде, потому что переплет здесь такой классический, старообрядческий, с золочеными бронзовыми накладками на бархат. Но она еще интересна тем, что она декорирована портретами, как всегда, четырех евангелистов из строгановских изданий, из Евангелия 1620 года. Тем, собственно, эта книжка и интересна. Но вообще рукописи этого времени сейчас уже практически не встречаются. Посмотрите, какая прелесть. Важно, чтобы это были дореформенные иллюстрации. Вот, что очень важно. Но при этом одна из иллюстраций здесь выполнена в самом начале XIX или в самом конце XVIII века, поскольку евангелиста Матфея здесь не хватало. Николай Александров: Кстати говоря, рукописная книга благополучно дожила до наших дней. Еще относительно недавно в условиях книжного дефицита очень многие (я в том числе) использовали ежедневники, для того чтобы переписывать те книги, которые были труднодоступны. Тоже своего рода памятник эпохи. Книга претендовала на уникальность. А поэтому изобретение печатного станка, эпоха Гутенберга действительно совершила настоящую революцию. Книга стала более доступна, а это, как ни странно, внушало подозрения. В России в частности. И вновь говорит Анатолий Гостев. Анатолий Гостев: Книжное дело на Руси развивалось достаточно тяжко. Книгопечатание считалось еретическим делом. Как известно, первая типография Ивана Федорова в Москве, где был напечатан «Апостол», сгорела. Иван Федоров уехал в Литву и там печатал под покровительством князя Константина Острожского, пожалуй, одну из самых красивых книг, которую я вам хочу показать. Сохранилось совсем немного экземпляров этой Библии, но это одна из самых красивых русских книг, потому что она собрала в себе все лучшее, что Иван Федоров придумал для книги – принципы, тип оформления, заставки, шрифт. Это единственная русская книжка, напечатанная в XVI веке совершенно в традиции европейской эстетики. У этой Библии есть очень интересная история. Дело в том, что часть экземпляров Библии Острожского Иван Федоров вывез с собой в Россию. Говорят, что порядка 350-400 экземпляров. Всего Библия была издана тиражом в 1000 экземпляров. Это Библия, которая бытовала, скорее всего, судя по тем надписям, которые есть внутри, на территории Белоруссии до начала XVII века, потом она переместилась в Россию и, скорее всего, была в старообрядческой общине. Поскольку у этой Библии утрачены последние 12 страниц текста, замененные в конце XVIII века рукописью. Всего на сегодняшний день существует порядка 250 экземпляров этой книги в приличной сохранности. Есть еще какое-то количество дефектных экземпляров. Но с каждым годом все меньше и меньше. Время уничтожает памятники культуры. Это неизбежно. А русских памятников культуры, к сожалению, очень мало. Русская культура вообще не настолько богата, как нам с тобой представляется. Николай Александров: Если несколько скорректировать точку зрения уважаемого эксперта, можно было бы сказать, что культура не настолько богата, насколько нам бы хотелось. Многие знают замечательную серию «Литературные памятники». Известные литературные произведения, а иногда и не очень известные, снабженные примечаниями, комментариям, вступительными статьями, предисловиями и приложениями, они действительно выражают особое отношение к тексту. Но ведь и книга как таковая может быть памятником культуры. И вот некоторые примеры подобного рода изданий. Анатолий Гостев: Это одна из самых редких русских книжек XIX века – «Исследование о скопческой ереси», написанная Далем. Известно, что эта книжка вышла тиражом порядка 40 экземпляров. Это совершенно уникальный, может быть, даже подносной экземпляр. Да еще и из коллекции великого князя Николая Николаевича. Или первое издание двухтомника Жуковского. Немножко подрезано, но в полукожаном переплете эпохи. Я могу поставить перед вами простую задачу. Попробуйте собрать 11-томник, который вышел как будто бы в Карлсруэ между 1847 и 1856 годом. Последние 2 тома вышли уже после смерти Жуковского. Но этот 11-томник интересен тем, что он оформлен самим Василием Андреевичем. Вот попробуйте найти 11-томник с родными печатными обложками. Это почти невосполнимо. Времени много прошло. Памятники русской культуры редки. Николай Александров: Любопытно, что применительно к книге такие понятия, как старинность, древность, ценность, редкость не всегда совпадают. Это относится не только к старым изданиям и книгам. Книга претендует на уникальность. А уникальность формируется самыми разными обстоятельствами, в том числе, конечно, историческими. Однако редкие издания отнюдь не всегда относятся к древним эпохам. Они могут относиться ко времени, достаточно близкому для нас. Константин Бурмистров представляет некоторые уникальные издания из своей замечательной библиотеки, связанной с литературой русского зарубежья. Константин Бурмистров: Вот эта книга интересна своей историей, своим происхождением. В принципе есть несколько экземпляров этой книги. Это книга Татьяны Боткиной, дочери врача Евгения Боткина. Она была сама в Тобольске. Ей не разрешили ехать в Екатеринбург с царской семьей. И она со своим мужем-офицером уехала в колчаковскую Сибирь. Она ехала во Владивосток вместе с генералом Дитерихсом, который организовывал расследование убийства царской семьи. Ехал в одном поезде с ней. Он ее вез. В Харбине она задержалась и издала эту первую версию своих знаменитых воспоминаний о царской семье, в том числе в Тобольске. И потом она уехала в Европу через Владивосток. И там уже вышла ее известна книга в Белграде, вторая версия этого текста. А это первая версия. Харбин, 1920 год. Книга была сделана на коленке. Там опечаток много. Но, тем не менее, это самая первая версия. Причем, я думаю, она напечатана не в Харбине, а во Владивостоке. Здесь указана цена в рублях, что для харбинских изданий того времени было не характерно. Во всяком случае, типография здесь не указана вообще, поэтому можно гадать. Но я думаю, что это все-таки Владивосток. А именно этот экземпляр принадлежал Павлу Васильевичу Шкуркину. Это был знаменитый петербургский, владивостокский, потом харбинский синолог, автор десятков научных книг, который, в отличие от многих своих коллег, в 1945 году не польстился на пряники большевиков, а уехал в Соединенные Штаты, увезя с собой и эту книгу. Его книжный фонд в Сан-Франциско, книжный музей русской культуры в Сан-Франциско. Этот экземпляр попал в Сиэтл и потом попал ко мне оттуда. Благодаря этому он сохранился, потому что, вообще говоря, этих книг вообще нет. Я имею в виду харбинского издания. Вот такая история этой книги. Поскольку сейчас столетие расстрела, как раз такая тема актуальная, интересная. И вторая книжка, та же тема – «Убийство царской семьи и ее свиты». Она вышла в Константинополе в 1920 году. Я знаю одно место, где хранится – это огромный фонд русского зарубежья в ГАРФе. В Нью-Йорке в Публичной библиотеке есть копия этой книги. Может быть, есть еще где-то. Точно не могу сказать. Но здесь впервые напечатаны материалы предварительного следствия по убийству царской семьи до следователя Соколова, которое вел Старынкевич. Это такое совершенно эфемерное издание с факсимиле документа о том, что Уральский совет получил семью Романовых. Это эфемерная редкость, как и большинство константинопольских изданий. Николай Александров: Понятно, что большинство таких изданий находится по большей части в музеях или в частных собраниях, которые затем нередко становятся музейными коллекциями. И, кстати говоря, современная книга по сравнению с книгой старинной гораздо более уязвимее, как это ни парадоксально. Она менее долговечна. Константин Бурмистров: Эти книги действительно могут исчезнуть по физиологическим процессам, если можно так сказать, потому что это же бумага, которая в основном состоит из целлюлозы. До 1960-х годов на этой бумаге печатались и газеты, и журналы, и книги. Эта бумага недолговечна. Она боится солнечного света. И, в общем-то, если раскрыть папку газет 1940-1950-х годов, они могут просто превратиться в пыль. А бумага тряпичная, известная еще с древних времен, может храниться столетиями и скорее тысячелетиями. Поэтому состояние книги, выпущенной в начале XVI века, значительно лучше, чем состояние книги, выпущенной, скажем в середине XX века, или газеты начала XX века. Николай Александров: Чем ближе к нашему времени, тем сложнее обстоятельства, в которых книга становится уникальной. Начиная с XVIII века, книжный рынок бурно развивался: чем больше тираж книги, тем, как ни странно, меньше у нее шансов стать музейным экспонатом. Книга становится доступной. Да и вообще книжный рынок многое изменил в культуре и в обществе. Константин Бурмистров: Книги выходили уже достаточно большим тиражом. При Михаиле Федоровиче порядка 1000-1200 экземпляров. Кстати говоря, этот же тираж сохранился и при Пушкине – 1200 экземпляров, так называемый «большой завод». Эта традиция сохранялась практически до середины XIX века. Пока книгоиздание не стало коммерцией в полном смысле этого слова. Потому что коммерциализация книгоиздания произошла, наверное, в середине XIX века. Думаю, что первый русский профессиональный книгоиздатель – это, как ни странно, Николай Михайлович Карамзин, который получил очевидную прибыль от издания «Истории Государства Российского». Когда за первым или параллельно с первым последовало второе издание. Практически как «Война и мир» Льва Николаевича Толстого – первое параллельно со вторым. Я думаю, что именно с именем Смирдина связано развитие книжного рынка в России. Но поскольку он посадил этот виноград, я думаю, что он даже не успел воспользоваться его плодами. В России вообще все происходит очень медленно. У нас же морозы. Дело в том, что от Смирдина до Сытина появился русский читатель в полном смысле этого слова. И поэтому Сытин, в отличие от Смирдина, мог издавать так называемую народную книгу. Ведь Сытин вообще начинал с лубка. Он с самого начала был ориентирован именно на народную книгу. В отличие от Смирдина, который издавал ту литературу, которая у нас в советское время традиционно называлась «дворянской». Поэтому я думаю, что прибыли Смирдина несопоставимы с прибылями Сытина. Сытин – настоящий капиталист от книги, а Смирдин – все-таки просветитель. Вот библиотека классики, которую выпускал Смирдин между 1845 и 1855 годом, выходила тиражом в 3000 экземпляров, а сытинские тиражи буквально через 40 лет, но уже 10-15 тысяч экземпляров. Для России это колоссальный тираж. Николай Александров: Получается довольно забавная вещь. Благодаря рынку книга становится доступнее, а, следовательно, облегчается путь к знаниям. Но разрыв между уникальностью и массовостью, профанностью и просвещенностью, как ни странно, увеличивается. Об этом и говорит Константин Бурмистров, для которого категория просвещения отнюдь не безусловна. Константин Бурмистров: Вообще просветительским идеям я не сочувствую. Мне кажется, что нет рынка знаний, где можно выбрать что-то, собрать, как пазл, из каких-то готовых частей. Это тяжелый труд – добыча знаний. В том числе в книжном мире. Я тоже могу пример привести. Один из моих героев, которым я интересуюсь – это Роман Федорович Унгерн фон Штернберг. И чтобы прояснить его некоторые детали биографии, я нашел сведения о том, что один довольно известный эмигрантский автор Борис Суворин (он, кстати, сын Алексея Суворина, знаменитого книгоиздателя) жил в Китае в том числе и написал некоторую повесть «Барон». И в эмигрантской публикации было написано, что это о… Месяца три или четыре я потратил, чтобы найти эту книгу. Ее нету в России. Ее нету в сети. Ее нету почти нигде. Я нашел это место, где она есть, я заплатил деньги, я заказал копию, сделал копию, убедился, что это не о нем. Что это о каком-то пожилом петербургском бароне. Тоже результат. Но я хочу сказать, что вот путь приобретения знания. Довольно обычный путь. А просветительство – это такое дело… Сбивает на ложный путь человека, который ведет расследование. Это такая вещь, вводящая в заблуждение. Большая работа нужна. Собственно, это и интересно. Николай Александров: Получается довольно странная вещь. Доступные знания и книги как будто дискредитируют и знания, и книгу. Чем легче книгу и знания добыть, тем меньше ценность книги и добытого знания. Мы хорошо помним эпоху книжного дефицита, когда за книгами охотились. Но, кстати говоря, именно это служило своего рода гарантией: если книга все-таки найдена, она будет прочитана. Хотя были и другие случаи, когда книги в библиотеках выстраивались мертвыми рядами. Сегодня дефицит сменило книжное изобилие. Но проблем от этого не убавилось. О современной книжной ситуации размышляет Александр Архангельский. Александр Архангельский: Первое. Слова Леонида Ильича Брежнева о Советском Союзе как самой читающей стране относились к партийным изданиям на национальных языках. Советский Союз был самой читающей партийную печать страной в мире. Про книжки он ничего не говорил. Но читали, разумеется, больше в последний период существования СССР. Не вообще, а в последний период, когда уже завершала существование эта цивилизация. Долгие годы шла возгонка – научно-инженерная, военная. Не только гуманитарная. Интеллигенция разбиралась в вопросах декабризма подчас не хуже, чем сегодняшние профессиональные историки. Поэтому книжки Эйдельмана могли продаваться большими тиражами. Поэтому это начало сдуваться. И выяснилось, что наш литературоцентризм – это центризм поговорить про литературу, а не центризм пойти и купить книжку. А, например, в Голландии в массе своей читать люди стремятся больше, чем смотреть. Чтобы никакая видеокультура не побеждала, они и книжек читают на душу населения больше, чем смотрят кино. Поэтому там, разумеется, тиражи выше. Это первое. Это просто вопрос культурного приоритета. Второе. Люди у нас бедны. Причем, те слои, которые в большей степени потребляют книжки, тем и беднее, к сожалению, чем иные. И возраста, когда появляется возможность читать книжки, тоже социально устроено чудовищно несправедливо. Нормальный путь западного не бизнесмена, а человека среднего достатка – он читает, так же как и наши, на пике с 18 до 27 (понятно, почему – первые свои деньги есть, а семья еще не создана, карьера не началась), потом резкий спад с 27 до 55 (понятно – дети растут, деньги надо зарабатывать, дом строить, карьеру делать), а потом с 55 и до упора. А у нас что начинается после 55? Люди теряют работу. До пенсии далеко. Пенсия – это не пенсия, а черт знает что. И этот возраст, когда предназначен для счастливого свободного чтения, утрачивается. У нас нет рынка подростковой литературы в силу того, что родители не понимают, что надо давать право выбора. В том числе и безобразного чтения. Плохие книги, но выбранные тобой, подчас в определенный отрезок времени важнее, чем хорошие, но навязанные другими. Это читательский опыт. Твой личный. Не от мамы с папой, а идущий от тебя. У нас провалы там, где взлеты. Подростковая. Вы приходите в западный книжный магазин, видите подростковую литературу рядами. В том числе паршивую. Дневники девочек про то, как они в первый раз влюбились. Это нужно. Не нам, высоколобым, а им. Нужно. И они учатся выбирать свою книжку. И второе, с 55 до 85-90, потому что сегодня в одной только Франции число людей, приближающихся к 100-летнему возрасту, достигает 15-30. А чем она наполняется? У нас она чтением, к сожалению, не наполняется. И последнее. У нас поколение, ругающее молодежь за то, что она не читает, на самом деле читают гораздо меньше, чем надо. Николай Александров: И все же, если говорить о сегодняшнем дне, то последние 25 лет применительно к книге скорее стоит рассматривать в позитивном ключе. Книга стала доступнее, книжный рынок стал разнообразнее. У читателя появился выбор. Хотя, разумеется, это не решает всех проблем. Но эти условия свободы и свободного выбора создают совершенно иную социально-культурную ситуацию. Собственно, об этом и говорит Ирина Прохорова. Ирина Прохорова: Когда я училась на филфаке, я была потрясена, что все лучшие книги, связанные с античностью, со Средними Веками – это были книжки издательства «Академия», которое совсем недолго существовала в 1920-х годах, но с тех пор (а это были уже 1970-е годы) эти книжки не переиздавались. То есть старания людей на коротком отрезке (казалось бы, потом все это закрыли и многих репрессировали), тем, что они создали, потом еще лет 50-60 пользовались. Это был единственный источник прекрасных переводов, вообще каких-то серьезных публикаций и так далее. Так что наши скромные старания могут быть потом востребованы. Мы не знаем, в каком контексте. Вот этот этап не ученичества даже, а освоения новых знаний, он будет всегда продолжаться. Но что-то набрано, какая-то критическая масса набрана. И сейчас мы подступаем к этому мощному интересному периоду каких-то новых интересных находок. Я думаю, что мы много интересного сейчас увидим в ближайшее время. Николай Александров: Будем надеяться, что это действительно так и в ближайшее время нас ждет много интересного. Разнообразие книжного рынка – одно из условий его нормального развития, что, впрочем, не исключает ценности уникальных изданий. Они до сих пор остаются. Они до сих пор привлекают внимание библиофилов и коллекционеров в частности. Об этом и пойдет речь в следующей главе – частные коллекции.