Михаил Мишин: Тут у нас недавно три художника решили сходить в ресторан, ну отметить 50-летие плаката «Добро пожаловать». Ну и решили в тот самый ресторан при той самой гостинице, ну знаете, у нее над входом еще написано «Хотел». Ну конечно, им туда хотелось, в этот «Хотел». И там швейцар. Этот швейцар там специально воздвигнут, при входе в «Хотел», для разъяснения советским гражданам, что для советских граждан «местов» нет. Дмитрий Кириллов: Он – живой классик, удостоенный отдельного тома в антологии сатиры и юмора России XX века. Он – лауреат всех мыслимых и немыслимых литературных премий, популярный писатель, чьи книжки 1970-х, 1980-х и 1990-х гг. раскупались как горячие пирожки. Михаил Мишин – свободолюбивый бунтарь, искусно умеющий еще со времен запретов всего и вся держать внимание многотысячной аудитории, умудряясь полусловом, полунамеками направить своих поклонников, читателей или слушателей в мир свободы. Мишин переложил самого Мольера на современный язык и одним словом «одобрямс!» охарактеризовал целую эпоху в жизни страны. Михаил Мишин: У людей был Ренессанс, у нас был «Одобрямс!». Он был всеобщим: он торжествовал в балете и нефтеперегонке, на равнинах и плоскогорьях, в трудовые будни и в дни здоровья. Он не зависел от чувств, он отвергал нормальную логику: высокие потолки – одобрям, низкие потолки – одобрям, больше удобрений – одобрям, меньше удобрений – больше одобрям. Газеты и журналы из номера в номер печатали одно и то же: «Дорогая редакция, с глубоким одобрением встретили мы...» Дмитрий Кириллов: Михаил Мишин – настоящий чемпион, поскольку, говоря спортивным языком, выступает в самой тяжелой категории – юмористической. В этом жанре советчиков и знатоков пруд пруди, вот только все как-то получается у них не смешно. А смешить тонко и изящно, направляя стрелы сатиры в умы и сердца, а не ниже пояса, – это дар. Может, потому Мишину в свое время и не захотелось участвовать в забеге с новыми кумирами и он окунулся в мир театра, занялся переводами пьес английских драматургов Куни и Кауарда, и некоторые уже более 20 лет не сходят в театральных подмостков. Увидеть Мишина улыбающимся – большая удача: обычно он сдержан, а иногда может даже показаться, что суров. Но это все наносное – просто писатель сосредоточен на главном. Не самому же веселиться, а мир делать хоть немного добрее и радостнее. Михаил Мишин: Не хочу, чтобы меня поняли правильно, но где-то хочется чувствовать себя как дома. Если нигде нельзя, то хотя бы дома. Но и дома же иногда чувствуешь себя так, будто зашел не вовремя, ну буквально хочется извиняться за собственную прописку. Дмитрий Кириллов: Михаил Анатольевич, «не хочу, чтобы меня поняли правильно»... Михаил Мишин: Ха-ха. Дмитрий Кириллов: ...но надеюсь, что вы будете чувствовать себя как дома. Я вас приветствую в нашей программе. Вот вы ушли с эстрады, закрыв так аккуратно, тихо дверь, по-английски, не хлопая, без всяких там, не было никаких пресс-конференций. Это осознанный был такой поступок? Михаил Мишин: Я действительно очень много ездил, как многие коллеги, и был период, когда ну если там из одного, двух, а то и трех городов не позвонят в день с предложением приехать с какими-то вечерами, то думаешь: вот день странный. Да, я был вполне востребованный. А потом вдруг как-то я подумал, что надо больше за столом сидеть, решил, что я буду все-таки изредка выступающим «писалой». И потихоньку как-то ну вот стал меньше выступать: ну сюда не пойду, туда не поеду – и к этому стали привыкать тоже. А потом еще и страна начала, значит, страшным образом меняться, «страшным» в смысле быстрым, ну и я уже тихонечко больше сел на грунт, выступал мало и редко. Конечно, иногда даже, ну я живой человек, я смотрю, вот он выступает – а я? Жалел иногда. Поэтому потихоньку, через какое-то время я там стал вот изредка тоже выходить к аудитории. Ничто не может заменить контакта просто с живым человеком, с живой аудиторией. Сколько угодно можно, значит, заниматься другими делами, но если ты это уже умеешь и знаешь, а мне кажется, что я это знаю и умею, то, конечно, этого не хватало. Дмитрий Кириллов: Первая аудитория у будущего писателя Михаила Мишина сформировалась еще в Ташкенте, солнечном городе детства, где Миша Литвин (а именно так тогда звали мальчика) умудрялся всех подряд смешить. «Да-а, этот парень далеко пойдет!» – говорили вокруг. А потому свободолюбивому хулигану доставалось по полной. Бабушка часто ставила Мишу в угол, вернее за шкаф, на перевоспитание. Мальчишка же рос без отца, и как объяснить ребенку, что его папа, Анатолий Литвин, человек честный, журналист, корреспондент газеты «Красная звезда», не враг народа? Тогда Миша не представлял, что же пришлось пережить его семье, его маме. Но все верили, что папа обязательно вернется. Михаил Мишин: Отец появился, только когда мне было, кажется, 5 или 6 лет, а до этого он, значит, строил стройки. Это был Волго-Донской канал... Дмитрий Кириллов: Волго-Донской, да. Михаил Мишин: Да. Ну, я не хочу надолго тут этим останавливаться. Это было... Дмитрий Кириллов: Но тогда, в детстве, вы же не понимали, где папа? Михаил Мишин: Нет, мне говорили: «Папа, да, папа приедет в зеленом вагончике». И я рисовал все время зеленые вагончики. И потом, когда мне было, значит, сколько, 5 или 6, то я уже вот на вокзале с бабушкой, и вот приехал зеленый вагончик, да, и папа, значит, я... Дмитрий Кириллов: Вы встречали? Вы были? Михаил Мишин: Да, я встречал. Дмитрий Кириллов: Впервые увидев папу? Михаил Мишин: Это был перрон, забитый людьми. Приходил поезд таких же, как он, и, значит, люди, которые были счастливы, что они видят вживую своих родственников... Дмитрий Кириллов: Живых. Михаил Мишин: ...они их встречали, я это так, периферийным зрением помню, потому что я-то помню только ощущение, что меня, значит, подхватил дрожащими руками, значит, и вот держал. Вот это было. Дмитрий Кириллов: Маргарита Литвина, мама Михаила Анатольевича, чтобы прокормить семью, работала на пяти работах. Получив красный диплом музыкального училища при Ташкентской консерватории, она моталась по всему городу в поисках заработка. После возвращения мужа из лагеря появилась надежда, что с деньгами станет полегче, но сколько Анатолий ни пытался устроиться на работу, везде получал отказ. Супруги приняли решение: из Ташкента надо уезжать к родителям Анатолия в Ленинград. Михаил Мишин: Я уехал-то из Ташкента, сколько мне было, 7 лет. Я в Ленинграде пошел в школу уже, вот. И меня тянуло страшно в Ташкент. Во-первых, я отказывался пить из чашек года 2, я требовал пиалу. Дмитрий Кириллов: Пиалу, ага. Михаил Мишин: Да, это был мой протест против того, что я не в Ташкенте. Дмитрий Кириллов: Потом еда не та, да? Михаил Мишин: Все не то. Мне, значит, мамина сестра, тетка, они потом, когда уже стали летать вот эти самолеты, Ту-104, и можно было послать, значит, мне посылали лепешки, тут, значит, какие-то, потому что знали, что я это люблю. Они, конечно, не долетали в том виде, все-таки они теряли, ха-ха, но это вот было. Дмитрий Кириллов: Фрукты какие-то, наверное? Михаил Мишин: Ну это само собой, конечно. Ну, сложно, оказии, какие-то знакомые... Ну, в общем, при малейшей возможности. И я уж не говорю о том, что я требовал, чтобы каждое лето меня, значит, туда отправляли на каникулы. Дмитрий Кириллов: На родину. Михаил Мишин: Да, в эту жару, значит, в эти 40 градусов, но я чудно себя чувствовал у бабушки, у теток, там много было родни разной. И значит, меня любили, меня кормили, я валялся, читал и съедал все, что мне подносили, все эти фрукты. В общем, абсолютный такой падишах. Дмитрий Кириллов: После теплого Ташкента Ленинград представился мальчику Мише городом, может, и не таким уж солнечным и теплым, но вполне интересным. Да и комната в коммуналке оказалась достаточно просторной. Михаил Мишин: Это коммунальная квартира, значит, коммуналка на Выборгской стороне. По-моему, врать сейчас не буду, 11 или 13 квартиросъемщиков, жильцов. Дмитрий Кириллов: То есть огромная коммуналка. Михаил Мишин: И там еще не было в тот момент газа. Родители отца, видимо, считалось, жировали, потому что у них было две комнаты в этой коммунальной квартире: одна, по-моему, 15, а вторая 11 метров. Вот мы, значит, стали жить в 11-метровой комнате: мама, папа и я. По поводу нашего приезда, значит, какие-то там собрались гости, родственники, я их не знал... Дмитрий Кириллов: Ну событие, приехали. Михаил Мишин: Да, ну естественно. Ну и стали они там сидеть, а меня выпустили погулять, значит, во двор. И я тут же познакомился с каким-то мальчиком, который мне страшно понравился: «Тебя как зовут?» – «Витя. А тебя?» – «Миша», – ну и все, ты дружишь навсегда, это ясно. И мальчик этот, так хорошо мы с ним играли, там в кустах что-то прятались, и он разговаривал и после каждого слова говорил два других, которых я не знал, но очень красивые, такие четкие слова, они тут же легли мне на язык... Дмитрий Кириллов: Как губка впитал. Михаил Мишин: Абсолютно, мгновенно. И меня уже позвали домой, я прихожу и с порога эти все слова, говорю: я вот это, такие слова! И по гробовой тишине, значит, собравшихся я понял, что они этих слов не знают. Дмитрий Кириллов: Ха-ха. Михаил Мишин: И в общем-то, так я попал в культурную столицу. Дмитрий Кириллов: Здесь, в культурной столице, родители Михаила Анатольевича пытались построить новую жизнь. Все кардинально поменялось, когда отца реабилитировали. Михаил Мишин: Да, было очень непросто, очень долго, он прошел через поиски работы, инерционно не брали. У меня вот по поводу всей этой истории, она как-то закончилась тем для меня в памяти, что я помню такой серенький листочек бумаги папиросной, она стандартная была, справка о реабилитации, что, значит, мол, извините, мол, все... Дмитрий Кириллов: Ошиблись. Михаил Мишин: Ошибочка вышла. И я никогда не мог простить, что она исчезла, эта бумажка. И больше того, у отца каким-то образом оказалась, я уж не помню как, в общем, то ли копия, то ли его дело все это. И он от ненависти, значит, его просто уничтожил, сжег. Я до сих пор, значит, очень жалею. Дмитрий Кириллов: Конечно, это... Михаил Мишин: Да. Но потом все как-то потихоньку, очень потихоньку, значит, наладилось. Голос за кадром: Ленинградский Дом журналиста принял участников зонального семинара. Дмитрий Кириллов: Получив долгожданную работу, Анатолий Алкунович Литвин буквально у всех на глазах превращался в обновленного, возрожденного, окрыленного человека. Литвин получил должность заместителя директора ленинградского Дома журналистов, бросился в омут, вернее в работу, с головой. В результате ленинградский Домжур превратился в эпицентр культурной жизни города на Неве, место притяжения, где собирались самые известные художники, писатели, музыканты, актеры, режиссеры. Сын Миша буквально зависал у папы на работе, ведь там появлялись то Аркадий Райкин с Евгением Евтушенко, то Белла Ахмадулина с легендарным Марселем Марсо. Отец, занимающийся с творческими людьми, мама музыкант, и вдруг у вас возникает какое-то непреодолимое желание пойти в технический, в училище, ха-ха. Это вообще... ? Михаил Мишин: Ха-ха, абсолютно преодолимое. Просто в голове-то ветер. Это было такое время, когда главный герой эпохи был, значит, ученый, физик. Это значит черный космос, белый халат, осциллограф, какие-то кривые, и он смотрит и открывает нам, значит, будущее, которое прямо вот-вот (естественно, коммунистическое, какое еще?). И я тоже, конечно, этим отравился. А у меня через маму, у нее был какой-то коллектив, где там были действительно молодые ученые действительные, и они как-то бывали дома, и несмотря на большую разницу в возрасте как-то очень ко мне хорошо относились, ну по-товарищески, так сказать. Там двое из них занимались как раз глубоким холодом, а глубокий холод – это опять же передний край, это мезоны, частицы, вся эта история. Ну и все, значит, мозги мальчика поехали, тем более недалеко от дома был техникум холодильной промышленности. И я подумал: а-а-а... Дмитрий Кириллов: «Вот он, холод-то». Михаил Мишин: «После этого холода я пойду в институт холодильный», – в Ленинграде есть такой. Проучившись там 3 года или почти 3, значит, чудное время было, абсолютно замечательное, компания была прекрасная. Что мы там творили, сейчас рассказывать не буду, чтобы не учить молодежь. В общем, я перестал ходить на занятия, 4 месяца не ходил, меня отчислили за неуспеваемость. Стипендию все это время получали мои, значит, ребята, приносили мне, которая, конечно, шла по назначению, описывать которое я не готов. Значит, ну нашел, все-таки была какая-то одна школа, я ее вот, 11-й класс вечерней школы закончил и, значит, пошел поступать в холодильный институт, осуществлять мечту о физике. Правда, уже она у меня была такая, уже более такая мутная... Дмитрий Кириллов: Уже как-то по инерции. Михаил Мишин: Абсолютно по инерции. Я прихожу, значит, подаю документы, а там не собеседование. Сидят, много столов, и по двое сидят, видимо, преподаватели, разговаривают с абитуриентами, выясняют, что такое к ним пришло. И я так сижу, вот как с вами мы сидим сейчас за столом, и что-то он мне не нравится, этот дядька, не нравится, он такой... И я, вижу, ему не нравлюсь, и от этого он мне еще больше не нравится. И что-то он меня спрашивать начинает: «А почему именно к нам?» Я говорю: «Ну я хочу». – «А почему вы хотите?» – «Ну я так решил». В общем, я что-то довольно... Как-то не пошел разговор. Я говорю: «В общем-то, я могу и без вашего этого самого обойтись», – говорю я ему. Он говорит: «Ну вы так-то уж не плюйте, значит, в колодец, пригодится воды напиться». Я говорю: «Да из этого колодца...» В общем, вот так я, разговор такой был. Потом мне говорят: «Ты знаешь, с кем ты разговаривал? Это ректор». Дмитрий Кириллов: Ха-ха. Михаил Мишин: Я понял, что, пожалуй, тут дорога в холод, видимо, будет осложнена. И в общем, за компанию с друзьями пошел поступать, хорошее название у него был, три раза Ленин: Ленинградский ордена Ленина электротехнический институт им. Ульянова (Ленина), такой. Поступил и учился, и закончил, у меня была специальность, там отдельно выделился потом факультет из кафедры «Электрооборудование и автоматизация кораблей и судов», т. е. это морская такая была электротехника. Вот я это все закончил и работал потом по специальности года 4. Дмитрий Кириллов: Вот видите, все-таки не зря вас шандарахнуло в детстве, когда вы «голубя» в радиоприемник засунули. Михаил Мишин: Ужас. Электричество – это... Я познакомился с ним, года 4. Значит, там дядька у меня был, вернее... Ну дядька, муж маминой сестры. Он был радиотехником, инженером, не знаю, сейчас уже не помню, потому что он прошел всю войну, был радистом... И он собрал какой-то для бабушки сам вот этот приемник ламповый, с зеленым этим «глазом», все как... Но заднюю стенку он не поставил, и там все эти трансформаторы, все это торчало. А я пускал, бумажную птичку я пускал, мне нравилось. Она залетела, я полез ее доставать... Я отлетел от этого приемника с воем. Еще как не убило, не знаю, но, в общем, долго боялся розеток очень. Дмитрий Кириллов: Может, Михаил розеток и боялся, но вот за словом в карман не лез. Еще в институте у Мишина открывается писательский дар. Михаил Мишин: Сначала что-то там я пописывал для каких-то полудомашних каких-то вещей, какие-то вечеринки, какие-то приветствия. И потом я написал какой-то маленький рассказик, тогда был популярен КВН. И вот напечатала «Ленинградская правда», между прочим, а в каждой газете тогда уважающей себя (и не уважающей) были вот эти, значит, уголки юмора, веселые колонки, вот все. Меня там напечатали. И к моему изумлению, эту историю перепечатало еще десятка полтора газет по всей стране. Но тут папа сыграл большую роль: ему почему-то казалось, что у меня что-то может получиться, и он мне все время... Дмитрий Кириллов: Ну он же читал, он видит, что это смешно, интересно. Михаил Мишин: «Ну пиши, пиши, попробуй». Дмитрий Кириллов: Анатолий Литвин давно подозревал, что сына ждет большое писательское будущее. И однажды, собрав увесистую стопку рассказов Михаила, он понес их своему другу Борису Григорьевичу Друяну, выдающемуся редактору «Лениздата». Он пробивал в печать Ольгу Берггольц и Федора Абрамова, Виктора Конецкого, Глеба Горбовского и еще десятки выдающихся авторов. Друян всегда отличался независимым мнением, а потому Анатолий Алкунович не стал говорить, чьи же рассказы он принес ему на суд. Михаил Мишин: Он прочитал и сказал: «Да, мне очень нравится. Я думаю, надо книжку ему делать». А я писал тогда, уж сейчас открою тайну, под псевдонимом, это мой псевдоним, Михаил Мишин. Абсолютно... Ну, многие брали псевдонимы тогда, закрываясь от неблагозвучных, скажем, таких фамилий, которые в обкомах не приветствовались, там связанных с национальным вопросом. Был уже тогда Григорий Горин, Аркадий Арканов, Владимир Владин, и я подумал: а я буду Михаил Мишин, вот красиво. Ну, отец ему сказал, что я, это его сын. Он обозлился страшно, Друян. Он сказал: «Ты! Это же блат! Как ты мог?!» Прошло полчаса, и он сообразил, что какой блат, наоборот, он не сказал. Дмитрий Кириллов: Он не сказал. Михаил Мишин: Ну конечно. Дмитрий Кириллов: Ладно пришел бы, сказал: «Послушай, что мой сынок написал». Михаил Мишин: Ну да, вот это можно. Он извинился, надо сказать, и действительно в каком-то, не помню, 1976 году, кажется, вышла моя первая книжечка. Называлась она «Шел по улице троллейбус». Тираж был первый 65 тысяч, сегодня это космический тираж. Но я молодой, я же волнуюсь, как это будут все покупать. Захожу в один магазин – лежит, захожу во второй – лежит. Я в отчаянии: ну как? А все покупалось тогда, тогда дефицит книжный. Потом я думаю: а где она лежит? «Шел по улице троллейбус» – они ее положили в раздел «Литература ГАИ»: ну троллейбус, транспортное средство... Дмитрий Кириллов: Про транспорт же, ха-ха! Михаил Мишин: Когда, значит, всех их обзвонил, они переложили куда-то... Дмитрий Кириллов: Куда надо. Михаил Мишин: Все, она ушла в три дня. Я даже сейчас вот помню свое такое ощущение счастья, когда я еду в метро, значит, я жил там, и вижу, в одном вагоне два человека читают мои книжки, одна улыбается и второй улыбается. Это было счастье. Дмитрий Кириллов: Первый блин не стал комом – сборник раскупили. А следующая книжка «Пауза в мажоре» вышла тиражом 150 тысяч экземпляров. Мишина стали читать не только труженики предприятий, но и работники эстрадного цеха уже со сцены. Михаил Мишин: Периодически «одобрям» ударялся в диалектическую противоположность и назывался «осуждам». Тогда мы, намотчики, мы, наладчики, мы, шофера и профессора, с негодованием и гневом, решительно и сурово узкие брюки «осуждам», длинные волосы «осуждам», того поэта не читали, но возмущены, этого никогда в глаза не видели, все равно негодяй. Пока бросали камни, проходило время, и уже узкие штаны «одобрям», а «осуждам» широкие. И опять же не поодиночке, опять ансамблями, хором, всей капеллой: «Как вы считаете?» – «Так же!» – «Какое ваше мнение?» – «Еще более такое же!» Не «я сказал» – «мы сказали», не «я наступил на ногу» – «мы всем коллективом наступили», не «у меня мнение», не «у тебя мнение», даже не «у нас мнение», а вообще «есть мнение и все». Дмитрий Кириллов: Свое мнение о писателе Мишине сложилось и у Аркадия Исааковича Райкина. Мишин получил от великого артиста свой «одобрямс»: Райкин захотел взять его рассказы в свой репертуар. Михаил Мишин: Ему сказали, меня к нему привели, то ли, я уж не помню, в антракте или после спектакля. Значит, я был потрясен, что он существует вживую, а не где-то там, за облаками... Дмитрий Кириллов: Живой, да? Михаил Мишин: Да, очень элегантный, очень такой в белой рубашечке, значит... Дмитрий Кириллов: Тихим голосом... Михаил Мишин: Тихим голосом, яблочко кушал, очень вежливый, очень деликатный, никакого хохота, где это все... Я уж потом, когда знал его ближе гораздо и дольше, – эти аккумуляторы заряжались, он потом все это выплескивал там. Дмитрий Кириллов: Он не мог позволить себе... Михаил Мишин: Он очень... Он редко хохотал, вообще не видел, хохочущим не помню вообще. Дмитрий Кириллов: И как он? «Садитесь, молодой человек», да? Михаил Мишин: Нет-нет, он сказал: «Да, спасибо. Ну оставьте, я почитаю, я посмотрю». И я, значит, пятясь ушел. И назавтра или послезавтра он позвонил и наговорил мне слова, после которых, честно говоря, я с простыми людьми уже разговаривать был бы не должен. Ну, там нас несколько человек было: Шекспир, не знаю, Толстой, я. И предложил мне, значит, вот прямо работать над следующим спектаклем. И этот спектакль наш, который потом назывался «Его Величество театр», мы делали года 3, если не 4. Он болел, останавливался, что-то... Дмитрий Кириллов: Но это был последний спектакль, когда Райкин был еще такой, да, в общем, в нормальной форме? Михаил Мишин: В нем еще била энергия. Причем вот я помню, как-то я за кулисами стою, значит, и я вижу, что ему плохо... Действительно, он иногда еще немножко, так сказать, подыгрывал, но тут, вижу, плохо себя чувствует. Там Зина, его верный оруженосец, костюмерша, какие-то капли, валерьянка... Я говорю: «Аркадий Исаакович, как же вы выйдете на сцену?» Он говорит: «Я выйду, я там стану на 30 лет моложе». И я вот своими глазами видел: он вышел на сцену и стал на моих глазах на 30 лет моложе. Дмитрий Кириллов: Физически, да? Михаил Мишин: Ну просто абсолютно, да. Дмитрий Кириллов: Но как человек, вот если общаться с ним, типа «Аркадий Исаакович, давайте с нами по-нашему, по-простому пообщаемся», он никого не... ? Михаил Мишин: Ну, я... Понимаете как... Дмитрий Кириллов: Он был очень такой, да? Михаил Мишин: Ну, вы знаете, есть же разные, так сказать, ощущения. Ну вот был выдающийся, грандиозный Юрий Никулин, скажем, ну было у всех такое ощущение, что можно к нему подойти и похлопать по плечу. Абсолютно ложное, абсолютно иллюзорное, но в силу его такого вот как бы существования на сцене, на экране... Дмитрий Кириллов: Расположение такое, да. Михаил Мишин: «А-а-а, Балбес!» – вот это все. Дмитрий Кириллов: Да-да. Михаил Мишин: Райкин нет, к нему так надо было... Нет, он... Всегда это было, так сказать, все понимали как бы, что так тут нельзя. Но, когда у него были хорошие отношения, можно было говорить о чем угодно. Но я всегда, я даже как-то за глаза... Ну все, когда уже много, знаете, «Аркадий сказал», ну нормально. Но я как-то вот даже за глаза все равно его называл как-то по имени-отчеству, как-то не мог, долго во всяком случае, не помню, чтобы я перешел на... Дмитрий Кириллов: Но он умел и авторов влюблять в себя, да? Он же вам сказал... Михаил Мишин: Он сам влюблялся. Ну, в него были влюблены все авторы и мечтали с ним работать, естественно. Но и он влюбился. И пока он, ты был лучше, а как? Тогда ты был абсолютно... Потом могли наступить охлаждение, ссоры, разное было. У меня этого не произошло, как-то мы ровно очень с ним общались. Дмитрий Кириллов: Но в тот момент, когда вы работали, вы были для него лучшим. Михаил Мишин: Ну, я думаю, да. Дмитрий Кириллов: Иначе не пошел бы Райкин выступать в концерте Мишина. Да, и такое случалось. Михаил Анатольевич решил однажды пригласить мастера на свой творческий вечер. Михаил Мишин: У меня вышла книжка, одна из них, я сейчас не помню, какой год уже, вторая, что ли. И значит, вечер в связи с презентацией книжки, Ленинград, Дворец культуры им. И. И. Газа. И я договорился, там приехала Клара Новикова тогда молодая, еще кто-то, еще кто-то. Я набрался смелости (или наглости, я уж точно не знаю): «Аркадий Исаакович, а вы не выступите?» А мы работали над спектаклем. «Не выступите ли вы в моем вечере?» Дмитрий Кириллов: «В моем творческом вечере». Михаил Мишин: Он говорит: «Да». Я, значит, растерялся, и эти сделали афишу, где мое имя красным... Дмитрий Кириллов: Большими буквами, ха-ха. Михаил Мишин: Да, а Аркадий Райкин синим. И потом все... Да, ну все это шло прекрасно, вечер шел замечательно, и мне там что-то такое, значит, хлопали, все, какой-то успех. А потом на сцену он вышел, ну а дальше все кончилось, потому что... Ну, он читал, правда, мое. Но назавтра звонят: «Слушай, ты участвовал в вечере Райкина?» Дмитрий Кириллов: «Поздравляем», ха-ха. Дружба и творческое общение продолжалось у Михаила Анатольевича с семьей Райкиных и позже, когда Райкин-младший стал постепенно принимать от отца руководство Ленинградским театром миниатюр. Молодому коллективу нужен был репертуар, и Михаил Мишин вместе с Константином Райкиным и режиссером Валерием Фокиным создали спектакль «Лица». Это была первая постановка в Театре Аркадия Райкина, где сам Аркадий Исаакович участия не принимал и смотрел весь спектакль из-за кулис. Михаил Мишин: Костя, я и режиссер спектакля Валерий Фокин делали. Значит, это все на молодых, все было написано, придумано, сделано. А Райкин, он не мог... С одной стороны, он хотел, это молодой театр, значит, будет второй спектакль... Но он не мог себе представить... Дмитрий Кириллов: Ну он-то живой еще. Михаил Мишин: Он не мог даже близко себе представить, что какой-то, а он не выйдет на сцену – это как? Ну, значит, мы ему говорим: «Аркадий Исаакович, ну понимаете, это все-таки молодые ребята. Вы выйдете, это уничтожит ребят, это другой масштаб». Он: «А, да, масштаб, да...» На пару дней это стихало, потом он опять: «Нет, все-таки, наверное, знаешь, может быть...» Дмитрий Кириллов: «Выйду хоть чуть-чуть», да? Михаил Мишин: «Не в конце, но в середине я...» Дмитрий Кириллов: «Испорчу вам», ха-ха. Михаил Мишин: В общем, мы никогда не были так изобретательны в придумывании аргументов, почему ему нельзя. Но наконец он смирился, спектакль имел успех, он уже потом гордился и все такое прочее. Дмитрий Кириллов: Репутации, премьеры, аншлаги, успех – Михаил Мишин втянулся в театральную жизнь. И как-то незаметно стал выступать еще в одной роли – переводчика текстов пьес английских драматургов. То, что в России теперь любой уважающий себя театрал знал, кто такой Рей Куни, – в этом немалая заслуга Михаила Мишина и его филигранных переводов. Михаил Мишин: Мне всегда нравилось ремесло перевода, у меня вызывало большой вот интерес. Как-то я еще мальчишкой абсолютно там чего-то пытался, зная пять слов по-английски, я пытался чего-то переводить, какие-то там крошечные рассказики, стихи... У меня была феноменальная преподавательница, я нашел в Ленинграде, я уже учился в институте где-то на I–II курсе, такая Ольга Юлиановна Янловская. Она преподавала, была доцент кафедры в ЛГУ, в университете ленинградском. Она знала языка так... Ну приезжали англичане, они падали в обморок, потому что они не понимали, как это может быть, потому что... Дмитрий Кириллов: Что так можно говорить. Михаил Мишин: Да. Это абсолютный был английский язык в его лучшем английском воплощении (она никогда не была за границей при этом). Она жила в коммунальной какой-то квартире, я к ней ездил. Значит, первый раз я пришел, она открыла дверь и начала говорить по-английски со мной, и так продолжалось... Я мог биться головой об стенку, но я должен был, значит... Дмитрий Кириллов: ...заговорить. Михаил Мишин: Да. Ну, у нее были студенты, и она однажды мне сказала, чем я гордился тогда и сейчас тоже мне приятно, она говорила: «Вы знаете, я никогда и никому из моих юношей (как она выразилась) не говорила, чтобы они шли по этой стезе. Но вам (сказала она) я советую». Я, значит, возгордился, перестал делать домашние задания, естественно, сразу, и поэтому, в общем... Я абсолютно самоучка в этом смысле. Дмитрий Кириллов: В стране наступила перестройка, и в руки Михаила Анатольевича попадает трагикомедия американского драматурга Леонарда Герша «Эти свободные бабочки». Мишин увлекся материалом и как-то незаметно для себя взял и перевел всю пьесу на русский язык. Свою первую работу он понес на суд гуру российских переводчиков-синхронистов Алексею Михалеву, переводившему практически все художественные фильмы, поступавшие тогда на рынок России с Запада. Михаил Мишин: Алексей Михалев прочитал, значит, говорит: «Ну приезжай». Я поехал. Он, значит, мне дает, живого места от карандашных его... Он внимательнейше прочел, где-то... И стал мне рассказывать, где что тут не так, что-то неправильно, что-то ему кажется, а может быть так и этак, вот, и это была школа замечательная. Но при этом он сказал: «Но тебе надо этим заниматься», – сказал он. И я, значит, все это исправил, внес, переделал, переписал и понес в Театр им. В. Ф. Комиссаржевской в Ленинграде. К моему величайшему изумлению, они ее просто тут же схватили и тут же поставили. Поставил ее Дима Астрахан, Дмитрий Астрахан, это была его первая, по-моему, театральная постановка. Был очень хороший спектакль, особенно первое, как помню, действие. И она, эта пьеска, без моих малейших особенных и вообще без каких-либо усилий разлетелась по стране. Дмитрий Кириллов: Началась новая страница в жизни писателя Михаила Мишина. Кого бы ни переводил Мишин, Майкла Кристофера или Леонарда Герша, Рея Куни или Ноэла Кауарда, ставить и играть потом эти пьесы было одно удовольствие. Актеры довольны – текст легко запоминается, режиссеры довольны – язык структурирован, прост и понятен. Видно, что переводчику самому нравится это занятие. Даже лежа в больнице, Мишин умудрялся переводить пьесы. Михаил Мишин: Я стал листать... Я вообще люблю, когда какая-то игра ума все-таки, что-то более это, но это было так смешно, это был чистый фарс. Но я... Медсестры сбегались, думали, что я сошел с ума, потому что ну смеялся в голос. Дмитрий Кириллов: Ха-ха, ну хохочет и хохочет, да? Михаил Мишин: Ну больной человек смеется. И я ее перевел. И мне... Это вот один из немногих случаев, когда сошлось так, как мне хотелось, я хотел, чтобы это было поставлено. Тогда только Табаков пришел во МХАТ, я хотел, чтобы это было там, хотелось мне, чтобы ставил Машков и чтобы играл Женя Миронов. Успех был совершенно тотальный, и в общей сложности около 20 лет она идет с аншлагом до сих пор, чем я могу гордиться. Дмитрий Кириллов: Будет идти, как «Жизнь за царя» в Большом театре, ха-ха. Михаил Мишин: Ну-у-у, во всяком случае мне приятно. Дмитрий Кириллов: Появляется в вашей жизни еще один язык, одним английским вы почему-то, как бы не остановились на этом. Испанский тоже по такому же принципу был выучен? Какова была мотивация выучить целый язык еще отдельно романо-германской группы? Михаил Мишин: Ну, понимаете, я вообще об этом как бы не говорил никогда, но тут был личный мотив. Это был личный мотив. Дмитрий Кириллов: Это была любовь? Михаил Мишин: Это было больше, чем просто, значит... Дмитрий Кириллов: Кто она была? Михаил Мишин: Это было в Ленинграде. Мне моя приятельница, которая работала там в Доме писателей в иностранной комиссии, с прекрасным сама языком испанским, она говорит: «Слушай, к нам приехала из Испании писательница писать книгу о ленинградской блокаде. Ну просто приходи, я хочу тебя познакомить, может, поможешь», – чего-то такое. Я пришел, мы друг на друга посмотрели, я задал ей стандартный вопрос на английском, значит, я ее спросил: «Do you like Leningrad?» Она поняла, значит, сразу улыбнулась, т. е. поняла, что это какая-то, значит, ирония, вот. Ну и все, стал учить испанский. Дмитрий Кириллов: Двое влюбленных из разных миров, их разделял железный занавес. Михаил Мишин: Она приезжала сюда, я... Значит, она приезжала в Москву, я мотался в Москву... «Мотался» – я летел в Москву или в Ленинград, или тогда в Таллин, по-моему. В общем, все возможности для ее приездов она использовала и все возможности для общения с ней... Дмитрий Кириллов: Повидаться. Михаил Мишин: ...я использовал. В один из приездов она мне привезла книжку «Хроника заранее объявленной смерти», это тогда она вышла, повесть Маркеса. И я ее прочел, и меня абсолютно сразила эта история, потому что я не мог понять, как можно на 80 страничках просто какой-то роман написать громадный. Ну и как-то вот в шуточку она сказала: «Ну возьми да переведи», – сказала она мне. Я отшутился: «Да, переведу», – сказал я, абсолютно зная испанский на уровне, так сказать, бытового разговора. Потом, значит, когда жизнь распорядилась таким образом, что ее в жизни уже не стало, вообще в жизни, не в моей, а просто она ушла, я как-то вот понял, что я хочу это перевести, должен просто. Я мучился, переводил, бросал... Понял, что не справляюсь, бросил, потом опять сел... И так прошло буквально лет, наверное, 30. Дмитрий Кириллов: Этой книге Маркеса в переводе Михаила Мишина было суждено выйти в свет. Но был еще один сюжет, так и не воплотившийся в жизнь, и опять на пути тогда появился Маркес. Михаил Мишин: Как-то придумал такой сюжет, мне он страшно понравился, сюжет рассказа, где, значит, ну человек разочаровался во всем, что его окружает, конец, жизнь потеряла смысл. И он решает покончить со всем этим, встает на подоконник и бросается, значит, с 9-го, кажется, у меня было, этажа вниз. Фамилию я даже героя придумал, Печенкин, почему – не знаю. Вот этот Печенкин летит себе, а когда ты летишь последние секунды жизни, время идет по-другому, придумал я. И он пролетает мимо окон каких-то и за каждым окном видит, что-то там такая беда, здесь ссора страшная, здесь что-то еще... И чем дальше он летит, чем ближе к земле, тем он понимает, что у него все не так плохо. И когда он понимает, что вообще все хорошо, он встречается, значит, с асфальтом. Мне страшно нравился этот сюжет, я решил... Ну, я думаю, нет, пока я не готов, я его потом хорошо напишу. В это время... А я испанским занимаюсь сам для себя, купил где-то, в какой-то гостинице, тогда продавали иностранные газеты в Ленинграде, газету El País, и читаю: Маркес. Ну конечно, я кидаюсь читать Маркеса. Статья, где он пишет, в его литературной жизни было два важных сюжета, которые на него произвели большое впечатление. Один я не помню, потому что, когда я дочитал до второго, у меня волосы встали дыбом, потому что он пересказывает сюжет, вот примерно этот сюжет, который он... Это не его сюжет, а он прочитал у кого-то, не помню, то ли чилийского, какого-то писателя, когда был молодой. Ну вот вся история. Я понял, что я никогда ее не напишу уже. Ну вот такая история. Дмитрий Кириллов: Обидно, конечно, что тот роман так и не сложился. Зато сложился творческий дуэт с Яном Фридом, знаменитым советским режиссером, автором замечательных музыкальных фильмов. «Летучая мышь», «Собака на сене», «Благочестивая Марта» – это все его рук дело. Дошли и до «Сильвы», и Фрид решил, что тут нужен сценарист, умеющий работать в юмористическом ключе, с незамыленным взглядом на оперетту. Услышав, что Мишин терпеть не может этот жанр, Фрид решил склонить Мишина в свой лагерь и позвал его в театр смотреть «Сильву». Михаил Мишин: Потрясающая музыка, ну Кальман, кто-то его назвал... Дмитрий Кириллов: Бессмертная. Михаил Мишин: Кто-то его назвал «Верди-оперетта», что правда. И совершенно, на мой вкус тогда, ну невыносимый текст, вот это все, что-то «Боня, скушай конфетку», ну что-то я не мог. Я говорю: «Ян Борисович, ну я при всем уважении...» Он говорит: «Нет, а вы вот по-новому все». И тут в моем, значит, воспаленном мозгу вспыхнуло, как я, значит, все это делаю по-новому, что это какое-то голливудское кино. Я, правда, понимал сразу, что текст музыкальных номеров трогать точно нельзя, потому что это на слуху у поколений... Дмитрий Кириллов: Ну это классика, да-да-да. Михаил Мишин: Да, это все. Ну, в общем, короче говоря, что-то мы все-таки придумали, что-то там. Потом, вы знаете сюжет «Сильвы», и там есть Бони и его, значит, невеста Стаси. Ну, она была Стаси и Стаси. Я ей придумал родителей, которых там не было никогда, после чего пошли мешки писем, что я исказил образ родителей... Дмитрий Кириллов: «Исказил», ха-ха. Михаил Мишин: ...которых не было никогда. Дмитрий Кириллов: ...которых не было никогда. Михаил Мишин: Да. Играл Миша Светин покойный и, значит, жена Фрида Виктория Горшенина, вот они играли родителей. Ну вот да, в результате втянулся я в этот кинопроцесс, мне страшно нравилось... Дмитрий Кириллов: Засосала киноиндустрия. Михаил Мишин: Я заслонялся... Я написал все... Дмитрий Кириллов: Мешал им? Михаил Мишин: Абсолютно мешал, путался в этих... Дмитрий Кириллов: ...проводах? Михаил Мишин: ...в кабелях, да, все. Но меня любили там, в общем, хорошо относились, терпели. Дмитрий Кириллов: Еще бы – фильм-то получился прекрасный! И Фрид понял, что с Мишиным он не ошибся. Свою новую работу, музыкальный фильм «Вольный ветер», он решил делать только с Мишиным. Работали по той же схеме: гениальную музыку оперетты Дунаевского, естественно, никто трогать не собирался, а вот сюжет пришлось капитально переписать. «Вольный ветер» стал судьбоносным для Михаила Анатольевича: на съемках картины он познакомился со своей будущей женой, актрисой Татьяной Догилевой, исполнительницей роли Пепиты. Михаил Мишин: Нужна была острая, характерная героиня. Дмитрий Кириллов: Характерная, да. Михаил Мишин: Искали, Ян Борисович, приходили какие-то девушки из театра, с музыкальным образованием, музыкальные красавицы, все-все было абсолютно не то, потому что не было... Дмитрий Кириллов: Там огонь должен быть. Михаил Мишин: Должен быть огонь. Не можем найти, все, процесс не сдвигается. Он недоволен, я недоволен. Ну, значит, прихожу домой, обычно никогда днем не включаю телевизор, а тут что-то голова болела, включил. Идет какой-то спектакль «Ленкома», «Гренада», о жизни Михаила Светлова, поэта. И он был так построен, Светлова в его разных как бы ипостасях играли девять человек, кажется, или десять актеров, а всех женщин, с которыми он сталкивался – комсомольская начальница, соседка, жена, любовница, – играет одна актриса. Я, значит, не знаю ни фамилии, ни имени, и я понимаю: вот что нам надо, вот! А уже конец, титров нет, я не понимаю ни кто, ни что, ни где. Я приезжаю на студию, говорю: «Вот я видел буквально то, что нам надо!» Тогда были хорошие ассистенты, слава богу, через полчаса прибегает кто-то и говорит: «Ян Борисович, так это Догилева, она у нас в соседнем павильоне только что снималась (или снимается) в «Блондинке за углом»». Ян Борисович говорит: «Миша, мы идем смотреть пробы». Мы смотрим Танину игру, и для него все было решено в ту же секунду, и стали ее уговаривать. Долго уговаривали... Дмитрий Кириллов: Она еще не хотела? Михаил Мишин: Нет-нет, не хотела. Дмитрий Кириллов: А что она? Михаил Мишин: Да вот ей сценарий не нравился. Дмитрий Кириллов: Интересная. Михаил Мишин: Честно говоря, сценарий мог быть и лучше, это я сейчас вам скажу. Дмитрий Кириллов: Но она такая, просто она... Михаил Мишин: Нет-нет, а мы не были знакомы вообще ни разу. Дмитрий Кириллов: А-а-а... Михаил Мишин: Мы вообще, я не знал ее ни сном ни духом, и она меня. Дмитрий Кириллов: Так. Михаил Мишин: Она вообще считала, что я ровесник Фрида, мне-то было тогда, что-то такое, не то 35, не то 37, а Яну Борисовичу было 70, поэтому она решила, что и... Дмитрий Кириллов: Пригласил товарища. Михаил Мишин: Да. Ну, как-то ее уболтали, она, в общем, снялась. Ну, где-то они снимали не в Москве, не помню где, в Ялте, в Сочи, не помню. Дмитрий Кириллов: А-а-а, т. е. вы даже ее так и не видели? Михаил Мишин: И только на последних каких-то досъемках, уже осенью, значит, я пришел на студию... А группа очень интриговала, они все рассказывали ей, какой я распрекрасный голубоглазый блондин, а мне, значит, рассказывали, какая она умная, талантливая и все такое. Ну, познакомились... Дмитрий Кириллов: «Здрасьте». Михаил Мишин: «Здрасьте». Ну, на студии, пошли отметить знакомство, пошли, напротив выпили шампанского. Все, дальше уже развивалось как развивалось. Дмитрий Кириллов: Двадцать с лишним лет не расставались уже. Михаил Мишин: Да, долго-долго. Дочка... Дмитрий Кириллов: Но мне очень понравилось, что она на следующий день вам сказала, по-моему, или через какое-то время: «У вас...» Михаил Мишин: Нет, она сразу сказала: «Ну у тебя же вообще нет чувства юмора», – сказала она мне и тем стала интересна, потому что я в жизни разное слышал и справедливое, но, думаю... Дмитрий Кириллов: Ха-ха, но чтобы так в лоб… Михаил Мишин: Ну, думаю: может, она действительно права? Ну и как-то, в общем, это нам было интересно дальше. Дмитрий Кириллов: Мишин – любящий отец. В Америке живет его старший сын Александр, в Москве – младшая дочь Катя, выбравшая, как и ее мама Татьяна Догилева, актерскую профессию. Подрастают внуки, приходят на смену новые поколения, уходят поколения тех, с кем начинал работать на телевидении. Михаил Мишин: Нельзя не вспомнить Анатолия Григорьевича Лысенко, Толю Лысенко, ну это просто создатель отечественного телевидения, что тут говорить. И чего-то, я помню, как-то перестройка, какие-то мысли, телевидение, все новое, и у всех какие-то рождались там подобия идей или иллюзии идей, скажем так. И что-то я придумал, такое предложил Саше Кабакову, писателю. Передачу такую придумал, значит, назвали мы ее «Третьим будешь?». Дмитрий Кириллов: Понятная... Михаил Мишин: Снимали у нас дома, снимали дома. Ставился стол, скатерочка, какая-то закусочка и настоящая бутылка водки. И Толя Лысенко пришел, и стояли камеры, и мы просто что-то такое и разговаривали как бы за жизнь. Толя рассказывал замечательно просто. Это были какие-то паузы, кто-то там что-то курил, кто-то выпивал, кто-то задумывался. И вот эти все, лучшее, что там было, эти паузы, взгляды, они стали вгонять это в формат 30 минут. Жалко, да, они немножко... Вот это вот мы говорили о формате телевизионном: когда уходит воздух вот этот, иногда это действительно длиннота и тоска. Но иногда в этом воздухе гораздо больше содержания, чем в словах. Дмитрий Кириллов: В этих паузах жизнь. Михаил Мишин: Конечно, да. Дмитрий Кириллов: Пульс идет. Михаил Мишин: Да, вот, поэтому... Этого сейчас мало, к сожалению, потому что все загоняется в формат, все загоняется в рамку... Ну я не знаю, вина это телевидения, беда это телевидения, сейчас... Но жалко. Дмитрий Кириллов: Вот какой формат вам сейчас близок? Михаил Мишин: Сейчас не знаю, но я пытаюсь делать то, что я умею делать. Сейчас, в данную минуту, вот я что-то пописываю. Надо книжку собрать свою. Делаю это медленно: я ее придумал, а у меня не получается пока. Ну, сижу, чего-то делаю. Вот мы говорили о возрасте – это же о возрасте разговор-то все равно так или иначе. Дмитрий Кириллов: Да. Михаил Мишин: Я тут... Все говорят: «А на сколько вы себя чувствуете?» Я тут себя поймал: значит, по радио было, это самое, как это, недавно, в связи с COVID, что лица старше 60 лет, чтобы они опять сели на самоизоляцию. Я так про себя думаю: ну правильно, ну что эти старые козлы-то ходят все время? Дмитрий Кириллов: Ха-ха-ха! Михаил Мишин: Потом посмотрел на себя в зеркало, думаю: так, спокойно. Абсолютно искренне. Я себя совершенно не отождествил, не отождествляю, это... Поэтому в течение дня абсолютно разный возраст может быть. Дмитрий Кириллов: Я хочу пожелать вам, чтобы вы как можно дольше в этом состоянии находились, когда не отождествляли себя с тем возрастом. Знаете, к хорошему слову потихоньку люди возвращаются, это голод есть, поэтому, Мишин, у вас еще все впереди. Михаил Мишин: Ха-ха. Лучше не скажешь. На этом... Тут должен я сказать «Спасибо за внимание!», что-то такое, ха-ха. Дмитрий Кириллов: Спасибо вам огромное! Михаил Мишин: Спасибо всем!