Дмитрий Кириллов: С именем этого человека связано создание самого оригинального и модного оперного театра Москвы. Мы говорим «Геликон-опера», а подразумеваем – Дмитрий Бертман, и наоборот. Остались считанные месяцы до юбилея 30-летия театра, открытого в далеком 1990 году, просто чтобы занять время пятерых безработных друзей, и превратившегося в фантастический дом, где сегодня обитает огромная семья, разросшаяся уже до 500 человек. А как может быть иначе, если в этих красивейших исторических стенах царят только музыка и любовь? Дмитрий Кириллов: Композитор Дмитрий Бертман. Вы действительно написали в детстве оперу? Дмитрий Бертман: Да, было такое. «Марш бамбириков», писал какие-то пьески и оперу «Явление Христа народу» по картине… Дмитрий Кириллов: В 10 лет? Дмитрий Бертман: Лет 12 было. По картине Иванова. Была такая история. Ноты потеряны, слава богу. И это все осталось в неизвестности, что всегда прекрасно. Дмитрий Кириллов: Первый театральный занавес вы же сделали из маминого свадебного платья? Дмитрий Бертман: Да. У мамы было свадебное платье, такое необычное, с люрексом. И я его разрезал. Дмитрий Кириллов: Кстати, она привила вам любовь к искусству. И как-то перестаралась, по-моему, когда завела вас в театральное закулисье. Дмитрий Бертман: Мама привела меня в Московский ТЮЗ на спектакль. Я там плакал. Мне было страшно. Там Баба-Яга. А в антракте меня завели за кулисы, и я увидел нашего друга семьи дядю Володю, папиного друга в костюме Бабы-Яги, но без парика. И я начал гомерически смеяться. И с этого момента иллюзия театра пропала, потому что я уже наблюдал за тем, как все организовано. Дмитрий Кириллов: Вы создали свой оперный театр в 23 года. Никто в в 23 года не становился руководителем театра. Дмитрий Бертман: Значит, надо подать на рекорд Гиннесса – и будут деньги на новые постановки. Дмитрий Кириллов: Великий Ростропович как-то сказал: «Хорошо мне здесь в Геликоне. Останусь-ка я тут жить». Было? Дмитрий Бертман: Это правда было. И я хочу сказать, что такой период был, что мы жили вместе, театр и Ростропович. И это был счастливый период. Дмитрий Кириллов: А ваших поклонников, президента Франции Жака Ширака с супругой не пустили ФСО в театр. Дмитрий Бертман: Слушайте, я чувствую себя, как на допросе в ФСБ. Просто вы знаете все. Да, была такая история с Жаком Шираком. Когда Жак Ширак приехал в Москву с официальным визитом, то в программу своего пребывания он поставил посещение «Геликон-оперы». Мы находились в этом здании. И ФСО запретило ему приехать сюда, потому что здание было в аварийном состоянии. Благодаря тому, что его сюда не пустили, Валентина Ивановна Матвиенко обратилась к мэру Москвы (тогда Юрию Михайловичу Лужкову) по поводу реконструкции нашего здания, с чего все и началось. Дмитрий Кириллов: Усадьба княгини Шаховской в самом сердце Москвы после реконструкции превратилась в настоящий дворец музыки, оснащенный по самому последнему слову техники. Юрий Горбачев: Особенностью театра является то, что он вписан в уже существующие исторические здания, и нельзя было тут много чего сносить, переносить. Поэтому фактически сцена находится во дворе, ниже уровня земли. И в этих лабиринтах можно заблудиться. Дмитрий Кириллов: «Геликон» не похож ни на один оперный театр. Он неординарен, как и его основатель – Дмитрий Бертман. А потому всегда вызывает живой интерес. История реконструкции «Геликона» - это отдельный рассказ, сотканный из страхов и переживаний, веры и надежды. За этот лакомый кусочек в центре Москвы шли настоящие бои. Бертману не раз угрожали. А он, реально рискуя своей жизнью, держал оборону и буквально жил на стройке. Прекрасно освоил профессию прораба, и при этом сумел сохранить труппу. Артисты Дмитрию Бертману поверили, что он все-таки построит театр своей мечты. А сохранить труппу. 8 лет театр ютился на Новом Арбате. Практически на чемоданах жили. И сохранили. Это не чудо? Дмитрий Бертман: Знаете, жили мы даже без чемоданов. Потому что мы жили с одним унитазом. Не буду подробно рассказывать, как происходил антракт для артистов. Мы жили с двумя маленькими пятиметровыми гримуборными. Чтобы зрители понимали, на сцене иногда на спектаклях работают 200 человек, например. Это две гримерки обслуживали. Для того, чтобы зритель пришел в этот конференц-зал без отвратительной и ужасной акустики, для этого нужно было заказать каждому зрителю пропуск по паспорту, чтобы он поднялся на второй этаж и купил билет. Но 8.5 лет мы там отработали. И это очень здорово, что там. Потому что благодаря тому, что мы остались в центре на Арбате, мы не потеряли публику и мы не потеряли труппу. Эти 8.5 лет шла невероятная война за эту землю, где находится сейчас театр. И всеми способами было показано, что мы сюда не вернемся. Это был очень сложный путь, очень сложный, через грозы, через наводнения. Не в прямом смысле, а в переносном. Но через смену власти Москвы. И новая власть (уже Собянин) принял эту эстафету. И то, что вы видите в этом здании, я это говорю не формально, не чтобы подлизаться, а я ему буду всю жизнь благодарен. Я думаю, что москвичи, которые приходят к нам в театр, будут его фанаты все, потому что это чудо. Дмитрий Кириллов: Случай, когда не было ни одного зрителя в зале, и пришел Рихтер. Это начало 1990-х. Мы играли тут, за этой стенкой маленький зал, он сейчас называется Покровский. И там мы играли нашу «Мавру», там играли «Блудного сына» Дебюсси. И 1990 год – это год, когда действительно люди по театрам не ходили, потому что ночью опасно было по Москве ходить. И вот мы понимаем, что зрителей нет. И вот мы тут сидим с ребятами и говорим: «А если никто не придет…» Вдруг мы слышим топот. Дверь открыта. Топот одного человека буквально. Мы говорим: «Слушайте, по-моему, есть один зритель. Будем играть?» - «Будем». Но это оказалось два зрителя. Но это был Рихтер и Нина Львовна Дорлиак, его супруга. И мы играли им двоим спектакль в зале. Это, конечно, потрясающий исторический факт. Они после этого приходили к нам и на другие спектакли. Но это осталось в истории у каждого, что у нас была такая честь играть для Рихтера. Денис Енюков: После реконструкции мы получили великолепнейший зал. И подобрано такое оборудование, с помощью которого можно создавать практически все, что угодно. Мы выключаем архитектуру зала и плавно снимаем свет в зале. В принципе это то, что зритель не видит никогда, как это все управляется. Дмитрий Кириллов: На счету режиссера Дмитрия Бертмана уже более 120 оперных постановок. И многие идут с успехом на самых известных сценах мира. Бертману не раз предлагали эмигрировать, сулили фантастические контракты. А он упорно твердил: «Побег – это предательство. Я никуда не поеду». Многие его не понимали и крутили у виска. Но время расставило все на свои места. И детище Дмитрия Бертмана «Геликон-опера» сегодня собирает лучших музыкантов со всего мира. Дмитрий Кириллов: Два года назад появился музыкальный руководитель Владимир Федосеев. Как вы друг друга нашли? Дмитрий Бертман: С Владимиром Ивановичем очень интересная история. Вообще как зритель я концерты Владимира Ивановича знал с детства. И по радио, и по пластинкам, и по большому залу консерватории. Я помню, когда он… оркестр русских народных инструментов, естественно, БСО. Я видел его спектакли за рубежом. Он был главным дирижером Цюрихской оперы, Венской оперы, Зальцбургского фестиваля. Он дирижировал в Италии, в «Ла-Скала» - ну, везде, по всему миру он оперный дирижер. В России он никогда операми не дирижировал. И это было очень странно. Владимир Федосеев: Меня в театр привели певцы. Я уже занимаюсь 45 лет симфоническим оркестром. Я в первую очередь ищу голос оркестра, совместный голос, тембр голоса. Для меня певец – это тот высокий пьедестал, чтобы оркестр отличался, чтобы его узнавали по голосу. И так случилось. Нас узнают. Дмитрий Кириллов: Но то, что маэстро Владимир Федосеев, легендарный дирижер с мировым именем, стал музыкальным руководителем театра, в этом и немалая заслуга его основателя – Дмитрия Бертмана. Их объединила любовь к самому прекрасному жанру – опере. А для «Геликона» эта встреча стала просто судьбоносной. Дмитрий Бертман: Как получилось, что я решил делать спектакль «Турандот». Я думал – как бы сделать так, чтобы Владимир Иванович продирижировал это? Он оперы не дирижировал. Но я знаю, что он живет в Вене, что он в Москве не так часто. И я какими-то путями нашел его телефон, позвонил ему, представился, попросил его о встрече. И мы с ним встретились. Я ему сказал: «Владимир Иванович, я понимаю, что вы сейчас скажете «нет». Но, может быть, мы с вами сделаем спектакль? У меня есть идея насчет «Турандот»». Он говорит: «Ой, «Турандот» я как раз дирижировал в «Ла Скала» когда-то». Я говорю: «Ну, вот, «Турандот»». И он говорит: «Да, с удовольствием». И мы начали работать. Владимир Федосеев: Для меня появление «Геликона» - это с неба что-то спустилось. Не знаю, то ли судьба. Я познакомился с Дмитрием Александровичем, походил сюда. Я понял, что я смогу применить свои какие-то знания, свой практический опыт. Поэтому для меня это явление в жизни было очень важное. Дмитрий Бертман: И у нас случился этот спектакль, который идет просто с триумфом в Москве. Я вам могу сказать, что в принципе, если по бродвейской системе его делать, сейчас поставить «Турандот» на ежедневный показ, то год был бы продан сразу. Владимир Федосеев: Здесь каждый голос живет и любит. Рождение новых имен замечательных. Работа интересная. Дирекция понимает значение всех актеров. Возникла какая-то другая атмосфера, которой нет, к сожалению, в московских театрах. Во всяком случае, в оперных. Здесь каждый человек знает свое место. Каждый человек. Не только Дмитрий Александрович, а все отвечают за то, что они делают, и помогают друг другу. Вот есть праздник души, понимаете? Есть такое слово – праздник души. Приходишь – здесь все друг друга любят. А любовь – это Бог, а Бог – это любовь. Вот и все. Дмитрий Бертман: Я думаю, что опера – это вообще искусство для молодых на самом деле. Когда это талантливо, когда это интересно, то, конечно, народ придет, и молодежь тем более. Когда уже все знают, как эстрадные концерты проводятся – под фанеру открывают рот, как микшируется любой голос, как вставляются ноты студенток консерваторий в фонограммы наших эстрадных звезд. И это уже все знают. И поэтому сегодня, например, в шоу-бизнесе огромные проблемы. И у них проблемы и с посещаемостью, и проблемы с концертами, проблемы с работой. Опера, балет и цирк – это три вида честного искусства. В цирке, если воздушный гимнаст не потренируется и не учится всю жизнь, он разобьется на манеже. Если балетный артист не будет вот с такого возраста заниматься у станка, то каждый зритель в зрительном зале, не понимающий в балете, он увидит, потому что просто балерина упадет. В опере то же самое. Очень сложно взять по блату певицу в театр, потому что существует просто определенный диапазон, существуют какие-то физические данные, которые невозможно подмухлевать. Тенор должен брать верхнее «до». Дмитрий Кириллов: Или он не тенор. Дмитрий Бертман: Или он не тенор, да. Театральная позиция в опере очень усилилась. Сегодня все драматические режиссеры бегут в оперу ставить по разным причинам. Есть причина того, что по-другому оплачивается. Дальше опера – это интернациональное искусство. Попробуйте с драматическим театром за границу поехать. Это очень редко кто может. А опера – очень легко, нет проблем. Поэтому опера сегодня очень модная. И я даже скажу такой нехороший пример. Но сегодня, когда, например, олигархи или какие-то богатые люди делают дни рождения, то они, как правило, приглашают петь сейчас уже не поп-певцов, а приглашают оперных певцов, притом со всего мира. Это становится таким как бы даже модным моментом. Оперные звезды. Я хочу отдельно сказать про Анну Нетребко, потому что она сделала огромные изменения в ментальности. Вышла на сцену молодая, красивая, азартная, умеющая общаться, игривая, сексуальная. Новая оперная героиня. И весь мир начал стремиться к такому образу. Опять же, как Дмитрий Хворостовский, например, который занял абсолютно позицию просто властителя оперной публики. Когда на сцену вышел молодой красавец, культурист, великолепный музыкант, улыбающийся, обаятельный, не оперный певец в гриме с наклейками и с заклеенными какими-то частями тела, а вышел такой брутальный сибиряк. И опера стала таким даже очень сексуальным видом искусства. Поэтому они сделали грандиозную историю в смене имиджа вообще. Сейчас важно все. Что касается вокальных данных, таланта… Это же никто не говорит, что этого не должно быть. Конечно, я не возьму певца, который будет очень красив, или певица, которая будет очень красивая, актерски потрясающая, но безголосая. Я ее не возьму. Потому что естественно, что это главное. Вокал, владение голосом – это руки и ноги. Без этого невозможно. Сейчас это первая ступенька. Раньше она была первая и последняя. А сейчас это первая. Талант проливается Богом на человека. И его видно сразу в комплексе. Поэтому мне кажется, что эта манкость, как у Станиславского есть такой термин, в нее входит и голос, и актерское мастерство, и внешность, и абсолютно все. С нашим театром всегда были рядом эти выдающиеся певцы, о которых вы говорите, и артисты, которые приходили к нам, выступали с нами, были нашими друзьями. Их дух здесь живет. Мы сделали эти именные гримерки. Это очень важно. Потому что молодой артист берет ключ, чтоб позаниматься в этой гримерке. Там стоят потрясающие инструменты («Бехштейны»). И когда он берет ключ, то он называет не номер комнаты, а называет «Тамара Янко» или «Ирина Архипова», «Галина Вишневская», «Хворостовский». Эти имена постоянно звучат в этих стенах. Мне кажется, это очень важно. Я вообще человек верующий. Я понимаю прекрасно, что все существует и они здесь бывают. Мы идем к тому, чтобы к нам приходили люди, которые нас любят. Чтобы те, кто не любят, или не приходили, или полюбили. Театр ведь для того, чтобы был полный зал. Поэтому у нас зал полный. И мы счастливы. Но мы надеемся, что как-то наша публика еще будет расширяться, что зал будет еще моложе. Что те, кто любят Монеточку, тоже к нам будут приходить. Мы следим за тем, что происходит в интересах зрителей. Это тоже очень важно – чувствовать этот барометр. У меня этот театр, эта труппа – так получилось, дело жизни. Я вообще самый счастливый человек. Знать о том, что тебе не нужно переходить ни в какой другой театр, а у тебя здесь все прекрасно и твое счастье здесь – это так здорово. Дмитрий Кириллов: Я вас слушаю и понимаю, что в ваших словах любовь и вера. А это значит, что театр будет жить. Дмитрий Бертман: Спасибо. Дмитрий Кириллов: Спасибо вам. Дмитрий Бертман: Спасибо большое.