Дмитрий Кириллов: Имя этого прославленного композитора легко запомнить и трудно забыть – единственный Ханок на всем постсоветском пространстве. Искать будете – второго такого не найдете! Эдуард Семенович Ханок – это не просто история нашей советской эстрады: Эдуард Ханок – это живая легенда! И к слову «легенда» он относится положительно. А то, что Ханок энергичный, живой, бодрый, сомневаться не приходится. В творческом багаже композитора есть такие песни, которые не стареют вообще. Ханок написал нашу, свою бессмертную советскую «Шизгару» и гимн школьников всех времен и народов, упрек экспериментаторам и реформаторам школьных программ. Эдуард Семенович! Эдуард Ханок: Да? Дмитрий Кириллов: Ну наконец вы в «Моей истории»! Я рад вас приветствовать! Удивительно, знаете, разговаривал с коллегой, говорит: «Ты знаешь, что Ханок сейчас модный?» Я говорю: «Да что ты говоришь?» – «Он живет по теории волн, и сейчас волна Ханка снова накрыла Россию полностью». Эдуард Ханок: Еще не накрыла, но есть надежда. Дмитрий Кириллов: Но уже есть угроза, что накроет. Я знаю, что у вас есть пять слагаемых радости. У вас есть именная скамейка в Бресте... Эдуард Ханок: Да, именная скамеечка... Дмитрий Кириллов: У вас есть именная елка около филармонии в Минске. У вас есть практически гимн, который на Красной площади поют каждый год, это «Служить России». У вас есть ледяной душ... Эдуард Ханок: Да. Дмитрий Кириллов: Я тоже каждое утро принимаю. И мы с вами знаете, еще чем похожи? Однолюбы. Эдуард Ханок: Ага. Дмитрий Кириллов: Жена – ваша любимая Ляля. Эдуард Ханок: А откуда вы узнали? Дмитрий Кириллов: У меня все ходы записаны. Эдуард Ханок: Понял. Дмитрий Кириллов: У нас даже у жен одно имя. Эдуард Ханок: Так, может, вы «шпийон»? Дмитрий Кириллов: «Может быть, вы шпион?» Пять слагаемых успеха. А сколько мусора уже вышло из жизни, да? Это как выкристаллизовывается жизнь, очень много уходит... Эдуард Ханок: Вы понимаете, дело в том, что жизнь как устроена? Вот ты работаешь, работаешь... Вот я вначале, у меня первые профессии... Я многостаночник. Есть такое понятие «многостаночник». Вот я вам приведу пример. Был такой Уильям Гершель... Дмитрий Кириллов: Он же Уран открыл. Эдуард Ханок: Планету, да. Дмитрий Кириллов: Планету. Эдуард Ханок: Он написал сколько, 24, по-моему, симфонии, которые никто не знает, понимаете, да? Дмитрий Кириллов: Да. Эдуард Ханок: Это был его этап. Потом он перешел на математику, а потом перешел на оптику, и вместе с сестрой они сделали телескоп, и он открыл нам планету Уран и, самое главное, открыл нам инфракрасные лучи. Вот это называется «многостаночник». Дмитрий Кириллов: Так вы, получается, как Уильям Гершель. Эдуард Ханок: Второй пример многостаночника – это великий наш Леонардо да Винчи. Он вообще не котировался как художник, через сто лет Готье там обратил внимание на «Мадонну» и пошло, а до этого он был инженер-архитектор, он в последние 2 года работал у Франциска, и массовик-затейник, это у него было хобби такое очень сильное. Дмитрий Кириллов: Анимация, да. Эдуард Ханок: Да-да. То есть три жизни как бы прожил. Вот я отношусь к многостаночникам. Дмитрий Кириллов: Эдуард Семенович, почему белорусский композитор оказался, родился в Казахстане? Эдуард Ханок: Дело в том, что у меня отец был, это был «Прииртышский», зерносовхоз, и он там был парторгом. Потом началась война, он был капитаном советской армии и дошел до Берлина, а потом его направили в Брест. Сначала, так сказать, в Слуцк, потом в Брест. А потом его отправили на Колыму, он был замначальника золотоносного прииска по политчасти. И вот представьте, Казахстан – это так было, я даже не помню ничего вообще, это был пацаном, мы же в 6 или в 7 лет переехали в Белоруссию. Мы жили в военном городке, там каждое утро солдаты маршировали на плацу и оркестр военный играл. А мы, пацаны, бегали и, понимаете, на животе играли... Дмитрий Кириллов: Отбивали ритм. Эдуард Ханок: Да. Вот отсюда и пошла вот эта музыка. А раньше вообще даже и разговоров не было. Дмитрий Кириллов: То есть первые звуки музыки – это звук военного оркестра? Эдуард Ханок: Военный оркестр. А потом его направили на Колыму. Значит, на Колыме очень интересная жизнь была тем, что мы жили в тайге, это золотоносный прииск, вот, и, значит, там продукты были завозные. И когда продукты заканчивались, оставалась икра красная, икра черная и крабы в банках. Дмитрий Кириллов: Ничего себе набор! Эдуард Ханок: Значит, икра красная, я приходил в магазин, черпаком нам так насыпали. Икра черная – вот такие баночки конусные. И крабы в банках, которые вообще никто не брал. И спирт, больше ничего не было, пока не завезут продукты. Поэтому «Опять икра». Дмитрий Кириллов: То есть это продуктами не считалось. Эдуард Ханок: И помните фильм, да, «Опять икра», да? До Колымы немножко времени я учился в Брестской музыкальной школе, а потом поступил в Минское музыкальное училище... Дмитрий Кириллов: ...им. Глинки. Эдуард Ханок: Я был фанат, абсолютный фанат классики, к песни никакого отношения, ну кроме того, «Кипучая, могучая...», мы все пели на парадах... Дмитрий Кириллов: А кого любил? Баха, Моцарта? Эдуард Ханок: Нет-нет, я больше Бетховена любил. Дмитрий Кириллов: Бетховена. Эдуард Ханок: Да. Но все они не члены союза, вот в чем дело. Дмитрий Кириллов: Ну это поздние венские классики, да. Эдуард Ханок: Как у нас шутили, да: «Хороший композитор Бах, Бетховен, но они не члены союза». И Чайковский тоже... Дмитрий Кириллов: Получается, что вы поступили в это училище. Давайте маму вашу вспомним – какая она была? Эдуард Ханок: Ну, мама была жесткий человек очень... Дмитрий Кириллов: Как ее звали? Эдуард Ханок: Евдокия Евгеньевна. Батька мягкий был, он нас любил, и он нас поощрял. Понимаете, мать нас держала в черном теле в хорошем смысле слова. Дмитрий Кириллов: Мама поощряла то, что вы занимаетесь на аккордеоне? Ей нравилось? Эдуард Ханок: Ну, мои родители не возражали против, они даже гордились, потому что все-таки ты музыкант, какие-то вечера, приглашают родителей... Дмитрий Кириллов: Гордились. Эдуард Ханок: Да, ты там занимаешь свое достойное место... Все правильно. Но когда я поступил в минское училище, денег не было. Вот я к чему все клоню? Что в жизни бывает, что одно плохое, обязательно ищи хорошее. То есть мне пришлось добывать деньги. Как я добывал эти деньги? Я работал в ресторане. Все 4 года в ресторане, он назывался «Неман», и там было четыре человека, очень любопытные фамилии, вот послушайте: Друйкин, Махлин, Синдер и Ханок. Дмитрий Кириллов: Экзотика какая-то. Эдуард Ханок: Экзотика, да. Отсюда было заложено, откуда, куда, почему я на песню перешел. Я же занимался классикой, в училище был фанат абсолютный, я писал... Ну, еще балеты не писал, там симфонии, но все-таки были сонаты... Дмитрий Кириллов: Балет – это уже в консерватории. Эдуард Ханок: Это консерватория. Сонаты там и пр., все писал. Но уже, уже ресторан меня, как говорится, совращал. Дмитрий Кириллов: Вы окончили училище, и вам сказали: «Эдуард, направляем тебя в Москву в консерваторию»? Эдуард Ханок: Все дело, что я поступал в консерваторию московскую... Дмитрий Кириллов: С первого раза поступил? Эдуард Ханок: Сам... Нет, сам, естественно, по собственной воле. Дмитрий Кириллов: Так. Эдуард Ханок: Нас поступало, насколько я помню, семь человек. Нам сказали: конкурса нет, семь мест и семь человек. Значит, нужно было просто сдать экзамены. Я сдал экзамены, я уже поступил, приехал в Брест, расхвастался, позвонил в консерваторию, мне сказали: «Вы не прошли по конкурсу». Оказалось, что не семь мест, а шесть. Дмитрий Кириллов: Как же так? Ведь Эдик Ханок понравился педагогам, сказали, что талант. Обидно было? Не то слово! А седьмым взяли лауреата международных конкурсов. В Белорусскую государственную консерваторию Ханок поступил сразу, но учиться не захотел, стресс он получил серьезный. И незадолго до Нового года из Москвы пришла телеграмма. Эдуард Ханок: В декабре получил официальное уведомление, что я зачислен в московскую консерваторию в класс народного артиста СССР Дмитрия Борисовича Кабалевского. Оказалось, опять же все просто, как в жизни: кого-то взяли в армию, может, даже двух, я не знаю, сколько там взяли, одного или двух, места освободились. Спасибо декану, он вспомнил об этом Ханке... Дмитрий Кириллов: Там же Ханок сидит страдает. Эдуард Ханок: Да-да. Все, он меня пригласил, и пошла учеба. Дмитрий Кириллов: Эдуард Семенович получил первоклассное образование. Московская консерватория – это бренд, в музыкальном мире котирующийся всегда. И по окончании композиторского факультета выпускникам открываются все двери, особенно тем, кто умел работать в академическом жанре, кто писал симфонии, оратории, оперы, балеты и кантаты. Эдуард Ханок: Кабалевский мне очень хорошую вещь сказал, которая мне в жизни очень пригодилась. Я написал симфонию, и у меня не получался финал. Он сказал: «Запомни, какая бы ни была первая, вторая и третья часть, часто успех симфонии решает финал симфонии, и твой плохой финал испортит все впечатление от твоей симфонии». Дмитрий Кириллов: Эдуард Ханок быстро сообразил, что Бетховена из него не получится, и классическая музыка стала отходить на второй план. Родители деньгами помогать не могли, а студент Ханок голодать не собирался. Все годы учебы в консерватории он работал пианистом в ресторане гостиницы «Будапешт». Публика туда приходила небедная, а порой просто элитарная. Так однажды коллектив ресторана обслуживал банкет по случаю очередного съезда КПСС, и в зале собрались видные члены партии и правительства. Эдуард Ханок: У нас была московская парторганизация, так нам повезло, понимаете, вот. И вот представьте себе молодого, когда вы смотрите в зал, а там сидит Валентина Терешкова... Там такие люди сидят! Дмитрий Кириллов: И сидит в ресторане студент Ханок, а за столом Терешкова. С ума сойти! Эдуард Ханок: Да. Ну, ей до лампочки этот Ханок. Вот мы смотрим в зал, а вот сбоку... Здесь ширма такая, и мы не знаем, кто там сидит, потому что там тоже люди сидят, понимаете, да? Дмитрий Кириллов: Ага. Эдуард Ханок: И вот я сижу и весь туда смотрю и играю «Караван» Эллингтона. И вдруг чувствую, меня подвигает кто-то. Я поворачиваюсь, а это мой педагог. Дмитрий Кириллов: Кабалевский? Эдуард Ханок: Профессор... А там сидел Хачатурян, Хренников, Кабалевский... Дмитрий Кириллов: А Хренников был председатель Союза композиторов. Эдуард Ханок: Да. За ширмой я же не видел никого. Дмитрий Кириллов: Вы чуть сознание не потеряли: тут Терешкова, тут Кабалевский... Эдуард Ханок: Конечно, да-да. И он меня сдвинул, ему захотелось сыграть «Караван». И он, значит, поскольку он немножко под этим делом, он начинал там путаться, ну знаете как, так сказать, вот... Дмитрий Кириллов: Да-да-да. Эдуард Ханок: И злые музыканты закончили еле, оборачиваются и видят, что сам Кабалевский. Они, конечно, все расплылись, понимаете. И Кабалевский потянул меня за свой стол. Дмитрий Кириллов: Ах! Эдуард Ханок: И все начали меня жалеть, бедный студент... Дмитрий Кириллов: Голодный, бедный... Эдуард Ханок: Они не понимали, что какой я бедный в ресторане «Будапешт»? Мало того, чаевые хорошие, еще и зарплата хорошая, понимаете? Дело в том, что они налили мне водки, а ведь пить-то нам нельзя. И я смотрю, так поворачиваюсь, так сказать... А здесь стоит директор, всегда же директор ресторана стоит в такой ситуации, он же смотрит за порядком. Дмитрий Кириллов: Ну конечно, пианист ресторана. Эдуард Ханок: Он мне показывает: «Можно!» Ну, с такими людьми, понимаете, это же... Дмитрий Кириллов: А, ну понятно, партия гуляет, о чем речь... Эдуард Ханок: Да, конечно, можно. И я, значит, пью, и у меня впервые было такое шоковое состояние, потому что я не понимаю, что я пью. Оказалось, они, нехорошие люди, налили мне воды по ошибке, понимаете, и, получается, испортили мне праздник. Дмитрий Кириллов: А как вообще Кабалевский к вам относился вот в рабочие дни, не в ресторане? Эдуард Ханок: Ну, он был строгий человек, он был строгий, так сказать. Мало того, мы часто у него дома, он приглашал студентов, там, так сказать, учеба проходила иногда в домашней обстановке. Ну, в целом он хороший педагог. Но дело в том, что где-то на III курсе я уже стал терять интерес к классике и начал все больше увлекаться песней. Дмитрий Кириллов: Заразился песней. Эдуард Ханок: И закончилось все тем, что я уже еле закончил эту консерваторию. Получилась так ситуация, что я уже последний год заканчивал, я уже уехал в город Кривой Рог, где жила моя супруга, она там у сестры жила и преподавала в школе, и я там преподавал в пединституте на музпедфакультете. Дмитрий Кириллов: Так, у нас в рассказе, в вашей жизни появляется новый персонаж – «моя жена и Кривой Рог». Эдуард Ханок: Да. Дмитрий Кириллов: Где нашел свою любовь? Когда в первый раз увидел? Где встретил? Эдуард Ханок: Я играл в оркестре, и у нас был такой дядя Саша саксофонист, и он устроил крестины. Дмитрий Кириллов: Так. Эдуард Ханок: И моей там жены будущей не было, но была ее мать. А мать пошла домой, а потом сказала вот этой девушке моей, да, будущей, сказала: «Иди, там вот какой-то аккордеонист играет», – понимаете? Ну, она пришла, а она не любила аккордеонистов, она фортепиано занималась. Она не обратила внимания. Я, видимо, почувствовал и сел за рояль, что-то там Бетховена, сонату какую-то, по-моему, «Аппассионату» начал играть. Ну, во всяком случае она на это дело клюнула. Дмитрий Кириллов: Евлалия Ивановна и Эдуард Семенович вместе уже 61 год. Родили троих детей, дождались внуков. За шесть десятилетий много воды утекло. Эдуард и Евлалия по характеру разные, это лед и пламень, они как плюс и минус, два полюса, и получается настоящий электрический разряд. Особенно когда Ханок приходил под утро навеселе. Так однажды Евлалия привела в чувство Эдика мокрыми тряпками, и тот, протрезвев, в миг написал песню, которую запела вся страна. Эдуард Ханок: Я понимал, что я уже классиком не буду, понимаете, мне уже терять нечего было. И вступал в Союз композиторов в Киеве. Вступление было потрясающим по своей интересности, потому что там был руководитель Союза композиторов народный артист СССР Штогаренко, я не помню сейчас имя-отчество... Дмитрий Кириллов: Это Андрей Яковлевич. Эдуард Ханок: Андрей, да, Штогаренко. Дмитрий Кириллов: Это же глава Союза композиторов Украины. Эдуард Ханок: Да-да. Ну вот и представьте себе, я вступаю... Дмитрий Кириллов: Он серьезный человек. Эдуард Ханок: Уже я «размагничен», что-то там лепечу, там что-то рассказываю, чувствую, что не очень нравится, что-то их устраивает, что-то не устраивает. В общем, я чувствую, что дело пахнет керосином. Дмитрий Кириллов: Не примут. Эдуард Ханок: И знаете, что сыграло роль? Штогаренко говорит: «Вы там песенки пописываете...» А знаете, они всегда говорили... Дмитрий Кириллов: Пренебрежительно. Эдуард Ханок: Да-да, у них такое брезгливое «песенки». Дмитрий Кириллов: «Если бы симфонии писал...» Эдуард Ханок: Да. «Может быть, покажете?» И к счастью, я не показал песню, свой хит «Потолок ледяной, дверь скрипучая...». Знаете почему? Потому что такие песни они не любили. Дмитрий Кириллов: Конечно, это же хиты. Эдуард Ханок: А я взял песню, у меня Маша Пахоменко пела: «Разговоры да разговоры, Слово к слову тянется, Разговоры стихнут скоро, А любовь останется». Дмитрий Кириллов: «А любовь останется», да-да-да. Эдуард Ханок: И знаете, в чем дело? Он сказал: «Все». Оказалось, что это одна из любимейших песен в семье Штогаренко. Все, и вопрос решился. А так еще не известно, сыграл бы «Потолок...» и остался бы... Так что видите, сколько в жизни бывает совпадений. Дмитрий Кириллов: Вот в тот момент вы понимали, что можно написать одну песню и она откроет вам дверь просто? Эдуард Ханок: Да. Дмитрий Кириллов: Песня «Разговоры» в какой-то степени автобиографична. Однажды в жизнь Евлалии и Эдуарда вклинилась разлучница, и дамочка так мощно взяла парня в оборот, что решила потащить его в ЗАГС. До получения свидетельства о разводе Эдуарду Семеновичу и его соблазнительнице остался лишь шаг, маленькая формальность: взять квитанцию и оплатить госпошлину. Эдуард Ханок: Ну уже все, там решение было, я должен был заплатить. А я же еще получал копейки, вот, денег особенно не было, и я перенес на понедельник это, вот, и ушел к своей другой тете. Дмитрий Кириллов: Ради которой собирался уходить. Эдуард Ханок: Да. А в понедельник вернулся и все. И к счастью, не нужно было ничего платить, просто... Ну, вы знаете, в этом случае ты не заплатил и все, и до свидания, так и документы все остались у тебя... Дмитрий Кириллов: И вернулся домой. Эдуард Ханок: И так жизнь... Видите, опять же совпадение. Дмитрий Кириллов: Судьба. Эдуард Ханок: Вот. А сейчас такая любовь, что она устает от нее, просто устает. Дмитрий Кириллов: Зацеловываете, да? Эдуард Ханок: Да не то что зацеловываю, а вообще вот без конца говоришь, уже сам устаешь от этого. Дмитрий Кириллов: Ну просто люди прорастают друг в друга уже. Эдуард Ханок: Да-да-да. Дмитрий Кириллов: А представляете, какое счастье, что у вас в жизни есть любовь, что всю жизнь она вас грела, всю жизнь вас... Знаете, это все-таки как ангел- хранитель. Эдуард Ханок: Мы же все прошли, через вот это все бурление-бурление, все. А сейчас есть чем... Дмитрий Кириллов: Все кипело, бурлило... Эдуард Ханок: Да, все успокоилось. И я уже успокоился, я называю себя подкаблучником таким, знаете, профессиональный подкаблучник. Дмитрий Кириллов: Кто познакомил вас с Хилем? Как произошла встреча? Эдуард Ханок: Я же кончил, учился в консерватории, у меня уже были связи какие-то, я уже был знаком со многими людьми... Дмитрий Кириллов: В Дом звукозаписи ходил... Эдуард Ханок: Конечно. Дмитрий Кириллов: На радио... Эдуард Ханок: И меня на радиостанции «Юность» свели с Хилем, понимаете. Дмитрий Кириллов: Так. Эдуард Ханок: Вот. Он посмотрел и сказал: «Так, давай, делай аранжировку». Я сделал аранжировку, и 8 марта 1970 года в передаче «С добрым утром!», это самая популярная передача, она прозвучала... мимо кассы абсолютно, пролетела на ноль. И так бы моя судьба бы не состоялась... Дмитрий Кириллов: А аранжировку сделал, как Кабалевский учил, что ли, по полной программе? Эдуард Ханок: Вот-вот! Дмитрий Кириллов: С партитурой? Эдуард Ханок: Я уже учился совсем по-другому. Дмитрий Кириллов: А-а-а... И оркестровку сделал. Эдуард Ханок: И знаете, что спасло? Это ж было в марте, а в декабре новогодний «Огонек» готовился, и кто-то вспомнил из директоров, говорит: «Слушай, Хиль, а у тебя же там было, помнишь, там что-то про зиму, песня», – а песня называлась «Зима». Дмитрий Кириллов: Да-да-да. Эдуард Ханок: И он заказал аранжировку уже под себя, все, он записал, как дал, и весь 1971 год вся страна... Дмитрий Кириллов: «Потолок ледяной, дверь скрипучая!» Эдуард Ханок: «Потолок ледяной, дверь скрипучая!» Дмитрий Кириллов: Песня про потолок ледяной гремела так, что слышно было ее даже за стенами Кремля. За такой хит не жалко Ханку от партии и правительства и двухэтажной четырехкомнатной квартиры в центре Днепропетровска – поистине царский подарок. Эдуард Ханок: В этом году мне повезло, в 1971-м, потому что в конце года образовали «Песню года». Туда вошли все мэтры, Пахмутова, вы понимаете, Фрадкин, Френкель, самые супермэтры. И трое счастливчиков молодых. Олег Иванов, ныне народный артист, у него была песня: «И хлеба горбушку, И ту пополам». Володя Ивасюк с бессмертной песней «Червону руту не шукай вечорами». И я с «Потолком ледяным». Новый год я встречал у Эдуарда Хиля, и там я познакомился с Машей Пахоменко. Она взяла песню «Разговоры», и песня вошла в финал «Песня-1972». Дмитрий Кириллов: «Разговоры» звучали изо всех окон. Но тут исполнительница песни Мария Пахоменко умудрилась разругаться с самим Сергеем Лапиным. Приговор царь советского ТВ вынес сразу: Пахоменко в эфир не пускать. А песня-то уже ушла в народ. Ханок «Разговорами» не ограничился. Вот спела София Ротару «Червону руту» Ивасюка... и Эдуард Семенович тут же прислал свой ответ Чемберлену, написал суперхит для «Самоцветов». «Самоцветы» вышли в финал «Песни года». И дальше Эдуард Ханок честно выпускал ежегодно по супершлягеру, и каждый обязательно становился финалистом этого фестиваля. Так, в 1974 году певец Юрий Богатиков спел на всю страну шуточную песню, и тут же она улетела в народ. Эдуард Ханок: Ее пел Богатиков, ее пел Андрей Миронов, даже запись есть в этом, в интернете, навалом. Дмитрий Кириллов: Да, она же такая диалоговая, актерская. Эдуард Ханок: Да-да-да. Ее пел Эдуард Хиль... Все. Но нам повезло, что ее спел Юрий Богатиков. Почему? Потому что Юрий Богатиков жил в Ялте... Дмитрий Кириллов: Так. Эдуард Ханок: А в Ялту попасть в Советском Союзе летом было невозможно. Летом, июнь, июль, август, жарко, работать не хочется. И он за счет нас халтурил в работе. Он приглашал по одному человеку на месяц, да. Например, тогда был еще молодой Женя Мартынов, «Яблони в цвету», вы понимаете, да... Дмитрий Кириллов: Конечно. Эдуард Ханок: Или там Жора Мовсесян, приглашал. Для чего? Он выходит, пять песен спел и пошел себе чай пить. А мы выходим, нам только дай, минут 40. Дмитрий Кириллов: Правильно, «молодежь, вам работать надо». Эдуард Ханок: Да. И потом выходит, еще три песни и все. Но чем понравилось нам это дело, во-первых, он нас селил. У нас уже авторские хорошие были, нам не нужно было, он нам не платил, но зато мы были в шоколаде в том отношении, что не было ни одного концерта, чтобы не было шикарного банкета, потому что начальство Богатикова без банкета не отпускали. И на всю жизнь я запомнил концерт Зыкиной и Богатикова, День Военно-морского флота, и приехал командующий СССР Военно-морского флота, и мы участвовали, естественно, чуть-чуть там свои пять копеек вставили. Дмитрий Кириллов: Ханка приглашают на телевидение, он пишет прекрасные песни, и, казалось бы, карьера идет в гору, все удачно складывается. Но, переехав с семьей на постоянное место жительства в Брест, с ним происходит что-то неладное, какой-то надлом. Ханок не пишет песен, замыкается, выпивает. Творческий кризис, ну что тут скажешь. И тут на помощь приходит великий Владимир Мулявин, главный «Песняр» Белоруссии и России. Мулявин просто вытащил Ханка из депрессии, предложив поработать вместе. Трудотерапия пошла на пользу. Эдуард Ханок: И он меня спас от этой депрессии тем, что он пригласил меня написать музыку к фильму, который сейчас часто идет... Он как фильм-то не очень, но просто за счет «Песняров» он был относительно популярный, называется он «Ясь и Янина». Дмитрий Кириллов: Легенда! Вот Мулявин! Эдуард Ханок: Да-да-да. Дмитрий Кириллов: Number one в Белоруссии. Эдуард Ханок: Конечно, ну вообще такой... «Касiў Ясь канюшыну». Дмитрий Кириллов: Многоголосье вот это – как они раскладывали, да, а капелла! Эдуард Ханок: Да, ну что вы... Дмитрий Кириллов: Ну он бомба, это была... Эдуард Ханок: Ну что вы говорите. Я помню, вот здесь, на ВДНХ, в конце есть эстрада большая, огромная эстрада, летний театр. Полный театр, битком, и дождь льет, и 2 часа публика ждала, потому что концерт не начинали, два часа публика сидела под дождем. И потом был такой визг, понимаете, от «Песняров». В 1976 году благодаря Мулявину я выздоровел и написал песню, которую никак не мог никому, никто не брал, что-то никому не нравилось. А у меня напротив, я жил в Бресте, и наискосок гостиница «Белоруссия» и ресторан. И музыканты ресторана говорят: «Слушай, дай нам какую-нибудь песню». Ну, я им дал эту песню, они ее сделали. Неожиданно она стала сумасшедше популярной в единственном ресторане Советского Союза. Дмитрий Кириллов: А дальше начинается настоящий детектив. Ханок, видя, как шустро посетители ресторана заказывают эту песню, понимает, что она уже чуть ли не гимн этого заведения общепита. Как обидно! Эдуард Семенович решает отдать ее эстонскому певцу Яаку Йоала. Может, тот сможет вытащить песенку на всесоюзный уровень? Ханок вылетает в Эстонию, в Таллин. И вот незадача, Йоала послушал песню и сказал: «Это не мое, петь не буду». Эдуард Ханок: Я приезжаю в Москву расстроенный, прихожу на фирму «Мелодия», мне говорят: «Вчера ваш какой-то ансамбль, – они же тогда еще не знали, он еще поднимался, – записал какую-то вашу песню». Дмитрий Кириллов: Без спроса? Эдуард Ханок: Конечно. А тогда не было такой ситуации, взяли и записали, понимаете. Дмитрий Кириллов: Ну а что, песню уже народ поет. Эдуард Ханок: Я белорусский композитор, что меня и спрашивать, понимаете, нашли еще кого спрашивать. Короче говоря... Дмитрий Кириллов: Ну а что, на «Мелодии» белорусский композитор, белорусский ансамбль – значит, подходят. Эдуард Ханок: Подходят, да. Дмитрий Кириллов: Пусть поют. Эдуард Ханок: Да. Дмитрий Кириллов: Ханок пытается понять, откуда группа «Верасы» могла услышать эту песню, ведь он не был знаком с музыкантами. А ларчик открывался просто: в Брест на гастроли однажды приехал ансамбль «Верасы», и их случайно поселили не в «Интуристе», а в этой третьесортной гостинице. Эдуард Ханок: Вот представьте себе, они приезжают с концерта в гостиницу и идут ужинать. Что им дают? «Малиновки заслыша голосок, Прошу тебя, в час розовый, Напой тихонько мне, Как дорог край березовый...» И свистульку там придумали. И короче, они не хотели ее петь категорически, они в то время мыслили, что они рок должны петь, понимаете. Дмитрий Кириллов: Рок-группа «Верасы», смешно. Эдуард Ханок: Ну да. Но, слава богу, у них ума хватило, и они ее сделали. И тут же эта песня вошла в финал «Песня-1980», и у нас пошла целая плеяда, три песни подряд, «Песня-1980», «Песня-1981» и «Песня-1982». «Песня-1982»: «У меня сестренки нет...» Но самое интересное, что пресса писала о том, что эта песня подняла рождаемость в Советском Союзе, понимаете, «У меня сестренки нет, братишки нет...» и т. д. Это была вторая песня, «Песня-1982». И «Песня-1983» была: «Завiруха мяце завiруха, Ты куды мяне клiчаш паслухай... На дварэ нi машын нi людей, На дварэ нi машын нi людей...» И вот эти все три песни вошли в финал, так сказать. И закончилась моя вот эта песенная эпопея, значит, тем, что я уже написал песню для ансамбля «Сябры», который тоже был уже раскручен... Дмитрий Кириллов: А, это же Ярмоленко, да? Эдуард Ханок: Да-да-да, уже у него была песня «Олеся» Олега Иванова известная и т. д., вот. Я написал песню, которая сыграла роль тоже очень любопытную. Она звучала так: «А я лягу прылягу Край гасцінца старога...». Дмитрий Кириллов: Так это же застольная песня. Эдуард Ханок: »...Вы шумите...» «Подстольная», поэтому она не вошла в финал года. Она знаете, почему не вошла? Ее посчитали, что это песня гультая по-белорусски, т. е. бездельника и, естественно, пьяницы, «А я лягу, прилягу». Дмитрий Кириллов: Так все так считают, что это песня, когда вот сидишь за столом и, значит, все белорусы поют. Эдуард Ханок: Да-да-да. Но самое главное, что я прилег на этой песне, это фактически в моем творчестве официальном последняя официальная песня. В 2019 году в городе Бресте в новом городском парке, там на берегу Мухавцы, вот как идешь к крепости, знаменитой Брестской крепости, там по набережной стоят лавочки именные. И там лавочку, они не знали, что написать. Я сказал: «Напишите «Лягу, прилягу»». Они сказали: «Неприлично». Я сказал: «Хорошо, напишите «То ли еще будет»». Они говорят: «В период коронавируса это не комильфо». Дмитрий Кириллов: Опять не так. Эдуард Ханок: И там сейчас написано: «Как дорог край березовый в малиновой заре». В общем, я забежал вперед. Дмитрий Кириллов: Далеко не каждому певцу или композитору, актеру или режиссеру удается быть актуальным до конца своих дней. Приходит закат карьере, а уйти вовремя со сцены, исчезнуть по своей воле с телеэкранов, из кинотеатров или концертных залов удается единицам. Понятно, что обидеть художника может каждый, но ведь это же факт: многие не хотят верить, что их время прошло. А вот Эдуард Семенович Ханок как заправский ученый уже многие годы изучает такое понятное и естественное для каждого артиста явление, как закат карьеры. Эдуард Ханок: Это называется «творческий климакс», когда уже спад идет, так сказать, когда уже не поймешь, болтанка. И мне только повезло с тем, что у меня была одна залежавшаяся песня, в 1969 году написанная, еще ее хотел петь Ободзинский, но раздумал. Ну и к счастью, ничего страшного не произошло. В 1992-м ее взял у меня Александр Солодуха, у нас такой есть певец, и она у него фактически является главной песней, он на ней судьбу свою построил. Дмитрий Кириллов: Ханок немного лукавит: писать настоящие большие песни он не разучился, просто делает это редко, но достаточно метко. Так, в соавторстве с поэтом Ильей Резником родилась песня, ставшая гимном «Юнармии». Молодежь приняла его на ура. Эдуард Ханок: Эта песня главная, главнее песни у композитора не может быть, которая звучит регулярно на Красной площади Москвы на параде в честь Великой Победы. Вот это высшее достижение. И дальше я прикрыл, закрыл эту всю профессию, потому что в этой профессии главное вовремя смыться. Когда прихожу сегодня к молодежи, я говорю, что: «Я не ваш композитор, я писал песни для ваших мам, пап, бабушек, дедушек. Поскольку вы их слышали, я вам напою». Они там слушают, думают: «Старый хрыч пришел, что-то он там, нафталин...» Я сам был молодым, приходил к нам какой-то старичок, что он понимает, тупой и т. д. И я им это все напеваю-напеваю, думаю: сейчас вы у меня, сволочи... ! Вот. А потом я им говорю, что, поскольку я наукой занимаюсь, я открыл новый способ душевного омоложения: надо каждый день петь по 15 как минимум минут ежедневно не песни своего поколения, если ты старый человек, за 60, да... Дмитрий Кириллов: А какие? Эдуард Ханок: ...а песни детей, а еще лучше внуков, потому что там энергетика очень сильная и она ваша энергетику потихоньку... Вот я перед вами сижу, мне 82 года, да, а ощущение... Ну вот, я видите, я пацан, ну 25 лет, ну, может быть, 30 от силы, понимаете. Почему? Потому что я каждый день пою 27 песен. Когда начинается: «Звук поставлю на всю И соседей...» У них шары – откуда он знает? Или там: «Я как Федерико Феллини», или «Ты пчела – я пчеловод», или «Время пострелять, между нами пальба!» Дмитрий Кириллов: Ну так вы становитесь полностью их! Эдуард Ханок: Да. «Она вернется, она вернется, Она мне ночью заменяет солнце!», «Зачем мне солнце Монако, Для чего, скажи мне, Луна Сен-Тропе, Когда твой взгляд светит ярко?» – и т. д. «Ты Венера, я Юпитер, Ты Москва, а я Питер». Что творится! Приходишь Тютькиным, уходишь Магомаевым или Бастой. Дмитрий Кириллов: Взрывается зал! Эдуард Ханок: Конечно! Сначала они в шок впадают, а потом они взрываются. А потом ты уходишь... Ну, потом, особенно вот такие маленькие девочки, в школе, да, так они тебя просто обжимают, обнимают, автограф ставят здесь, вот здесь, на кепочках, где угодно, понимаете. Они с ума сходят, понимаете. Я впервые благодаря этому почувствовал себя этим, Лепсом или кем там. Дмитрий Кириллов: И немножко о ваших драгоценностях. У вас сын, дочка. Эдуард Ханок: Да. У меня две дочки и один сын. Дмитрий Кириллов: А, две дочки, у вас трое детей. Эдуард Ханок: Да, трое детей. Дмитрий Кириллов: И пять внуков. Эдуард Ханок: Да. Дмитрий Кириллов: Ну гордятся они дедом-то? Эдуард Ханок: А чего не гордиться, если они ко мне приходят и без денежки не уходят? Ни разу не ушли, чтобы какую-нибудь денежку не получили. Дмитрий Кириллов: А-а-а, балует дед? Эдуард Ханок: Это для меня праздник, понимаете, это не баловство. Потому что мне деньги не нужны, я не пью, не курю, вот. Насчет курева тоже расскажу. Значит, я курил по полторы-две пачки в день. Дмитрий Кириллов: Так. Эдуард Ханок: Потом разработал систему и за 1,5 года убрал курево. И потом пришлось убрать алкоголь, потому что раз уж выпил, закурил, выпил, закурил, а если ты не куришь, так что пить, понимаете, без толку. Дмитрий Кириллов: Смысла нет, да. Эдуард Ханок: Я ушел от этого, зато стал жрать как лошадь. Вот меня нельзя пускать. Вот я прихожу на банкет, я ничего не хочу, а потом я все там уметаю. Вот такой открывается аппетит... Мало того, у меня еще такая болезнь: вот если там пять разных блюд, я их пока не наколю каждое, понимаете, душа у меня не успокоится. Дмитрий Кириллов: «Не пускайте Ханка на банкет!» – называется. Эдуард Ханок: Да. И однажды был случай, я выступал, потом посадили за стол, и там сидела старушка напротив. Ей сказали, что я непьющий. А старушка была такая любопытная. И она видит, что он непьющий, она смотрела, как я ем. И она сказала историческую фразу: «Лучше б ты, сыночек, пил!» – вот так она сказала, вот. Так что... Дмитрий Кириллов: Эдуард Семенович... Эдуард Ханок: Да? Дмитрий Кириллов: Вот я на вас смотрю – человек, заряженный энергетически полностью, 100%-й заряд, оптимизм, радость. Дай бог, чтобы у вас так было впереди. Эдуард Ханок: На этот вопрос очень легко ответить: «То ли еще будет, ой-ой-ой!»