Дмитрий Кириллов: Павел Чухрай. Режиссер, имеющий свой индивидуальный почерк в кино. Чухрай заставляет зрителя не столько развлекаться и отдыхать во время просмотра своих картин, сколько размышлять, спорить, думать, сопереживать, соучаствовать в этом увлекательном художественном процессе, подключая к работе голову и сердце. В кино фамилия Чухрай как Дюма в литературе, Павел-сын продолжает дело своего отца, Григория Наумовича Чухрая. Он рассказывает в своих работах о любви к Родине тихо, камерно, без пафосных сцен, отражая сложность взаимоотношений и характеров, показывая разные модели человеческого поведения в трудных и подчас критических ситуациях. И такое кино думающему зрителю очень нравится. Павел Григорьевич, говорят, что вы с раннего возраста закурили, чуть ли не с детского сада. Это такой большой стаж у вас курильщика, получается? Павел Чухрай: Нет. Это не так. Я жил у бабушки в деревне. И там старшие ребята пасли коров. И они курили. И когда им надо было отбившуюся корову, чтобы пригнать назад, им самим лень было, вот они нас, маленькую шпану, говорили: «На, можешь покурить, только пригони ту корову». И пока ты добегал до этой коровы, у тебя уже этот газ… бычок погаснет, и ты его выплевывал, и ничем не кончалось. А потом меня вызвала бабушка и очень осторожно, сдержанно сказала: «Павлик, мне сказали, что ты курил». Я был в страшном шоке, обещал, что я не буду этого делать, ну и в общем, как-то… Да мне и не очень интересно это было. Потом уже только во взрослом возрасте иногда покуривал к концу картины, когда уже устаешь. Всё. Не курю, нет. Дмитрий Кириллов: Понятно. Только когда нервы уже, да? Павел Чухрай: Ну уже устаёшь, да, от всего этого. К концу картины в монтажной или… уже ты начинаешь курить. Потом бросаю. Дмитрий Кириллов: Кстати, это там в деревне, вы у бабушки колядовали? Павел Чухрай: В селе. Это было украинское село. Да, конечно. Это воспоминания. Вообще этот возраст так отпечатывается вообще, мне кажется, у каждого человека. У меня очень сильно. Я помню зрительно очень многие вещи, которые мне потом пригодились в жизни. Я полусонный. Меня сажали старшие мальчишки на саночки. И мы так в полудреме… я проезжал по деревне, мы останавливались у всяких окошек, стучали, поздравляли, нам давали какие-то конфеты, чего-то еще, говорили какие-то ласковые слова. И мы ехали дальше. Вот ленты, всё. На самом деле это очень красиво, кроме всего прочего, очень красиво. Традиция замечательная. Дмитрий Кириллов: А деревни украинские помните? Павел Чухрай: Украинскую помню. Вообще народ замечательный. С мягким юмором. Доброжелательный. Может потому, что это юг. Я когда в детстве с мамой ездил очень много в поездах, то разницу между общим вагоном российским и украинским я очень замечал. Атмосфера совершенно другая. В русском вагоне какой-то надрыв, который может в секунду от доброжелательности где-то там перейти в драку. В украинском – нет. В украинском так доброжелательно: тут тебе сало дают, там тебе еще чего-то. Дмитрий Кириллов: Горилочки дают. Павел Чухрай: Там фруктами детей… К детям другое отношение всегда было: гораздо мягче, гораздо доброжелательнее. Никто никогда не орал в автобусе: «Гражданка, ваш ребенок…» Когда на маму начинают орать, дети начинают плакать. Я такого на Украине не видел. Потом в Киеве жил с отцом где-то уже чуть постарше. Дмитрий Кириллов: По окончании ВГИКа отца направляют по распределению на киностудию имени Довженко. Маленького Павлика родители забирают из деревни и привозят в Киев. Студия Довженко стала для него родным домом. Собственно говоря, Павлик практически там жил. А вы помните украинский язык сейчас? Павел Чухрай: Трохи помню, да. Памятаю. Конечно, запас очень маленький. Хотя, когда говорят, я понимаю хорошо. Ну могу на каком-то… Мы когда работали со Ступкой на картине «Водитель для Веры», мы с ним все время друг другу говорили что-нибудь по-украински, анекдоты рассказывали по-украински. Мне было это приятно, потому что была какая-то возможность пообщаться. Дмитрий Кириллов: Ну да. И какое-то воспоминание из детства идет. Павел Чухрай: Конечно, конечно. Дмитрий Кириллов: Кстати, Киев. Вы же лет в 6-7 ногой практически дверь в студию Довженко открывали легко. Павел Чухрай: Не то слово. Дмитрий Кириллов: Там же возраста вашего отца были и Параджанов тогда… Павел Чухрай: Параджанов, Наумов. Дмитрий Кириллов: Наумов. Это дяди взрослые. Они же были просто для вас… Павел Чухрай: Да, Хуциев. Там много было этого народу молодого. Это прекрасное было время. Во-первых, так как они почти все жили в общежитии, холостые, а так как у нас была семья, нам дали на студии комнату в квартире. И они вечно у нас все гужевались. А комната одна. Значит, мне ставили раскладушку – и я всех их разговоры слышал до часу ночи. Если я засыпал, просыпался, это всегда было безумно интересно. А студия – я, конечно, как сын полка рос там. Я был один на студии мальчик, который жил на территории студии. У меня через забор были дворы, где я ходил к друзьям, я здесь я ходил по павильонам, по проекционным… смотрел материалы разных фильмов, которые я сегодня вижу по телевизору, старые картины. Я помню, во-первых, как они снимались. И как даже я материал видел. И пускали. Уже все знали. Я стучался нахально в закрытый проекционный зал, где шло обсуждение материала. Садился на первом ряду. И мамина подруга (редактор) потом маме говорила: «Я его пустила, он посидел и потом говорит: «Тетя Лида, выпустите меня, пожалуйста»». А там сидит группа. «Выпусти». – «Что, Павлик?» - «Очень скучно». Я представляю, как было приятно это было услышать… Дмитрий Кириллов: Народу. Павел Чухрай: Который снимал эту картину. Единственное, что, когда мальчиков приводили сниматься в каких-нибудь фильмах, я безумно ревновал. Мне казалось: «Как это? У меня на студии какие-то мальчишки?» Я помню, «Матрос Чижик» снимался. И там снимался мальчик с Кузнецовым. И я все время ходил, смотрел. Ну я чувствовал соперника. Потом мне доверили в полумассовке… режиссер Габай пришел к нам вечером, говорит: «У меня там мальчик не может. Гриша, отдай мне своего». А мои не хотели, чтоб я в это дело влезал. Дмитрий Кириллов: А вам счастье, да? Павел Чухрай: А для меня это было счастье. Дмитрий Кириллов: Артистом быть? Павел Чухрай: Меня одели в гуцульский костюм. Кептарь, какая-то соломенная шляпа. И посадили. Я бегал, во-первых, по студии, меня все поздравляли: «Павлик, ты снимаешься». Я пробегал, как артист, вообще. А потом… там была свадьба. Снималась. И я должен был есть курицу. И вот когда я 12 дублей ел курицу, я понял, что это непросто. Дмитрий Кириллов: Непростой труд. Павел Чухрай: Непростое дело, да. Ну вся моя карьера практически на этом и закончилась, актерская. Дмитрий Кириллов: Молодого, подающего надежды, режиссера Григория Чухрая, приглашают попробовать свои силы в Москве, на Мосфильме. Именно там центр советской киноиндустрии. Такой шанс упускать нельзя. И Чухрай-старший рискнул. Без прописки, без средств к существованию, он приезжает в Москву. Наступает его эпоха. Эпоха Чухрая. Впереди работа над дебютной лентой «Сорок первый», ставший в итоге классикой советского кино. Павел Чухрай: Когда в Москве отец учился, мама работала во ВГИКе, он ее туда устроил преподавателем русского языка, то они снимали угол на Сретенке в подвале. Когда, знаете, окна… Ноги ходят по тротуару… Это был буквально небольшой угол, где за занавеской спала Варвара. Это была хозяйка такая полная, замечательная старуха, которая их очень любила. И вот стояла кровать и стол. Больше там ничего не умещалось. И туда набивались, опять-таки, Басов, Наумов. Это все приходили туда. Но приходилось менять квартиры, потому что там пересдавали, там еще что-то не получалось. И они просто с отцом говорили: «Вот нам бы троллейбус какой-нибудь, который не ходит, а просто стоит на приколе. Мы могли там жить». Я уже должен был учиться. Меня в школу не брали – прописки нету. И приходила милиция. Иногда ночью говорили: «Вы не прописаны. Вам надо уезжать». И тогда… У нас отец спал на студии в группе. Мама еще где-нибудь у знакомых. Потом, когда была «Баллада о солдате», мы получили в коммуналке квартиру от студии. Дмитрий Кириллов: С ума сойти. Человек, снявший «Балладу о солдате», получает в коммуналке… Павел Чухрай: Опять, это все было совершенно нормально. Замечательная дворовая жизнь была и школьная. Все было хорошо. Дмитрий Кириллов: Отец не мечтал о каких-то более роскошных условиях? Он же понимал… Павел Чухрай: Он равнодушен всегда к этому был. Совершенно. Дмитрий Кириллов: Не волновало, да? Павел Чухрай: Что к деньгам, что к этому. Никто не знал, сколько у тебя денег. Это было время, когда все друг у друга стреляли. Знаете, до получки. Все друг у друга, у соседей стреляли деньги. Это было нормально. Но отец где-то после «Чистого неба», как-то стали уже жить… У него машина появилась. А до этого… Они как в студенчестве жили. Мы когда переехали в Москву и получили эту комнату в коммуналке, все время, что мы там жили, они как купили матрас, на кирпичи его поставили, они спали на кирпичах на матрасе. Я спал на раскладушке. И у меня всегда было масса друзей. Приходили друзья. Мы там, когда зима, мы буцкались дома между собой. Родители спокойно терпели это всё. И в голову никто не брал. Дмитрий Кириллов: Какой-нибудь коллега из Голливуда приехал бы, такого же уровня режиссер и посмотрел бы, как живет Григорий Чухрай. Павел Чухрай: Они приезжали. В этой коммуналке был и Де Сантис, и Де Сика. Это было нормально. Ну потом уже Крамер, Вайда приходили, когда у нас была уже отдельная квартира. А так нормально. Отец с Ежовым писали. В этой коммуналке. Потому что мама и я спим в комнате. Значит они в ванной… Ему разрешали соседи поставить раскладушку ребром, чтоб получалось. Они ставили на нее машинку и делали «Балладу о солдате», писали. Дмитрий Кириллов: В ванной. Павел Чухрай: И я считаю, что на самом деле самое интересное и хорошее получается, именно когда так работают, а не как-то по-другому. Дмитрий Кириллов: Знаем, из какого сора. То есть на коленках. Павел Чухрай: Конечно, конечно. Дмитрий Кириллов: Так, как надежней, чище. У вас же была возможность много часов разговаривать с отцом. Вот эти разговоры вы помните? Они вам многое в жизни дали? Павел Чухрай: Конечно. Конечно. Мы разговаривали с ним и об искусстве, и о том, что происходит в стране. Он и его друзья очень политически были заряжены. Дмитрий Кириллов: То есть вы с детства слышали все, что по радио не звучало, да? Павел Чухрай: Да. Я знал про вещи, которые люди потом только узнавали после советской власти, я слышал эти все вещи гораздо раньше и знал, что происходило. Ну потому что ближайший друг Эмка Коржавин Мандель вернулся из ссылки. Жил у нас какое-то время в Киеве на нашей коммуналке. Потом в Москве приходил помыться, потому что он был бездомным. Фрид и Дунский вернулись из лагерей и стали сценаристами. И так далее. Все эти люди – что они мне могли рассказать? Какие разговоры я слышал о советской власти, о том, что происходило? Очень много всего. Дмитрий Кириллов: Ничего хорошего, в общем-то. Павел Чухрай: Почему? Нет. Про людей, про многие вещи говорили, наоборот, очень хорошо. Дмитрий Кириллов: Наверное, о том, как в тяжелых условиях люди оставались людьми, да? Павел Чухрай: Именно так. И после, и до. Они не учили меня: «Будь честным, будь хорошим». Я на них смотрел и понимал, что они презирают, а что они считают правильным. И это была самая главная школа. Дмитрий Кириллов: Родители Павла Григорьевича прожили всю жизнь вместе. История любви Ираиды Пеньковой и Григория Чухрая похожа на голливудский фильм. Судьба свела их еще во время войны. Война же их разлучила. Вместе они прожили почти шестьдесят лет. Павел Чухрай: Отец был в десантных войсках. И это было начало войны. Гибло огромное количество наших солдат. И их часть очень часто уходила на переформирование. Их отправили на Северный Кавказ в Ессентуки. И отец там познакомился с мамой. И у них начался роман. И он ушел. И потом туда пришли немцы. Это оккупация. У отца никакой связи с мамой нету. И он вообще потерял ее. А матери, как она говорит: «Ирина, да ты что? Ты думаешь, что он тебя будет искать? Ты подумай. Ну роман и роман». А отец, чтобы разыскать мать, он когда в очередной раз попал в госпиталь, он что придумал? Он написал заметку в «Комсомольскую правду». Вообще там про себя как про солдата. И кусочек написал, что «есть Ирина, которую я потерял; если отзовется, кто-то знает…» И к матери прибежали с газетой, сказали: «Тебя Гриша ищет. Вот смотри». Дмитрий Кириллов: Твой тебя ищет. Павел Чухрай: Да. И они как-то списались. А потом после очередного ранения уже в 1944 году отцу дали небольшой отпуск после госпиталя. И он заехал к маме. И они пошли жениться в 1944 году. Дмитрий Кириллов: Еще война шла. Павел Чухрай: Шла война. И он должен был через день уже уезжать опять на фронт. И они пришли в загс. А тетка им говорит: «А уже все закрыто». Моет полы, говорит: «Что, ребята? Уже все разошлись. Завтра приходите». Выяснилось, что они пришли 8 мая. Они пришли 9 мая, поженились. Тетка им сказали: «Я думала – вы не придете». Но они пришли. И с тех пор 9 мая, который через год стал праздником всего человечества и нашей страны, у нас всегда это совпадение 9 мая – это и День Победы, и день свадьбы моих родителей. Дмитрий Кириллов: Тема войны красной линией проходит в творчестве Павла Чухрая. Фильм «Запомните меня такой» - социальная драма о пережившей блокаду женщине Марии, оказавшейся на старости лет совершенно чужой для самых близких, стал знаковой работой в творчестве сорокалетнего Павла Чухрая и легендарной актрисы Ангелины Степановой. Дмитрий Кириллов: Такая режиссерская удача – собрать таких великих мастеров. Павел Чухрай: Главное, конечно, – это вот эта троица (Саввина, Борисов и Степанова). И у Степановой долгие годы не было ролей. Киношных. И наша была последняя. Она еще человек была удивительный совершенно. Безукоризненный. Очень скромный. Никогда не дающий звезду. Не давила никогда в жизни. Никогда. Дмитрий Кириллов: Хотя могла бы. Павел Чухрай: Могла бы. Вы понимаете, кончалась смена. И там всегда какие-то неполадки на студиях, вы знаете. Машина, которая должна была ее домой отвозить, она была чем-то занята, и всё. Ничего, она села в газик какой-то и доехала домой. Старая, замечательная, привыкшая ко всем мхатовским регалиям и образу жизни. Ничего страшного. Всё нормально. Дмитрий Кириллов: А Саввина – она ж требовательная вообще актриса. Павел Чухрай: Саввина замечательная. Дмитрий Кириллов: К себе. Павел Чухрай: Потому что родители с ней дружили. И с ней было… Ну я молодой режиссер. Дмитрий Кириллов: Да, вообще страшно прикасаться. Такие люди вокруг. Павел Чухрай: Я пригласил ее на пробы. У них с Борисовым была проба, как они в аэропорт стоят. И я подошел к ней и начал чего-то рассказывать, что бы я хотел из этого дела. Она так на меня смотрела, говорит: «Павлик, давай я сыграю, а что не так – ты мне потом скажешь». Практически мне не приходилось ей говорить, что не так. С ними такая школа была классная – с ними работать. Дмитрий Кириллов: Свою работу на съемочной площадке Павел Григорьевич с отцом практически не обсуждал. Зато Григорий Наумович часами мог говорить с сыном о великом мировом кинематографе, о любимом Федерико Феллини, картину которого спас однажды, будучи председателем жюри Московского международного кинофестиваля. Павел Чухрай: Наши выставили на фестиваль картину «Знакомьтесь, Балуев». На студии эту картину пока снимали, называли «Знакомьтесь, балуйтесь». Дурацкая производственная картина, как кто-то возит бензин, сливает чего-то. Иностранцы вообще понять не могли, про что. Производственная картина, тупая, совершенно мертвая в том смысле, что ее вообще никто никогда не видел практически и потом никогда не знал. Дмитрий Кириллов: Третьесортная дрянь. Павел Чухрай: Да. Такая конъюнктура – дешевая, плохо сделанная. Ее выставили против Феллини на московском фестивале. А дальше отца вызывали и говорили, что он положит партбилет, если эта картина не будет первой… Ну отец сказал: «Ребята, ради бога. Я ничего здесь делать не собираюсь и не буду». И, конечно, они настояли, чтобы Феллини получил. Но дальше, естественно, наши дали премию. И тут же написали в газету, что «мы, конечно, дали премию, но вообще-то это не премия, это вообще все нажим на нас идеологический» - измазались вот так вот, как обычно это происходило. Ну слава богу, да. А с Феллини у отца потом было, когда он снимал итальянскую картину, то под Римом отец с художником и оператором выбрали такое ржаное поле, говорят – еще не собрали урожай, стояла эта рожь, пшеница потрясающая, золотая, «мы выбрали это поле для съемок». Приехали в день съемок. А с другой стороны поля останавливается такой же кинематографический караван, как мы. Дмитрий Кириллов: Конкурирующая фирма. Павел Чухрай: Конкурирующая фирма. И мы пошли разговаривать – выяснилось, что Феллини приехал снимать. И они посмеялись, решили, что они на этом поле снимать не будут – ни тот, ни другой, - и разъехались. И так на этом поле ни он, ни отец не снимали. Дмитрий Кириллов: Как и отец, Павел Чухрай работал на одном кинематографическом поле с великими актерами смолоду. Так в своей первой картине «Ты иногда вспоминай», вышедшей на широкий экран в 1977 году, дебютант снял в главной роли самого Николая Афанасьевича Крючкова, не просто народного, а всенародно любимого артиста. Как вам удалось его уговорить, практически студентом? Павел Чухрай: Я не уговаривал его, потому что, опять-таки, так мне повезло. Отец на «Сорок первом» с ним подружился очень сильно. И они общались. И я нечасто видел его в доме, но все-таки видел, и он понимал, что это. И дядя Коля к этому времени уже снимался примерно так. Про него ходили такие истории и легенды. Ему приносили сценарий, он говорил: «Там поблизости рыбалка есть?» - «Есть». – «Тогда я согласен». Это был юмор, конечно. Но на самом деле он и на «Сорок первом»… Отец говорит, что на островке, где они снимали в основном, а уезжали на материк, дядя Коля оставался, ловил рыбу, там же и жил в шалаше. И когда мы приезжали, у него уже все было готово, уже была рыба и всё. Но с ним огромное количество историй, которые не могу пересказывать – они полуанекдотичные. Но в них всегда присутствует нецензурная лексика. Дмитрий Кириллов: Ну он к себе с юмором относился большим и к людям. Павел Чухрай: Да, у него с юмором было всегда в порядке. Он уже в этот момент ничего не выпивал, ничего… Дмитрий Кириллов: ЗОЖ уже был. Павел Чухрай: Занимался здоровьем и всё. И никогда не нарушал дисциплину в том смысле, что позже приехать на съемочную площадку или что-то еще. Ничего. Профессионалы старой школы большие люди в этом смысле были. Дмитрий Кириллов: Но Павлу Чухраю везло и на молодых актеров, многие из которых получили путевку в жизнь, снявшись в его фильмах. А некоторые, как, к примеру, мальчишка Миша Филипчук, главный герой в картине «Вор», вообще получил международную популярность. Павел Чухрай: Мы долго искали. Мне его приводили один раз. Что-то я с ним поговорил. И как бы мы еще в начале выбора… «Ну, может быть, вернемся к нему еще разок». Теленочек. Дмитрий Кириллов: Такого впечатления не произвел? Павел Чухрай: Ну он маленький совсем был. Летом, к осени начались съемки – он уже был другой. Он уже подрос… Сидит, смотрит, робкий, на меня смотрит. Ну, думаю – как мне его сейчас раскачать, чтобы посмотреть, как мальчик реагирует, верит в то, что он делает, или нет. Я ему сходу говорю: «Представь, что я твой папа». Он на меня так, как на дурака, посмотрел. Я говорю: «Слушай, сынок, я очень болен. Я скоро умру. Я тебе об этом говорю. Маме я об этом не рассказываю. Но ты остаешься за мужчину. Ты должен с ней как-то…» И пробиваю слезу легкую. Я вижу, что у него слезы в глазах. И он сказал потрясающую фразу, которую мог сказать только ребенок: «Папа, я соберу денежки и тебя похороню». Дмитрий Кириллов: Со слезой, да, такой? Павел Чухрай: Со слезой. Он включился полностью. И я понял, что он включаемый. Его обожала вся группа. Потому что талантливый, работоспособный, по многу часов. Никогда не ныл. Ему это все было интересно. Травил нас школьными анекдотами чудовищными, бессмысленными, постоянно приходил. «Павел Григорьевич, я анекдот вам расскажу». – «Ты знаешь, я сейчас занят. Пойди к Володе Машкову, ему расскажи». – «А он меня к вам послал». Павел Чухрай: Потрясающе озвучивал картину. Ему ставили… там стойка с текстом, микрофон. И на экране идет изображение. Ему подставляли стул, потому что у него роста не хватало. Он становился на стул и начинал работать. И наши звукооператоры всегда говорили… Он уже приходил, говорил через какое-то время: «Так, я готов. Можем работать». И начинали работать. Однажды большими кусками что-то работали, работали. Вдруг он замолчал. И мы услышали какой-то странный звук, как будто краник открыли. Выяснилось, что он не попросился писать. И он долго стоял у этого пюпитра. Дмитрий Кириллов: Работал. Павел Чухрай: Работал, работал и пописал немножко. Ну, мальчишка смешной был. И когда мы потом поехали в Венецию на фестиваль, он очень был горд, потому что его в городе все узнавали. Дарили какие-то подарки, прям на улице. Мы когда там ходили, его узнавали. Дмитрий Кириллов: Международная слава пришла. Павел Чухрай: Да. Ну должен сказать, что я и родителям говорил: «Ребята, имейте в виду. Может крыша поехать. Надо спокойно к этому относиться». У него было нормально с этим делом. А потом мы с ним поехали, когда номинация в Америке, вот этот шорт-лист, я его привез, мы его одели, мы купили ему клубный костюм, купили продюсеры галстук такой, всё. И его пригласили, сделали по какому-то каналу телевизионному… встреча с самой пожилой актрисой на этом фестивале и с самым молодым. Самая пожилая была актриса, которая играла в Титанике постаревшую героиню. И он. И он ей сделал подарок – нарисовал картину «Титаник», который обходит айсберг. Все должно было хорошо кончиться. Он с ней там общался. И потом он получил детского «Оскара». Там есть отдельная номинация «Дети из разных фильмов» - и телевизионных, и нетелевизионных. Дмитрий Кириллов: Как иностранный фильм, да? Павел Чухрай: Как иностранный фильм. Дмитрий Кириллов: Так он своего «Оскара» получил в итоге. Павел Чухрай: И он мне сказал: «Павел Григорьевич, своего-то Оскара я получил». Так он мне сказал. Я очень его люблю. И благодарен безумно судьбе, что она меня с ним свела. Дмитрий Кириллов: Переоценить роль Павла Чухрая в первых творческих победах для некоторых популярных ныне актеров просто невозможно. Это сегодня Алена Бабенко, Игорь Петренко, Евгения Добровольская – известные на всю страну артисты. Ведь произошло это прежде всего благодаря волшебной силе кино, в котором удалось раскрыть их талант мастеру – Павлу Чухраю. История его встречи с актрисой Евгенией Добровольской наглядный тому пример. Павел Чухрай: Производство на Мосфильме очень четко было все распределено, да? У меня еще шли актерские пробы. Я не нашел героиню. А у меня уже паковались ящики в экспедицию. И я с тяжелым сердцем в последний день проб понимал, что есть девушка, которую мне придется снимать, хотя я не очень был доволен, как это все получается. И ко мне подходит ассистентка в конце смены и говорит: «Там девочка пришла. По объявлению. Мы писали, что нам нужны школьницы. Может быть, мы ее успеем тоже?» Я говорю: «Если успеем, то попробуем». И привели Женьку, которая сделала эпизод. И я счастлив был. Я понял, что я нашел актрису. В последний день. Вот в последний день, понимаете? Везуха, понимаете? Дмитрий Кириллов: А где вы откопали Бабенко? Павел Чухрай: У какой-то режиссера-женщины она снималась. Но я ее не видел. Дмитрий Кириллов: То есть вы не знали, что такая актриса есть? Павел Чухрай: Нет. Мне ее вообще привели. Опять-таки, очень часто так бывает. Ты ж себе представляешь какую-то внешность актера, который будет сниматься. Дмитрий Кириллов: Уже нарисовал. Павел Чухрай: Потом берешь совсем другого. Потому что у него гораздо больше данных для этой роли, чем просто внешность. Мне привели Бабенко, познакомились мы. Она какая-то странная была. Не могу сказать. Некрашеная, всё. Потом она мне объяснила: «Павел Григорьевич, да я пришла черт знает как. Потому что мне сказали – никакой косметики, ничего». И мы действительно просили, чтобы… Ну и пришли, да, познакомились. Ну и так отложили. Дмитрий Кириллов: Никакого впечатления не было? Павел Чухрай: Ну особенного не было. Так еще искали, всё. А потом второй раз вызвали. И уже на пробы, уже это. И было понятно, что мы с ней снимаем картину, всё. Обожаю ее тоже. Очень плохо, если режиссер не любит актера, с которым работает. Это всегда чувствует и он. Это всегда плохо для картины. Специально это очень трудно сделать. Надо, чтоб это было. Надо, чтоб вы разговаривали на понятном друг другу языке, даже без слов. Неважно, понимаете? Но этот контакт очень важен. И мне везло. С Пересильд замечательно сейчас работалось. Что с Риналем Мухаметовым, что с Юлей, что, естественно, с Гармашом. На «Холодном танго». С Юлей было очень здорово. Она умница, умная. Актеру не обязательно быть умным. Но если еще и умный человек, то это замечательно. Дмитрий Кириллов: Это плюс. Павел Чухрай: Да, это плюс. Дмитрий Кириллов: И, потом, она очень такая благодарная, да? Она не заносчивая. Павел Чухрай: Нет. Все, про кого я говорю, – этот работяги самые настоящие. Работяги. Я говорю – на студии во время съемок столько всяких неполадок, неудобств. То тебя не туда поселили, то в холоде, в голоде, то еще чего-то. Если люди любят то, чем они занимаются, то это не имеет никакого значения. Дмитрий Кириллов: Ну вот вы говорите – у вас глаза горят. Вы говорите про холод, про голод, про неудобства, про какие-то технические неполадки. А все равно горят глаза. Вы занимаетесь своим любимым делом. Хотя это дело, мне кажется, очень много нервных клеток отнимает. Павел Чухрай: Чудовищное количество. Дмитрий Кириллов: Правда, что некоторые со стороны думают: «Ну режиссер что? Сказал «Мотор» - сиди в кресле и командуй». А говорят, что это очень нервную систему… Павел Чухрай: Я думаю, что кому-то удается так. Большинству не удается, мне кажется. Дмитрий Кириллов: Вы мало снимаете? Или не получалось? Или вы не умеете деньги искать? Вот почему? Павел Чухрай: Деньги я не умею искать – раз. И, во-вторых, я не умею простаивать, я все время работаю. Я пишу сценарии, у меня их тонна. Но так как деньги я искать не умею, то проходит время, и я уже к этому сценарию не хочу возвращаться. Я пищу следующий. Мне уже не интересно. Одна картина закрылась от недостатка денег. Мы уже выбрали актеров, выбрали натуру, сделали эскизы, костюмы пошили – все закрылось. Дмитрий Кириллов: Это какая? Павел Чухрай: Про Меншикова. Называлась «Голова на плахе». Про Меншикова петровских времен. Очень хороший был сценарий, мы с Миндадзе его написали. Так он пролежал, и не случилось. Еще были закрытые картины. Была про… моя история про… называлась «Москва 400». Это про испытания водородной бомбы. Там должны были быть съемки грандиозные, значит, с атомной бомбой мы придумывали, с животными, которые погибают, с людьми, с отарами овец, все это. Не потянули, не Голливуд. Вот. Мы уже начали снимать, мы сняли материала много и там, кстати, Гармаш тоже снимался. Закрылась картина, денег не стало. Потом на остаток этих денег Котт снимал, по этому же сюжету, у тех же продюсеров, просто уже… Я не смог сократить картину совсем в другую историю. Я сказал, я не могу, у меня уже сложился сценарий. Дмитрий Кириллов: И получилось, что как бы ваша задумка, она ушла просто другим людям. Павел Чухрай: Да, да. Дмитрий Кириллов: И это было совершенно другое кино уже. Павел Чухрай: Совершенно другое, да, такая очень аскетичная история. Дмитрий Кириллов: Обидно. Павел Чухрай: Ну, да, но у меня получалось так довольно часто. Дмитрий Кириллов: Он продолжает снимать, несмотря ни на какие сложности. Сейчас монтирует свою новую картину «Воробьиное поле», где вновь возвращает зрителя в послевоенную Страну Советов. И всегда это кино с его особым чухраевским взглядом. Он не подстраивается под рыночную конъюнктуру и старается без прикрас рассказывать о своей родине, такой разной, но всегда любимой. Дмитрий Кириллов: У вас сейчас есть в планах новое кино? Павел Чухрай: Ну, я хочу это докончить. Потому что мы сейчас в монтаже.. Дальше я пока… Ну есть у меня много планов, и сценарии есть какие-то, которые возможно было бы реанимировать. Но дойдем до финала и будем заниматься. Я не могу делать сразу несколько дел. Я врубаюсь во что-то одно и должен это закончить. Дмитрий Кириллов: Так монтируйте и снова снимайте. Павел Чухрай: Хорошо, спасибо вам. Дмитрий Кириллов: Спасибо вам.