Дмитрий Кириллов: Марк Розовский – человек-явление, человек-книга, человек-театр. Режиссер и драматург, композитор и поэт, большой художник с мудрой, лукавой улыбкой и совершенно детскими глазами, открытыми всему новому. Розовский – гуманист, Розовский – оптимист: ну а как по-другому, ведь он всегда окружен молодыми, талантливыми людьми с горящими глазами и живой душой. Розовский вот уже 65 лет занимается главным делом своей жизни – театром. Он создал свой мир, свой круг единомышленников в одной точке на карте Вселенной, в доме, театре под названием «У Никитских ворот», и сегодня продолжает сражаться за право человека при любых жизненных обстоятельствах всегда оставаться человеком. Марк Григорьевич, вы – герой «Моей истории», я рад вас видеть! Вот я нашел тут книгу, она учебник, я знаю, что вышел первый том, «Режиссура в трех томах: школа, метод, практика». Это уже учебник для тех людей, которые заболели театром и которые хотят что-то в этом понять. И мне очень радостно, что вот новое поколение может уже по Розовскому идти своим путем. Марк Розовский: Я уже немолодой человек, и действительно, жизнь отдана театру. Мне сообщили, что я могу отметить 65-летие своей творческой деятельности... Ну и я сам поразился этой цифре, потому что цифры немножко пугающие... Но вместе с тем они вбирают, эти цифры, действительно, и историю страны, и историю театра за последние десятилетия, и очень много есть поводов для размышления, что получилось, что не получилось и что есть настоящий современный театр. Дмитрий Кириллов: Розовский – первопроходец: на его счету более 200 спектаклей, без малого полсотни пьес, постановка первой советской рок-оперы и единственного русского мюзикла, прогремевшего на Бродвее. А еще это первая и самая знаменитая в СССР эстрадная театральная студия «Наш дом», ну и, конечно, театр «У Никитских ворот», отметивший свое 40-летие. И вот уже пятый десяток лет не зарастает народная тропа, сюда идут зрители в свой театр, зрители уже нескольких поколений, чтобы на мгновение остановиться в бессмысленной суете. Они идут в театр к Розовскому за глотком свежего воздуха; они идут туда, где могут наполнить душу добротой и любовью. Телефонная книжка Марка Розовского от а до я сплошь заполнена именами талантливых соратников и друзей, с кем сводила его жизнь, с кем довелось вместе пройти увлекательной дорогой творчества: от ушедших Арканова, Горина, Жванецкого, Райкина до ныне здравствующих Дунаевского, Хазанова, Ряшенцева. Сама по себе история жизни Марка Григорьевича Розовского – это настоящее драматургическое произведение. Марк, рожденный в большой любви самыми лучшими на земле родителями, он так никогда и не видел свою маму Лиду и папу Семена вместе, ему не удалось даже пройтись с ними за руку, обнять их, как это делают все счастливые дети. Сталинская машина катком прошла по судьбе, отняв у Марка отца, у Лиды – любимого мужа, инженера, строившего на Камчатке судоремонтный завод: его отправили на 18 лет в лагеря. Мама до последнего ждала Семена, но он к ней так и не вернулся. В семье подрастал сын врага народа, какое страшное представлялось ей будущее. Лидия регистрирует фиктивный брак с Григорием Захаровичем Розовским и просит сына взять фамилию отчима, оказавшегося благороднейшим человеком: Григорий Захарович сам из большой, многодетной семьи, где все сестры и братья сплошь революционеры-ленинцы. Он усыновляет Марка, и так появляется еще один Розовский, Марк Григорьевич. Марк Розовский: Во мне три крови. Русская кровь, бабушка Александра Даниловна Губанова. Дальше греческая кровь, потому что мама моя была по паспорту гречанка, ее настоящая фамилия Лидия Котопулло, и я мог взять ее фамилию, когда мне было 16 лет, это тоже четверть русская, четверть... Дмитрий Кириллов: ...греческая. Марк Розовский: ...греческой крови. Мама и бабушка из Анапы. Ну и там, кстати, мы с бабушкой оказались во время войны... Я помню эти бомбежки, осколки, которые падали во дворик. Там стоял такой, назывался по-южному таганок, такая печка, на которой яичницу бабушка мне делала, и вот осколки такие тюв-тюв-тюв! – падали рядом с нами. Когда мы выехали за три дня до прихода немцев в Анапу, удалось бабушке эвакуироваться оттуда ценой колоссальных усилий на поезде. Этот поезд гитлеровцы бомбили... Бабушка накрывала меня своим телом 5-летнего и получила ранение в ногу. Она и умерла с этим осколком, я помню эту ее ногу... Для меня война – это раненая нога бабушки, красная, вспухшая, которую она парила все время в горячем, чтобы заразы не было... Дмитрий Кириллов: До конца своих дней Александра Даниловна хромала, но никогда не жаловалась на боль, ведь Марк остался жив. Они были вместе в эвакуации, исколесив полстраны: Грозный и Махачкалу, Красноводск, Ташкент, Куйбышев... И только в 1944 году они вернулись в Москву. Марк Розовский: В 1944 году я поступил в школу. Шла война, а я вот уже был в 1-м классе. Повезло, потому что мы жили на Петровке и школа оказалась, с одной стороны, хулиганская, а с другой стороны, фантастическая, потому что были потрясающие педагоги. По математике у меня были двойки, единицы, кошмарный я был ученик, а по гуманитарным предметам у меня как-то все шло прилично: я получал пятерки, писал сочинения. Вместе со мной, кстати, в соседнем классе (я в «Г», в «Д») все 10 лет учился Эдик Радзинский. Дмитрий Кириллов: И не только Эдик: вся школа №170 была заполнена невероятными детьми. Как они все собрались в одном месте, сказать трудно, но на один квадратный метр число вундеркиндов просто зашкаливало. Здесь учились Евгений Светланов, Борис Мессерер, Елена Боннэр и весельчак Андрюша Миронов, в то время носивший фамилию отца, Менакер. Марк Розовский: Мы с ним даже соревновались на конкурсах на лучшего чтеца. Андрей Менакер показывал уже тогда, выступал на школьных вечерах в жанре пантомимы, а я слово это не мог произнести правильно и говорил «пантонина». Он жил тоже на Петровке в соседнем доме. Ну и это было такое веселое детство. Я на катке катался под ручку с Ингой Артамоновой, она в соседнем подъезде жила, она потом стала, по-моему, чемпионкой то ли Европы, то ли мира по конькобежному спорту. А летом я играл в большой теннис. Представьте, мама мне купила какую-то подержанную ракетку и я, общество «Большевик», тренер Каракаш, и я, значит, играл в большой теннис, и у меня, чтоб вы знали, 6-е место по Москве среди мальчиков. Когда я об этом рассказал своему другу Юре Ряшенцеву, он, значит, на меня так посмотрел ревниво и говорит: «Ну да, а мальчиков было шесть». У нас была интеллектуальная жизнь в школе. Классный руководитель наш по прозвищу Ганнибал был учителем истории и учителем физкультуры, прошел всю войну, фронтовик. Он нас обожал, мы его обожаем по сей день... Ну, остатки моего класса; иногда мы встречаемся и вспоминаем вот наших педагогов. От всего сердца благодарен я и все мы, потому что в школе была какая-то поразительная демократическая, я бы сказал, атмосфера. У нас не было никакой казармы. Была замечательная учительница литературы Лидия Герасимовна Бронштейн, которая, можно сказать, внушила мне любовь к русской культуре, к русской литературе. Я с детства полюбил книгу благодаря, наверное, Лидии Герасимовне прежде всего. Ну и мама меня водила в разные театры. Я помню свое посещение в Камерный театр к Таирову, помню свое посещение Еврейского театра с Михоэлсом. Потом, я бегал в школу по улице Москвина, и довольно часто я встречал каких-то казавшихся мне великанами людей. У них были такие бобровые воротники на их пальто и такие папахи с черным бархатом наверху. Это, наверное, были великие, я тогда их по фамилиям не знал, но я понимал, что это артисты Московского художественного театра. Дмитрий Кириллов: Это идут мхатовцы. Марк Розовский: Мхатовцы. Дмитрий Кириллов: Они себя несут. Марк Розовский: Старый МХАТ. Дмитрий Кириллов: Марк просто бредил театром. Он прекрасно пел, великолепно декламировал, мог сыграть кого угодно и что угодно. На вступительных экзаменах читал любимого Маяковского, да так, что сам ученик Станиславского слушал его раскрыв рот. «Берем тебя, парень, ты – талант! Вот только принеси справку от лора: что-то у тебя связки нездоровые, хрипишь, сипишь сильно...» Фониатр посмотрел голосовые связки Марка и написал в справочке такой медицинский диагноз, что тот вместо актерского факультета Школы-студии МХАТ очутился на журфаке в МГУ. Но все в жизни промыслительно: журфак открыл Розовскому двери в журнал «Юность» и в легендарную «Комсомольскую правду». Он оттачивал перо, публиковал статьи, заметки, съездил на целину и привез оттуда целый киносценарий «Свадебное путешествие», созданный совместно с другом Юрием Клепиковым. Также в МГУ к Розовскому потянулись знатные создатели капустников Илья Рутберг и Альберт Аксельрод. В шутку придуманная студия стала для них большим и серьезным делом. Эстрадный коллектив, нареченный именем «Наш дом», умудрился переполошить всю театральную Москву. Марк Розовский: Это было, как я люблю говорить, время «рассвобождения» общественного сознания. После XX съезда, после хрущевской оттепели мы чувствовали себя свободными в еще не свободном мире. Возникли поэты властители дум, возникли барды... Барды эти были частью неофициальной культуры, их никто не воспринимал как часть культуры, но они были: был Высоцкий, был Галич, был Окуджава. А в Питере в это же время возник Бродский. Дмитрий Кириллов: Каждая премьера спектакля студии «Наш дом» становилась событием в театральной жизни Москвы. Все именитые актеры и лучшие режиссеры страны приходили посмотреть на этих молодых хулиганов, открыто говоривших с эстрады правду. Ну кому такое понравится? Каждый спектакль – скандал с вызовом на ковер к партийному начальству. «Розовский, вы что, антисоветчик?» – кричал ему секретарь парткома. У Марка был железный аргумент: «Нам в зале сегодня 600 человек аплодировали стоя – что это значит? К нам в театр единовременно пришло 600 врагов советской власти?» В «Наш дом» приходили все: Ефремов приходил, Райкин был... То есть они интересовались, что эти молодые... Марк Розовский: Были, были. Даже Лиля Брик приходила с Василием Катаняном. Потому что приходил Назым Хикмет вместе с Валентином Плучеком, а рядом руководил театром Ролан Быков и Сергей Юткевич и пришел молодой Марк Захаров. Все это мы в одних комнатах, мы стали друзьями. В студии «Наш дом» начинали и Гриша Горин, и Аркаша Арканов, и Саша Курляндский, и Аркаша Хайт, которые стали лауреатами Государственной премии, потому что они придумали для нашего народа «Ну, погоди!». Все это – авторы «Нашего дома». Дмитрий Кириллов: Студию «Наш дом» все равно закрыли. Десять лет Марк Григорьевич боролся за место под солнцем, мечтал поставить спектакль по повести Льва Толстого «Холстомер». «Наш дом» до закрытия неоднократно бывал на гастролях в Ленинграде, и в зрительном зале сидел сам Товстоногов. Георгий Александрович приходил специально посмотреть, что же делает Розовский. Он следил за молодым режиссером, аплодировал ему. А позже случайно как-то встретил Марка в лифте в Кисловодске, грустного и потерянного. Товстоногов не знал, что студию закрыли и Розовский остался фактически на улице. Марк Розовский: Он спросил: «Как дела, чем вы заняты?» Я сказал: «Да чем занят? Я вот сейчас пытаюсь организовать театр при Литературном музее», – что было правдой. – «А почему?» Я говорю: «Ну, студию закрыли, и я сейчас хочу вот «Бедную Лизу»...» – ««Бедную Лизу»? – он сразу прореагировал. – А почему «Бедную Лизу»?» И я какую-то такую ахинею сказал ему: «Ну, это такая Russian Love Story», – тогда был фильм Love Story модным, известным. И он, значит, сразу прореагировал. И мы там поднялись, чашечку кофе выпили; не успели, как говорится, допить эту чашечку, как Георгий Александрович ошарашил меня предложением: «А почему бы вам не поставить «Бедную Лизу» у нас в театре?» А я был безработный, я был на нулях... Дмитрий Кириллов: Предлагает в лучший театр страны сразу! Марк Розовский: Да. Я ахнул про себя и не нашел ничего лучшего, чем сказать: «Действительно, почему?» Дмитрий Кириллов: А за «Бедной Лизой» последовал долгожданный «Холстомер», легендарный спектакль «История лошади», многолетняя мечта Марка Розовского, воплощенная в жизнь в БДТ. Товстоногов выступил, как сегодня бы сказали, генеральным продюсером проекта. Он дал Марку Розовскому Малую сцену и своих народных любимцев Олега Басилашвили и Евгения Лебедева. Эти имена на афише кассу обеспечивали всегда. Басилашвили с Лебедевым интеллигентно, доброжелательно, элегантно, но все как-то с легкой улыбкой, как-то сверху вниз, с недоверием поглядывали на новичка по фамилии Розовский. Как же найти ключик к этим корифеям БДТ? Какая нужна плетка, какой хлыст, чтобы укротить этих породистых товстоноговских жеребцов? Розовский справился. В результате – грандиозный успех и обещание мастера пробить Марку нормальную режиссерскую ставку. Но не пробил: видимо, забыл. А Марк Григорьевич зла не держал: все-таки Товстоногов открыл ему дверь в высшую театральную лигу. Марк Розовский: Я ходил на репетиции Товстоногова, я постигал азы в товстоноговском театре работы с актером. Но даже не в этом дело. Все-таки, работая на эстраде, я тяготел к Мейерхольду: это искусство Аркадия Райкина, Чарли Чаплина, это искусство изысканной формы. Сам Мейерхольд был эстраден. А тут я попадаю к Товстоногову, где я получаю школу великого русского психологического театра. Он владел системой Станиславского не как какой-то мертвечиной, как в других театрах это, понимаете, выучили пять терминов и больше ничего не могут, но мог применить систему. Я видел, как он применяет ее в практике создания художественного образа, он добивается. Вот только что было фальшиво, вот только что было вранье на сцене, вот только что был наигрыш, и вот он применяет систему, и я вижу, как Константин Сергеевич незримо присутствует рядом с Товстоноговым... Дмитрий Кириллов: ...и кричит «верю!». Марк Розовский: ...а я все это наблюдаю. И вот я вижу результат, мгновенный результат, потому что я вижу, как ожило все. И я понял, что я должен этим овладеть любой ценой. Театр обеззубел. Может быть, я слишком такой термин употребляю не совсем понятный... Мне кажется, что настоящие конфликты из нашего театра исчезают, и это очень обедняет нашу общественную жизнь. Если нет боли, сострадания, сочувствия в театре, настоящего со-пе-ре-жи-ва-ни-я, а сопереживание дает только психологический театр... Вот если всего этого нет, то зачем тогда театр?.. Только развлекаться? Ну это не наш путь. Сегодня молодежь больше читает, как я говорю, эсэмэски, а не романы Достоевского. Мы живем во времена, когда жизнь человеческая обесценивается, иногда она сводится вообще к нулю, а это фундаментальная ценность русского гуманизма, борьба с насилием. Люди искусства, люди интеллигенции обязаны отстаивать человечность перед человеконенавистничеством. Каждый художник должен для себя решить, что я делаю в искусстве, в искусстве. Если мы транжирим все достижения нашей прежней культуры, то мы... Ну и вот мы манкурты. Тогда, глядишь, одно, два, максимум три поколения, и у нас будет общество идиотов. Только культура, только искусство дает в этом смысле правильный путь для возрождения духа, духовного развития общества, страны. Дмитрий Кириллов: Голос Марка Розовского, да, негромкий, с хрипотцой, но он отчетливо слышен, ведь люди жаждут слова всегда, во все времена, а донести его до человека, тем более словом исцелить, – таким искусством овладевают немногие. За плечами Марка Григорьевича и Высшие сценарные курсы, и 13 лет работы в студии выдающегося драматурга Алексея Арбузова – опыт-то колоссальный! А к нему еще примешивается невероятная работоспособность и прекрасная эстрадная легкость, позволяющая экспериментировать и мгновенно переключаться из одного жанра в другой. Школа Аркадия Райкина, благословившего его творческое начинание еще в далеком 1959 году. Марк Розовский: Райкин вызывал всенародный восторг, во-первых, своим темпераментом. Это был настолько горячий актер, настолько яркий в своих красках, и эти яркие, гротескные краски были всегда оправданы по внутренней линии опять-таки. Когда мне посчастливилось репетировать с Райкиным, меня поразило то, что он брал текст Миши Жванецкого и читал его медленно, буквально по буквам, буквально по слогам... И я думал: боже, и вот дальше вот это вот тот самый Райкин, который... ? Феерия будет, понимаете, вот когда он будет исполнять на сцене этот текст?.. А он вникал, внедрялся, вчитывался... Дмитрий Кириллов: ...в каждое слово. Марк Розовский: И это все было на моих глазах, в фойе гостиницы «Пекин». Артисты его жили в гостинице «Пекин», всем нам известной, там проходили его репетиции. И был там такой артист Ляховицкий, который на первой репетиции мне сказал, придя на репетицию: «С праздничком вас, Марк Григорьевич!» Я сказал: «Спасибо», – потому что я растерялся: с каким праздничком он меня поздравляет?.. На следующий день он опять приходит и говорит: «С праздничком, Марк Григорьевич!» Я опять: что за праздничек?.. Наконец, я понял, что мне надо... Когда третий раз, на третий день он сказал мне «с праздничком!», я его спрашиваю: «А с каким праздничком вы меня поздравляете?» – «Марк Григорьевич! – сказал он. – Вы что, не знаете, что сказал Станиславский? Для нас каждая репетиция с вами – это праздник!» Аркадий Исаакович был тоже с юмором с большим. Он когда защищал студию «Наш дом», когда нас закрывали, он пришел к нам то ли на партком, то ли на объединенный профком, я уже не помню, где нас долбали, честили и запрещали. И он говорит: «Нет, вы знаете, вот эти молодые артисты мне знаете, что напомнили? Вот когда война кончилась, я был на фронте, выступал в Германии, и вот мы ехали обратно домой, мы ехали по Белоруссии, поезд наш шел. И в поле остановился поезд. На поле мы увидели стадо коров, т. е. они были бесхозные какие-то коровы. И тут я вдруг увидел, что у коров вымена настолько полны молока, наполнены, и коровы с грустными глазами смотрят на людей, и в этом взгляде коровьем была просьба подоить их, причем немедленно. И солдаты, они выскочили с ведрами и стали на моих глазах доить этих коров. И коровы благодарные лизали руки солдатам: они освободились от этого. И вот вы мне, – сказал Райкин, имея в виду артистов студии «Наш дом», – напомнили вот этих коров. Вас надо доить!» – сказал он. Там был такой хохот и аплодисменты! И спектакль, кстати, после этого пропустили. Вот такая была веселая борьба. Дмитрий Кириллов: Пройдут годы, и еще один великий художник, Олег Николаевич Ефремов, прекрасно знавший Розовского еще со времен студии «Наш дом», на деле доказал, что слов на ветер не бросает. Ефремов добился официального статуса режиссера Марка Розовского, пробил ему высшую тарификационную категорию, пригласил во МХАТ, где Розовский поставил блестящий спектакль «Амадей» с Олегом Табаковым в главной роли. И спектакль-то оказался хитом: уже и Табакова с нами нет, а «Амадей» вот уже 30 лет идет на сцене Художественного театра. Марк Розовский: Ефремов меня тарифицировал, причем сразу по высшей категории. Он, оказывается, писал письмо в министерство относительно меня, мне он ничего не говорил. Он удивился, что я не тарифицирован: «А как ты в БДТ Товстоногова работал?» Я говорю: «А вот так, мне Григорий Александрович дал, я был в положении прохожего, ни диплома, ничего не было, просто он доверил своих великих артистов». Ефремов был не только блестящий артист, не только, как вам сказать... Он был деятель театра прежде всего. Деликатнейший, тончайший человек, которого многие во МХАТе гнобили: его там «водопроводчиком» называли, дали ему там какое-то дурацкое прозвище «Эфроимов» за то, что он якобы с художниками еврейской национальности сотрудничал... То есть мерзости, мерзости окружали художника. Он все это терпел, он был человеком с достоинством. Он был настоящий русский интеллигент, потому что интеллигент русский страдает каждую минуту: он хочет, чтобы жизнь окружающих его людей была лучше, чтобы дело, которому он служит, было лучше!.. Это вот сопереживание любому живому существу – вот это и есть тот стержень, о котором я говорю. Без него человека театра не должно быть! Вот это образец служения, понимаете. Поэтому я его не просто люблю и помню... Вот память если есть об этом человеке у меня, то это память прежде всего как о человеке высочайшего какого-то внутреннего нравственного стержня. Дмитрий Кириллов: Марк Розовский полон творческих задумок, репетирует новый спектакль, где лучшие чеховские дамы встречаются на одной сцене: там и «Душечка», и «Анна на шее», и «Попрыгунья»... А еще набирает очередной курс студентов в свою мастерскую в Институте театрального искусства им. Кобзона. Рядом всегда любимая жена Татьяна, отвечающая за добрую половину дел в театре, а еще за атмосферу любви дома. Ну как же без нее, без любви? И главным примером всегда были родители. Марк Розовский: Это была любовь, которая сравнима с любовью Ромео и Джульетты, не меньше. Вот я это знаю точно. «Папа, мама, я и Сталин» – это пьеса о любви бесконечной и о разрыве, который явился результатом каких-то катаклизмов исторических, не зависимых от частной жизни того или иного человека. Но так живут практически все, большинство абсолютное, миллионы людей имеют эту свою частную жизнь. И без сопереживания не только нет театра, но и нет реальной жизни. Я тут недавно читал одну книжку, там про Льва Николаевича Толстого рассказан смешной такой, я бы сказал, трагикомический случай: вдруг он появляется в гостиной и рыдает. Это Лев Николаевич с его бородой, ну представим себе, он буквально рыдает, плачет. Его супруга спрашивает: «Левушка, что с тобой? Что случилось, Левушка?» А он говорит: «Ты представляешь, только что Анька бросилась под поезд!» – имелась в виду Анна Каренина, которую он в соседней комнате... Дмитрий Кириллов: ...написал. Марк Розовский: ...закончил, написал. «Ты представляешь, только что Анька... !» Вот Анька для Льва Николаевича была родным человеком, Анна Каренина. Вроде бы такой смешной эпизод, но он же очень трогательный, потому что если художник вот лишен вот этого соития со своим персонажем, с судьбой этого персонажа, он будет каким-то холодным художником, он никогда Львом Толстым не будет. Дмитрий Кириллов: Я читал какое-то небольшое интервью вашего сына Семена, где он говорит о вас какие-то очень теплые слова. Человек, который говорит: «Меня папа учит тому, чтобы отличать добро от зла и понимать, где настоящие люди, и все время искать в человеке человека», – вот когда молодой человек 26 лет говорит такие слова, я думаю, что у нас все впереди, у нас не так все плохо, Марк Григорьевич. Марк Розовский: Я вот этому пытаюсь не то чтобы научить, но как-то сам так воспринимаю; наверное, он это видит, наблюдает. Но это относится и к двум другим моим детям: и к Саше, которая играет на сцене РАМТа успешно у Алексея Владимировича Бородина, она там одна из актрис на хорошем счету, ну и старшая моя дочка Маша, которая воспитывает сейчас двух моих внуков. Это тоже ребята, которые внушают мне уважение, потому что они серьезно относятся и к своей жизни, своему выбору. Ну и хочется верить, что они будут счастливы. Дмитрий Кириллов: Спасибо вам! Марк Розовский: Спасибо вам за внимание к театру, за внимание к моей персоне.