Михаил Лавровский: После того как открылся «железный занавес», мы брали новое, но свое мы не теряли, наше (балетное) искусство развивалось
https://otr-online.ru/programmy/moya-istoriya/mihail-lavrovskiy-posle-togo-kak-otkrylsya-zheleznyy-zanaves-my-brali-novoe-no-svoe-my-ne-teryali-nashe-baletnoe-iskusstvo-razvivalos-75275.html Дмитрий Кириллов: Лавровский – это имя легендарное, оно вписано золотыми буквами в историю классического балета и вот уже почти сто лет гремит по всему миру.
Леонид Михайлович Лавровский, старший из этой прославленной династии, – тот, кто открыл Европе и Америке балет Большого театра, тот, кто заставил американцев и англичан стоять ночами в очереди на Галину Уланову. А еще Лавровский – это полный тезка своего великого деда, Леонид Михайлович Лавровский-младший, режиссер, педагог, продюсер, работающий сегодня в школе имени своего деда, там, где сейчас готовят будущих звезд балета.
Отец же Лавровского-младшего, замечательный танцовщик и педагог, народный артист Советского Союза Михаил Лавровский заслуженно находится в центре семьи: он – сердцевина клана Лавровских, он же – настоящая легенда Большого театра. Имя Михаила Лавровского и в учебниках по истории балета, и на театральных афишах, оно в его прославленных учениках и программах международных танцевальных конкурсов. Михаил Лавровский – это золотая эпоха главного театра страны.
Михаил Леонидович, вы – мой герой!
Михаил Лавровский: Спасибо! Добрый день!
Дмитрий Кириллов: Вам огромное спасибо! Я рад вас видеть в добром здравии.
Знаете, когда вот говоришь «Лавровский», сразу всплывает целое поколение...
Михаил Лавровский: Поколение было хорошее, это да.
Дмитрий Кириллов: Золотое поколение солистов Большого театра, премьеров. И тогда ты понимаешь: вот это был фирменный стиль, Made in USSR.
Михаил Лавровский: Yes, USSR.
Дмитрий Кириллов: «Сделано в Советском Союзе».
Михаил Лавровский: Да, это вы правы, потому что вот поколение наше, 1960-х гг., мы, конечно, шли от наших отцов, которые были великие, и у нас, и в Ленинграде: Ермолаев, Чабукиани, Мессерер, Сергеев, Каплан... Это да.
Вы знаете, что было у нас, помимо гениальности, конечно, Васильева, Лиепы, Владимирова Юры? Мы брали, после того как открылся железный занавес, мы брали новое от Ролана Пети, Бежара и других хореографов, но свое мы не теряли. Наше искусство развивалось, у нас были спектакли, драматические спектакли.
Вы посмотрите, великий появился Мариус Петипа, создал практически наш русский балет. Потом появился Михаил Фокин, свое потрясающее, но тоже это в спектакле. Потом так называемый, вначале ругали, а сейчас это смысл, драмбалет: Захаров, Лавровский, Вайнонен, правильно. Потом появился Григорович великий...
Дмитрий Кириллов: Да-да-да.
Михаил Лавровский: ...Виноградов – каждый свое делал, но это спектакли Большого театра.
Дмитрий Кириллов: Большой советский балет в свою золотую эпоху, 1960–1970-е гг., стал поистине уникальным явлением в культуре. Просто невероятно, как под сводами отдельно взятого театра собрались тогда лучшие артисты мира: в одно время здесь блистали Юрий Владимиров и Марис Лиепа, Александр Годунов и Владимир Васильев, Николай Фадеечев и Вячеслав Гордеев, Борис Акимов и, конечно, Михаил Лавровский. Все танцовщики яркие и совершенно разные.
В Лавровском зрители отмечали невероятный темперамент, мужество и погруженность в себя – особенность, присущая только ему: если Лавровский на сцене, значит, будет настоящий драматический спектакль.
Когда у вас был блестящий «Спартак», совершенно необыкновенный...
Михаил Лавровский: Получился.
Дмитрий Кириллов: Получился, можно было выдохнуть, сказать: «Я это сделал!» Даже можно было какого-нибудь коньячку выпить.
Михаил Лавровский: Да, обязательно.
Дмитрий Кириллов: И тут кто-то приходит и говорит: «Миша, там новый какой-то...»
Михаил Лавровский: А-а-а, Юра Владимиров, да.
Дмитрий Кириллов: А, Владимиров сделал?
Михаил Лавровский: Да, Юра. У нас продавался коньяк... Кстати, если дирекция меня слушает: это было замечательно, не надо бегать в кафе. Идет запах от вас – значит, вы 2 года невыездной; а другие, у кого нет спектакля, почему им не сесть в буфете и выпить чуть коньяка, а бежать надо куда-то в кафе?..
Так вот, я взял бутылку с ребятами, поставили на стол, и вдруг идет наш покойный Кошелев, замечательный танцовщик, и говорит: «Владимиров сейчас на Верхней сцене такой трюк придумал!» – его знаменитый револьтад. Я говорю: «Так, все, вы пейте, отменяется – пошли в зал работать, все!»
Дмитрий Кириллов: Михаил Лавровский – один из самых благородных людей русского балета. Что значит родиться в балетной семье, где отец Леонид Михайлович не просто знаменитый хореограф, а один из самых больших балетмейстеров XX века, а мама – красавица, известная балерина Елена Георгиевна Чикваидзе, не просто танцовщица, она – большая драматическая актриса, а такое явление в балете редкость.
Михаил Лавровский: Она все посвятила мне. Очень жесткая была, так сказать, очень давящая...
Дмитрий Кириллов: Давящая.
Михаил Лавровский: Да.
Дмитрий Кириллов: Но говорят, что самый строгий критик – это была она у вас. Могла вам влепить...
Михаил Лавровский: Самый суровый критик – я сам для себя. Мама – да. Нет, она просто... Она меня чуть не убила...
Я учился в училище хореографическом, ну сколько мне могло быть лет... Лет 9, не больше. Мы исполняли «Мирандолина», нас много человек было, и, значит, здесь буквы наверху, а переворачивали – маска, или наоборот; мы танцевали с масками и в конце раз! – переворачивали. И «Мирандолина», моя последняя была буква, я не перевернул, так и остался с маской.
Это было, что все говорили: «Ну Ляля, ну что ты...» – «Бездарный! Тебе дело за животными убирать, а не на сцену выходить! Если поперся в это искусство, так должен заниматься! Можешь не быть Чабукиани, Ермолаевым или Мессерером, но обязан соображать башкой своей!» Да, это было очень жестко.
Дмитрий Кириллов: Она же разбирала каждое ваше выступление, да?
Михаил Лавровский: Да, конечно. Мама не была классической танцовщицей, она была хара́ктерной и очень эмоциональной, правдивой в жестах. Вот эмоциональной...
Дмитрий Кириллов: То есть актерски была очень одарена?
Михаил Лавровский: Да, очень, вот у нее искренность такая. Поэтому она, если спектакль у меня получался хорошо (конечно, технически обязательно, не дай бог поскользнешься, споткнешься, упадешь – это...), уже не влезала в эти подробности: «Да, это хорошо».
Дмитрий Кириллов: Еще большое значение имеет партнерша, да, с кем ты танцуешь.
Михаил Лавровский: Конечно.
Дмитрий Кириллов: Вот у вас, например, одна из самых любимых, наверное, Наталия Бессмертнова, да, все-таки?
Михаил Лавровский: Мы с ней как-то привыкли... Мы одноклассники, так сказать, царство небесное ей... Никогда особенной, так сказать, привязанность друг к другу не питали, но на сцене вот с полуслова.
Дмитрий Кириллов: На сцене прямо любовь была.
Михаил Лавровский: Да, с полуслова понимали, никаких проблем не было, никаких. Это как-то вот так получалось.
Дмитрий Кириллов: Сложилось.
Михаил Лавровский: Сложилось.
Дмитрий Кириллов: Место рождения ваше – Тбилиси?
Михаил Лавровский: Тбилиси, да.
Дмитрий Кириллов: Вы помните что-нибудь из тбилисского периода?
Михаил Лавровский: Ой, потрясающе! Это для меня самый теплый город в мире, потому что, я помню, особенно когда приходил, бабушка, мой брат, дядя, тетя, с кем я виделся до 9 лет в основном, потому что я папу и маму до 9 лет практически не видел, понимаете... Мы жили тогда вместе, и с утра до вечера они были в Большом театре. Меня воспитала, вообще скажу, бабушка и мой двоюродный брат Георгий. Всю литературу (Достоевский, Чехов, Толстой, западные, Вальтер Скотт, О. Генри, Джек Лондон, обожаемые мною два писателя) он мне рассказывал вначале, где-то с 5 лет, в такой сказочной форме.
Дмитрий Кириллов: Краткое содержание.
Михаил Лавровский: Да. Потом серьезнее, серьезнее... А потом, когда нам давали «Братьев Карамазовых» в школе, надо сдать нам, я читаю, смотрю, думаю: да вроде бы я знаю это, но по-другому.
Когда отец ушел из семьи, тогда мама занялась мной. Замечательная женщина, и отец замечательный человек был. Ну, если любви нет, значит... Мама говорила: «Все правильно, что ушел, правильно, потому что полюбил другую женщину».
Дмитрий Кириллов: Елена Георгиевна Чикваидзе, «Ляля», как звали ее в театре, ушла со сцены рано, поскольку быть Улановой невозможно, а танцевать вечно во втором составе как-то унизительно. Елена Георгиевна надышаться не могла на любимого мужа Леонида Лавровского, которому осталась верна до конца своих дней. А вот любимый Леня из семьи ушел, Мише еще не было и 10 лет.
Елена Георгиевна героически перенесла разрыв, и всю свою материнскую нежность и творческую энергию она вложила в сына Мишу. Для Михаила Леонидовича Елена Георгиевна не просто беззаветно любящая мать – она была строгим наставником, критиком и самым верным другом.
Михаил Лавровский: Я мечтал быть спортсменом, боксером очень хотел быть, это мне было лет 6, а может, уже 7 лет. Но у меня был слабый нос, малейший удар и...
Дмитрий Кириллов: ...кровь.
Михаил Лавровский: ...кровь не остановить, да.
Дмитрий Кириллов: Не годится.
Михаил Лавровский: Да.
И меня очень интересовала философия, потому что мой брат и его отец, замечательный адвокат Грузии, вот они хорошо знали философию. В основном все говорили об Аристотеле, потому что он считается материалистом у нас, Платон – идеалист, а у нас в тот период, значит, только Аристотель. О Канте вообще разговор не заходил... Но, вы понимаете, мне было это интересно.
Дмитрий Кириллов: Боксер-философ Миша Лавровский все свои навыки применял, уже будучи школьником. Поначалу мальчик учился в обычной московской школе, ну а потом стали проявляться таланты.
Михаил Лавровский: В 1949-м пошел в школу простую на Можайском шоссе, сейчас это Кутузовский проспект, 665-я школа, помню, там три класса я проучился.
Вот мой товарищ Антонов, мы вместе учились, у нас дружба началась как? Он с детства хорошо дрался. Мы гуляем несколько классов, человек уже под сто там, три класса по коридору гуляем, и такое... Ему и мне чуть больше 7, нам 7 с чем-то лет, поступили. Если его характеризовать, это Сирано де Бержерак в 7 лет: большой нос, одет, дико наглый и с большим сердцем. Мы с ним сцепились плечами, он тогда уже хорошо дрался, набил мне физиономию, значит... Мы упали, начали бороться, нас разняли.
Потом, я знаю, что все бегают в туалет, чтобы там покурить тихо, а говорят, что «мы хотим». Я, значит, знаю, что он тоже бегал. Я сидел, попросил у нашего педагога по литературе: «Можно я выйду в туалет?» Вышел, вижу, он еще там – значит, придет. Я взял половую щетку, жду. Он вошел, и половой щеткой я ему вмазал по голове. Он упал, поднялся, и мы стали друзьями на всю жизнь, это все.
Дмитрий Кириллов: В общем, хулиганил. Я же знаю, что вы где-то класса до 4-го отвратительно учились.
Михаил Лавровский: Я и потом плохо учился.
Дмитрий Кириллов: И потом плохо?
Михаил Лавровский: Честно, меня, как сказать... Меня ничего не интересовало, к сожалению, понимаете.
У меня были способности, как говорят, к рисованию, я имею в виду рисунок. Когда я жил вместе с армянскими художниками, у нас они жили с мамой, когда мы жили в Москве, Кнарик Вартанян, она попросила меня сделать один натюрморт, подсказывала мне. Ну, вроде ничего получился, куда-то он исчез... Потом рисунок... Знаете, как-то нет такого, чтобы я действительно не мог от этого оторваться.
Спектакли... Вот меня волновала победа над самим собой, вы знаете. Почему? Немножко боялся в боксе, потому что, допустим, с тем же Антоновым, у нас были перчатки у всего класса, потом и в театре перчатки были... В театре все актеры великие, и Васильев, и Лиепа, все... Васильев просто хорошо боксировал... Как-то я вот заставлял себя, не хотел проигрывать никогда, понимаете. В общем, меня волновало вот действительно, я очень любил кино, музыка очень сильно волновала меня, я считаю, первое искусство в мире – музыка.
Дмитрий Кириллов: А раз мальчик музыкальный, слышит мелодию, чувствует ритм, то, может быть, есть шанс стать артистом балета? Мама повела Мишу в хореографическое училище.
Михаил Лавровский: У нас так было. Две линейки стояло, я не помню, то ли на первую выстраивали всех, человек десять, а на вторую выходили те, кто прошел, и сидела комиссия и говорила так: «Коленька (замечательный мой товарищ Тагунов, и Прокофьев блистательный), перейди туда, на вторую. Прокофьев...» Антонов, Власов – все там.
Я не знаю, меня проверили, кроме подъема, по-моему, ничего не было такого хорошего, и перешел туда. И тут кто-то: «Молодец, наглость есть – значит, все будет нормально». А я даже не понял, сам перешел туда, встал.
Дмитрий Кириллов: Чего ждать.
Михаил Лавровский: Да, я не знал. Вот так.
Дмитрий Кириллов: Знаковый момент такой.
Михаил Лавровский: Знаковые моменты, да.
И вот мама занялась мной очень хорошо так, жестко ко мне относилась. Ну вот... И конечно, педагоги школы и товарищи мои. Вот самое для меня спасительное было – это мои товарищи, мои одноклассники, мальчики и девочки. И вообще, школа, хореографическое училище, я поступил, если не вру, 1951–1952-й год, сезон, а выпустился в 1960–1961-м, что-то вот так.
Дмитрий Кириллов: Поначалу Миша учился неважно: футбол – вот это тема, или бокс – еще лучше. Леонид Лавровский, увлеченный театром, воспитанием сына Миши не занимался. О мальчике, отданном родственникам на попечение, отец вспомнил, когда уже Миша заканчивал хореографическое училище, в классе Глеба Евдокимова он добился определенных успехов. И тогда отец впервые увидел, что у парня есть талант. Он был горд за сына и даже поставил специально для его выпускного экзамена этюд Листа.
Мишу Лавровского по окончании училища взяли в кордебалет Большого театра. С Лавровским стал заниматься сам Алексей Николаевич Ермолаев, а это означало, что толк в этом парне определенно есть: Ермолаев абы с кем не занимается. Да еще Асаф Мессерер в класс взял... Лавровскому постепенно открывалась дорога на большую сцену.
Михаил Лавровский: Мы действительно счастливое поколение, я говорю сейчас за себя, не знаю, как другие ребята, кто еще остались живы. Почему я счастливый человек? Был железный занавес, вот я лично ничего не видел, кроме теплоты родных. Тбилиси вообще очень был теплый город, замечательные люди. Я и в Ереване был, потрясающие люди, и в Азербайджане был, все, уже повзрослей. Но все закрыто было.
1956 год, когда первый выезд Большого театра с «Ромео и Джульетта» в Лондон, – грандиозный успех, и такая становится популярность хореографии, что, я помню, нас... Мы учились еще в училище, в каких-то рваных пальто, мы подходили к администратору, а очередь стоит через 20–30 на французский фильм тогда. И удостоверение показывали: «О-о-о, вы в театре, где Уланова, где Жданов?» – «Да-да, там». И вот нам давали билеты. А те возмущались: «Кто это такие, замухрышки? Мы стоим в очереди, а администратор вам дает билет, чтобы вы пошли!» Да, это было очень сильно.
Потому, когда мы выезжали, понимаете, это было... Для меня это было счастье. Мы знали, что мы представляем страну, надо победить. Мы знали, и они знали, иностранцы тоже нас увидели в первый раз: это не белые медведи, а очень хорошие артисты драмы, оперы и балета...
Дмитрий Кириллов: Да у них шок был просто.
Михаил Лавровский: Да-да, шок.
Дмитрий Кириллов: Работа с Ермолаевым в сочетании с посещением класса Мессерера принесли свои плоды: к Лавровскому пришел успех. На него буквально набрасывались поклонницы, поджидая у выхода из театра. Ясно, чем заканчивались такие встречи: Мише-то всего 20 лет, в таком возрасте тянет на приключения и бесконечные романы, а вот в балетный класс как-то не очень тянет...
В 1962 году Большой театр впервые выехал на гастроли в США, и Лавровский-старший взял с собой сына. Америка с манящими огнями, барами, ресторанами свела молодого человека с ума. Миша активно нарушал режим, окунувшись в буржуазный шик. И в один «прекрасный» день как гром среди ясного неба: срочная замена артиста, Михаила вызывают танцевать спектакль перед восторженной американской публикой, только что открывшей для себя недосягаемый уровень мастерства советских артистов.
Михаил Лавровский: Я танцевал в «массе» и страховал Николая Борисовича Фадеечева, нашего великого танцовщика, в «Баядерке». И вдруг неожиданно... Ну конечно, я занимался через пень-колоду...
Дмитрий Кириллов: Ну, приехал в Америку, во-первых, увидел, обалдел...
Михаил Лавровский: Да, мы сошли с ума, да. И значит...
Дмитрий Кириллов: ...пошел гулять.
Михаил Лавровский: И вот где-то через полтора месяца «Баядерка», я с Тимофеевой должен был встать. Ну конечно, Нина плакала, потому что я ну вообще не в форме был, это был позор.
Дмитрий Кириллов: Наел килограммы в Нью-Йорке.
Михаил Лавровский: Да.
Дмитрий Кириллов: Это было худшее выступление и урок на всю жизнь. Больше так бездарно растрачивать жизнь и талант Михаил Леонидович себе не позволял.
Самым страшным наказанием для Миши стало молчание отца. Весь театр шумит, шушукается, на Мишу все показывают пальцем, смотрят пренебрежительно и злобно, а Лавровский-старший молчит. Он сыну не скажет ни слова упрека, и это окажется самым действенным педагогическим ходом.
Вот тогда и наступило прозрение. Михаилу Лавровскому уже через год публика в Лондоне аплодировала стоя. Лавровский работал до кровавого пота, до изнеможения.
Михаил Лавровский: И вот благодаря Раисе Степановне, она...
Я помню, вечером спектакль у меня с ней, со Стручковой, а утром прогон просто, все актеры сидят вот так, в пиджаках, все знают. Мне Раиса Степановна говорит: «Миша, раздевайся и в полную силу!» Я говорю: «Раиса Степановна, вечером спектакль!» – «Тебе сколько лет?» Я говорю: «21». – «Выдержишь все, давай!»
И вы знаете, я начал в полную силу танцевать все, мне актеры говорят: «Ты что, Миш, с ума сошел? Что с тобой? Ты через 4 часа танцуешь». Я в полную силу все исполнил, и вечером тоже нормально получилось, все хорошо. Оказывается, в зале, она права была, вся пресса сидела, все сидели в зале, потому что мы только приехали, и они это оценили. Ну и, в общем, это был мой первый успех, 1963 год, Лондон.
Дмитрий Кириллов: Так это же весь Лондон шумел, там же это был бешеный успех.
Михаил Лавровский: Да.
Дмитрий Кириллов: Лавровский заводной, дерзкий, темпераментный и в то же время лирический на сцене. Работать с ним мечтали практически все балерины Большого театра. «Михаил Лавровский – драматический артист!» – об этом писала мировая пресса.
И все, что было связано с актерской игрой, Михаил обсуждал с мамой Еленой Чикваидзе. Она смотрела каждое выступление сына, разбирала все его ошибки. Она понимала, что балет стал для Миши больше, чем профессией, и была счастлива, что стала свидетелем большого успеха своего сына.
Фамилия «Лавровский» – она давила? Это было как дамоклов меч? Ведь, понимаете, есть великий Лавровский...
Михаил Лавровский: Да.
Дмитрий Кириллов: ...который создал бессмертный балет с Улановой вместе.
Михаил Лавровский: Да, «Ромео и Джульетта», да.
Дмитрий Кириллов: Эталонный балет как бы. И тут появляется младший, появляется сын...
Михаил Лавровский: Да.
Дмитрий Кириллов: Как надо было доказать, что ты не верблюд?
Михаил Лавровский: Нет, я скажу: меня очень сильно давили. Вот, допустим, мы с Ниночкой Сорокиной, мы с ней какой-то номер станцевали... Много народу танцевало, и мы станцевали номер прилично, мне казалось. Вот старые актеры, которые принимают, говорили так: «Мишенька, поздравляем!» Я говорю: «Спасибо!» – «Нет, не вас, вашу партнершу». Говорю: «Все передам, не волнуйтесь, все передам».
Дмитрий Кириллов: «Добрые».
Михаил Лавровский: Да. Потом шутили, хохмились, подсвистывали... Но после Лондона стало становиться все на место, после 1963 года.
Дмитрий Кириллов: И, завоевав лондонскую публику, в 21 год Михаил Лавровский заявляет отцу, что он готов уйти со сцены.
Михаил Лавровский: «Леонид Михайлович, ничего не хочу, все». – «Михаил, учти: если это кривлянье актерское, оно у всех есть, это нормально. Но если ты действительно не хочешь, уходи, покамест тебе 20 лет, меняй профессию».
Дмитрий Кириллов: А у вас был период, когда вы сказали: «Все, ухожу»?
Михаил Лавровский: Вроде получалось, а потом такие были коллеги, я повторяю, как Васильев, Лиепа, Владимиров... на одних партиях мы были практически, рядом... что стыдно было, вы понимаете, ударять лицом в грязь. Нельзя было терять достоинство: если вы здесь, вы должны быть значимым человеком. Меня как-то подтягивало это.
Вот «Спартак» меня взволновал, когда я посмотрел, первый Васильев танцевал, делали на Васильева. Григорович сказал: «Будешь танцевать». Я говорю: «Хорошо». Попросил: «Завтра тебя смотрю». Но я музыку услышал первый раз только тогда, когда стал показывать Григоровичу, все поперек музыки сделал, но его убедило, он меня поставил в состав.
Дмитрий Кириллов: Ленинская премия, самая престижная в советское время, – Лавровский получил ее за балет «Спартак» вместе с Лиепой, Васильевым, Тимофеевой и Максимовой и постановщиками Григоровичем и Вирсаладзе. Лавровский нарасхват; он танцует, репетирует много и на время оставляет всех своих многочисленных поклонниц за бортом, ведь к нему приходит любовь.
Ее звали Галина Теселкина, она была подающей надежды балериной Большого театра. Но эту хрупкую красотку губило пристрастие к спиртному... Лавровский старался быть с Галиной рядом, боялся оставлять ее одну, переживал за ее больное сердце и понимал, что может произойти страшное, если она запьет.
Михаил Лавровский: Я был в Тбилиси, и мне сказали, что-то говорили... Я говорю: «Билеты дайте на Москву», – после гастролей. – «Да, там неприятность у вас...» – «Какая?» – «Ваша балерина умерла». – «Кто?» – «Фамилию не помню, Теселкина, по-моему».
Да, она... Ну, это по моей вине, потому что, знаете, все в театре пьют всегда, особенно такие гастроли, когда только мир открывался для нас, это было... Сейчас молодежь это не поймет: мы только получили свободу, все. Ну и, конечно... А у нее такая была болезнь, потому что, очевидно, папа пил в свое время и мама... Сейчас никого их нет уже...
Я когда приехал, она уже два дня была в морге... Я пришел, говорят: «Вы хотите увидеть?» Я говорю: «Да». – «Лучше вам не смотреть». Я говорю: «Ну хорошо...»
Дмитрий Кириллов: Михаил Лавровский долгое время не мог прийти в себя после гибели Галины Теселкиной, он находился просто в состоянии отчаяния. Но судьба смилостивилась над ним: Лавровский встретил Долорес Гарсия, испанскую девушку, согревшую его сердце.
Михаил Лавровский: Моя теперешняя жена замечательная, Долорес, так сказать, всю жизнь мне посвятила, мучается... Талантливый человек...
Дмитрий Кириллов: «Мучается».
Михаил Лавровский: Она кончила архитектурный институт и вообще талантливый человек.
Дмитрий Кириллов: Вы помните день, час, минуту, время, когда вас судьба свела с Долорес?
Михаил Лавровский: Так получилось у нас как-то, я не знаю. А, после похорон нашей знакомой она пришла ко мне вымыть руки.
Дмитрий Кириллов: Так.
Михаил Лавровский: Я открыл ей дверь, это было на Неждановой улице. Ну, мы как-то так, не знаю, поговорили...
Дмитрий Кириллов: Руки она вымыла.
Михаил Лавровский: Да. У нас общие знакомые, поговорили... Потом встретились, встретились, встретились и поженились.
Мне везло вообще. И моя первая жена замечательная, балерина наша прекрасная, Людмила Ивановна Семеняка, супер. Я многим гадости сделал, но, честно, я не думал об этом, просто по глупости и по молодости.
Дмитрий Кириллов: Ну да, чего не бывает по молодости. Но когда появилась Долорес, у вас, можно сказать, наконец вот нашли, да... ?
Михаил Лавровский: Я уже был мужчиной, я уже понимал, что, так сказать, люди – это не предметы, как вот стол или стул, что надо думать о них, у каждого своя душа и своя ранимость, нельзя так относиться. Если мне хоть кол на голове теши, мне вообще действительно все все равно было (кроме исполнения трюка на сцене: если он не получился, я убит, получился – вот), то надо думать не о себе, а о них тоже. Не всегда получалось у меня, но потом уже как-то я старался.
Дмитрий Кириллов: Несмотря ни на разницу в возрасте, ни на что, вы почувствовали, что это ваш человек, что вы будете... ?
Михаил Лавровский: Ну конечно, конечно. Нет, Лола вообще, так сказать... Она очень умная и очень талантливая женщина, понимаете, так что... Она меня еще терпит, это молодец.
Дмитрий Кириллов: Долорес раскрашивает жизнь Михаила новыми красками: знакомит его с Тонино Гуэрра и многими другими знаменитостями, путешествует с любимым по всему миру, дарит сына, которого называли в честь деда, Леонид.
1980-е гг. для Михаила Лавровского – время творческого полета и экспериментов. Будучи худруком Тбилисского театра оперы и балета, он соединяет хореографию и джаз, привозит в Грузию темнокожих артистов и ставит балет «Порги и Бесс» на музыку американца Гершвина.
Лавровский много работает и в кино, он создает замечательные фильмы-балеты. В эти годы выходит его знаменитые фильмы «Али-Баба и сорок разбойников», «Мцыри» и «Прометей».
Михаил Лавровский: «Прометей», это меня вообще очень эта тема волнует, волновала. Благодаря «Грузия-фильму» я сделал это с грузинскими артистами. Правда, очень короткий был срок такой, но мы сделали это, снимали в Азербайджане на берегу моря. Я доволен и «Мцыри», моя дипломная работа, и «Прометеем».
По молодости, у меня, так сказать, тело было довольно способное для танца, я как-то на это обращал внимание, поэтому не со всеми моментами согласен и там, и там, но в общем фильмами я доволен. Может, не нравится кому-то, но... А кстати, если не ошибаюсь, «Мцыри» получил в Нью-Йорке на конкурсе фильмов то ли документальных, то ли балетных первое место.
Дмитрий Кириллов: Интересно, вам предлагали остаться за границей?
Михаил Лавровский: В Лондоне в 1969 году премьера моя была «Спартака», прошел он триумфально (не потому, что я, там и Марис, и все балерины наши), триумфально прошел. И я был влюблен в одну балерину... Тут же у меня появился, человек был, в общем, из посольства нашего, он говорит: «Миша, хотите работать – можете работать до восьми месяцев», – чтобы я не остался, вот так я понял. Я предложил ей, она говорит: «Нет, я уезжаю в Москву!» Ну, я по глупости тоже уехал, отказался.
Дмитрий Кириллов: За ней поехал?
Михаил Лавровский: За ней, да. У меня гастроли кончились в театре, и мы поехали все в Москву. Я мог, конечно, мне предлагали, проработать там, это было очень важно, не знаю, хоть четыре месяца, но не получилось.
Но я не жалею. Я себя хорошо чувствовал только вот на своей почве. Знаете как, вот Антей когда боролся с Гераклом, Геракла не мог победить, пока не оторвал его от земли, ему мать-земля давала силу, и задушил потом. Вот я тут как Антей: я стоял ногами на земле и думал, что нет, в Москве я в своей тарелке.
Дмитрий Кириллов: В 1988 году Плисецкая, Максимова, Бессмертнова, Васильев, Тимофеева, Лавровский были отправлены на пенсию. Лавровский чувствовал в себе силы работать дальше. Он ставит балет «Нижинский» на музыку Рахманинова, погружается плотно в педагогическую работу. Михаил Лавровский сегодня художественный руководитель Московской государственной академии хореографии. В 1993 году он открывает хореографическое училище им. Леонида Лавровского, а в настоящее время целиком себя посвящает новому проекту – «Лаборатории Лавровских».
Получается, что сейчас, в новом, переформатированном уже виде, современная «Лаборатория Лавровских» – это прежде всего лаборатория по созданию новых спектаклей и нового современного балета, да?
Михаил Лавровский: На основе танца, да.
Дмитрий Кириллов: На основе танца, на базе академического танца, да?
Михаил Лавровский: Да.
Дмитрий Кириллов: Как родилась эта идея с детства воспитывать танцовщиков, которые смогут заниматься современной хореографией?
Михаил Лавровский: Ну, я со своим сыном говорил, он человек помимо режиссерского таланта в нем, я как отец непредвзято говорю, вот он еще хорошо разбирается в этом. Да, это надежда на эту школу, ищем помощи, чтобы как-то это все поставить на ноги и чтобы она процветала, потому что действительно почти сто лет, это создание деда, его инициатива, моего отца то есть.
Дмитрий Кириллов: Все силы Михаил Леонидович сегодня вкладывает в своих учеников, обучающихся в «Лаборатории Лавровских», ведь этой школе уже почти сто лет. Выпускники «Лаборатории Лавровских» сегодня танцуют на лучших сценах страны. Ее руководители, Михаил и Леонид Лавровский-младший, лично следят за каждым воспитанником. Балетная работа – это дело тонкое, тут главное не пропустить талант, взрастить и дать крылья для будущего полета. А значит, дело Леонида Лавровского продолжается и в новом веке.
Вам здоровья и здоровья вашему сыну!
Михаил Лавровский: Спасибо! И внуку, внуки у меня.
Дмитрий Кириллов: И внуку, конечно же, вашей семье, так что у вас есть продолжение. Спасибо вам огромное!
Михаил Лавровский: Удачи! Спасибо!