Дмитрий Кириллов: Он проживает жизнь здесь и сейчас и ничего не оставляет на потом. У него обостренное чувство справедливости: достает кинжал сразу, не задумываясь, потому что честь – превыше всего. Бьет словом и делом наотмашь, не позволяет унижать ни себя, ни близких. Когда же буря эмоций утихает, океан очищается, наступает штиль и восходит заря, ведь вся его жизнь – она же не про тьму, она же про свет. И он будет все так же нести этот свет людям, имя обязывает: небо по-грузински «ца», дверь по-грузински «кари», а сложить – получишь Цискаридзе, самая первая, ранняя звезда, освещающая небосклон. Мы произносим имя Николая Цискаридзе, и перед глазами сразу встает Государственный академический Большой театр России. Танцует там Цискаридзе, не танцует – это его дом. Это о нем, о Цискаридзе, слагают мифы и легенды по всему миру, потому что он один у нас такой артист, не поддающийся клонированию. Николай Максимович, если вы помните, мы с вами встречались 25 лет назад. Николай Цискаридзе: Встречались. Дмитрий Кириллов: Не знаю, я боюсь переходить с «вы» на «ты», но как получится... Николай Цискаридзе: Мы не будем никого обманывать, да: мы знакомы много лет, еще в том веке были знакомы. Дмитрий Кириллов: Да, он родился в прошлом веке, за мгновение до Нового года, в самую волшебную ночь, когда в домах зажигаются огни на елках, люди загадывают желание и живут в ожидании чуда. Ну а когда еще должен был появиться на свет самый главный Щелкунчик Большого театра, сказочный принц из зимней сказки? Да, родился не в Германии, где писал великий Гофман, а в Тбилиси. Но снег-то в Тбилиси шел большой, в ту ночь он покрыл белым ковром весь этот теплый южный город, и счастливая мама Коли, Ламара Николаевна, завороженно смотрела из окна на метель, на заснеженный город и лежащего рядом малыша с длиннющими ногами. Чудеса только начинались. Одни дети вырастают без книг, другие – на «Курочке Рябе» и «Колобке», а мальчик Коля Цискаридзе – сразу на трагедиях Шекспира. А что тут мельчить? Любимая няня, «баба», как звал ее Коля, замахнулась сразу на Вильяма нашего, и не прогадала: у ребенка к 4 годам развилось критическое мышление, он как знатный театровед делал выводы, с тревогой относился к незрелой любви Ромео и рыдал, когда Отелло душил Дездемону. А к 5 годам Колю уже трясло от горя известие о том, что Марию Стюарт обезглавили. Трагедии Шиллера с маминой подачи были еще приправлены великой музыкой Верди (его «Травиату» Коля впервые услышал в Тбилиси) и балетом «Жизель», перевернувшего ребенку всю жизнь. Как и бессмертный голос Каллас, ставшей проводником и камертоном чистоты и честности в искусстве: всегда жить на сцене, несмотря ни на какие внешние обстоятельства. В Московском хореографическом училище Колей занимался Петр Антонович Пестов – великий педагог, воспитавший целую плеяду больших мастеров балета. Цискаридзе – его главная педагогическая победа. Пестов с первых занятий понял, что этот парень абсолютный лидер, на все имеет свое мнение, спорит с педагогами, иногда огрызается, отстаивает свою точку зрения. Ну куда такое годится? Такой попался ученик с характером. Колина мама даже принесла Пестову в класс палку с просьбой бить нещадно, если тот начнет дурить. Но бить особо не пришлось, Пестову достаточно было сказать: «Коля, тебя Бог накажет, если ты зароешь свой талант в землю!» Коля страшно испугался гнева Божия, перестал считать ворон за окном и стал работать за троих Петр Пестов, заслуженный артист РФ, педагог-балетмейстер: Это не случайный успех, а это добыто большими-большими-большими усилиями и трудом, и успех куплен кровавым потом. Дмитрий Кириллов: Я помню, Пестов тебе говорил: «Даже если тебя будут убивать уже, ты будешь...» Николай Цискаридзе: Да, «ты обязан». Дмитрий Кириллов: «Ты обязан доиграть до последнего. Уже будешь падать на сцене, но ты должен это сделать». Николай Цискаридзе: Мне это очень помогло, потому что во многих театрах были разные ситуации. Допустим, выключался свет, включался, а я все продолжал танцевать, не обращал внимания ни на что. Точно так же, как доктор, да, который оперирует, и вот все может произойти во время операции; скорость реакции, от его профессионализма, от его смекалки в этот момент зависит и жизнь человека, и вообще дальнейшее существование. Николай Цискаридзе, 1992 год: Трудности в нашей профессии тоже есть, но это все очень маленькое, их мало по сравнению с тем, что мы получаем. И стоять на сцене Большого театра, когда нам аплодирует полный зал, – это великое счастье для меня и для моей партнерши. Дмитрий Кириллов: Он вошел в этот дом по имени Большой театр, конечно, не как Алиса в Страну чудес, но многие персонажи, словно герои Льюиса Кэрролла, открывались совершенно с иных сторон. Они были закрыты масками, и порой под невинной картонной улыбкой прятались просто зловещие существа... Все это будет потом. А пока великий Юрий Григорович берет под свое крыло молодого танцовщика, подающего большие надежды, и произносит свою легендарную фразу: «Грузину пять и взять в театр!» Юрий Григорович, народный артист СССР: Колю я принимал в театр, и сразу же почти Коля получил у меня одну из лучших, наверное, работ, которую я знаю, – это партию Меркуцио в «Ромео и Джульетте». Он Меркуцио имел колоссальный успех, колоссальный успех. А дальше так, дальше, так сказать, я все говорил: «Коля, все, что ты хочешь, давай танцуй». Потому что я считаю, что это уникальный талант. Дмитрий Кириллов: Григорович не позволил им загрызть Цискаридзе заживо. Началось большое, трудное путешествие длиной в 20 лет. Николай Цискаридзе: Когда я попал в этот огромный мир под названием Большой театр, где была своя жизнь, где было огромное количество нереализованных судеб, я был безумно потрясен. У нас в школе, когда я еще учился, был один дяденька, он преподавал характерный танец, и у него было два сына, и оба были, так скажем, по меньшей мере неспособные. И когда я уже пришел в театр, старший работал там. И как бы меня брал великий Григорович, руководитель труппы, ко мне было немножко другое отношение... Но были люди, которые претендовали на это место, понимаешь. И вот, допустим, там начинались уроки в 10 утра, я приходил всегда пораньше, и вот уже эти люди занимались. Я все время с ужасом на это смотрел, потому что мне хотелось всегда подойти к этому папе и сказать: «Вы не понимаете? Он не может! Он никогда не затанцует!» Но все, что я тебе рассказываю, это не был единичный случай – таких было тысячи. Большой театр набит ими до сих пор, и в опере, и в балете... И они вот живут, и они на самом деле отравляют пространство гигантскому количеству людей. В нашей профессии, еще, знаешь, как у певцов: ну нет голоса, ну разрабатывай не разрабатывай, его нет. То же самое в балете: фактура должна быть. Этой профессией не может заниматься каждый. Понимаешь, к сожалению, вот эта тенденция по миру сейчас, что любой крокодил может быть принцем, она чудовищна. Но, слава богу, в России этого нет. Но все равно крокодилы лезут. Дмитрий Кириллов: Большой театр оказался клеткой с хищниками, и чтобы вырваться из их лап, надо было срочно взлетать. И у Цискаридзе появились крылья. Марина Тимофеевна Семенова и Галина Сергеевна Уланова – две великие женщины, великие танцовщицы, по-матерински закрывшие собой своего позднего балетного ребенка от ударов врагов. Именно они стали живым примером, как сохранить себя, потому что они были истинными и неподдельными народными артистками Советского Союза, окруженными серостью. Николай Цискаридзе: Я расскажу тебе удивительную историю, которой я был непосредственно свидетель. Значит, был такой балет «Любовью за любовь» Тихона Хренникова. И вот в те годы в Большом театре была такая традиция, давали молодежные составы, вот все главные роли танцевала молодежь. Я был Доном Хуаном, я танцевал отрицательного персонажа. И нам не шили костюмы, потому что мы были молодые, ну и мы пошли подбирать себе костюмы, естественно, все же разного размера. И вот одна из главных героинь, ей подошел костюм одной народной артистки. А эта народная артистка была редкая гадина, просто редкая гадина. Она уже не работает в труппе, ее гримерный столик уже отдали другой артистке... Дмитрий Кириллов: Ну не работает человек. Николай Цискаридзе: Она всегда приходила, собирала вещи, выбрасывала в коридор, устраивала истерики, ее из театра выводили... Она редкая сволочь была. И вот, значит, девочке подошел костюм ее. И она говорит педагогу, Марине Тимофеевне Семеновой: «Марина Тимофеевна, что мне делать? Мне подошел костюм такой-то». Она говорит: «Только в этом!» Она говорит: «Ну вы же понимаете, что будет скандал?» Она говорит: «Это ее проблемы». И так как все знали характер этой народной артистки, вот перед спектаклем, вот представь себе, мы греемся, Марина Тимофеевна стояла на сцене и следила: она понимала, что эта сволочь появится ниоткуда. И мы уже все, дирижер пошел в оркестр, Марина Тимофеевна ушла в ложу, началась увертюра, мы все зарядились на заднике, где должны выходить. И вдруг появляется эта народная артистка вот с такими ножницами, вот которые портняжные, вот эти ножницы, которыми кроят. Она со скоростью света подлетает к этой девочке, хватает ее вот так за грудки, оттягивает костюм и перерезает ей резинки, которые держат костюм, и с проклятьями убегает. Вот на этом моменте я вышел на сцену, и она вот так держит, потому что никто не успел к ней подбежать подшить... И она, держа вот так костюм, выходит и танцует. Это был первый год моей работы, когда, знаешь, вот ты смотришь и понимаешь: вот так, даже будучи народным артистом, я не хочу. Со всем надо прощаться легко. Дмитрий Кириллов: Николай Цискаридзе еще задолго до ухода из Большого театра знал день и час, когда ему надо будет собрать вещи и закрыть за собой дверь, тихо, не разрезая ножницами костюмы молодым артистам. Но совсем тихо не получилось, поскольку последние годы работы в театре он почти круглосуточно находился под прицелом телекамер. Зная, что артист за словами в карман не полезет, журналисты получали сочные и меткие цискаридзевские афоризмы и о качестве реконструкции Большого, и о людях, пытавшихся заставить его предавать коллег. Но ничего не вышло, потому что учителя у него были хорошие, да и друзья великие – те, которые, сами находясь на вершине Олимпа, не стеснялись открыто поддерживать его, потому что понимали цену этого успеха. Я вспоминаю, очень много лет назад, когда мы беседовали с Натальей Георгиевной Гундаревой, мы с ней дружили одно время, короткое время. И она мне говорит: «Я никогда не видела Цискаридзе на сцене!» Помнишь этот момент, когда вот наконец получилось, что вы встретились? Николай Цискаридзе: Ты привел Наталью Георгиевну. Дмитрий Кириллов: С Филипповым с Михаилом. Николай Цискаридзе: Да, вы пришли. И когда вот я увидел, я вам делал места, они сидели в первом ряду, помнишь... Дмитрий Кириллов: Да. Николай Цискаридзе: И я увидел, как Наталья Георгиевна вот так стояла, вот так аплодировала, я не мог поверить, что вот это вот та красавица, вот я дорос до того, что я ее вижу впервые. А потом она мне прислала цветы, в цветах был телефон, я ей позвонил... Вот Гундарева – это один из ударов красотой в моей жизни. Потому что мне было не очень много лет, когда мама меня привела в Театр Маяковского, мы смотрели «Леди Макбет Мценского уезда». Красоту этой женщины, вот все... Я помню, что финал, я так плакал, потому что я маленький был... И мы вышли, мы шли по Никитской, и я все продолжал рыдать и говорить: «Ну она же все-таки... ? Это же актриса, она же не умерла, она же не умерла?..» И потом, когда ее не стало, Михаил мне прислал книгу с надписью такой трогательной, потому что он знал, как сказать, как я ей нравился, в общем... Дмитрий Кириллов: Она тебя просто обожала. Николай Цискаридзе: Да. И вот, ты знаешь, просто вот ты вспомнил Гундареву: понимаешь, воспоминания и то, что нас формирует... Я уверен, тем более что я очень много лет сейчас работаю с подрастающим поколением, и я работаю педагогом вообще очень много лет... Я детей, с которыми работаю, все время спрашиваю: «Твоя любимая песня?», «Твой любимый артист?», «Твой любимый спектакль?» У них такие неинтересные кумиры, и меня это сразу расстраивает. Не может ничего вырасти из человека, который не откликается на красоту другого человека, который не в состоянии быть поклонником чего-то грандиозного. Когда-то, так получилось, я познакомился с Людмилой Марковной Гурченко, и она ко мне очень нежно тоже относилась. Она приходила на разные спектакли часто, она балет очень любила, и она в нем бесподобно разбиралась. И так получилось, что на каком-то вечере мы с ней сидели, и почему-то мы заговорили о «Кармен». И она мне подробнейшим образом рассказала, как танцевала Кармен Майя и как танцевала Кармен Алисия Алонсо, в чем была разница, что ей понравилось у Плисецкой, что ей понравилось у Алонсо, что ей не понравилось тут, что ей не понравилось там... Это был такой разбор профессионала, что я ей сказал: «Людмила Марковна, я вообще не представлял, что вы так разбираетесь в балете!» И в дальнейшем, с кем бы я из очень больших мастеров ни встречался, я встречал всегда, конечно, и какое-то пренебрежительное отношение, может быть, к кому-то, или такое, знаешь, «не моя чашка чая», это не зашло типа, и какое-нибудь восхищение кем-нибудь обязательно, но какое. Дмитрий Кириллов: Тбилисский мальчик из интеллигентной семьи, ты читал, ты слушал хорошую музыку и ходил в театр. И до чего дошло дело в итоге? Николай Цискаридзе: Что я захотел стать артистом. Дмитрий Кириллов: Ты же там... По-моему, там чуть ли не вахтер какой-то говорил: «Давайте ему топчан поставим?» Николай Цискаридзе: Главный администратор театра, он был какой-то давнишний мамин знакомый, и он ей сказал: «Ламара, ну что все время он туда-сюда ходит? Давай ему поставим здесь лежанку, пусть живет здесь, он все равно с утра до вечера в театре». Потому что, когда у меня был любой свободный момент, я бежал в театр, и мне было все равно: вот меняют декорации – я должен смотреть; кто-то репетирует поет, кто-то репетирует танцует – я все должен был смотреть. Дмитрий Кириллов: Движуха все время какая-то. Николай Цискаридзе: Да, вот мне все было это интересно. Ну... Дмитрий Кириллов: Но ты же ничего не знал, что творится за кулисами, ты все время... Николай Цискаридзе: Нет, это я уже тебе рассказываю момент, когда я поступил в хореографическое училище, потому что когда я не поступил, я только приходил к театру, стоял и вот так смотрел, слушал, какие-то звуки доносятся, как люди входят и уходят... Мама допустила ошибку, она мне не позволила войти. Я в этом уверен, потому что если бы я зашел, может быть, у меня, вот знаешь, вот этот вот мир сказки рухнул бы, потому что мне казалось, что это волшебники. Как вот телевидение, помнишь, ты меня лишил на самом деле... Дмитрий Кириллов: ...иллюзий. Николай Цискаридзе: ...иллюзий, потому что ты мне показал, как можно вырезать любое слово, как можно склеить... А тут... Я же не видел, что артист балета, который забегает в кулисы, делает так: ах, ах, ах! – потому что у него перехватывает дыхание. Мне-то казалось: ой, прыгает, ой, побежал, ой, летит, летит! Дмитрий Кириллов: «Ой, смотрите, летит!» – так кричали в зрительном зале поклонники Цискаридзе на всех континентах. И этому взлету многие просто завидовали, не задумываясь о его цене. С 16 лет Николай – единственный кормилец в семье: у мамы случился инсульт, надеяться было не на кого, только на себя и, конечно, на Бога. Первый подарок с неба – стипендия «Новые имена»: на нее Коля покупал маме лекарства и сам ухаживал за ней. На карте жизни молодой звезды Большого театра долгие годы были только две точки, сцена и дом. И пресса продолжала трубить про уникальный прыжок Цискаридзе, про мощную актерскую игру и его энциклопедическую образованность – разве такое в балете бывает? Николай Цискаридзе: Когда мы поступали в Большой театр, я не знаю, сейчас есть это или нет, нам раздавали такую книжечку, правила театральные. Дмитрий Кириллов: Свод правил. Николай Цискаридзе: Свод правил там был, да. И там был интересный пункт, что артист обязуется знать содержание спектакля, в котором участвует, до конца. Дмитрий Кириллов: А как по-другому, да? Николай Цискаридзе: А как по-другому? А потом, когда я стал работать, Дима, я познакомился с артистами, которые реально не знали, что происходит в третьем акте «Баядерки». Мужчины заканчивают танцы во втором акте, они уходили... Дмитрий Кириллов: Все, свободен. Николай Цискаридзе: Они никогда не видели третий акт. Мне казалось, что это шутят люди, а это была правда. Просто, когда ты работаешь долго, ты с этим сталкиваешься. Но что самое интересное, что я столкнулся с огромным количеством людей, которые выбивались в руководство, ничего не читая и не зная. Дмитрий Кириллов: Николай Цискаридзе в Большом стал белой вороной. Может быть, потому и выжил, что не примкнул ни к одной стае, всегда был один, с 20 лет, когда ушла мама. И Марина Тимофеевна Семенова, великая балерина и педагог, просто взяла его в свои объятья и не оставляла Колю до конца своей жизни. Она подарила ему творческий полет, свободу и веру в себя. Вот что такое 20 лет быть первым, на виду? И каждый твой промах, какая-то небольшая помарка – это все, это расстрел, это люди... ? Николай Цискаридзе: Это нервная система, Дим. Знаешь, очень интересно, ведь сейчас... Вот ты сейчас поймешь такую вещь. Аудиозапись существует давно, а вот все, что касалось балета, этого не было. И многие, те, кто нас учил, мое поколение, они нам рассказывали байки о том, как они танцевали. А потом... Дмитрий Кириллов: Никто же не докажет. Николай Цискаридзе: ...нечаянно, благодаря вот этой цифровизации... Да, эти пленки были на самом деле, их записывали, но ты должен был дождаться, когда это покажут по телевизору, а могли это не показать. Вот показали в 1973 году и больше... Дмитрий Кириллов: Ну и жди 20 лет еще. Николай Цискаридзе: Да. И вдруг тут оцифровали все, и теперь ты можешь увидеть все. У меня, например, лично огромное количество мифов рухнуло раз и навсегда. Прошло 10 лет, вот я не танцую 10 лет, а никто рядом пока не смог встать из тех, кто эти 10 лет мои роли танцевал. Пожалуйста. Что Ферхад в «Легенде о любви», что Щелкунчик, что Принц Дезире в «Спящей красавице», что Солор – ни один просто технически, я говорю про технику, не дотянулся. И это, понимаешь, каждый раз вот так видео поставишь и скажешь: люди, вы знаете, я так спокойно сплю! Мы сейчас с тобой сидим в комнате, посвященной Елене Васильевне Образцовой. Дмитрий Кириллов: Ты же очень с ней был дружен. Николай Цискаридзе: Да. Лена была для меня очень близким человеком. В 1995 году менялось руководство и была забастовка 5 марта. И дело в том, что там была сложная очень вещь: все, кто стоял в первой линии вот этой забастовки, их всех уволили. Там были в основном народные артисты. Я единственный человек, кто не подписал бумагу против Григоровича, против всех этих уважаемых людей, которых уволили. Среди них был Альгис Жюрайтис, дирижер, народный артист СССР, супруг Леночки. И прошло какое-то время, был судебный процесс, все эти бумаги обсуждались, и обсуждалось все время то, что единственный человек, кто не подписал, был вот этот мальчик Цискаридзе. Кто он был, она не знала. И пришел 1997 год, было 70 лет Григоровичу, и он отказался приходить в Большой театр на юбилей, он поехал в Мариинский театр на юбилей свой. И мне позвонил Юрий Николаевич и сказал: «Колька, приезжай, я...» После вот того, что я не подписал, вообще они ко мне все относились... Потому что тогда это было ну правда геройство, Дим. Дмитрий Кириллов: Ну это поступок. Николай Цискаридзе: И я прихожу в Мариинский театр, мне дают место в царскую ложу. И я открываю дверь, и сидит Лена Образцова с Жюрайтисом. И естественно, Альгис Марцелович поднялся меня приветствовать, и он говорит: «Лена, вот это тот мальчик Цискаридзе, который не подписал!» И Лена вот так обняла меня, открыла объятия... В общем, все, «мой дом – твой дом», все. Как-то мы подружились. И дальше, так как я дружил с Ромой Виктюком и Рома с ней очень дружил, мы очень часто собирались втроем. Лена была вообще, у нее был хлебосольный дом... Вот, кстати, это ее рояль, из ее дома, и столько раз она мне играла на этом рояле... И потом прошли годы, мы разошлись, наши пути разошлись. И я уже был ректором, я уже служил в Петербурге, мне звонит Ира Чернова, это директор центра в Петербурге Елены Васильевны, и говорит: «Коль, юбилей Лены, я очень хочу, чтобы ты пошел и поздравил. Ты не понимаешь, как она будет счастлива, если ты придешь». Ты знаешь, Дима, как мне хотелось послать к чертовой бабушке! И она мне говорит: «Коль, вот послушай меня как мать, вот я старше тебя...» Дмитрий Кириллов: «Послушай». Николай Цискаридзе: «Вот сделай это». И значит, представляешь, сначала вышел губернатор ее поздравил, она спела, потом она спела... И вдруг она видит меня, как я иду по проходу с цветами, дарю ей цветы. Лена меня обнимает и говорит: «Я умоляю, зайди ко мне в антракте, мы должны поговорить». Я захожу к ней в антракте, и она мне говорит: «Прости меня, пожалуйста». Ты знаешь, я был потрясен до такого состояния... Я лишний раз про себя подумал, вот что такое действительно очень большой человек: он в состоянии извиниться. Будучи неправым, ты должен это признать, если ты христианин, конечно, а Лена была очень верующим человеком. Тут еще получилось, что ее последний приезд в Петербург мы с ней провели вместе. Через несколько дней был ее юбилей, Бал Образцовой, я приехал в Большой театр, она мне сказала: «Ты должен прийти». Я сидел с ней в ложе, и она сказала: «Пусть все видят, что ты рядом со мной, мы вместе». И значит, потом был большой банкет, и очень было много каких-то высокопоставленных лиц и т. д., а ей было уже неважно. И я ее вывел и из Большого театра тоже. Я ее посадил в машину, обнял, поцеловал, и вдруг она мне говорит... Вот я ее целовал, она сказала: «Колька, как я хочу жить!» Я говорю: «Лена, ну прекрати!», типа «Все хорошо, сейчас ты вот подлечишься и...» И действительно, ее не стало в течение 20 дней. Отпевали ее в храме Христа Спасителя, потрясающе. И мы приезжаем на Новодевичье кладбище, и вдруг ко мне подходят и говорят: «Коль, она тебя так любила – донеси ее крест до могилы». Дима, я тебе вот рассказываю, у меня мурашки по коже. Я не мог никогда себе представить, что я, вот тот ребенок, который сидел то в Малом зале консерватории, то в Большом, то в Зале Чайковского, мне выпадет честь нести Ленин крест. Дмитрий Кириллов: Образцова вычислила этого мальчика из сотен танцовщиков и стала родным человеком, как и Григорович, открывший дверь Большого театра и сказавший: «Тебе сюда!» Разве мог мечтать маленький Коля Цискаридзе, что те великие люди, о которых он только читал или слышал, станут его друзьями, поклонниками, примут в свой круг и скажут: «Цискаридзе, ты наш!»? Ему говорил слова восторга великий Дзеффирелли, его обнимала красавица Джина Лоллобриджида, ему привозил из Парижа ткани и аксессуары для театральных костюмов сам Живанши, друг Одри Хепберн, произнесший однажды фразу: «Как жаль, что вы с Одри разошлись во времени, она была бы точно твоей верной поклонницей!» На Цискаридзе специально ставил целые спектакли Ролан Пети. Ему дарила розы сестра королевы Елизаветы II принцесса Маргарет. А наши российские королева с принцессой Анна Австрийская, она же Алиса Фрейндлих, и Марина Неелова, маленькое чудо из старой-старой сказки, стали его близкими подругами. Ну а президент России Владимир Путин предложил навести порядок в Академии русского балета им. А. Я. Вагановой. В старейшей балетной школе мира Цискаридзе пришлось буквально выбивать пыль и открывать талантам все двери. А ты понимал в тот момент, когда ты брал это заведение, что это разрушенное практически... ? Ты вообще представлял, куда ты влезаешь? Николай Цискаридзе: Я представлял, что все очень плохо, потому что я видел уже документы, я видел уже какие-то сводки, потому что мне это показывали в министерстве. И со мной когда говорил Владимир Владимирович Путин, он мне сказал: «Коля, там очень плачевное состояние». Я был поражен его осведомленности, потому что в размерах гигантской России... Дмитрий Кириллов: В масштабах, да-да-да. Николай Цискаридзе: ...это очень маленькое государство. Дмитрий Кириллов: Камерная история. Николай Цискаридзе: Но когда я уже там оказался, Дима, размер провала не ожидал никто. Что мне приходилось приводить в порядок, это представить себе невозможно. Я клубок воровства в столовой распутывал 3 года. Дмитрий Кириллов: О, было чем заняться. Кошмар. Николай Цискаридзе: Ты не понимаешь, какая схема была придумана. Когда было десятилетие моего ректорства, очень интересно, меня поздравляли разные ученики разных выпусков. И мне очень понравилось, одна девочка написала: «Мы ненавидели столовую, а с вашим приходом там прекратило вонять и стали нас прилично кормить». Дмитрий Кириллов: Как только Цискаридзе назначили, полетели со всех сторон стрелы: что этот москвич забыл в нашем уютном городе? В порыве гнева злопыхателям было и невдомек, что Цискаридзе – это и Григорович, и Семенова, и Уланова, а они все откуда? Они все с улицы Росси. Да еще к тому же у Цискаридзе к педагогическому диплому прибавился красный диплом юриста (сбылась давняя мечта мамы). Поэтому, находясь на этой должности, Николай Максимович научился давать серьезный отпор вранью и некомпетентности, чтобы уберечь профессию и дать детям лучшее. Ну вот когда приводят родители детей, это же иногда такое родительское тщеславие, «вот я хочу», «вот, Николай Максимович, посмотрите»... Николай Цискаридзе: Я всегда говорю сразу, что думаю. Я не понимаю многих людей, кто обрекает своего ребенка на этот труд. Я объяснял: люди, если нет голоса, он не появится; если нет волокон мышц мягких, они никогда не станут мягкими. Нельзя никого растянуть, можно разорвать. Дмитрий Кириллов: Ну не сделаешь из мышки кошку. Николай Цискаридзе: Ну не бывает так. Но, к сожалению, они хотят. Дмитрий Кириллов: И письма же пишут, да, иногда? Николай Цискаридзе: Регулярно, сразу Путину. Дмитрий Кириллов: О, а сейчас же очень удобно, сразу. Николай Цискаридзе: Да, сразу Путину. Дмитрий Кириллов: И что пишут? «Уважаемый Владимир Владимирович...» Николай Цискаридзе: «Глубокоуважаемый Владимир Владимирович, не лишайте мою внучку/дочку мечты». Вот именно Владимир Владимирович... Дмитрий Кириллов: «А он, Цискаридзе, лишает!» Николай Цискаридзе: Да, именно Владимир Владимирович сейчас вот решит... Дмитрий Кириллов: В балете вот сейчас. Николай Цискаридзе: И дальше [описывают], как ребенка «притесняют». Естественно, приходит прокуратура сразу. Но у нас готовы с самого начала... Дима, я же закончил все-таки Юридическую академию, я... Дмитрий Кириллов: ...дипломированный специалист. Николай Цискаридзе: Да, дипломированный специалист, потому у меня для этого всего документы настолько в порядке, что я прекрасно понимаю, что вот эти родители будут искать эту запятую, чтобы тебе сделать гадость. Я думаю, что я еще не раз с этим столкнусь, а ты будешь еще не раз свидетелем. Дмитрий Кириллов: Сегодня Николай Цискаридзе выпускает уже своих вагановских фей драже, принцев и Щелкунчиков на лучшие сцены страны. А сам он счастлив, что не танцует: он натанцевался так, чтобы не было даже намека на фантомные боли по сцене. И тот же волшебный «Щелкунчик» – для Цискаридзе это всего лишь разобранная на мизансцены конструкция, скрепленная великой музыкой Чайковского. Николай Цискаридзе: Мы сидели у Лены Образцовой дома. Она мне ставит концерт Каллас, мы с ней слушаем, и начинается ария из оперы «Пират». И там у Беллини очень длинное вступление, и Каллас слушает эту музыку, в какой-то момент она отворачивается... И Лена мне говорит: «Знаешь, что она сейчас делает?» А она так вот держит руку. Я говорю: «Ну как, она настраивается». Дмитрий Кириллов: «Настраивается». Николай Цискаридзе: Она мне говорит: «Она продувает резонатор». Дмитрий Кириллов: Техника! Николай Цискаридзе: Да, потому что она рукой прикрыла... Потому что ария начинается с высоких нот и ей надо приготовиться... Дмитрий Кириллов: Сразу чтобы была... Николай Цискаридзе: Да, да, и это очень смешно. Вот понимаешь, для меня музыка Чайковского точно так же: у меня есть момент, когда я «продуваю резонатор». Значит, Принц появляется через 40 минут после начала спектакля... Дмитрий Кириллов: Все его ждут в этом красном трико. Николай Цискаридзе: Да. Но пока идет комната, там вот эта елка, я грелся. Потом я на определенную музыку всегда шел в туалет... Дмитрий Кириллов: А, т. е. у тебя есть уже сигнал, да? Николай Цискаридзе: Да, потому что на эту музыку я должен обязательно сходить в туалет, потому что сейчас я буду надевать уже костюм и меня зашьют, я уже в туалет не попаду определенное количество времени. Вот этот момент, что когда звучит определенная музыка... У меня срабатывает, я хочу сразу в туалет сходить. Потом я начинаю, вот определенная музыка начинается, я начинаю усиленно ах, ах! – раздувать легкие, потому что у Принца после выхода начинаются Снежинки, ему надо много прыгать, и надо подготовить дыхание. Потом... И вот так вот весь «Щелкунчик». Потому для меня в театре эта музыка, она отравлена моей профессией... Дмитрий Кириллов: Производственными... Николай Цискаридзе: Да. Знаешь, как вот красная лампочка горит и собачка бежит, – вот точно так же. Дмитрий Кириллов: Николай Максимович Цискаридзе – народный артист России, кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством». А вот Цискаридзе и есть наше Отечество, такое талантливое, противоречивое, разное. Цискаридзе предлагали переехать в любую точку мира, а он всякий раз говорил: «Нет, мне и дома неплохо». Здесь его поклонники, здесь его ученики, готовые ловить каждый жест и каждое слово своего учителя. Здесь его кошки, его друзья, понимающие, что это за редчайший талант, и потому готовые терпеть это непростое природное явление по имени Николай Цискаридзе. Николай Цискаридзе: Я знаком, конечно, с Эдвардом Радзинским очень давно. Я много раз с ним где-то встречался, общался, но я не могу тебе сказать, что вот я такой его друг, да. Я был потрясен, он сказал: «Эти все люди, кто мечтали удалить Николая Цискаридзе из Большого театра, не могут никак понять, что он в Большом театре, а их там нет!» Дмитрий Кириллов: Не было и не будет. Николай Цискаридзе: Да. Понимаешь, когда Галина Павловна Вишневская, царство небесное, гений, она вдруг... Ей нахамил какой-то руководитель Большого театра, и она свой юбилей праздновала в Концертном зале Чайковского, она мне позвонила, пригласила для участия, я сказал: «Конечно, Галина Павловна, я буду счастлив». Что-то мы с ней стали обсуждать, как в театре себя повели, она сказала: «Колечка, Большой театр – это мы. Там, где мы будем выступать, даже на улице, будет Большой театр. А там, где они, будет только дом торговли». Дмитрий Кириллов: Я тебе хочу пожелать, чтобы ты не останавливался. Бог тебе подарил жизнь и подарил свою дорогу, и она красивая, она сложная... Николай Цискаридзе: Но никто не знает вообще, что будет завтра, потому я настолько боюсь каких-то планов... Потому что, если ты хочешь насмешить Всевышнего, расскажи о своих планах. Если бы когда-то кто-то мне сказал, что я буду ректором Академии Вагановой и ведущим вечернего шоу на одном из самых главных каналов в мире, я бы очень громко смеялся и говорил: «Вы чего? Кто хочешь, только не я». А это все произошло. Потому мы не знаем, как, что нам приготовил Господь. Дмитрий Кириллов: Пусть у тебя в жизни еще будут такие моменты, когда ты скажешь: «Ну вот этого я точно не ожидал!» Николай Цискаридзе: Дай бог! Дмитрий Кириллов: Дай бог!