Дмитрий Кириллов: Сергей Потапов – вечный странник, удивительный путник, отправившийся однажды в большое космическое путешествие длиной в целую жизнь, чтобы найти источник, к которому стремится каждая живая душа. Потапов живет и творит вне времени. В его работах переплетается прошлое, настоящее и будущее, вечное и тленное, порочное и святое. Он как истинный художник ощущает каждой клеточкой красоту и трагичность бытия, открывая миру знаками и символами словно волшебными ключами порталы в таинственную вечность. Сергей Владимирович, я рад встрече с вами! Вы – герой «Моей истории», мой герой сегодня! Спасибо вам огромное! Вообще, удивительная история. Какие-то работы, я смотрю, допустим, 1979 год, условно говоря: я думал, что это написано сегодня, а это написано человеком, который жил в советское время, тогда, когда Леонид Ильич Брежнев и был развитой социализм. Фантастическая история. Сергей Потапов: Нужно сказать, что брежневская эпоха была не хочу сказать либеральна, но все имели какой-то минимальный достаток. Поэты, писатели т. н. андеграунда работали истопниками и т. д., художники тоже работали оформителями. Вот оформитель был почти на каждом предприятии. Дмитрий Кириллов: Что-то да оформлял. Сергей Потапов: Лозунги писать какие-то и т. д. Но дворниками тоже работали художники. Они не умирали с голоду, вот как часто драматизируют историю. А часть т. н. нонконформистов прекрасно работала в издательствах, скажем, в детских издательствах, делали прекрасные работы для детей, скажем, иллюстративные, а где-то в свободное от работы время писали в стол некие, так сказать, опусы, которые потом стали авангардом. Дмитрий Кириллов: Сергея Потапова называют «русским Босхом». Сравнение, конечно, лобовое и не такое точное, но многое объединяет этих двух художников: многослойность, плотность образов, язык символов, религиозная и мистическая направленность в творчестве. Судьба Сергея Потапова – это растворение философии русских космистов (Вернадского, Чижевского, Циолковского), это путь нонконформиста, не пожелавшего маршировать в тоталитарном строю и открывшего миру невероятное художественное направление: постсимволизм. Сергей Потапов: Вот в двух словах моя история. У меня был учитель Генрих Маврикиевич Людвиг, он был авангардный архитектор 1920-х гг., участник многих международных конкурсов и победитель многих конкурсов. Кончил он ректором МАрхИ перед арестом и отсидкой 17 лет в лагерях... Он был учителем очень многих архитекторов 1950-х гг., которые вот у нас были педагогами в Строгановке, когда я учился. Это фактически Серебряный век, перешедший в новую фазу; это все люди, рожденные еще до начала XX века. Людвиг был и доктором технических наук, он был крупным изобретателем, он 20 языков знал практически, в т. ч. древние языки. До 1930-х гг. вместе с Чижевским, который был близок к Циолковскому, они занимались проблемой НЛО, внеземных цивилизаций и в те годы собирали архивные данные по летописям древнерусским. Я столкнулся с человеком невероятно глубокого опыта как интеллектуального, так и жизненного. Дмитрий Кириллов: Студент МАрхИ Сережа Потапов не пропускал ни одной лекции Генриха Людвига: ему было интересно все, о чем говорил учитель. Пройдут годы, и многие темы глубоких бесед с этим удивительным изобретателем, инженером, исследователем и ярким мыслителем XX века будут отражены в полотнах Сергея Потапова. Сергей Потапов: На меня, конечно, особо произвела впечатление буддистская философия. Центром этой мандалы космологической были три зверя, которые кусают за хвост друг друга, – злоба, похоть и невежество: злоба – это змея зеленая; похоть – это птица, которая не может насытиться, и тупость – это поросенок. Вот они друг друга за хвост... Вот это круг, бесконечный круг иллюзий человеческого бытия, сознания, где оно связано с другим. Вот эта вот сфера заблуждений переходит в сферу перерождений, как люди дальше уже как бы эту карму нарабатывают и дальше получают по заслугам. Вот эта тема для меня дала толчок к исследованию психологии, конечно, творчества и попытке передать художникам, собственно говоря, смысл бытия. То есть это философия, философия внутри искусства. Дмитрий Кириллов: Ну кому из советских художников можно было говорить о тайне мироздания? Философствовать о смысле бытия в эпоху развитого социализма было не принято. И тем не менее брежневский период оказался максимально продуктивным для многих режиссеров, художников, композиторов. 1970–1980-е гг. насыщены шедеврами в области театрального и художественного искусства, литературы, кинематографии. На сцене играют великие актеры, на экраны выходят бессмертные картины, а в домах самых разных советских граждан, от рабочих до партэлиты, на магнитофонных катушках звучит гениальный Высоцкий. Малая Грузинская улица – тихий уголок в центре Москвы, затерявшийся где-то между Красной Пресней и Тверской. Здесь в доме № 28 жил Владимир Семенович Высоцкий, а в подвале этого же дома советские власти разрешили выставляться неформальным художникам. Место дали вдали от метро, авось никто и не поедет смотреть непонятные картины. Но власти просчитались: Малая Грузинская стала культовым местом для художественной интеллигенции 1970-х гг. Сергей Потапов: Это было решение Юрия Андропова непосредственно. После того как «бульдозерная выставка» была скандальным образом закрыта и картины раздавлены бульдозером, так она прозвучала на Западе, был скандал, дальше возник вопрос: а что с этими художниками делать? Да, еврейские художники получили разрешение на эмиграцию и уехали, а остальные... Их надо было куда-то пристраивать, потому что с точки зрения КГБ это были провокаторы. И что они могут еще там придумать? Дмитрий Кириллов: Ну да: они есть, их надо, во-первых, под контроль взять... Сергей Потапов: Да. И вот при горкоме графиков была организована секция живописи, и вот ее фактически возглавил Оскар Рабин, который возглавлял как раз эту «бульдозерную выставку». Прием в члены вот этой секции новой происходил в октябре-ноябре 1976 года, вот меня принимал как раз Рабин туда. Я принес эти клеенки свои, разложил... Принятие было чисто формальным, конечно, потому что все, кто как бы мыслил иначе, вот иномышление, оно принималось. А выставка была в январе-феврале 1977 года, где участвовало 156 художников. Дмитрий Кириллов: Что творилось в те годы на Малой Грузинской, трудно сейчас представить. Тысячи людей стояли в очереди, чтобы попасть на выставку полузапрещенных художников, ведь ясно, что запретный плод всегда сладок. Тогда же не на что было бросить глаз простому ценителю искусства (кругом соцреализм), а тут на Малой Грузинской стали выставлять настоящих хулиганов с партийной точки зрения, и народ повалил занимать очередь. Удивительная история, такое символическое очень место напротив полуразрушенного костела... Сергей Потапов: Костела, да. Дмитрий Кириллов: …который тогда не функционировал... Сергей Потапов: Там склад был, да. Дмитрий Кириллов: Чем была Малая Грузинская в тот момент для творческих людей? Это же какой-то был участок... ? Сергей Потапов: Это был кооперативный дом для творческих работников, кстати, вот которые работали, будем говорить, не прямо на сцене, а которые по договорам работали, как бы фриланс такой вот. Это был кооперативный дом, там масса художников жила и т. д. Ну вот там был подвал, который при проекте дома был предназначен для каких-то вот... Дмитрий Кириллов: ...бытовых [надобностей]? Сергей Потапов: Бытовых, да. И вот его решили использовать. Дмитрий Кириллов: Вы работали, выставлялись там, в доме Высоцкого, грубо говоря, – а вы с Высоцким виделись когда-нибудь? Заходил ли он когда-нибудь к вам по-соседски? Сергей Потапов: Высоцкий заходил туда. Но сказать, что это было его как бы стихией, не могу, потому что поэты общаются внутри своего круга, художники – своего. Дмитрий Кириллов: Не пересекаются. Сергей Потапов: В отличие от Серебряного века, где все друг друга знали и круг был не очень большой, сейчас этого нет. Сейчас все разотождествление вот это вот – оно на всех уровнях. Дмитрий Кириллов: Оттепель 1960-х закончилась, физики и лирики все реже стали встречаться; к концу 1970-х гг. люди стали все больше разобщаться. «Человек человеку волк» – в художественной среде явление, к сожалению, частое. В Союз художников Сергея Потапова принимать отказывались, а если ты не член союза, пробить персональную выставку на Малой Грузинской было невозможно. Но нашлось место подальше от центра, где первая выставка художника Потапова все-таки открылась. Правда, просуществовала она всего три дня. Сергей Потапов: В 1980 году в Доме культуры Курчатова. Это была такая элитарная, так сказать, локация, в которой физики, математики, которые работали в этом институте, интересовались искусством. Там пришли трое людей в штатском, нашли там какой-то вот политический подтекст, сказали: «Давайте снимайте выставку». Правда, дали автобус, слава богу... Дмитрий Кириллов: Чтобы вывезти. Сергей Потапов: Да, вывезти. Но народ стоял, несколько тысяч людей стояло в очереди. Вот мне, грубо говоря, не повезло. Потому что интересная вещь: абстракция уже проходила, к ней привыкли, а вот какой-то подтекст, не дай бог, все равно усматривался. И вот интересная такая деталь. Чтобы сделать эту выставку, я должен был брать разрешение у Щеглова, который был представитель КГБ. Дмитрий Кириллов: Курировал, да, как раз? Сергей Потапов: Да. Вот он мне дал разрешение, но говорит: «Но смотрите там, не чудите ничего». И под конец было, конечно, высказано большое неудовольствие... Кончилось тем, что меня выгнали все-таки из этого горкома в 1981 году, попросили... Сказали: «Вы можете выставляться, но как бы в членстве вам отказано». В какой-то момент нас пригласили в Союз художников, вот ни с того ни с сего, и Борис Тальберг, который возглавлял Московский союз художников... он сам был монументалист, кстати, замечательный человек был, такой либерал, который вот с необычайной такой теплотой к нам обратился... сказал: «Ну что, подавайте документы, будем вас принимать, будет все замечательно, будем сотрудничать». Все подали документы, и из ста человек приняли только двоих. Вот есть художники, у них есть внутренняя конкуренция, она очень жесткая. И люди, которые работали в системе заказов, зачем им нужны были какие-то люди, которые со стороны пришли, и еще плюс работавшие непонятно в какой манере и т. д.? И вот они их завалили, потому что голосование было демократическим, шары кидали... Никто не знал, кто кидает шары, но проголосовали все против этих людей. Дмитрий Кириллов: То есть как бы идея была, понятно, что... ? Сергей Потапов: Сверху она была благородная. Дмитрий Кириллов: Благородная, да-да. Сергей Потапов: Со стороны КГБ она была благородная. Дмитрий Кириллов: Там внутри... Сергей Потапов: Они хотели как-то вот устроить людей, чтобы они не были непонятными какими-то людьми, пристроить их хотели. А вот изнутри была реакция, понимаете. Дмитрий Кириллов: Вы там были не нужны им, конечно, абсолютно. Сергей Потапов: Да-да. Дмитрий Кириллов: Сергей Потапов был вышвырнут системой: политический подтекст, мистицизм – ну куда это годится для советского художника? Потапов смотрел не в ту сторону, куда полагалось всем смотреть, а потому его даже из секции художников-графиков выгоняют. И тогда Сергей Владимирович уходит в творческий затвор. Он продолжает работать в стол, пока с приходом перестройки его работами не заинтересовались на Западе. Известный коллекционер русского авангарда Михаил Макаренко привозит работы Потапова в 1988 году в Вашингтон, и там, в Америке, художником заинтересовался известный коллекционер Нортон Додж. Он в противовес клепавшим злобные рецензии советским искусствоведам приходит в полный восторг от увиденного, покупает коллекцию картин Потапова, открывая Западу советского нонконформиста. Валерий Новиков, коллекционер, директор картинной галереи: Год тому назад мы готовили выставку, пришли к нему посмотреть результаты его титанической работы. Я вышел оттуда совершенно в шоковом состоянии. Это совершенно невероятный мир! Это пути, по которым человеческая душа должна идти вверх к совершенству, приближаться к божественной Вселенной. И выходишь даже после первого знакомства и погружения в этот удивительный мир немножечко другим. Сергей Потапов: Мой путь был какой? После расставания с Людвигом (я окончил [институт] в 1970 году) я увлекался буддизмом: определенный путь медитации с помощью учителя, определенный путь подготовки сознания... У меня было увлечение, конечно, Рерихом, я встречался со Святославом Рерихом в январе 1975 года. Он говорит: «Даров много у каждого, но очень важно определиться в том даре, который является вашим главным даром. Вот когда вы все-таки с помощью медитации, с помощью духовной практики, аскезы придете вот к этому концу коридора, там для вас откроется портал и вам будет указано, как будет что дальше. Очень важно внутри этого коридора не обращать внимания на порталы, которые будут справа и слева, а идти по прямому пути, потому что там будет искушение». Вот этот путь очень сложный. Я пришел в этом же году, в 1975-м, в православие. Он говорил, по сути, если переводить на язык православной богословской культуры, это те отвлечения духовные, которые являются прелестью, духовной прелестью. Дмитрий Кириллов: Ага. Сергей Потапов: Потому что тексты, которые уводят в сторону, красоты, которые на самом деле являются красивостью, а не подлинной эстетикой... Вот в русском языке удивительно, что вот «прелестный» и «прелесть»: вроде бы смыслы близкие, да, там позитивное, «прелестный», «прелестный пейзаж» и т. д., а «прелесть» – это увод в сторону. Оксана Лычагина, архитектор, художник: Познакомились с Сергеем мы у меня в галерее. Он пришел ко мне в гости, и у меня на стенах висели мои работы. И вдруг он воскликнул: «Боже мой, мы же говорим об одном и том же! Мы же видим и пишем одно и то же!» И я тогда еще его картин не видела. И когда я приехала к нему в гости, на самом деле я даже, можно сказать, заболела в этот день от обрушившихся на меня чувств, эмоций, впечатлений. Я предложила сделать общую выставку, и мы ее сделали. Я тоже тосковала о том, чтобы найти похожих людей с похожими взглядами, но старшего поколения. Это связь двух поколений, что... Вообще, в искусстве всегда есть преемственность, передача традиций, передача мыслей, и я, допустим, себя ощущаю, знаете, как будто бы мне вот передали флаг и я несу его дальше, а я знаю, что дальше появится еще кто-то и я ему передам флаг и он понесет дальше. То есть вот эти вот размышления вообще о мироздании, вообще русский космизм – он вечен. Дмитрий Кириллов: Духовный мир художника, как правило, закрыт от посторонних глаз. Вглядываясь в картины Сергея Потапова, ощущаешь, как свет и грусть сплетаются воедино, но боли и грусти намного больше, чем радости; тебе не по себе, словно ты подвешен над бездной. А как же найти твердую поверхность, на что опереться в жизни? В этом художнику помогает вера. О ней в семье Сергея Владимировича говорить было не принято: тайные знаки, полушепот – вот таким был язык общения у родителей. Рассуждать о том, что творилось за окном, было не принято, ведь судьба семьи Сергея Потапова весьма драматична. Дед по линии матери Франц Брауэр, польского происхождения, художник, стеклодув-виртуоз, был расстрелян в 1937-м. Мать Генриетта Францевна Брауэр была в списке на арест и чудом осталась в живых. Родной брат матери, дядя Сергея Бронислав, был арестован и отсидел в лагере 15 лет. По линии отца дед Емельян – офицер царской армии, он погиб до начала революции 1917 года. Отец Сергея, Владимир Емельянович Потапов, мечтал быть художником. Он учился в Ленинграде в Академии художеств до призыва на военную службу в 1934 году. Но судьба распорядилась так, что отец стал инженером и, получив архитектурное образование, служил в армии в инженерных войсках. Жизнь Владимира Потапова и Генриетты Брауэр – это бесконечные переезды из одного военного гарнизона в другой. До войны супруги оказались в Риге, где в 1947 году у них родился сын Сергей. Сергей Потапов: Когда Рига в 1940 году стала советской республикой, мой отец как инженер-строитель военный и архитектор был направлен туда на строительство военных фортификационных сооружений, потому что ясно было, что грядет война. Флот наш в Таллине стоял, он тоже строил там эти сооружения портовые и т. д. Отход нашего флота в 1941 году (с началом войны Балтийский флот должен был перебазироваться в Ленинград), как вы знаете, эта история драматическая, потому что это август 1941 года, бомбежки прямые финнов, финские летчики, немецкие: рядом же аэродромы были в Финляндии... Погибло несколько эсминцев, очень много сопровождающего флота... Плен, бегство из плена и так далее... Потом ленинградская блокада... Вот эти опять сооружения фортификационные и так далее... Тяжелые ранения; среди умерших людей санитар обнаружил, что человек еще дышит... Дмитрий Кириллов: Это отец, да?.. Сергей Потапов: Да... В общем, отправили на большую землю, там оклемался и т. д. Потом опять Рига, опять возвращение... Я родился в 1947 году, дом напротив Академии художеств в Риге, этот дом пятиэтажный... Собственно говоря, потом опять... Что такое военный инженер-строитель? Это непрерывные отсылки: Сочи, потом Горький, строил там; потом Казахстан, Семипалатинск. Когда испытывали бомбу, получил облучение, строил там вот эти подземные бункеры... Я помню, я был в классе 6-м, он в Бурденко, там у него вот эти вот лейкоциты на грани были... Но выжил, в общем. Умер он уже вот в возрасте 86 лет. А по линии матери они были поляки, из Польши. Мой дед был художником по стеклу уникального плана, так сказать, потому что там есть такой уровень, когда один объем, второй объем, третий объем. Вот суметь выдуть три объема в одном – это считается высший класс. Дмитрий Кириллов: Высший пилотаж. Сергей Потапов: Учился он в Чехии. Он вообще родился в Австро-Венгрии... Соответственно, в сталинское время первым делом пошел в лагерь и погиб в лагере. Дмитрий Кириллов: А мама с отцом где познакомились, не рассказывали? Сергей Потапов: Вот как раз они познакомились в Борисове, потому что мой отец, молодой лейтенант в то время, строил фортификационное сооружение на Березине. Так вот он познакомился на танцплощадке с моей матерью, которая как раз уехала из Киева, где на нее был донос написан. Дмитрий Кириллов: Мама узнала, что за ней скоро придут, от руководителя комсомольской ячейки Киевского педагогического института, случайно увидевшего студентку Генриетту Брауэр в списках на арест. Он велел ей срочно бежать, и так еще до начала Великой Отечественной войны она вернулась в Белоруссию к своей матери, бабушке Сергея Потапова. Сергей Потапов: Ведь Белоруссия была под немцами, и моя бабушка там, собственно, была на какой-то даче, они скрывались... Мой двоюродный брат родился в 1941 году, т. е. вот моя тетя с новорожденным была тоже на этой даче. И вот из Минска они эвакуировались в этот домик, и мой двоюродный брат заболел какой-то инфекцией и нужен был хлористый кальций. И вот как раз соседка, врач, по просьбе моей бабушки, значит, принесла этот хлористый кальций из немецкой комендатуры (т. е. там был медпункт) – так ее расстреляли за взятие вот этого хлористого кальция. Он помог, но... Дмитрий Кириллов: ...ценой жизни... Сергей Потапов: Так что вот все было очень жестко. Моя бабушка спасла еврейскую семью, и ее христианская совесть [], она не считала это подвигом никаким вообще, и спасибо ей никто не сказал за это... Более того, вообще я узнал это в 1982 году, когда ей столетие было отпраздновано, вот этот факт спасения этой семьи всплыл исторически, были свидетели, но никто не считал это подвигом. Дмитрий Кириллов: Смотрите, послевоенное уже время вроде как, уже и Сталин скончался, вам надо, не знаю, в пионерию вступать или вообще... Вот как жить в этой системе? Мама же как-то рассказывала? Сергей Потапов: Вы знаете, во-первых, боялись вообще любой информации о предках, это тоже вот было. Полушепотом разговор был. Приезжал там мой дядя, который, кстати, отсидел тоже 15 лет, Бронислав Брауэр, а он был ведущий радиоинженер, в Москве работал. Он в лагере отсидел полностью, и он рассказывал, как бросали с баржи в ледяную воду: кто выплывал, тот выплывал. И вот, я помню, он приезжал, в Лосинке жил, это тогда еще Подмосковье было, и он все время обтирался снегом, и соседи все смеялись, что вот какой-то сумасшедший он, а это была такая вот практика: выжить можно было только невероятными усилиями, конечно. Потом он возглавлял как радиоинженер Камскую систему телефонии... Вот они на польском говорили с моей матерью шепотом, чтобы мы не слышали, моя сестра, чтобы не говорили лишнего, кому-то не рассказывали, что вот еще такое что-то есть. Дмитрий Кириллов: А вот если вспомнить детство, ваше становление, когда вы взяли впервые кисть в руки? Сергей Потапов: Мой отец, все-таки военная служба для него была тягостной. Он, конечно, человек был творческий... У него был мольберт, он у меня и сейчас есть в мастерской, он работал с маслом... Я, конечно, пробовал маслом, да. Он меня не учил, он считал, что путь художника – очень тяжелый путь... Знаете, я помню, я учился в детской художественной школе на Кропоткинской, и как-то в монастыре в Новодевичьем я задержался, рисовал какой-то архитектурный фрагмент, и за мной стоял какой-то человек. Вот он говорит: «Вот вы уже вроде достигли мастерства, но я вам очень не советую быть художником, это очень тяжелый путь». Я помню эти слова, и я потом эти слова много раз вспоминал. Валерий Байдин, искусствовед, культуролог: Это художник-интеллектуал. Он читает, он читает всю жизнь философские, религиозные, художественные тексты. Это художник, который учит думать; внутри он наполнен, это человек религиозного поиска. И мы помним все знаменитую фразу Мити Карамазова: «Здесь дьявол с Богом борется, и поле борьбы – сердце человека». Для настоящего художника сердцем может являться его произведение. Дмитрий Кириллов: Когда вы переехали в Москву? Вы в Риге сколько лет прожили? Сергей Потапов: Нет, я уехал в года 2, наверное. Дальше были Сочи, потом Горький... Дмитрий Кириллов: А, т. е. где был отец, туда вы переезжали, да? Сергей Потапов: Да-да-да. Горький, потом Москва, он тоже строил... Вот это военная организация в Лосинке, правая сторона, если ехать от Северянина моста, там есть военная часть, там проходная была. И вот ко мне приходили любители моей живописи через проходную... Правда, там уже не было такой строгой пропускной формы, которая была в 1960-е гг., там проверяли, откуда, чего... Он и сейчас есть... Дмитрий Кириллов: То есть вы в детстве испытали некую [закрытость], что вы жили через проходную? Сергей Потапов: Да-да-да, и все мое детство прошло с проволокой рядом. Вот мой дом рядом с проволокой был. И дальше тоже лес, Лосиный Остров, вот он... Дмитрий Кириллов: ...огорожен. Сергей Потапов: Огромная территория, военная база, собаки были там, которые бегали... Дмитрий Кириллов: Я почему спрашиваю? Потому что вот ощущение, как вырваться, открыть это окно, где другой мир, – это же все из детства тоже, какие-то вещи интересные. Через проходную проходить в свое жилье где-то – это же... Сергей Потапов: Да-да. Понимаете, обучение в художественных каких-то заведениях, все-таки я 1 год проучился в 1905 года, потом тяжело заболел желтухой и вынужден был академический отпуск взять, потом уже решил готовиться в институт и поступил уже в институт... Учителя были, конечно, художники советской школы: кто-то был машковец, Машков – знаменитый художник, который вхутемасовец и т. д., которые любили работать плотной краской, почувствовать мазок, что называется... И вообще, эта линия вот этого такого авангарда Московской художественной школы, Кончаловский, Машков, где такая хорошая, пастозная живопись была, – мне она была чужда. Я шел от средневековой культуры, где подготовка шла темперой, потом лессировки маслом... У отца же была огромная библиотека по технологии живописи, и я влюбился в Средневековье. Дмитрий Кириллов: То есть сам стал читать, изучать? Сергей Потапов: Да-да. Потом, кстати, у меня был соученик по Строгановке, который стал потом монахом-иконописцем, он у меня отнял эту книжку по технологии... Ведь это все было небольшим тиражом... Дмитрий Кириллов: Бесценнейший [материал]. Сергей Потапов: Вообще, установить технологию иконы, например, средневековой, вот как желток готовился, все эти эмульсии и т. д., – это все... Вот были книги для узкого круга реставраторов, у отца все это было. Но я к тому, что я... Понимаете, часто спрашивают: «А что вас двигало, скажем, тщеславие, слава? Что вообще молодым художником двигает?» Меня двигала идея все-таки познания истины через искусство. Дмитрий Кириллов: В 1967 году на глаза 20-летнему Сергею Потапову попался чешский журнал, где молодой, еще ищущий свою дорогу в искусстве художник прочитал опубликованный в журнале манифест художника-авангардиста Павла Филонова. Идеи Филонова целиком захватили Потапова: выражать в картинах многомерность мироздания, осмысление взаимосвязи макро- и микрокосмоса через новые пластические решения. Сергей Потапов: И вот в этом журнале была вставка на русском языке, перевод небольшой; сам Филонов, там только его графика была черно-белая. Кстати, я с ним познакомился, с живописью, только где-то в 1980-е гг., потому что он тоже под запретом был, Филонов: он был левый художник, который был вне мейнстрима. И вот в этом журнале я поразился его идеям. А он, понимаете, был связан с Циолковским, он был связан с Федоровым Николаем, который был русским космистом. И вот идея освоения космоса, о том, что там есть другие цивилизации, другого измерения, более высокого, и так далее... Ведь идея Федорова в чем заключалась? В том, что прогресс приведет к тому, что мы можем вот этот генотип воскрешать, т. е. то, что сейчас технологии уже дошли, что мамонта можно с помощью гена возродить. Это все было у Циолковского и у Федорова, что технология придет к такому уровню, что отцов можно будет воскрешать. И почему 1920-е гг. и авангард был таким духоподъемным для людей, почему верили в социализм? Потому что социализм был путь к прогрессу, к новым технологиям. Для меня вслед за Филоновым было интересно схватить вот это непередаваемое, вот это вот ускользающее. Дмитрий Кириллов: Ваша юность пришлась на хрущевский период. Сергей Потапов: Да. Дмитрий Кириллов: Как раз в тот период, когда достаточно сильные были гонения, храмы разрушали... Сергей Потапов: Да. Дмитрий Кириллов: Отец не был коммунистом, понятное дело. Вы тайно крестились? Кто был... ? Сергей Потапов: Нет, я был крещен в детстве, меня бабушка-полька крестила в Риге. Она приехала специально в 1948 году, через год после моего рождения, она была глубоко верующим человеком. А отец, конечно, традиции Пасхи сохранял. Вот, например, мой дядя, его старший брат, они родом из Саратова, и он кончил семинарию, он должен был быть рукоположен в 1918 году. Но поскольку город Саратов был не очень большой, а ЧК там было очень жесткое, расстреливали... Там такой вот склон идет в Саратове – вот весь этот склон был усеян расстрелянными буржуями, так сказать, и люди забирали ночью своих умерших, чтобы похоронить. Вот ему сказали так: «Если ты рукоположишься – к стенке», – потому что знали, что он происхождения, отец военный был и т. д. И он стал инженером-транспортником, всю жизнь он проработал в транспорте инженером... В общем, это целая такая история... Конечно, он ходил в детстве в церковь, все это, Пасху мы справляли в детстве... Мать была нейтральна: ну справляют и справляют. Дмитрий Кириллов: Не против. Сергей Потапов: Да-да. Дмитрий Кириллов: Духовное искание, тема вечности, место человеческой души в огромной Вселенной – о таком с кем можно было говорить? Только с самыми близкими людьми, единомышленниками. Таких было немного, кто помогал и сочувствовал художнику. Сергею Потапову, отвергнутому системой, приходилось устраиваться на разные работы, чтобы просто прокормить семью, ведь денег катастрофически не хватало. А потому Потапову часто приходилось писать свои астральные пейзажи на клеенках – техника, проверенная еще со времен Пиросмани. Сергей Потапов: Физические трудности, материальные всегда были. Купить холст грунтованный в 1970-е гг. было невозможно, не будучи членом Союза художников. Зато было еще льняное производство худо-бедно, которое уже почти вымирало. Клеенки с обратной стороны – это хлопок, хлопчатобумажная ткань, и лен наш был, можно было купить лен и загрунтовать его. Можно было, я не знаю, сделать подрамник самому... То есть всегда люди выходили [из положения]. Дмитрий Кириллов: Голь на выдумку хитра. Сергей Потапов: Да-да. Но я вот на клеенках писал почему? Потому что я владел линией достаточно, так сказать, на хорошем уровне. Клеенка клалась на полу, она была довольно большого формата, и я с помощью шариковой ручки сразу же, почти без предварительного эскизирования, создавал картину за несколько часов. Дальше я ее проклеивал, и дальше я работал с темперой, с гуашью и т. д., потом маслом уже работал; прикалывал ее булавками к бумажным обоям, они легкие, можно было... Потом я, конечно, что-то натягивал... У меня до сего времени есть клеенки, которые так и не натянуты... Дмитрий Кириллов: Руки не дошли, да? Сергей Потапов: А сотни клеенок просто пропали. Я возил их в Америку, еще в другие страны с целью потом натянуть, но сложилось так, что что-то натягивал... Вот у меня у родственников в Америке, например, в Вашингтоне порядка 45 работ натянутых уже есть, но они практически не выставлялись, там одна, может быть, две выставки были и все. Дмитрий Кириллов: И вот 1990-е гг., когда вот этот водораздел произошел, когда вы стали выезжать на Запад и вас стали узнавать, у вас было желание там вообще остаться навсегда, как вот у... ? Сергей Потапов: Никогда не было. Во-первых, у меня родители еще были живы, дом, условно говоря, Родина. Во-вторых, понимаете, одно дело люди, которые уезжали в 1970-е гг., вот еврейская эмиграция, которые ехали к своим, условно говоря, община их принимала и поддерживала. Потому что вот, я помню, одна моя знакомая, которая была диссиденткой, она, например, про Кабакова говорила: «Ну это наш американский художник, – в том смысле, что его американские банки поддержали, он уже американский художник, – а вы кто?» – в смысле, такой примерно подтекст был. Они нас уважали, но как бы другое время, 1970-е и 1990-е – это огромная разница была. Дмитрий Кириллов: В 1970-е гг. выехать из Советского Союза гонимому художнику на Запад было непросто, но картины некоторых счастливчиков чудесным образом попадали и в Европу, и в Америку через сотрудников иностранных посольств, лиц с дипломатическими паспортами, которые имели право вывозить работы, не представляющие с официальной точки зрения ценность. А когда открылся железный занавес и гонимые художники сами повезли свои работы на Запад, для большинства из них иллюзии о красивой жизни рухнули. Сергей Потапов: Например, Павел Никифоров, блестящий мастер, великолепный рисовальщик, вот у него трагическая судьба: он получил инфаркт, привезя свои картины в Париж... Вы знаете, художники – наивный народ: они ведь думают, что, приехав на Запад, они там его завоюют... Немножко в сторону, но в двух словах. Например, знаменитый Ситников Василий, один из самых дорогих художников ныне на художественном рынке – ведь он был вполне успешный, его покупали иностранцы, он был нарасхват, особенно его картины, [где] Москва с падающим снегом, Кремль, милиционеры какого-нибудь пьяницу за бочок берут. Вот западным людям это очень нравилось, вот такая вот немножко пряничная Москва. У него был спонсор такой, вернее, коллекционер, еврей, который жил в Австрии и который хороший бизнес имел мебельный; он его вызвал туда, и он там пользовался большим спросом, за хорошие деньги продавался. А потом ему захотелось славы Уорхола, вот Уорхол-то был самый главный в то время авангард, понимаете, шелкография вот эта... И он уехал в Америку, и там он просто пропал. Он жил в многоэтажке брошенной, которую какой-то шустрый наш эмигрант сдавал таким же вот несчастным, которые решили, так сказать, светлую жизнь поиметь в этой Америке. Он, конечно, ходил по помойкам, он был человеком творческим... Там, конечно, помойки американские – это что-то невероятное... Он собирал какие-то вещи, все складывал... Дмитрий Кириллов: Но все равно это помойка. Сергей Потапов: И умер он среди этой помойки, никому не нужный совершенно. Потому что, понимаете, мода... Одно дело он в России, его покупали журналисты и разведчики, которые работали при посольствах, вот эти всякие атташе, они были высокопродвинутые, высокоинтеллектуальные люди, которые понимали что-то в искусстве, это не были случайные люди, это не какие-то туристы были. Вот, например, Зверев – его открыл Костаки. Конечно, художник очень талантливый, безусловно, ярко талантливый, но все-таки его никто не заметил, кроме Костаки. И благодаря его невероятной трудоспособности и любви к выпивке... а ему стакан наливали, полстакана, и он мог картинку нарисовать за 15 минут, ваш портрет сделать... Это такая манера, она шла от Фонвизина, такого знаменитого акварелиста, это такая мокрая техника акварели... Он был виртуозом, конечно, в этой сфере. Ну вот благодаря Костаки его слава пошла в интеллектуальных кругах сперва, потом в еврейских кругах, которые собирались уехать... А поскольку они оставляли квартиры, что надо было брать? – что могло превратиться в валюту, условно говоря. И вот считалось, что раз его открыл Костаки, то это станет валютой, и эта массовость сделала ему славу. Но в принципе таких, как Зверев, было немало. Может быть, это жесткое заявление и кто-то скажет: «Да вы что?! Вы придумываете! Где они?» Я их видел, это были очень талантливые люди. Дмитрий Кириллов: Просто сколько их пропало, да? Сергей Потапов: Которые пропали, потому что они были одиночками, они были гордыми людьми, а гордость мешает контактам... У них не было такого Георгия Костаки, на пути не встретилось. Дмитрий Кириллов: А в жизни Сергея Потапова такая судьбоносная встреча состоялась. Казалось, уже не было никакой надежды на счастье: похоронив жену Елену и прожив почти 20 лет в полном одиночестве, Сергей Владимирович встречает свою любовь. Да, любовь поздняя, но это же настоящее чудо, случившееся в жизни двух половинок, ставших единым целым. Ольга Медведко, культуролог, председатель Гумилевского общества: Конечно, наша встреча... Понимаете, двум людям за 70. И в общем-то, это чудо, потому что еще раз это доказывает, что чудо может происходить везде, всегда и никогда не поздно, и любить никогда не поздно. Сергей Потапов: Была презентация одного писателя, который посвятил книгу Серебряному веку, и наш общий знакомый пригласил Ольгу тоже на эту презентацию. Ольга Медведко: Наш друг общий Станислав Айдинян подвел меня к Сергею и сказал: «Оля, познакомься: простой русский гений, художник Сергей Потапов». Ну понятное дело, когда такое представление, такая похвала от Айдиняна очень много значила. Сергей Потапов: Помещение было выкрашено в ужасный зеленый цвет, было ужасно унылое состояние. И вдруг вошло пару людей, в т. ч. Ольга, и она стала рассказывать о Гумилеве, о Серебряном веке... И я подумал: как странно, вот есть люди, которые как-то оживляют пространство, они делают его солнечным в один момент буквально. Ольга Медведко: Сережа прямо как рояль в кустах вынул свой каталог, такой один из его, достаточно простой, подарил, и там был номер телефона. Мы разговорились, это было действительно интересно. Ну а потом я пришла к Сергею домой, там же у него мастерская. Я была поражена тем, что я увидела, и я действительно поняла, что передо мной человек совершенно необыкновенный и художник, который, безусловно, совершенно недооценен. Ведь у Сережи очень сложная была жизнь. В 1990-е были всякие разные махинаторы, которые приглашали за рубеж; он вывозил картины, а потом виза кончалась, «ты езжай, мы потом тебя вызовем» – и все, он уезжал, уже визы нет, а эти люди растворялись. Так потерялось сто картин во Франции, не знаю, несколько десятков в Америке и так далее. Я говорю, как по Шекспиру: «Она его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним». Сергей Потапов: Она действительно очень светлый человек, таких людей, в общем, немного, которые находят оптимизм в очень сложных обстоятельствах. А я, должен сказать, после смерти моей жены в 2002 году и моей матери в 2003 году находился в сложном состоянии, потому что депрессия какая-то, прочее... Так что вот в этом смысле, конечно, это подарок Бога. Ольга Медведко: Я, безусловно, очень рада, что в свое время Сергей не уехал, он остался здесь и его искусство, его творчество, его картины принадлежат нам здесь, в России. Он действительно русский художник, и его картины показывают вот этот генетический русский код, может быть, национальный код русской духовности. Сергей Потапов: Есть такое понятие «куст» в дизайне: когда группа собирается, это куст такой, вот она не пускает других в этот куст. Так вот наша культура и складывалась по групповщине такой вот. А вот взгляда как бы, будем говорить, с неба, из космоса на это все движение пока нет. Даже понятие авангарда настолько зашорено уже... Что такое авангард, что, как, где второй авангард, где третий, сейчас уже пятый авангард какой-то... Вот поколение, родившееся в 2000-е гг., – это уже пятый авангард, понимаете... Дмитрий Кириллов: Там есть интересные художники из поколения родившихся 20 лет назад, 25 лет назад? Сергей Потапов: Вы знаете, я боюсь судить. Меня просто что удивляет? Рынок предложения вообще, в принципе огромный сейчас, а спрос минимальный, так будем говорить. Получается, что каждый, кто имеет средства, может продвинуть абсолютно любого бездаря на вершину, так сказать, иерархии. Дмитрий Кириллов: Это сейчас касается не только художников – это везде, это вообще такая тенденция и в музыке, и везде. Сергей Потапов: Да. Это пошло, конечно, с Запада, потому что Уорхол ведь как? Вот это направление, оно ведь высмеивало буржуазный образ жизни. Откуда вот пошел этот поп-арт? Это были, будем говорить так, революционеры, которые хотели посмеяться над буржуазной вот этой культурой. Но потом, понимаете, вот этот поп-арт, который в начале был как бы революционным по характеру и противостоящим вот этой вот западной буржуазной культуре, он сам превратился [], он встал на вершину этой культуры. Он спихнул это все, религиозно-буржуазную культуру традиционного толка, и занял место наверху, т. е. вся мода пошла уже под него дальше. И я вот знаю коллекционеров, которые на моих глазах, например, вешали шелкографию этого Уорхола, и они так гордились этим... Мне было непонятно. Вроде люди, как вам сказать, у которых есть, не знаю, и Серов, и еще кто-то... Дмитрий Кириллов: «Неужели они слепые?» Сергей Потапов: Но быть на уровне культуры, быть на уровне моды им было очень важно, понимаете. Дмитрий Кириллов: Может быть, в этом и проблема, в том, что как дух ушел, подменяется уже... ? Сергей Потапов: Да-да. Дмитрий Кириллов: Вы же здесь творите, вы никуда не уезжаете, вы продолжаете работать в России. И все-таки не все потеряно, есть надежда какая-то, что мы выплывем, что дух сильнее плоти? Сергей Потапов: Вы знаете, даже так произошло, может быть, случайно, а может быть, не случайно: буквально в течение года сюда возвратилось, например, из Франции несколько моих знакомых, которые делали там карьеру, все. Они разочаровались в западной культуре, той классической западной культуре. В целом, вот деградация... Сейчас мы говорили, что произошла подмена вроде бы одних смыслов на другие, в общем, даже одухотворенных каких-то смыслов первоначально, которые потом превратились во что-то совершенно противоположное, в такую фальшивую игру, которая повлекла за собой целый пласт следующих каких-то потоков, которые просто смыли и вообще предыдущее, понимаете. И вот эти люди возвратились, и я не один. И люди с высокой культурой сказали, что для них вот Россия – это духовный светоч. И некоторые из них имели практику духовную на Востоке, и они говорили: «Учителя нам сказали, что будущее за Россией», понимаете. Дмитрий Кириллов: Дай Бог! Сергей Потапов: Да. Вот талант русского народа, все-таки здесь... Я не хочу опять пафоса, но очень много ярких молодых людей, талантливых, которые тянутся к истокам, и вот это очень оптимистичный ход для нас всех. Наставников маловато, но они находят: интернет... Есть и положительная сторона интернета, надо только копать, искать. Дмитрий Кириллов: Какое счастье, что этот родничок течет, не до конца забетонирован, поэтому есть надежда, что эта все-таки почва пропитается влагой. Сергей Потапов: Конечно. Но кроме родничка есть и тот незримый поток духовности, который всегда был в России. Дмитрий Кириллов: Вот это чудо, что никогда не перекрывался этот поток. Сергей Потапов: Никогда, никогда. Грустно, конечно, что вот некоторые люди уехали, талантливые люди и т. д., в техническом плане талантливые, яркие, и годы предшествующие не были для них... Многие хотели возвратиться, но вот в начале 2000-х гг. их как-то культура наша не принимала, т. е. как-то все-таки так они и остались там. Вот сейчас они возвращаются. И я надеюсь, что все повернется к тому, что в России будет возрождение, конечно, духовное, безусловно. Хочется на это надеяться. Дмитрий Кириллов: Человек живет хорошим. Да будет свет! Сергей Потапов: Да будет свет, да!