Дмитрий Кириллов: Георгий Франгулян. Имя этого выдающегося художника, мастера станковой и монументальной скульптуры, хорошо известно поклонникам прекрасного. Его работы можно увидеть в Третьяковской галерее и Музее изобразительных искусств имени Пушкина, в Русском музее и многочисленных частных коллекциях по всему миру. Именно стараниями Георгия Франгуляна в Брюсселе появился памятник Пушкину, в Антверпене – Петру I, в Москве – Иосифу Бродскому и Булату Окуджаве. Франгулян – это целая эпоха в скульптуре. А потому каждая его новая работа вызывает живой отклик в сердцах людей. Георгий Вартанович, говорят, что ваш учитель - Микеланджело. Это так? Георгий Франгулян: Да. Я с этим согласен. У меня учителей очень много. И все они там, давно. Дмитрий Кириллов: Вы знаете, что ваш памятник Окуджаве молодежь называет «Майклом Джексоном»? Георгий Франгулян: Знаю. Дмитрий Кириллов: Обидно? Георгий Франгулян: Нет. Дмитрий Кириллов: Ради того, чтобы вы учились в Строгановке, ваши родители пошли на подвиг: они продали дачный участок. Георгий Франгулян: Да. Дмитрий Кириллов: А вы все деньги спустили на девок-моделей? Георгий Франгулян: Да. А что? Для этого и продавали. Я долг отдал. Я купил им потом дом. Как только деньги появились. Дмитрий Кириллов: В 11 лет вы переехали из Тбилиси в Москву. Вы легко вообще адаптировались в наших среднерусских широтах? Георгий Франгулян: Очень тяжело. В Тбилиси снег выпадает на 2 дня – это такая радость несказанная. А здесь я неделю был счастлив, потом смотрю – вторая неделя, третья неделя. И тут я понял… Дмитрий Кириллов: Не до смеха. Георгий Франгулян: Что я погорел вообще. Дмитрий Кириллов: Вы впервые в СССР открыли частное литейное производство. В 1983 году. Георгий Франгулян: Это громкое название. Литейку свою построил и стал отливать. Дмитрий Кириллов: Вас могли посадить, вы знаете? Георгий Франгулян: Могли, да. Дмитрий Кириллов: 11 лет вы работали в бомбоубежище, практически без окон и дверей. Георгий Франгулян: Я так называю. Это глубочайший подвал. Там вот такие были щели. Дмитрий Кириллов: Работа при искусственном свете – это как-то отразилось потом на вашем творчестве? Георгий Франгулян: Абсолютно точно. Отразилось. Дмитрий Кириллов: На мой взгляд, в Москве катастрофическое количество бездарных памятников. И все они как-то устанавливаются по конкурсу. Вот вы верите в эти конкурсы? Георгий Франгулян: Нет. Дмитрий Кириллов: Сейчас в России есть настоящие искусствоведы? Георгий Франгулян: Не берусь судить о всей картине, но в области скульптуры очень мало. Практически нету. Дмитрий Кириллов: Но их голоса не слышны? Георгий Франгулян: Не слышны. Дмитрий Кириллов: Вам когда-нибудь случалось отказываться от заказа, если клиент вас не устраивал? Георгий Франгулян: Меня Бог миловал. Таких предложений не было. Дмитрий Кириллов: Это вам повезло. Георгий Франгулян: Они знают, к кому можно обращаться и с чем. Дмитрий Кириллов: Художник может не отвечать за то, что создает? Георгий Франгулян: Не может. Дмитрий Кириллов: Счастье – это когда хороший плодотворный рабочий день заканчивается застольем с друзьями? Георгий Франгулян: Это всегда счастье. Даже среди рабочего дня тоже иногда не помешает. Дмитрий Кириллов: Георгий Франгулян родился в Тбилиси. И до 11 лет жил в этом теплом колоритном, наполненном солнечным светом, доброй энергией его неугомонных жителей и, конечно же, самой природой, подарившей будущему скульптору ощущение пространства. Георгий Франгулян: Родиться в горах, родиться в городе, в котором под разным углом все дома, все улицы, и ты двигаешься в этом пространстве… Иное пространство. Я могу расшифровать некий код своих произведений через детство. Оно никуда не ушло. Оно очень ярко стоит в моей жизни. Вплоть до запахов городских. Знаете? Образы, люди. Колорит всего окружения. Это все, конечно, составляет ткань моего творчества, безусловно. Главное, что могу сказать – что экстерьер и интерьер представляют там из себя одно целое, единое пространство. Вот это постоянное ощущение уюта на любой улице. Ты дома. Это невероятно глубокое чувство. Я могу об этом говорить бесконечно и описывать, что такое Тбилиси и что такое та публика, которая там жила. Дмитрий Кириллов: Вы помните тех тбилисцев? Что это был за народ? Георгий Франгулян: Я помню, кто в каком окне сидел, в чем сидел, из какого подъезда, если меня с завязанными глазами вести, я могу сказать, где. Я запах из подъезда, вот эту сырость, знаете, в жаркие дни – я знаю этот запах. Ну, что вы! Первое, детское, восприятие жизни совершенно незабываемо. Все эти запахи, все эти звуки из окон. Там же всех учили музыке. Тбилиси – это консерватория. Вот ты идешь, и отовсюду… Откуда-то там плач такой, думаешь: «По башке получает линейкой или чем угодно». Все знали, кто в чем ходит, кто на чем спит. Дмитрий Кириллов: И у кого что готовится, наверное, да? Георгий Франгулян: Конечно. Там мешались запахи. Дворы маленькие. Все эти баклажаны, сандалы, мясо и гоголь-моголь. Кстати, я давно не ел. Надо сделать. Дмитрий Кириллов: Переезд семьи в Москву стал для юного Жоры Франгуляна настоящим испытанием. Беззаботное тбилисское детство осталось лишь воспоминанием. Мальчишка долго не мог понять, почему в Москве все не так, как в любимом Тбилиси. Тбилисская школа и Московская школа – это две разные вещи. Это если вы «Амаркорд» смотрели феллиниевский, вот та школа и тбилисская – это одно и то же. Другие типажи, другая манера поведения, другая манера общения с педагогами. Понимаете? Это другой мир совершенно. А здесь, когда я приехал, мы парами должны были ходить на перемене и не бегать. Тюрьма была. Дмитрий Кириллов: То есть из свободной теплой счастливой страны… Георгий Франгулян: Абсолютно. Дмитрий Кириллов: Я знаю, что вы окончили математическую школу. В вас погиб математик? Георгий Франгулян: Он, видимо, погиб от рождения. А я еще пытался. Дмитрий Кириллов: Получается, что это была идея родителей вас в такую школу… Георгий Франгулян: Да. Матери. Дмитрий Кириллов: Почему мама решила, что Жора должен быть математиком? Георгий Франгулян: Потому что очень значимая школа в то время – это школа №2. Там были потрясающие учителя. Для меня общение со всеми педагогами и с ребятами, которые были вокруг, было высочайшее. Я до сих пор понимаю, что это во многом сказалось и на моем творчестве, и на всем. Я не жалею. Дмитрий Кириллов: Поговорить – это хорошо. А формулы писать – это… Георгий Франгулян: Это не мое. Я мучился. Многие были счастливы, а я мучился. Я искал выход. Вот выход нашелся. От обратного. Это разве плохо? Главное – найти свое в жизни. Дмитрий Кириллов: Это правда. Когда вы поняли, что вы нашли свое? Знаете, что-то там тюкнуло – «есть». Георгий Франгулян: Вот тюкнуло сразу в 10 классе. Дмитрий Кириллов: Что это было? Георгий Франгулян: Это была просто первая скульптура, которую я вылепил, и мне так понравилось. Дальше меня поддержали. Так и пошло. Это был подарок режиссеру, который ставил у нас трагедию Софокла «Филоктет» в школе. Представляете? А я играл Одиссея. Я тогда был не лысый. У меня были черные кучеряшки. И почему-то решили, что Одиссей был такой. Я был Одиссей. Дмитрий Кириллов: От благодарного Одиссея был такой подарок. Георгий Франгулян: Да. Я решил какой-то подарок сделать. Обложился книгами. В том числе упомянутого Микеланджело. И античными. Вылепил такую… Я сейчас смотрю – вполне. Дмитрий Кириллов: Но чтобы стать профессиональным скульптором, одного таланта оказалось недостаточно. Необходимо было учиться. Провал на вступительных экзаменах в вуз абитуриент Франгулян воспринял не как трагедию, а как сигнал к действию. Год упорных трудов не прошел даром. Георгий поступает в легендарное Художественно-производственное училище имени Строганова. Георгий Франгулян: Каждый день работа в течение года. 20 рисунков в день обязательно, иначе спать не ложился. В город не ходил – ни в театр, никуда. И поступил. Дмитрий Кириллов: Вы армянский язык не знаете? Георгий Франгулян: Нет. Грузинский я знал. У меня именно тбилисский акцент. Потому что по говору люди узнают. Хотя, мне кажется, чисто говорю по-русски. Но все-таки есть некая тональность, мягкость – она воспринимается теми, кто слышит. Дмитрий Кириллов: Сразу говорят. Георгий Франгулян: На рынках знают. У них ухо очень чуткое. - «Тбилисский?» - «Тбилисский. А как? Я же…» - «Ты говоришь чисто как тот, кто из Тбилиси». Я вам хочу сказать. Русский язык, который в Тбилиси был, он во многом превосходит тот язык, который здесь. Потому что он основан на классической литературе. Другого шанса не было. Дмитрий Кириллов: Все читали Пушкина, все учили… Георгий Франгулян: Потрясающий. Он может быть с акцентом. Но построение фраз, образность, именно выраженная русскими словами – абсолютная литература. Это было единое пространство культуры. Что проспект Руставели, что Арбат. Когда я делал Окуджаву, я говорил: «Только я знаю, как интеллигентный человек ходит по Руставели и как он ходит по Арбату, каким образом у него вмят пиджак, где газета, какие туфли, какая походка». Это все такие тонкие материи, которые имеют значение для художника. Если ты это ощущаешь, ты точно выражаешь дух. Я делаю не только Окуджаву. Я делаю и Арбат. Это памятник не только ему. И Арбат, его период в Грузии, в Тбилиси, тбилисский и московский асфальт – это все единое пространство культуры было. Сейчас нет, к сожалению. Это большая потеря. Дмитрий Кириллов: То, что вы сделали Окуджаву, и вся эта композиция абсолютно вписалась в Арбат, как будто это было всегда там. Это удивительно. Георгий Франгулян: Потому что это арбатский двор. Потому что дворы арбатские – они такие: косые арки по диагонали во всех дворах. Я это делал как символ Арбата. И Булат, который там вырос и который оттуда выходит, это выходит не только он. Это выходит интеллигенция оттуда. След остался. Но это все вместе. Это культура. Стол там не просто так стоит. Это было в каждом дворе. У меня висит фонарь над столом – шестидесятник. Я его нашел, отреставрировал, повесил. И лампочка горела месяц. С тех пор нет. Я добиться не могу, чтобы ее включили. Потому что никто не знает, кто за эту лампочку будет платить. Точно по Окуджаве: «Надо б лампочку повесить – денег все не соберем». Вот такая история. Но висит над столом. Я помню, что когда уже почти памятник был смонтирован, зашла такая старушка с тележкой. Знаете, из магазина такой… И говорит: «Ребята, где вы это видели? Мы так жили». Это был для меня высший комплимент. Дмитрий Кириллов: А как эта задумка реализовывалась? Это был конкурс? Георгий Франгулян: Это был конкурс. Я выиграл чудом. Я в таких конкурсах не участвую обычно. Но уж больно мне хотелось сделать Окуджаву. Потому что я, во-первых, с ним был знаком в детстве. Он в нашу школу приходил и нам пел. Он был другом директора нашей школы. И это был как раз подъем его тогда. Это раз. Поэтому я участвовал. Второй раз такие большие конкурсы… Вот, «Стена скорби» - я участвовал и выиграл только потому, что там абсолютно иное жюри было, не так, как всегда. Не те люди. Другие. 24 человека: правозащитники, режиссеры, писатели, журналисты. Когда я прочел, думаю: «Наконец-то они» А то отдают в одни руки постоянно. Дмитрий Кириллов: Так и получилось, да? Георгий Франгулян: Да, получилось. 336 проектов было. Чудо. Дмитрий Кириллов: Если вспоминать «Стену скорби», это, конечно, очень мощную эмоцию вызывает. Причем, это поставили в самом центре города. Некоторые возмущались, говорили: «Почему в центре города?» Но большая часть людей восприняла это правильно. «А где ставить?» Георгий Франгулян: Я думаю, что это нормально, потому что репрессии были на всех улицах во всех дворах, а не где-то за городом на Поклонной горе. Не там это было. Среди нас было. Вот так. Мне не показалось это страшным. Хотя это была данность по условиям конкурса. Но я решил, что это правильно. И до сих пор я в этом убежден. Дмитрий Кириллов: Еще одна фигура – Бродский. Тоже появился, наверное, неслучайно. Вы любите его поэзию? Почему вы решили посвятить свою часть творчества именно этому поэту? Георгий Франгулян: Потому что он гений. Безусловно, эта личность вызывала восторженное отношение. Был объявлен конкурс в Питере. Я там участвовал. Там так ничего и не состоялось. Это была грандиозная пиар-акция одного из банков, который финансировал. Это длилось несколько лет. Никто не победил в итоге. Памятник не появился. А мне моя идея нравилась. И я ее решил воплотить здесь. И я сделал сначала фигуру, выставил на своей персональной выставке в Пушкинском музее у Ирины Александровны Антоновой. И там мою фигуру увидел главный архитектор, который тогда был. Дмитрий Кириллов: Тогда Кузьмин, по-моему, был? Георгий Франгулян: Да, Кузьмин. Ему понравилось. И он как-то Юрию Михайловичу сказал: «У Франгуляна есть потрясающий Бродский. Давайте сделаем?» Он говорит: «А что? Давай сделаем». Это целиком и полностью мой подарок. Никто мне его не заказывал. И то 7 лет у меня ушло на то, чтобы его поставить. Как я говорю – 7 лет выписывал визу Бродскому на возвращение в Россию. Дмитрий Кириллов: А почему так получилось? Если Лужков сказал «давайте поставим» - сразу бы и поставили. Георгий Франгулян: А вот за этим следует куча согласований и так далее. 36 печатей всевозможных ведомств. Я вообще каждый раз, когда это все прохожу, думаю: «Наверное, больше не стоит». И опять начинаю. Каждый раз я говорю. Я не собираюсь бросать. У меня большие планы. Я буду стараться. У меня рабочий день с 10 до 22 каждый день без перерыва. Болеешь, не болеешь, плохая погода, не плохая – каждый день. Последнее время стал в воскресенье отдыхать. Как-то компания меньше стала собираться. Потому что раньше, когда было мало ресторанов, у меня еще сауна здесь была, гости были постоянно, с утра до ночи. Потом я сауну сломал, чтобы не потерять профессию. Вся Москва была здесь. Тогда не было ничего. Это сейчас в каждой квартире… Дмитрий Кириллов: А кто приходил? Георгий Франгулян: Я не буду вам перечислять. Список большой и очень любопытный. Но я не могу. Дмитрий Кириллов: Я хочу вспомнить советские времена, когда вы стали работать с бронзой. Георгий Франгулян: 1983 год. Дмитрий Кириллов: Слушайте, тогда никто с бронзой… с бронзой, наверное, работали только те, кто генсеков ваял. Георгий Франгулян: Да. На государственных предприятиях. Только надо было быть секретарем Союза художников или народным… Дмитрий Кириллов: И какого-нибудь героя Советского Союза, маршала… Георгий Франгулян: Да. Там какие-то творческие вещи отливали. Но, опять-таки, это отливали начальству. А мы в основном работали в гипсе, в дереве, в камне. Дмитрий Кириллов: Что попроще. Георгий Франгулян: Нельзя сказать, что проще. Но бронза была недоступна. А потом я оказался в 1982 году в Венгрии. И там два месяца учился литью. Это было настолько пьяняще, это настолько было таким ударом по психике, по всему. Я приехал и построил, несмотря на все страхи. Это был риск. Я всех призывал отливать, отливать. Все боялись. Дмитрий Кириллов: И не отливали? Георгий Франгулян: Лет 5 ждали, что меня арестуют, но не арестовали. А потом пошло. У меня очень многие учились здесь, которые сейчас отливают. Дмитрий Кириллов: Но настоящее потрясение Георгий Франгулян испытал, оказавшись в Италии. Чтобы попасть на родину Микеланджело, Георгий Вартанович встал в Союзе художников в очередь за путевкой и ждал этой поездки долгих 13 лет. Не так-то просто советскому скульптору было попасть в страну, которую он изучал по книгам, фильмам и работам великих мастеров. Какое у вас было состояние, когда вы впервые поехали не куда-нибудь, а туда, где все художники творили. Георгий Франгулян: Впервые я в 29 лет попал в Болгарию. Но Италия – это полное ощущение, что я вошел в книжку истории искусств. Внутрь. Когда я заполз туда, и со страницы на страницу. Это было нечто. Все знакомое, но ты видишь – это все иное. Иные масштабы, иная пластика, иной цвет. Вообще все другое. Все живое. Как мертвая штукатурка и живая. С Италией все так же. Еще одна деталь. Денег при этом у нас не было. 27 рублей тогда меняли. То есть мы ездили, нас кормили, мы ночевали, нас кормили. А вот на улице пиво выпить ты уже не мог. А жара. И воду не мог выпить практически. Если колонку где-то увидишь… Ужасно. Но все равно счастье было немыслимое. Дмитрий Кириллов: Никакого альбома с репродукциями, естественно, тоже купить было невозможно на эти деньги? Георгий Франгулян: Какой альбом? Об этом даже не мечтали. Мечтали о том, чтобы во время обеда на стол поставили бутылку вина. Ставили. Итальянцы – они все-таки сердобольные. Со столов, которые не пили, девушки нам передавали. Получалось две бутылки. Дмитрий Кириллов: Но Италия перевернула вообще все ваше сознание? Георгий Франгулян: Не перевернула. Она просто сделала объемным. Архитектура, скульптура и пространство соединилось воедино. Я предполагал, но я увидел. Дмитрий Кириллов: Настоящий расцвет творчества Георгия Франгуляна приходится на постсоветское время. Его работы получили широкое общественное признание. И неслучайно именно Франгуляну выпала честь стать автором памятника и мемориального надгробия первому президенту России Борису Ельцину. Георгий Франгулян: Когда Борис Николаевич умер, через какое-то время журнал «Огонек» опрашивал (Виктор Лошак тогда был главным редактором), а я как раз в Венеции ставил «Ладью Данте». И он мне звонит и говорит: «Скажи, каким ты видишь памятник Борису Николаевичу». Я говорю: «Никаким не вижу. Я ставлю сейчас… Я не могу говорить». А я на воде в лодке с этим памятником. Он говорит: «Церетели сказал, этот сказал. Ты можешь сказать?» Я говорю: «Хорошо. Я вижу памятник Ельцину только в своем исполнении». – «Ты шутишь?» Я говорю: «Нет. Ты меня спрашиваешь – я тебе серьезно отвечаю. Так и запиши». Прошло какое-то время. Мне звонят и говорят: «Георгий Вартанович, вы видите в своем исполнении. А как вы видите?» Я говорю: «Это праздный вопрос или это поручение?» Звонят оттуда. Я говорю: «Если это поручение, я готов». – «Да, это поручение». И через 2 часа я позвонил им, у меня был эскиз уже. Я говорю: «Я готов». Приехал человек, красавец, высокий, замечательный. Говорит: «Георгий Вартанович, у меня очень мало времени. Показывайте». И я показываю, тряпочку снимаю. И он так застыл. А он на голову выше меня. Так смотрит и говорит: «Гениально. Как вам в голову это пришло?» - «Пришло». Звонит тут же в семью и говорит: «Я у Георгия Вартановича. Здесь гениальная идея. Не скажу. Вы должны сами испытать потрясение, которое я испытал». Сначала приехали дочь и Маша, они приехали, посмотрели. Потом попросили разрешения, привезли Наину Иосифовну. Вот так получилось. Всем понравилось. Наина Иосифовна мне потом говорила, что «вы не представляете, как мы нервничали». Я говорю: «Нет, вы не представляете, как я нервничал». Дмитрий Кириллов: Я знаю, по-моему, вы сейчас над памятником Примакову работаете. Георгий Франгулян: Да. Смоленская площадь уже огорожена. Там делают. Сам памятник уже отлит в бронзе. Сейчас надо выстроить площадку, сделать архитектуру. Памятник непростой. Он представляет из себя не только скульптуру. Там у меня довольно сложный архитектурный замысел. Потому что в этом месте невозможно появление просто фигуры, как вы говорили. Слишком значимая градостроительная ситуация. Там три доминанты (две гостиницы и МИД). И как-то просто там поставить фигуру – непонятно, то ли 10-метровую… А любая другая станет карликом. Надо было создать нечто, что обосновало бы появление там, оправдало бы, чтобы осуществить некую связь между тем масштабом и человеком. Вот это очень важно в монументальном искусстве. Дмитрий Кириллов: Люди могут жить в этом городском пространстве, видеть памятник и даже не задумываться, что это создал скульптор Франгулян. Обидно? Георгий Франгулян: Вы знаете, когда показывают памятник, никогда не называют имени. Когда открывают памятник, зачастую не объявляют автора. Почему-то скульпторов как-то обходят стороной. Мы к этому привыкли. Знаете, Микеланджело в «Пьете», которая в Соборе Святого Петра, когда сомневались, что он сделал, он пришел и ночью на ленте вырубил свое имя. Так что я же не буду на лбу писать, да? Мне не нужно, чтобы все говорили: «А! Вот это Франгулян». Это и так видно. А кому-то все равно даже, кто это изображен. Дмитрий Кириллов: 50 лет – такой большой творческий путь у вас. Надо, чтобы еще 50 вперед. Здоровья вам. И работайте, Георгий Вартанович. Георгий Франгулян: Спасибо. Обязательно. Обещаю.