Дмитрий Кириллов: Он родился, чтобы стать поэтом, петь красавицам под балконом серенады, смешить угрюмых людей, заставлять их улыбаться, даже когда совсем не смешно, превращать юмор в норму жизни, чтобы не сойти с ума от человеческой глупости и вселенской несправедливости. Его зовут поэт Вишневский. Он Владимир и потому может неожиданно превратиться в хулигана Вовочку из анекдота. А еще он Петрович – это значит, его в любую минуту могут спросить: «Третьим будешь?» Вот так некоторые личности, нарушая дистанцию, подходят к нему на улице. Может, конечно, это и беспардонно, а что делать? Он – народный поэт, артист, шутник и балагур, собиратель человеческих историй, коллекционер целых судеб длиной в одну строку. И он кричит нам: ребята, цените жизнь, она прекрасна и коротка! Он – невероятный лирик, ранимый, рефлексирующий интеллигент, отпускающий колкие шутки, спрятавшись в костюм ежика. В Вишневского наши современники влюбились. Самые звездные звезды страны оценили его талант, разобрали на цитаты и вступили в ряды поклонников его творчества. Он пишет легко и талантливо, и, казалось бы, да что там сложного: сиди, придумывай поэтические шутки длиной в одну строку. Ан нет, натуральный продукт от подделки всегда отличишь, Вишневского не подделать – он у нас на Руси такой один. Владимир Петрович, вы герой «Моей истории», спасибо вам огромное за счастье видеть вас! Владимир Вишневский: Спасибо вам. Дмитрий Кириллов: Вообще, знаете, это уже без иронии – надо при жизни классику сказать, что он классик, да... Владимир Вишневский: Как говорят: «Живой классик, но это поправимо». Дмитрий Кириллов: Казалось бы, ну просто, что, одну строчку написать, каждый второй может попробовать под Вишневского закосить. Вам прилетали фальшивые строчки, которые не ваши? Владимир Вишневский: Постоянно прилетают. Я был одним из самых в начале века расхищаемых авторов. И когда мне приписывали разную, значит, ерунду, я, естественно, отнекивался. Но при этом, когда приписывают что-то хорошее, чего сейчас достаточно много появляется, и двустишия вот бродили по интернету, я говорю: «Это очень мило, хорошо, но не мое». А иногда бывало, когда мне напоминали люди, что это мое, и я вспомнил: да, это мое. Однажды я сидя за рулем на светофоре, значит, со мной поравнялась машина такого, значит, служебного узнаваемого цвета, и человек, так сказать, примерно такого типажа узнаваемого, он, опустив стекло, мне говорит: «О, как тоскливо ехать без мигалки!» И я вспомнил, что это мое, я говорю: «Спасибо». Дмитрий Кириллов: Встреча с читателем. Судьба вам многие такие великие встречи подарила, можно так сказать. Если сделать такой «букварь Вишневского», от а до я, и «я» будет уже про Вишневского, то, может быть, мы начнем немножечко так вот... Владимир Вишневский: Хорошая мысль. Дмитрий Кириллов: Поиграем вот в это кино Вишневского. Владимир Вишневский: Хорошая мысль. Дмитрий Кириллов: У меня на букву «а» возник Арканов. Владимир Вишневский: Этот человек действительно особый. Мы с ним не просто сдружились, мы все-таки были на гастролях и в поездках. Мы решали кроссворды, особенно он это любил, а я ему вырезал, готовил кроссворды, значит, заботливо, как младший товарищ. Мы болели за одну команду, болеем за команду «Торпедо». И сколько мы сыпали друг другу фамилиями игроков, спортсменов... Такого диалога, не преувеличивая собственную, так сказать, просвещенность в области спорта, который я любил и люблю, и это нас с ним тоже объединяло... У нас всегда были с ним интересные разговоры. Но я хочу сказать, что мы, бывая на одних сценах, сменяя друг друга, мы все время еще и слушали друг друга. Я всегда стоял за кулисами, когда он исполнял свой волшебный номер, пел известную эту песню «Гондурас». Совершенно волшебная песня... Дмитрий Кириллов: «В магазине нет ничего». Владимир Вишневский: Да-да-да, «В магазинах нет...» Дмитрий Кириллов: С Лолитой они... Владимир Вишневский: Да, рифма угадывалась. Арканов прекрасно играл на трубе одно время, играл в шахматы прекрасно. И, когда он запел, и это было абсолютно по-аркановски талантливо и узнаваемо... Но оборвать себя хочется тем, что он прежде всего и остался хорошим писателем, хорошим прозаиком. Вообще, с ним быть в поездке, быть в одном застолье с ним, как он прекрасно держал, значит, рюмку, как он прекрасно, извините, курил так, что ты забывал, что это вредная привычка... Он все делал степенно, вкусно. Он был денди. Известная история... это, по-моему, рассказывал Александр Ширвиндт... когда они из каких-то гастролей уже просто опаздывают, а Арканов лежит еще в кровати. Ширвиндт говорит: «Срочно, Арканов, вылетаем!» И он отогнул одеяло, а там он лежал в бабочке уже, абсолютно... Дмитрий Кириллов: ...готов. Владимир Вишневский: Можно много рассказывать про Арканова. Я определяю как шедевры общения и откровения дружбы. И он мне написал: «Я просто так люблю тебя, Вован. И ничего, что кончился диван». Дмитрий Кириллов: Богословский? Владимир Вишневский: Прежде всего, он прекрасный композитор, классик советской песни. Знаете, я рос под эту песню «Темная ночь», и детский слух, когда мама мне ее пела, я считал, что «Это вера от пули меня Темной ночью хранила». Значит, я читал, что Вера – это женщина... Дмитрий Кириллов: Девушка. Владимир Вишневский: ...и она тебя хоронит. И мне было страшно на ночь глядя... И вот этот детский страх быть похороненным заживо, он, значит, выражался в моей реакции на эту песню тогда еще неизвестного мне композитора Богословского. Поэтому эта дружба была, конечно, очень... Мы с ним перешли на «ты» по его инициативе, и его юбилей последний проходил под моим девизом «Дожить бы до столетия Никиты». Дмитрий Кириллов: А вот в общении он сложный был человек? Владимир Вишневский: Сложный. Дмитрий Кириллов: Такая фигура противоречивая, потому что, с одной стороны, он, конечно же, потрясающий композитор и шутник, и балагур... Владимир Вишневский: Жестокий шутник. Дмитрий Кириллов: Жестокий такой, очень жестокий шутник. Владимир Вишневский: Я знал с детства, что он всемосковский мистификатор с жестокими шутками, потому что, извините, в 1930-е гг. опечатать квартиру друга, значит, пятикопеечной монетой, но человек приходит и видит, что его квартира опечатана, – это, конечно, может довести до инфаркта. Нам выпало дружить практически 12 лет, но это тоже много по нынешним временам. Дмитрий Кириллов: Конечно. Владимир Вишневский: И значит, в этом участвовала, в этой дружбе, его жена, композитор Алла Сивашова. Вот в книжке я про него, значит, написал «Царь Никита и сорок его талантов». Дмитрий Кириллов: У нас помимо «б», Богословский, есть еще Блок. Ваше знакомство с Блоком оказалось каким-то очень важным, да? Кто подсунул вам томик блока? Владимир Вишневский: Подсунула жизнь русской, советской литературы, вот прямо так вот говоря. Потому что, действительно, то ли я услышал какого-то чтеца, то ли я впечатлился его портретом, его биографией, его женитьбой на Менделеевой... Что-то такое произошло в 15 лет, 14 лет, что он стал и остался, как я говорю, поэтом поэтов. Я очень много знал стихов Блока, кое-что знаю, кое-что даже исполнял как чтец. «И голос был сладок, И луч был тонок. И только высоко, У царских врат Причастный тайнам, плакал ребенок О том, что никто не придет назад». Это великий русский поэт, и его можно цитировать, его можно читать, его надо перечитывать... Дмитрий Кириллов: Я понимаю, что для вас Блок как недосягаемая высота поэта-лирика, да? Владимир Вишневский: Абсолютно, абсолютно верно вы сказали. Потому что думаешь: насколько просто, а вот как сделано, не понимаешь. И для того, чтобы понимать, что ты не понимаешь, тоже нужно некоторые способности. Дмитрий Кириллов: Вот именно. Владимир Вишневский: Собственное оправдание. Дмитрий Кириллов: Первое мое одностишие, это был первый комплимент женщине, который я сделал в 3 года. На даче, значит, в Валентиновке тетя Клава Иванова, роскошная женщина, жена человека, в честь кого меня назвали, Владимира Семеновича Лубоцкого, племянника революционера Загорского... Когда она сказала: «Вовочка, хочешь тортик?», я сказал: «Нет, тетя Клава, но из ваших «учек»...» И вот это многоточие... Вот алгоритм будущей краткости. Вообще, у меня в жизни разные события рифмовались, не преувеличивая, так сказать, мистики. Вот, например, самое короткое свидание в моей жизни. В Болгарии братской я познакомился с девушкой, которую звали и, надеюсь, зовут до сих пор Донка. Ну, Донка – это как у нас Зина, Клава, такое колоритное имя. И мне удалось назначить, как мне казалось, свидание. Насторожило только, но несильно, время – 16:43. Ну, болгары – прекрасные люди, но не самые, но не по-немецки точные. Дмитрий Кириллов: Да-да-да. Владимир Вишневский: Короче говоря, я в назначенное время заранее стоял на этом Орловом мосту, любимое место встреч гостей Софии. И вот в 16:43 она появилась. Она такая вообще при знакомстве высокая, статная, а тут она была еще выше, потому что именно в этот момент она по графику, будучи вагоновожатой, проехала и победно посмотрела на меня, посрамленного. Вот, это было короткое свидание не длиннее одностишия. Репризу года однажды выдала моя мама. Когда я уже стал сниматься на телевидении, бывать в Останкино, мама спросила: «Куда ты?» Я говорю: «В Останкино на съемку». Она спрашивает: «А что за съемка?» Я говорю: «Программа, тема». – «А что за тема?» – естественно, спросила она. Дмитрий Кириллов: Ну да. Владимир Вишневский: В противовес известному выражению, обыгранному Познером, секса у нас нет, помните, «Секс у нас есть», Гусман вел программу. И знаете, как она сказала, зная мой имидж, который мне пошили не без моего участия? Она сказала: «Вова, ну ты только больше там на себя не наговаривай». Это была реприза года. Как бы сказали коллеги: «Смешно». Дмитрий Кириллов: Володя Вишневский родился на Покровке в старинном доме, где с 1919 года жила его мама Евгения Яковлевна. После революции всех, кого могли, посадили, уплотнили, выслали, и дом стал обычной советской коммуналкой, там проживало множество семей. С рождением Володи у Евгении Яковлевны началась новая жизнь. В войну она потеряла первого мужа, овдовела, будучи еще, по сути, девчонкой. На руках остался маленький сын Леня. Но она научилась держать удар и благодаря своему врожденному чувству юмора и невероятной энергии смогла начать жить заново. Вышла замуж за инженера Петра Моисеевича Гехта, родила сына Володю, которому в поздравительной открытке написала: «Сынок, я полюбила тебя с первого взгляда!» Первые шедевры длиной в одну строку он слышал еще от своей талантливой мамы! А отец же, будучи человеком сдержанным, все это терпел. Он частенько страдал от своих неуемных и шумных домочадцев. Вот вспомнили сейчас отца – они совсем разными были, да? Вот говорите: «Мы с мамой были веселой оппозицией». А отец вас, терпел ваши шутки? Владимир Вишневский: Нет, отец терпел. Отец был такой педант, значит, очень порядочный, интеллигентный человек. Как я написал, значит: «От отца мне остались жизненно важные неумения: неумение интриговать, неумение превентивно нахамить кому-то...» Дмитрий Кириллов: Понятно – набор интеллигентский. Владимир Вишневский: Набор, да. Вот этот вот фирменный упрек, значит, неумение забить гвоздь, это точно был. Он притягивал к себе какие-то, значит, ситуации, уличные обиды... Но при этом он был очень порядочный человек и большой специалист в области сопромата. Он был ракетчик, он засекреченный был оборонщик. Во время войны он, как и все юноши той поры, честно рвался в армию, он же был парашютист, альпинист, вся романтика тех лет, под этот самый, «Рождены, чтоб сказку сделать былью»... Дмитрий Кириллов: Ну конечно, да-да. Владимир Вишневский: Понятно. И значит, его оставили у Туполева в эвакуации. Дмитрий Кириллов: Родине нужны были мозги. Владимир Вишневский: Да. Он получил первый орден за первый спутник, Байконур. Мне даже нельзя было... Это потом советско-болгарская дружба – мне нельзя было общаться по неписаному, но, так сказать, циркуляру, мне нельзя было как члену семьи засекреченного ракетчика-оборонщика, мне нельзя было общаться... Дмитрий Кириллов: ...с иностранцами. Владимир Вишневский: С соцстранами тоже. Я помню, знаете, случай интересный был. Слова «корпоратив» галимого тогда еще не было. Вот был праздник КБ, их КБ закрытого, уже стали называть какими-то веселыми названиями, там «Алмаз», это самое... Дмитрий Кириллов: Да-да-да, «почтовый ящик». Владимир Вишневский: Да, «почтовый ящик», был ПЯ, я даже помню номер. Так вот их собрали, значит, в Доме киноактера, жены, одетые, значит, так трогательно... Их собрали, значит, на праздничный концерт. И вот все там, папин начальник, его подчиненные, там все жены, некоторые общались, мамочка пришла моя, и меня взяли. И вдруг прошел шорох: начальник 1-го отдела... Знаете, как в кино: «Так, все уходим, все расходимся, уходим-уходим». Оказалось, что французский посланник, причем не самый, то ли атташе, пришел туда, значит, в Дом кино, тогда это был Дом кино, пришел туда поужинать. И там была, значит, французская свита. Никаких контактов даже близко. То есть людям сорвали праздник. Дмитрий Кириллов: Гад какой, праздник испортил! Владимир Вишневский: «Уходим!» Это было то ли 1 Мая, то ли... Дмитрий Кириллов: Фантастика! Ну вот интересно, отец, да, математические мозги, техника, и тут сынок, который собирается, значит, стихи писать, умудрился в институт не поступить. Владимир Вишневский: Да... Дмитрий Кириллов: Это вообще... Это же трагедия. Владимир Вишневский: Это было чисто статусно: Вова из интеллигентной семьи, которого, балбеса, даже музыке учили, какие подушечки... Дмитрий Кириллов: Учили? Владимир Вишневский: ...а я срывал уроки... Но, конечно, для моей интеллигентной еврейской семьи, значит, было, конечно, трагедией: Вова не поступил в институт. Дмитрий Кириллов: Это хуже анекдота. Владимир Вишневский: Да. Я был отличником по литературе, я отгрохал им сочинение, а они хладнокровно посчитали запятые и набрали на полноценную двойку. Дмитрий Кириллов: А, просто завалили. Владимир Вишневский: Да. Я успел, значит, я в армию пошел после института, впрочем, солдатом... Как я шутил, что, значит, после окончания пединститута вместо советской школы я попал в советскую армию, что большая удача для советской школы. Я служил не то что с гордостью, но, так сказать, со спокойным удовлетворением об этом говорю, в ВВС, в авиации, на советско-турецкой границе служил солдатом. Я получал кучу писем от родителей, писал им, у меня просто вот такая стопка писем сохранилась. Это событие, когда каптерщик Ездурды Яша Балдыров нес письмо, я ждал его с собачьими глазами, чтобы прочитать письмо. Но тем не менее Ленинакан, пограничный город, где меня принимали за армянина, говорили: «Чей-чей, итальяно?» А потом я стал говорить, что я московский армянин, и всех солдат вокруг меня угощали, такая была тактика. Но я скажу... Мне и ответить, и уклониться от ответа проще стихами: «Уж раз я для чего-то уцелел, А люди пусть сочтут причину веской, Еще ни разу я не пожалел, Что отслужил я в армии советской». Вы знаете, вот этот вкус жизни как преодоления с учетом того, что ты уцелел, выжил, сохранил нормальные в основном (честно скажу, никаких ужасов не было) воспоминания об этой службе, о радостях солдатской службы, когда пайка хлеба тебе в радость идет, когда ты на хлеборезке с друзьями-москвичами можешь выпить кофе, повспоминать Москву... И служба моя в ВВС, где я ремонтировал вертолет, сопровождалась какой-то романтикой: я ходил в карауле с карабином АКМ, когда разряжаешь, делаешь контрольный выстрел... Ходил, смотрел на звездное небо, на гору Арагац, и мы видели гору Арарат уже на территории Турции... Дмитрий Кириллов: Поэт! На звездное небо смотрел! Владимир Вишневский: Да, звездное небо. И вдруг кто-то идет: «Стой, кто идет! Дежурный части, проверяющий, дежурный по части ко мне, остальные на месте!» – все по уставу. Вот то, что у меня сорвался отпуск в Москву за 3 месяца до дембеля... А сорвался как? Я оставил блокнот, где я записывал свои заметки... ну как не писать, я же писал все время... где было написано: «Командир, как Кутузов, кричит: «Давай, ребята!»» Это невинное. Потом: «Вдали от жизни половой Ушел я в службу с головой». Это нашел замкомандира по части Геогжаян, он дал это командиру Галстяну, который накануне обещал мне отпуск в связи с приездом моей пассии, польской студентки Барбары («Мисс Краков», кстати). И он дал ему этот блокнот. Знаете, плохой и хороший следователь: командир Галстян хороший следователь, «Я от вас очень доволен», говорил, а Геогжаян дал ему, значит, мой блокнот. Он сказал: «Я все от вас доволен», – но в отпуск меня не отпустили. И слава богу – ничто не омрачило красоты и кайфа моего дембеля! Если бы я за 3 месяца до дембеля вернулся бы дослуживать, это было бы... А тут я вернулся в Москву, это был самый счастливый день в моей жизни. Дмитрий Кириллов: И все! Владимир Вишневский: И когда я уже молодым писателем приехал в Армению и меня привезли в эту часть, где я служил, последний офицер, русский офицер Анушин, он увидел, говорит: «Ну, наверное, уже никогда не увидимся», – и заплакал. И это было... Мы обнялись, и вот капитан Анушин хороший, последний из не сменившихся в этой части, где я... Дмитрий Кириллов: Правда до слез. Владимир Вишневский: До слез, да. Дмитрий Кириллов: Владимиру Вишневскому посчастливилось успеть при жизни сказать родителям спасибо за бессонные ночи, за веру, что его увлечение литературой выльется в реальную профессию и Володя не станет одним из тысячи талантливых, но никому не нужных поэтов. Вишневский будет востребован, и родители застанут его успех. Прожив вместе почти полвека, они уйдут друг за другом, оставив в сердце их сына свой неугасимый свет. Владимир Вишневский: «Совсем не видимся, отец. Уже привычно обнаружить, Вернувшись в полночь наконец, Записку про звонки и ужин. Привычно в комнату пройти И к зеркалу пришпилить в ванной: «Перед уходом разбуди», Хлебнуть впотьмах воды из крана И сутки прочь. В который раз Руками развела неделя. Нас, не чужих, отец, а нас! Все, кроме малости, успели: Успел дожить до 30, А вышло суетно, не гордо. Подкатывает комом к горлу: Отец, прости меня, прости! «Прости!» – шепчу я про себя. Хотя ведь что оно, прощенье? Трубит неделя, торопя, И вновь сулит разминовенье И ночь, и я тебе пишу, А сутки прочь, вода из крана. Я слишком поздно прихожу, А ты уходишь слишком рано». Дмитрий Кириллов: В записной книжке Владимира Вишневского в первых рядах стоит фамилия Зорин, и это не случайно. Гениальный драматург, создатель «Варшавской мелодии», автор «Царской охоты» и «Покровских ворот» до конца дней по-отцовски заботился о Володе Вишневском, следил за его успехами и опекал его. Владимир Вишневский: Леонида Зорина, выдающегося драматурга и советского, и российского, впервые живьем я увидел в Доме учителя на одном из литературных вечеров, которыми был славен Дом учителя, где работала моя мама. Его отношение ко мне каким-то отцовским было. Мало того, что он принимал то, что я пишу, он автор предисловия к моей первой заметной книжке, он назвал меня «смеющийся лирик Владимир Вишневский». И он, значит, первый сказал, что я создал энциклопедию русской жизни в одностишиях. И значит, его смех раскатистый... Эта кухонька скромной писательской квартиры образца там 1950-х гг., где мы пили чай... И то, как он от руки работал... Он все время писал от руки. Дмитрий Кириллов: Надо же. Владимир Вишневский: Вот эта его последняя повесть «Юдифь» написана от руки. И как он придавал значение выходу книги... Для него это оставалось чем-то чрезвычайным. Дмитрий Кириллов: Волнующее событие. Владимир Вишневский: Да, волнующее. Но вообще, чрезвычайность выхода книги я по себе знаю, когда ты уже сдал книжку, над которой месяц работал, приезжая в издательство, и каждую страницу вылизывая... Дмитрий Кириллов: Это как роды уже ждешь. Владимир Вишневский: Да-да. И когда ты идешь, сдав книгу, понимая, что она отчуждена от тебя и не зависит от твоей целости, сохранности как пешехода, как водителя, это счастье для нас, таких вот сумасшедших. Но Зорин прекрасные писал стихи всегда, что менее известно. Вот стихи Леонида Зорина: «Мы живем и хлеб жуем. А отцы нас так любили. Мы не то чтоб их забыли, Просто мы без них живем. Что осталось? Горстка пыли, Полусказки, полубыли. Мы давно себе забили Головы, а их забыли. И ночами не зовем, А они когда-то были, А они нас так любили, И мы тоже их любили, Просто мы без них живем». Дмитрий Кириллов: Переходим к алфавиту. У нас еще есть великий Гафт, который тоже... Вы были с ним знакомы и дружны... Владимир Вишневский: Дружны, дружны. Опять же, мы с ним по жизни, как принято говорить, встретились, когда не могли разминуться. Дмитрий Кириллов: Так. Владимир Вишневский: Он узнал мои стихи, он принял участие в моей программе «Вишневский сад». У нас такая традиция установилась, опять же традиция, не довлеющая своей, так сказать, ежедневностью, созвонов по телефону и разговора по 40 минут. Я что-то новое читал: «Ну давай, еще что-нибудь прочитай, давай еще!» Ему очень нравилось мое одностишие вот это вот: «Я помню всех, кто не перезвонил» – «Старик, это гениально! Старик, это гениально!» А потом сказал: «А вот это...» Мог сказать: «А вот это нигде не печатай», – вот ему не нравилось, что-то ему не нравилось. Ну и вот потом, значит, был у нас эпизод, когда я в соответствии с мнением, что известный человек должен хлынуть в кино, а поскольку у меня это стало получаться, как мне сказали режиссеры, я снимался все-таки у хороших режиссеров, Хотиненко, у Павловского в главной роли фильма «Бомба для невесты»... Но это были неизвестные фильмы, были ошибочные фильмы, но я все равно режиссерам благодарен, были пробы и удачные, и неудачные, там я... Но дело в том, что я попал в один фильм с ним, причем в эпизод с ним, в качестве его адвоката, фильм «Дни ангела». Когда я предупредил, что завтра он меня увидит на съемочной площадке, а мы, у нас вовсю шли диалоги телефонные, одобрения, он, значит, с иронией, зная, что это мода для небезызвестных людей, которые распоясались, как я, по его мнению... Дмитрий Кириллов: Да-да-да, «в кино поперся». Владимир Вишневский: Да, «в кино поперся», «хлынул» в кино. Он говорит: «Давай-давай, у тебя получится! Давай, у тебя получится!» – ну, уже ирония. Дмитрий Кириллов: Ага. Владимир Вишневский: После съемки я говорю: «Дядя Валя (ну, я его звал «дядя Валя»), ну как?» Он говорит: «Старик, я потрясен! Я потрясен! Тебе надо этим заниматься!» Через неделю он сказал Жванецкому, и Жванецкий мне это передал, с удовольствием причем: «У Вишневского поехала крыша! Он счел себя киноактером!» И это тоже дядя Валя Гафт. И он мне написал стихи, которые сложил из разных моих строк: «Ты меня наполнил сразу, Ты вошел в меня навечно: Пусть была короткой фраза – Мысли были бесконечны! Нет, не ждите здесь намека, Я без этого порока! Ты не устно с мавзолея, Не лежал в Колонном зале, Слава богу, ты не Ленин, Слава богу, ты не Сталин! Но только помни, Стихотворный шут, Но знай, литературный хулиган: Пока тебя на музыку кладут, Внезапно может кончиться диван». Дмитрий Кириллов: «В» – Вознесенский. Владимир Вишневский: Я выступал у него, это большая честь, выступать у него, когда он тебя уже заметил-отметил, у него на юбилее. И ему очень нравилось, как я его пародирую. Значит, я вот вставал, такой как бы шарфик... Дмитрий Кириллов: Шейный платочек. Владимир Вишневский: И можно было в алгоритме Вознесенского воспеть что угодно: «Состояние было сложное, Мы взлетели с первой попытки! Но в полете нам были предложены Прохладительные... Спасибо». Или там... И когда он уже терял голос, к сожалению, но стоял на сцене в свой юбилей в зале Чайковского, где, как я шучу, не было ни одного неузнаваемого лица... И, когда я пародировал вот эти, вот я помню: «Праздник на нашей улице, И с тех пор, становясь лишь старше, Я люблю, когда бабы паркуются, Правда, лучше держаться... Спасибо», – вот. И значит, он мне, кстати, на юбилей мой, который он удостоил присутствием своим, оказал мне честь, он пришел и подарил мне телефон, мобильный телефон, это был 2003 год, это еще была... Дмитрий Кириллов: Ну да, роскошь. Владимир Вишневский: ...роскошь, так сказать. И вспомнил, значит, как он: «Над страной летает Мобель, мобель, мобель, Мобель, мобель...» А мне он написал стихи: «В кого ль влюбиться нам? В Вишневского!» Он большой русский поэт. Опять же открываешь что-то, не то, что вот на слуху, на поверхности, открываешь какие-то стихи его... Потрясающий поэт. Когда кумиры твоего детства в зрелости становятся тебе старшими коллегами, признают тебя и удостаивают... Вот я пришел на вечер Евтушенко, зная, кто это такой, зная его славу... По-моему, девятиклассник был, смотрел на эту фигуру долговязую в этой гавайской рубашке, его стилистика, и понимал: вот так должен выглядеть поэт такого, значит, чтецкого таланта. И вот я, значит, сидел... И поэтому, когда в девяностые, значит, все-таки он меня заметил, удостоил, еще раз этот глагол употреблю, в антологию лирики XX века» включил мое лирическое стихотворение, о чем я не устаю все время истошно напоминать интервьюерам, которые мне шьют только, так сказать, одностишиях, лирики-хаханьки... А стихотворение звучит так, если можно его прочитать: «Шаг собьет, остановит ли вдох, На губах обесцветит ли слово, Всякий раз застигает врасплох Вероятность иного. Что могло бы, не превозмогло, Что сбывалось, да случай не выпал, Что себе или миру назло Не сумел или просто не выбрал. Но с течением темной воды С убыванием света дневного Отольется в себя как во льды До зеркальной дойдет густоты Невозможность иного. И откроешь, как тайну тщеты, Где царил ты факиром на час. Ну а где усмехалось в заботе Все, что делает выбор за нас. Даже чаще за нас, а не против». Салютую памяти Евтушенко. Удача большая, великая, может, его счастье, что он удостоил, что я с ним дружил. Знаете, у меня одна из самых дорогих книг среди массы подаренных мне, хотя каждая по-своему дорога, и с дарственной надписью, – это книжка «Весь Евтушенко», толстая огромная книжка, которую он подарил мне в связи с рождением в 2010 году моей дочери Влады. Дмитрий Кириллов: Зачем становятся поэтами? Чтобы нравиться девушкам, носить яркие рубашки и модные пиджаки, путешествовать по планете в поисках вдохновения, пижонить, в конце концов. На то ты и поэт, чтобы отличаться от всех остальных. И Володя Вишневский, обладая морем обаяния, пользовался этим преимуществом поэта над обывателем по полной. В конце концов, он еще и артист, а значит, в каждом городе поклонницы, романы, освежающие чувства, словно легкий душ, и настраивающие на творчество. Мама Евгения Яковлевна изо дня в день как мантру повторяла: «Вова, остановись! Вова, женись!» – а он искал ту единственную во всей Вселенной. И нашел! Долго искал, полжизни, ту, которая подарила ему счастье. Итак, она звалась Татьяной. Владимир Вишневский: Все встречи не случайны, это почти банальность, но я познакомился со своей женой на юбилее моего друга, духовника, раввина всея Руси Адольфа Шаевича. Увидел девушку... Дмитрий Кириллов: Народу миллион. Владимир Вишневский: Да, народу много... Дмитрий Кириллов: И как в этой толпе... ? Владимир Вишневский: А девочка, она стояла помогала там организаторам. Дмитрий Кириллов: Так. Владимир Вишневский: Я тогда читал еще стихи вот такие интернациональные: «Такая русская равнина, что впору вызывать раввина». Поэтому... «Ты мне жена от Бога, от раввина, Ты лучшая моя, но половина». Дмитрий Кириллов: Это действительно была любовь с первого взгляда? Вот, знаете, такая банальная фраза, любовь с первого взгляда. Владимир Вишневский: Да-да-да. Я понял, что с этой девочкой, с этой девушкой мне надо срочно знакомиться. А я уже в ее глазах имел репутацию повесы... Дмитрий Кириллов: Ну естественно, поэт. Поэт – это большой багаж романтических встреч. Владимир Вишневский: Да. Ей говорят: «На тебя Вишневский смотрит», она говорит: «Да знаю...» Дмитрий Кириллов: Но тут-то страшно, если действительно пошло чувство. Владимир Вишневский: Нет, страшно... Вы правы абсолютно. Не было... Я еще не успел страх обреченности на этого в хорошем смысле человека. Я какое-то время вел все равно вольный образ жизни, мы не сразу стали вместе. Знаете, как в книге: «Всех помню, Любу, Надю, Веру, Карели щелкаю с косой, Еще в добейджевую эру И в домобильный мезозой». При этом у нас не было все безоблачно, некоторые там силы, полностью ассоциирующиеся с моей привычной уже прошлой жизнью, пытались нас там разлучить, оторвать. Но, слава богу, это не удалось. Дмитрий Кириллов: А, были такие, да, силы? Владимир Вишневский: Да-да, были. Была, так сказать, целая жизнь, которая не отпускала и пыталась не отпустить, но мы это преодолели не без драматизма. Я во многом был не прав и не всегда себя, мягко говоря, безупречно вел. По отношению к жене есть вина и в нынешней жизни, и по прошлому. Но есть ощущение, что действительно, может быть, незаслуженно, но с женой мне повезло. Дмитрий Кириллов: Вишневский плодовит: если собрать все его стихи, сценарии, фильмы, диски, аудиокниги, то получится внушительное собрание сочинений. Но ни одно из них не может сравниться с главным произведением его жизни, появившимся на свет уже в зрелом возрасте и созданном не без участия самой любимой женщины на Земле, – Татьяны Иоффе. То, что в 56 лет судьба подарит Владимиру Вишневскому дочь, – разве это не чудо? Во всяком случае поэту Владимиру Вишневскому не надо бегать по планете в поисках ответа на вопрос, в чем смысл жизни. Дочь – тот подарок, который... Вот я не знаю, это, наверное, все поменяло в жизни, да, появление дочери? Владимир Вишневский: Ну, вы знаете, я уже про это много написал разного, в сторону себя острием: «Как поздно я в России стал отцом, О, «сколково» уже мне не увидеть!» И значит, вот это вот позднее отцовство, когда ты стал сумасшедшим папашей и когда ты вдруг понял, что я не знал, что я такой нормальный. Важно, чтобы у дочери был здоровый, дееспособный и даже успешный папа, папаша, а не только сумасшедший папа. И без всякой отцовской умильности, без всяких соплей ты понимаешь, что она талантлива в этом, что ты не хочешь, чтобы она была актрисой, допустим, понимая, от чего зависят хорошенькие девушки-актрисы, от чего и от кого. Если она говорит в день рождения: «Папа, я желаю тебе оставаться наяву событий», – это не оговорка, это поэзия, которую вот она может сказать. «А сердце улетает по своим делам». Она рисует хорошо, она лепит, она делает поделки... При этом достаточно, так сказать, самокритична, самолюбива, понятно, женственный характер, меня строит, это понятно. Хочется ее, с одной стороны, и баловать, и беречь, это понятно. Но только тревога за завтрашний день, за сегодняшний... Это нормально для любого, наверное, родителя. Но я благодарен Татьяне, моей великой жене, моей лучшей действительно половине, за то, что она со мной, за то, что она воспитывает дочь, и за то, что дочь так похожа во многом на нее. Дмитрий Кириллов: Сейчас уже у нее подростковый такой возраст начинается, интересно, да? Владимир Вишневский: Более чем. Дмитрий Кириллов: Ну что, споры идут? Владимир Вишневский: Споры идут, хотя она не всегда до них допускает. Иной раз диалог с ней – это как награда, вот. Поэтому, так сказать, «ты еще заслужи, чтоб с тобой». Дмитрий Кириллов: У вас еще впереди очень много нужно все понаблюдать, замуж выдать и внуков дождаться. И работать надо! Владимир Вишневский: Жена заверяет, что это мне по силам. Дмитрий Кириллов: Я хочу вам пожелать, не удастся вам отвертеться. Пишите, работайте, дарите радость! Владимир Вишневский: Спасибо! Дмитрий Кириллов: Пусть вдохновляют ваши девчонки вас. Здоровья и только вперед! Владимир Вишневский: Спасибо! «Нет, я не вижу в этом смысла, Чтобы не смеяться и не мыться. И тот, кто на ночь глядя бреется, На что-то все-таки... Спасибо!»