Юрий Рост: Я был когда в Лувре, ну естественно, куда идешь? Идешь, посмотришь Венеру безрукую, потом бежишь к Леонардо да Винчи. Там стена такая, на ней висела эта замечательная картина, которую все знают, и толпа японцев, которые подбегали к картине, становились спиной, их фотографировали на фоне картины, и они убегали дальше. Все эти твои воспоминания, которые ты пытаешься зафиксировать, они никому не нужны будут, они ни о чем не говорят. Фотография все-таки еще вещь такая эмоциональная, если она фотография. Фотография стареет и улучшается, если она хорошая. Она становится таким фактом истории, она обретают такую свою красоту времени. Однажды мы с моим другом, великим режиссером Отаром Иоселиани, я приехал в Париж, он там снимал кино и придумал какой-то мне эпизод, в котором я должен был сниматься в качестве какого-то негодяя. И он мне говорит: «Хочешь пойдем к Картье-Брессону?» Картье-Брессон – великий фотограф 20-го века. Приходим к этому метру, который очень дружил с Отаром, любил его. И я ему притащил фотографии, чтобы он посмотрел. Ему было лет уже ага-га, уже под девяносто, если не девяносто. И он стал смотреть, смотрел, смотрел фотографии. Отар за это время выпил полбутылки виски и переводил все, исправно тем не менее переводил. Он смотрел с интересом таким дежурным. И потом в какой-то момент он спросил: «А кто это? Что это за люди?» Я ему стал рассказывать. И этот рассказ с фотографиями занял часа три. В какой-то момент он мне сказал: «Вы знаете, посмотрите соседние негативы, потому что вы изменились, время изменилось, возможно, взгляд ваш изменился». Я посмотрел. Так, сейчас мы найдем, Картье-Брессон, Картье-Брессон, Картье-Брессон. Тут целая жизнь. Вот, я вам показываю Картье-Брессона, и вы можете посмотреть, как он смотрит влюбленными глазами на Отара Иоселиани. А вот фотографии две. Вот эта фотография дяди Гриши, сапожника, который был на Пушкинской площади. Я ее очень любил, это очень симпатичная фотография. Когда я долго рассматривал негативы, я нашел другой негатив, который оказался еще симпатичнее. Посмотрите, как он смотрит на попу на женскую, с каким достоинством и интересом. Вот это свидетельство того, что фотография живет и после того, как она умерла. Данелия жил в соседнем доме, во дворе здесь гулял, а собака сюда забежала. Она зашла пописать сюда, в это помещение. Оно было такое, что для другого ничего не годилось. Были горы мусора, и вообще это была какая-то брошенная история. И он зашел за собакой, чтобы согнать. И говорит: «Слушай, ты ищешь мастерскую? Вот хорошее место». Вот это, то, что мы видим, это вот черное, это была такая замечательная выставка, первая большая выставка в ЦДХ. Огромная совершенно. Когда выставка закончилась, я забрал часть, и друзей своих, поместил здесь. Здесь они теперь у меня живут. Сама конструкция этого помещения, она предполагала заполнение пустоты такой. Ведущая: Я вижу, что у вас много ангелов. Юрий Рост: Ангелов, да. Они тут живут. Я не знаю. Поселились здесь, живут. Ведущая: А как они поселились? Юрий Рост: А не знаю. Некоторые крылья оставили, и так ходят. Вон видите, на стене дома табличка такая, как городская, которая обозначает улицы. И там написано на ней «Духин сад», и над ней ангел. Этот ангел был мой друг, кровельщик-энциклопедист, это я говорю прямо через черточку, Иван Андреевич Духин. Вот мы с ним все здесь сделали. И сад мы с ним здесь сделали, и привели дом в порядок, и вообще он был такой душой, его все знали, он всем помогал. Дарил колокола. Он был крупнейший в стране специалист по колокольным заводам. Вы посмотрели, подняли – колокольчики. Это те колокольчики, которые он мне подарил. Это семь поддужных колоколов. Это были поддужные колокольца. Ведущая: Поддужные – это? Юрий Рост: Это под дугой, это те, которые у ямщиков были. И у них у всех был разный звон. У нас был такой случай с ним. Когда я устраивал выставку в музее Пушкина на Пречистенке, там такое было помещение, такие арки темные. И я решил сделать выставку в полной темноте, вообще, то есть без света. Она называлась «Пушкина нет дома». Это выставка, которой я горжусь, потому что она была, в известном смысле, сама выставка была артефактом. На протяжении многих лет я снимал пушкинскую квартиру, и днем, и ночью, я даже там ночевал однажды, но это другая история совсем. Напечатал фотографии, которые были. Сначала дом Пушкина. Потом там была такая витрина, на витрине была фотография – место дуэли, ну, приблизительного, конечно, места, потому что точного никто не знал. И я положил аппарат широкоугольником с высоты упавшего человека, ну, Пушкина, что он мог бы увидеть, последний какой пейзаж. Я снял вот этот пейзаж. И после этой фотографии шла разруха этой квартиры. То есть Пушкины – они съезжают, Наталья Николаевна, они съезжают. На самом деле мне просто повезло, там был ремонт, и все экспонаты, они были упакованы. Оголилось. И получилась такая экспозиция. Человек, который попадал в это пространство, слабо светились эти окна, он оказывался внутри квартиры на Мойке. Ну, окна огромные, здоровенные. И пришли музейщики и говорят, у нас есть 50 колоколов поддужных, но мы их не можем атрибутировать. Я вам отдаю Ивана Андреевича, он вам атрибутирует. Он ушел, часа два их не было, потом пришли эти женщины, совершенно размягченные, влюбленные в этого человека, потому что он нашел там пятнадцать или семнадцать колоколов, колокольчиков пушкинской поры. Он знал все абсолютно. Эти колокольчики мы повесили на стойке. Поскольку все было в темноте, люди ходили со свечами, они натыкались на эти стойки, и эти колокольчики издавали звон. Получалось, что Пушкина нет дома, вот звук. Вот такая была выставка красивая, я вам нарисовал. Прямо новогодняя. Ведущая: Как вы вообще относитесь к Новому году? У вас есть какие-то детские воспоминания, связанные с Новым годом, с Рождеством, с этим праздником? Юрий Рост: У нас Рождество после Нового года, потому что мы живем по двум календарям, по разным стандартам, двум, трем, пятерым. Новый год, праздник такой надежды, наверное, но одновременно ты вспоминаешь, что ты в этом году потерял. Для меня эта отметка очень важна, и с годами становится все печальнее и печальнее, потому что каждый год уносит моих друзей. И этот год, который вот сейчас ушел, 2021, я потерял очень близких и очень важных для меня людей. И это невосполнимая потеря. И Новый год, который придет, конечно, он, может, принесет и радость, но я опасаюсь, что он принесет новые потери. Потому что в канун Нового года, просто вот, вот еще и Сережа Соловьев ушел. Печаль, печаль. Раньше я вообще не выпивал никогда на Новый год. Я садился на машину и объезжал своих друзей. И получалось, что я так, четыре-пять домов-то посещал. Ведущая: Как Дед Мороз? Юрий Рост: Ну, как Дед Мороз. Там все выпивали. И уже все знали и терпели. Самые характерные для меня встречи Нового года. Я когда-то жил на Беговой. Там была общедоступная однокомнатная квартира с ключом под ковриком. Иногда придешь домой и не знаешь, кто там сидит. Я брал бутылку вина и бежал на ипподром. Ипподром пустой, абсолютно, никого не было. Ведущая: Это в новогоднюю ночь? Юрий Рост: В новогоднюю, да. Я втыкал бутылку в снег, единственное для того, чтобы добежать круг. Ипподром как известно 1600 метров, добегал этот круг, открывал бутылку, садился, там были трибуны такие, внутри прям, выпивал немножко, оставлял бутылку следующему, если кто будет бежать, и шел домой. А сейчас я спокойно переживаю, если сижу дома. Обязательное условие Нового года – это елка на Чистых прудах. У меня квартира там однокомнатная. Та была общедоступная, а эта лучшая в мире. Там балкон, он прямо над комнатой Георгия Николаевича Данелии, он мой сосед был. И там на балконе я устанавливаю елку. Каждый год. С лампочками. В качестве игрушек, для того чтобы блестели, эти диски. Ведущая: CD? Юрий Рост: СD. Они так хорошо блестят, и их не жалко. Они потом улетают. Елка стоит до Пасхи приблизительно. Ведущая: А почему эта квартира лучшая в мире? Юрий Рост: Потому что она лучшая в мире. Любимая. Она выходит на Чистые пруды, там елка. И вообще Чистые пруды я очень люблю. Ведущая: Вам приходилось быть Дедом Морозом? Юрий Рост: Вы знаете, это я работал тогда в «Комсомольской правде» и поменял профессию. Пошел в «Детский мир», потом написал репортаж об этом. Мне дали Снегурочку из парфюмерного отдела, хорошенькую, но, правда, у нее был статный Дед Мороз, который с нами ездил все время, из опасения. Хотя я не посягал. Тяжелая работа, потому что если уже люди праздновали, то Деда Мороза призывали выпить, и уже к концу вечера я был неплохой совсем. Ведущая: Это был редакционное задание? Юрий Рост: Да, я потом и писал. Нет, выпивать не было редакционным заданием. А быть Дед Морозом было. Были смешные там истории. Бабушка там была, такая чудесная, интеллигентная бабушка. Она и говорит: «Анечка, прочти Деду Морозу стишок». А Анечка набычилась так, ни в какую. «Ну прочти». Анечка нет, ни за что. Тогда бабушка встала на стул и прочла мне это стихотворение. Это был так трогательно. Так что я был Дедом Морозом. Тяжелая работа. Дед Мороз фигура мифическая, но с бородой. Я тоже с бородой, почти мифическая. Ведущая: Спасибо, спасибо огромное!