Виктор Лошак: «Это очень личное» – программа о принципах и правилах жизни. Сегодняшний наш гость – известный режиссер, драматург, актер Андрей Сергеевич Смирнов. Дорогой Андрей Сергеевич! Можно я начну с воспоминания собственного детства? Ростов, телевизор «Темп» черно-белый – всей семьей смотрим. Человек рассказывает, просто сидит в телевизоре, рассказывает. Все, не отрываясь смотрят. Это ваш отец был. Сергей Смирнов: Добрый вечер, товарищи! В прошлый раз я рассказывал вам о детях – героях Великой Отечественной войны. И, как вы помните, обещал рассказать историю одного моего поиска, который, в конце концов, привел меня к знакомству с очень интересным героем Отечественной войны. Виктор Лошак: Что он рассказывал такое людям, прошедшим войну (как правило, это были все люди, которые прошли войну) о войне? Я помню тему «Брестская крепость». Там было много передач. Чем он их брал, почему они его слушали? Что было такое специальное в его рассказах? Андрей Смирнов: Ну, определить двумя словами трудно. Во-первых, передача шла в прямом эфире без предварительной съемки. И до самого 1965 года, когда было 20-летие Победы, все продолжалось в прямом эфире без предварительной записи; отцу доверяло начальство. И каждый раз он приводил неизвестного героя войны, конкретного. Рассказывал, в чем заключался его подвиг, расспрашивал самого человека. Как правило, это были люди очень стеснительные, не готовые к тому, чтобы выступать по телевизору. Виктор Лошак: Явно не телезвезды. Андрей Смирнов: Нет-нет, не телезвезды. Это были действительно скромные труженики войны. Каждый раз судьбы были захватывающие. Этим людям пришлось много перенести и на фронте, и после него. И, как правило, жили они не очень благополучно. И действительно, я помню (я был мальчишкой, 15-16 лет), где-то через несколько передач после начала, когда начиналась передача отца, мы жили тогда на проспекте Мира, – он пустел от автомобилей. Это было видно простым глазом. Виктор Лошак: Да я помню! Это была едва ли не самая популярная передача, причем передача о войне. Я понимаю, что ваш отец был истовым коммунистом. Таким, видимо, как был его главный редактор, с которым он работал, Твардовский. Ведь Твардовский мог в разговоре о коммунистической партии заплакать. Это сейчас трудно даже представить себе. А когда у вас начались противоречия с отцом? И были ли они? Андрей Смирнов: Ни о каких противоречиях с отцом, пока я кончал школу и поступал в институт, не было и речи. Он был истовый коммунист, я был истовый комсомолец. Еще с пионерского возраста уже был чиновник, потому что в школе в седьмом классе я стал председателем совета дружины и носил тут три красные полоски. Виктор Лошак: Нашивки. Андрей Смирнов: Да, нашивки. А потом я вступил в комсомол. Я был членом комитета школьного. Я не председателем, правда. Но все изменилось с поступлением во ВГИК. И начало очень быстро меняться. Потому что в школе я был отличником, а в институте обнаружил, что я совершенно темный субъект. Потому что... Виктор Лошак: Темный? Андрей Смирнов: Темный да, во многих отношения безграмотный. Ну, например. В 1957 году мне было 16 лет, я последние три года учился, тогда так называлась, спецшкола № 2. Сейчас она существует, только она называется школа Ромена Роллана. Это была специальная школа с французским языком. И отец мой (который сам без учителей овладел пятью иностранными языками за свою жизнь), когда мы переехали в Марьину рощу и обнаружилось, что рядом французская спецшкола, отец сказал, что нужно быть идиотом, чтобы не использовать эту возможность. И я все лето учил французскую грамматику, сдал как бы экзамен, и меня туда приняли. А когда мы закончили девятый класс, улучшились отношения с Францией. Сначала в Москву приехали десять лицеистов французских, из лицея Пастера в Париже. Мы с ними гуляли, там их водили, с ними тайком курили, даже выпивали. А осенью, вернее, не осенью, в августе нас девятерых оболтусов отправили с двумя учительницами во Францию на целый месяц. Виктор Лошак: Наверное, сегодня никто не может представить, что значит было школьнику советскому поехать во Францию. Это из области полета в космос. Андрей Смирнов: Абсолютно! Абсолютно. Мы более-менее сносно говорили по-французски. Ну, не все, но человека четыре из девяти вполне могли объясниться. И мы две недели провели в Париже; по музеям нас водили. А две недели – в летнем лагере для лицеистов (типа наших пионерских лагерей) в Пиренеях рядом с городом Баньер-де-Бигор. Так вот, уровень моей культуры. Когда в Париже нас водили в музей современного искусства и показали нам полотна Ван Гога, Матисса, частично Пикассо, я объяснял по-французски нашей даме, которая нас водила и рассказывала, что это все отрыжки загнивающего капитализма; что настоящее искусство – это Москва, Третьяковская галерея – это «Три богатыря» Виктора Васнецова. Вот такой я пришел во ВГИК. Во ВГИКе в это время учились на старших курсах (старше, чем были мы с Андроном Кончаловским, мы были на одном курсе в мастерской Ромма), старше нас были Тарковский, Шукшин, Митта, Отар Иоселиани, Лариса Шепитько. Виктор Лошак: Какие имена! Андрей Смирнов: Крепкие ребята. И уровень коридорной толкотни, которая всегда есть в любом ВУЗе, а тем более в творческом ВУЗе, т.е. соперничество было очень высоким. Это сказывалось и в беседе, и в разговоре. И я очень быстро обнаружил, что я, во-первых, ничего не понимаю в живописи, во-вторых, вообще слабо разбираюсь в искусстве и прочел далеко не все, что необходимо прочесть. И я стал это с бешеной скоростью наверстывать. И хотя я учился во ВГИКе всего три года, а через три года нам удалось защитить диплом с Борисом Яшиным, но я вышел другим человеком. Виктор Лошак: Но в этом момент начались ваши противоречия с отцом? Андрей Смирнов: Противоречия с отцом начались с того момента, когда я стал ненавидеть Советскую власть и был идейным антисоветчиком. В это время я уже прочел довольно много по истории революции. Ну, во-первых, у нас был марксизма значительно больше, чем режиссуры. Марксизм был буквально каждый день, потому что были история партии, диалектический материализм, исторический материализм, политэкономия, потом был научный коммунизм. Режиссуры было там два-три раза в неделю, а это было каждый день. По всем марксистским дисциплинам я получил пятерки. Значит, я Ленина читал и Сталина читал. Виктор Лошак: А вот как отец ваш отнесся к разоблачению Сталина? К XX съезду? Андрей Смирнов: Очень просто. Когда было партсобрание в Союзе писателей и там читали закрытый доклад Хрущева на XX-ом съезде, отец вошел в нашу двухкомнатную квартиру (это была первая отдельная квартира в моей жизни, мы переехали, когда мне было лет 11), у него висел, подаренный ему самим фотографом, прямо на стене над письменным столом портрет Сталина, прикуривающего трубку. Фамилия... Виктор Лошак: По-моему, довольно известный портрет. Андрей Смирнов: Да-да-да, Альперт, по-моему, фамилия фотографа. Виктор Лошак: Да, был такой фотограф. Андрей Смирнов: Он подарил отцу этот портрет. Вот отец вошел в плаще, белого цвета буквально. При том, что его отец обожаемый, дважды сидел в тюрьме при Советской власти. Виктор Лошак: Был репрессирован? Андрей Смирнов: Был репрессирован дважды, да. Значит, отец вошел прямо в плаще, весь белый, не раздеваясь, прошел в кабинет, схватил этот портрет Сталина, ударил его об пол, разбил. Пошел, принес веник и совок, и собрал мусор; только после этого стал раздеваться. Вот такая была история! Виктор Лошак: Потрясающий эпизод! Совершенно кинематографический. Андрей Смирнов: Абсолютно! Театральный. Виктор Лошак: А вот Андрей Сергеевич, ваш знаменитейший фильм «Белорусский вокзал» – это тоже часть диалога с отцом? Или это уже было абсолютно в отрыве от ваших с ним отношений? Андрей Смирнов: Это не диалог с отцом. Это, как вам сказать. В 1951 году подвергся разгрому «Новый мир» Твардовского. Виктор Лошак: Где отец ваш был замом главного редактора? Андрей Смирнов: Да, да, там значит. Это был довольно большой удар отцу. Надо было искать новую работу. И вот, выбирая что ли тему будущей книги, он наткнулся на очерк Златогорова о Брестской крепости. Считалось, что погибли все, никто не остался жив и т.д. и он занялся этими поисками. Он ими занимался 10 лет. Значит, и когда мне было 14 лет (1955 год, это уже прошло три года, отец этим занимался) я лето, часть лета по крайней мере ездил к отцу. Отец работал в Брестской крепости, где никакого музея, который сейчас справил 50-летие, не было, естественно. Он начал там, значит. Я провел часть лета у отца там в гостях, в Брестской крепости. Где, ну я помню, например, однажды немцы сбросили на крепость, в то время, когда она оборонялась, фугас в 1800 кг. И соответственно, воронка от этой бомбы, она продолжала существовать. Это была огромная яма. Уже она заросла, конечно, с 1941 года, но диаметр этой ямы был метров 25 или 30. Вот я помню эту воронку. А потом по глупости, конечно, это убрали. Значит, там течет речка Мухавец. Маленькая речка и мостик через нее. По этому мостику шла первая контратака наших солдат против немцев в Брестской крепости. Так вот там были перила. Перила были, чугунная труба просто, одна и на другой стороне – другая. Вот эти обе трубы, из них было кружево! То есть, представьте себе, какая была густота обстрела! Виктор Лошак: То есть они были простреляны полностью осколками? Андрей Смирнов: Они были насквозь. Это все было вот кружево из этой трубы! И с одной стороны, и с другой. Это производило гигантское впечатление. Ты стоял, смотрел на это и понимал, что перенесли люди?! Виктор Лошак: Как можно было остаться живым?! Андрей Смирнов: Как можно было остаться живым, да? К сожалению, потом, сейчас там благополучные перила. Куда делись эти трубы? Их, наверное, выкинули. А это, я думаю, было ошибкой, потому что впечатление незабываемое абсолютно. Виктор Лошак: Тогда в вас родился «Белорусский вокзал»? Андрей Смирнов: Конечно! Конечно, и потом, в те годы, эти 10 лет, пока отец работал над книгой. Ведь он нашел более 400 участников, живых! Которые, естественно, прошли немецкие лагеря, а многие из них прошли потом русские лагеря. Потому что в крепости остаться живым, какой был выход? Либо ты попадаешь в плен, либо или полицаем идти... Виктор Лошак: Ну да, потому что война ушла дальше. Андрей Смирнов: Война... Ведь последние очаги сопротивления Брестской крепости были в начале августа 1941 года. Они еще прятались в подвалах, выскакивали, убивали немцев. Хотя была безнадега полная, потому что фронт был уже за Смоленском. И Минск взяли, и Смоленск взяли. Виктор Лошак: Они оказались глубоко в тылу уже. Андрей Смирнов: Они были глубоко в тылу. И вообще представить положение этих людей. Оно абсолютно безнадежно. Но при этом они прячутся в подвалах, голодают и находят в себе силы выскочить, бросить гранату и выстрелить. Понимаете? Это же что-то необыкновенное! То есть только великое, я бы сказал, гражданское мужество и вера в победу, до которой еще четыре года, могло заставить этих людей так: ну, надписи там оставленные, «Умираю, но не сдаюсь! Прощайте!» Виктор Лошак: Слушайте, вот ваш «Белорусский вокзал» глубоко патриотичный фильм. Андрей Смирнов: Так это и есть! Понимаете, когда мне мой приятель, покойный Леня Гуревич, замечательный литератор, педагог, режиссер рассказал в компании летом 1968 года... В 1967 году я снял свою первую самостоятельную картину «Ангел», которую положили на полку на 20 лет. Негатив куда-то исчез. Через 20 лет мы его не нашли, но к счастью, нашлась одна копия, которую мы скопировали. Меня лишили работы, соответственно. Мне замминистра тогдашний сказал: «Мы тебе поможем сменить профессию». И действительно, они деятельно это делали. Виктор Лошак: Это был замминистра культуры? Андрей Смирнов: Он руководил кинематографом, Владимир Евтихианович Баскаков. Потом мы подружились через много лет. А тогда безнадега была полная. И вот в этой безнадеге летом 1968 года (только что «Ангела» положили на полку, пообещали мне помочь сменить профессию) Леня Гуревич мне рассказал, что на экспериментальной студии, где вот я делал фильм «Ангел», лежит заявка некоего Вадима Трунина (я слышал эту фамилию сценариста, у него уже были какие-то фильмы), и что там четверо фронтовиков, вот это за водкой вот рассказывают историю. Четверо фронтовиков встречаются на похоронах своего командира. Пятеро. Идут выпить, пытаются найти общий язык, давно забытый. Вот. Потом расходятся. Вот в эту секунду, когда он закончил, у меня было ощущение, что это картина, которую я обязан сделать. Потому что за эти 10 лет, что отец работал, вот он находил одного из живых героев. Там скажем, самый известный герой – майор Гаврилов, который получил Героя Советского Союза. Из нищеты, из жизни на окраине Краснодара в саманной самодельной хатке, он стал депутатом Верховного Совета, Героем Советского Союза. Его жизнь резко изменилась. Вот они же все приезжали к отцу. Вот так приехал майор Гаврилов. Они ночевали у нас в маленькой квартире в Марьиной роще. Я видел всех их. Виктор Лошак: То есть вы снимали о людях, которых, собственно, уже хорошо знали до этого? Андрей Смирнов: Я их видел. Вот они были тут, они с нами обедали. Виктор Лошак: Хорошо, вот объясните, почему четыре раза останавливали этот фильм? Что? Как можно было, какие могли быть идеологические претензии к такому фильму? Даже у Советской власти? Андрей Смирнов: «Белорусский вокзал» вы имеете в виду? Виктор Лошак: Да. Андрей Смирнов: Каждый раз там... ну, проходит, сколько. Мы снимали долго, потому что нас останавливали. Сначала худсовет смотрит материал, то, что мы сняли; мы показываем. Потом, уже после худсовета партком смотрел материал. Значит, действительно четыре раза останавливали. Каждый раз я слышал одно и то же: «У вас плохо одетые люди. У вас негативно показывается советская действительность, какая-то преувеличенная бедность что ли. Много плохой погоды. И это все будет клеветнический фильм». Каждый раз возобновлялись съемки только благодаря тому, что наш мастер с Андроном, Михаил Ильич Ромм, был, слава богу, еще жив и здоров, он ходил по начальству и уговаривал. В конце концов нас опять запускали. Мы продолжали снимать. Но это было четыре раза. А сдавался фильм в обстановке катастрофы. Значит, это было 30 декабря, соответственно 1970 года. Виктор Лошак: Какая же катастрофа? Он шел в каждом кинотеатре страны? Андрей Смирнов: Значит, вот я рассказываю. Мы повезли в Госкино сдавать фильм. Собралась вся редколлегия, редактора, главный редактор Ирина Александрова Кокорева. Идет фильм. Я сижу на микшере, регулирую там громкость звука, чтобы все было нормально. За эти полтора часа ни звука не было в зале. Ни звука, ни смеха, ни шепота, никаких. Виктор Лошак: А в зале были кинематографические начальники? Андрей Смирнов: Конечно. Редколлегия, Госкино СССР. Полная тишина. Ну, я уже показывал картину, скажем, там на Мосфильме рабочим, сотрудникам. Я привык, что смеются, когда появляется Леонов, там есть комические куски какие-то, которые всегда вызывают смех. И притихают особенно там, где есть какие-то трогательные сцены. Никакой реакции Госкино. Зажигается свет. Значит, должны сейчас обсуждать новую картину. Полная тишина. Встает главный редактор Ирина Александровна Кокорева и говорит: «Обсуждения не будет. Картина сложная. Пускай решает руководство. Все!». И они выходят. И я выхожу совершенно обалделый, потому что никакой реакции. Что будет, я не знаю. Так проходит 31 декабря. Встречаем Новый год. 1-е, 2-е, по-моему, третий был выходной. Но 4 января 1971 года утром в 9 часов раздается звонок, и любезный женский голос говорит: «Андрей Сергеевич?» - «Да». - «Пожалуйста, приходите в 10 часов, будет обсуждение». Из Госкино. Я положил трубку и сказал семейству: «Похоже заплатят деньги, все-таки». Виктор Лошак: По тону голоса вы определили? Андрей Смирнов: Конечно! Потому что тут же обсуждение. Было ясно, что значит, на Новый год... Виктор Лошак: Кто-то посмотрел. Андрей Смирнов: Отвезли на дачу кому-то из членов Политбюро, и была реакция. Ну, судя по всему, это был Брежнев. Точно я не знаю. Но я знаю точно, что, скажем, на следующий Новый год у Брежнева были в гостях те, кто с ним воевал на Малой Земле, и они выпивали, а потом пошли в кинозал, смотрели последние две части «Белорусского вокзала» и пели песню вместе с Ургант. Виктор Лошак: На этом мы прервемся. Это будет первой частью нашей беседы. Большое спасибо! Мне было очень интересно с вами разговаривать! Андрей Смирнов: Спасибо вам!