Виктор Лошак: Это «Очень личное» – программа о принципах и правилах жизни. Елена Якович – один из самых известных режиссеров-документалистов в нашей стране. Сегодня она рассказывает о себе и своем самом известном фильме «Прогулки с Бродским». Елена Якович (за кадром): Вот уже двадцатый год Бродский приезжает в этот город – обычно осенью или зимой. Венеция – нейтральная полоса: ни Россия, ни Штаты – самый сумасшедший город Европы, в российских снах напоминающий Питер. О Венеции его эссе «Набережная неисцелимых». «Набережная неисцелимых» и стала для нас путеводителем по Венеции Бродского. И нам посчастливилось, что нашим гидом был он сам. Виктор Лошак: Лена, как и у каждого писателя, есть книга, которая стала его символом. Тут Гроссман – говорят: «Жизнь и судьба». И так далее. И когда говорят: Елена Якович, говорят: «Прогулки с Бродским». Все-таки! Все-таки «Прогулки с Бродским». Елена Якович: Ну да. Именно так. Я так и представляюсь для простоты, если надо кому-то представиться. Но здесь я должна сделать некое такое отступление. Дело все в том, что все фильмы, о которых мы говорили, я уже делала без Алексея Шишова. Потому что он умер в 2010 году – в январе, в начале года, как и Бродский. А все-таки «Прогулки с Бродским»… Виктор Лошак: Да. Вы делали вдвоем. Елена Якович: Начиная с этого момента и до 2010 года мы все фильмы делали с ним вместе. И, честно говоря, я даже хотела как бы прекратить. Но были какие-то контракты, надо было доделывать. И потихоньку... И оказалось, что так легче как бы. Поэтому это визитная карточка, разумеется, не только моя, а наша. Елена Якович (за кадром): И сколько бы ни было разговоров, что Бродский якобы оторвался от России, мы чувствовали, что и для него очень важно, что его снимают не американцы, не итальянцы, а его соотечественники. И он много говорил о России, зная, что его слова дойдут до адресата. И, может быть, самой большой наградой для нас стала его фраза, не схваченная камерой в суете съемок: «Если бы вы только знали, как я счастлив наконец, показывать Венецию русским». Елена Якович: Да, он сказал: «Если бы вы знали, как я счастлив показывать наконец Венецию русским». Сказал вне камеры. И сколько я ни просила его повторить на камеру, не повторил. Но сказал. Да. Он сказал: «Только не надо меня бояться. Пойдем по Венеции, что-нибудь да получится». Так мы и ходили. Ну да. Это был наш первый фильм. Виктор Лошак: Как он родился? С чего? Елена Якович: Ой! Ну, с чего родился. Слушайте, вот этот вот, правда, очень долгая история. Виктор Лошак: Ну, потому что с Бродским очень сложно. Елена Якович: Из девяностых годов он родился – когда все было возможно и море было нам, дуракам, по колено. Ну просто. Кстати, он опять из архива родился. Хотя почему-то... Я никогда не снимала кино, но идея снять кино о Бродском каким-то образом в моей голове жила. Она откуда-то вот почему-то странным образом возникла. И если вкратце и совсем первый импульс, то он заключается в том, что позвонили из архива и сказали, что: «У нас открылись архивы, – в «Литгазете» я работала, – может быть, хочешь про кого? Мы можем интересные материалы предоставить». Ну и я почему-то сказала: «Бродский». И они сказали: «Надо посмотреть, выводили ли его на этот высокий уровень». Виктор Лошак: Высокий уровень, вы имеете в виду особую папку? Елена Якович: Особую папку. Высокий уровень совсем пристального внимания. Кстати, у всех деятелей государства тоже были особые папки. Просто с разным, ну да... Виктор Лошак: Содержанием. Елена Якович: С разным содержанием. Выяснилось, что выводили два раза. Один раз как бы по последствиям его ссылки, когда за него как вступилась интеллигенция. Главное, там было письмо Сартра в его защиту. И Рейн до сих пор считает, что письмо Сартра... Виктор Лошак: Сыграло роль. Елена Якович: Что его и выпустили. Он там пишет. Он только что отказался от Нобелевской премии и пишет: «Ну, вообще-то мы сейчас, у нас форум писателей будет. У вас сидит молодой человек, который может стать хорошим поэтом. Ну, уже не нужно. Отпустите уже его». Просто смешно, что вторая часть была связана с несчастьем присуждения Бродскому Нобелевской премии, которое случилось аккурат в 1987 году, аккурат накануне 70-летия Октября, которое казалось им тогда главным событием. И смешно, что этот «мальчик, который, может быть, будет писать хорошие стихи», – это написал Сартр, только что по идейным соображениям отказавшийся от Нобелевской премии. Виктор Лошак: Получил ее. Елена Якович: Получил ее потом, через столько лет. Ну просто... Виктор Лошак: Ну, кстати, тоже неизвестный факт, что Сартр его защищал. Елена Якович: Ну да. Ну, я тоже не знала. Виктор Лошак: Много писали о Бродском. Елена Якович: Не просто защищал. Он написал Председателю Совета министров, что: «вообще-то у нас сейчас форум писателей в Париже. Может нехорошо сложиться. Давайте-ка уже...» В общем, похоже на то. Но мы не знаем этого. А второй вот был массив, связанный с этой Нобелевской премией. Вот. Ну, я пошла там, чтоб Чухонцев откомментировал первую публикацию. Что-то такое стало вокруг этого как бы крутить. И потом подумала: «А дай позвоню Бродскому. Пусть он прокомментирует». И позвонила. Нашли телефон Марии. Мария дала телефон отеля, где он тогда писал. И я ему позвонила. Сказала: «Вот у меня в руке вот такие вот вещи. Может быть, вам интересно? Может быть, вы как-то прокомментируете?» Он говорит: «У меня на это может быть один комментарий, что у меня никаких комментариев нет. Потому все это так быстро и развалилось, что они этими глупостями занимались». И тут я ему говорю: «А давайте мы про вас фильм снимем?» Он говорит: «Ну, как-нибудь, деточка». Ну, типа он «деточка» не сказал. Но, в общем... Я говорю: «Тогда скажите несколько слов про «Литературную газету»». Он подумал и сказал: ««Литературная газета» – хорошая газета». И вы не поверите, но этот номер вышел с шапкой – под профилями Пушкина и Горького было большими буквами написано: ««Литературная газета» – хорошая газета. Иосиф Бродский». Кажется, сохранился у меня этот номер. Ну а дальше там по ряду причин, поскольку Чухонцев не мог прокомментировать письмо Сартра, он что-то сказал и послал меня к Рейну. Ну, я переступила порог Рейна и сказала: «Давайте снимем кино про Бродского». А он сказал: «А где снимать будем?» Вот буквально. Ни как? Ни что? А... Я подумала и сказала: «В Венеции». Он сказал: «О! Ты знаешь, а есть такая «Набережная неисцелимых». Не знаю, каким-то краем я знала, что он Венецию любит. А мне давно хотелось там побывать. Я даже про «Набережную неисцелимых» там... Ну а дальше была сложная эпопея с написанием ему писем. И ушло это все дипломатической почтой. Прошел месяц. Он нам нифига не ответил. И когда я Рейна встретила у писательской поликлиники, я сказала: «Ваш друг, конечно, гений. Ну, если ему пишет министр культуры Российской Федерации, он может ответить хотя бы «нет»?» Ну и мы пошли в министерство. И в первых строках я услышала, сидя на стуле, с которого чуть не упала, примерно такой их разговор. «Слушай, мы тебе тут письмишко написали с предложением фильм про тебя снять. В Венеции. А? Не получил? А? Согласен? В октябре? Ну, хорошо». И дальше они стали говорить о чем-то совершенно своем. А я поняла, что я с этого стула просто падаю. Потому что был, по-моему, июнь. В октябре съемки. И я никогда в жизни не бралась ни за какой фильм и не знала: ни где взять деньги, ни где взять визы хотя бы, ни как все организовать, чтобы поехать, чтоб поехать и делать этот чертов фильм. Чертов, в смысле, он, конечно, не чертов, а благословенный. Ну, в смысле, эмоционально: что делать-то? Но единственное, что я сообразила, это совершенно уже такое последнее, сказала в конце их разговора: «Попросите, чтобы он факс прислал с согласием». И он говорит: «Ты тут факс можешь прислать, что ты согласен?» И замечательно ... Бродский прислал в Министерство культуры такой факс на английском языке. Вот он у меня хранится. «Согласен принять участие в фильме. Josef Brodsky». По-английски. Он, американский гражданин – должен писать по-английски. В Министерство культуры, разве?.. Ну вот. А дальше была громадная и грандиозная эпопея. Ну, если говорить о том, как это случилось. Потом все большие кинематографисты долго думали, как это случилось, что мы это сделали? И что это оказалось вдруг очень легко. Ну, как казалось. Ну, действительно легко вроде. ФРАГМЕНТ ИЗ ФИЛЬМА «Прогулки с Бродским» Елена Якович: Мне кажется, что просто... Виктор Лошак: Сошлись звезды? Елена Якович: Судьба была. Ему надо было... Виктор Лошак: А как он отнесся к фильму? Он же видел его? Елена Якович: Угу. Да он вообще к нам очень хорошо отнесся. И к фильму хорошо отнесся. Мы ему позвонили. Ведь фильм получил 24 мая 1995 года первый «Тэффи» в истории. В день его рождения, как выяснилось впоследствии. Тогда этого никто не знал. Ну, с ним, в общем, иначе и не... Почему-то я стояла во МХАТе старом на сцене. Сумасшедший дом! И в первых рядах сидел Круз из «Санта-Барбары», улыбаясь всеми своими. Меня больше всего... Там сидел много кто: Попцов, кто-то еще. Но меня больше всего потрясло, что сидит этот Круз из «Санта-Барбары» со своими шестьюдесятью четырьмя зубами и улыбается мне во весь рот. И, естественно, ничего не понимает, но... Вот мне запомнилась эта церемония таким вот безумием. То есть мы все тогда... Виктор Лошак: Ну, Бродский вообще относился к публикациям о себе довольно... Елена Якович: Ну, потом мы ему позвонили (после «Тэффи») и поздравили с днем рождения и с «Тэффи». И спросили: как ему фильм? Он сказал: «Музыка хорошая. Меня как-то многовато». И когда я вернулась, на столе валялась такая почтовая открытка (как она не затерялась), на которой было написано, что он нам предлагает снять цикл «Великие поэты XX века» – про Фроста, Йетса, Одена и Элиота. «Это уже мои святые, – написал он. – И, конечно, Нью-Йорк – это не Венеция, но тоже очень красиво». Вот как он отнесся к фильму, если так говорить. Виктор Лошак: Ну, это понятно, как он отнесся. Елена Якович: Да. Я бросилась ему звонить. Он сказал: «Разве я что-то писал? Я уж и забыл». Я говорю: «Ну как? Ну это так важно!» Ну то, ну се. И главная мысль у нас была: неужели мы его снова увидим? Он говорит: «Ну ладно. Тогда позвоните мне. Я вот 29-го приеду (в этот свой городок, который я никогда не могу выговорить, где он преподает), и мы с вами все обсудим». Ну а 28-го в Нью-Йорке скончался великий русский поэт. Вот так это было. Я должна была ему звонить 29-го. Просто от этой истории, сколько я ни рассказываю, у меня всегда мурашки. Потому что она правда такая вот. Ну вот так вот она выглядит. Виктор Лошак: Что вы почувствовали? Вы говорите: «свечение гения» в каком-то интервью. Елена Якович: Стоп-стоп-стоп. «Свечение гения» – это мне приписали. Что я почувствовала? Что он совершенно гениальный человек в своем этом помятом плаще и шляпе. Виктор Лошак: Панамке такой. Елена Якович: И шляпе от Борсалино. Панамка. Это была, видимо, шляпа от Борсалино. Ну, просто так она выглядела. ФРАГМЕНТ ИЗ ФИЛЬМА «Прогулки с Бродским» Елена Якович: Я почувствовала, что он гений. Хотя к этому моменту это было не из-за стихов. Не так уж я знала его поэзию. И даже сейчас не так уж знаю, как люди, которые... Ну, правда. Просто вот в связи со словами «свечение гения» – это правда. Ну, как бы правда от него исходило. Просто вот любая его фраза, даже где он ошибался (а он ошибался больше Рейна, потом там слышно, ну, если он чего-то картины перепутал), оно все равно звучало просто как откровение. Он все время говорил какими-то откровениями. Хотя, если это записать рукой, может, будет и не откровение. Ну вот. И стихи всегда читал так. Вот я потом слышала, как он читал Цветаеву и Мандельштама, Цветаеву и даже Ахматову – как будто бы он написал. И Рейна, как будто бы он написал. Он их тут же приватизировал. Цветаева особо поразительна в этом ряду. Потому что совсем по-другому. ФРАГМЕНТ ИЗ ФИЛЬМА «Прогулки с Бродским» Елена Якович: Приехали его снимать. И начали выезжать на Запад вообще тогда. В то время, когда он уехал навсегда, в том же самом возрасте. Была у нас такая точка. Я к этому моменту работала в «Литгазете» и повидала всяких людей, которые, в общем, действительно были выдающиеся и могли бы считаться гениальными. Но тут я вот прямо сразу почувствовала. И потом я у Томаса Венцлова вычитала, что такой знаменитый искусствовед – Габричевский. Когда его спросили: «Кто самый гениальный человек на свете, которого он видел?», он ответил: «Бродский». Ему сказали: «Побойтесь Бога! Вы видели Толстого. Вы видели Пикассо или Пикассо». «Все равно Бродский, – ответил он на это». Был доссыльный Бродский. Виктор Лошак: А ощущение беды какой-то? Елена Якович: Беды с ним? Виктор Лошак: Да. Елена Якович: Ну, тогда я должна рассказать про первую встречу. И тогда все будет. Ну вот, первую, когда... Там был день, когда Рейн должен был с ним встретиться. И мы разошлись на этот день. Мы с Лешей бродили по Венеции, а Рейн где-то куда-то там ушел. А было довольно холодно. Это ноябрь как раз. Третье, четвертое там – вот эти дни ноябрьские. И мы сидели у «Флориана». Я в Лешиной куртке, а он в моем пиджаке, совершенно нелепо... Ну и чего-то там болтали. А Леша сидел лицом к кафе. И вдруг он мне говорит: «А ты знаешь, что там Бродский?» Я говорю: «С чего ты взял?» «Потому что, – говорит, – я вижу, что сидит Рейн в пиджаке и при галстуке и с кем-то разговаривает». И он так вот подкрался. Вернулся ко мне и говорит: «Там, правда, Бродский». На негнущихся ногах туда добрался и вернулся. И мы начали проводить короткое совещание: нам что делать? Немедленно оттуда убираться, потому что неминуемо на нас вывалятся, либо уже как-то дождаться и быть им представленной там в срок. Мы решили остаться. И даже не поменяли куртку. Решили: как есть, так пусть и есть. И тут они на нас вывалились. И у Рейна было довольно растерянное лицо. А у Бродского – совершенно спокойное. И он ему сказал: «Вот это те ребята, о которых я тебе говорил». Он сказал: «Ну, хорошо. Тогда завтра в том же «Флориане»». И они пошли по балюстраде. И у Рейна была спина – такая твидовая, массивная, совершенно уверенная. И совершенно простреленная спина Бродского, в этом плаще. И вот это ощущение у меня как бы и осталось. Если говорить об ощущении беды. Ну, мы знали, что мы его больше не увидим. Я не знаю, как это объяснить. А на следующее утро он нас проверил на вшивость. У того же «Флориана» мы стояли. Вот если сомкнуть с тем: «Только не надо меня бояться», он нам сказал: «А кто будет платить?» Ну, за «Флориана». Это кафе дорогое. Я сказала: «Ну, конечно, мы. Но так будет далеко не всегда. Когда-нибудь у нас деньги кончатся». Его кивнул. Его устроили обе части. Обе части ответа он проверял: совковые люди приехали сесть ему на шею или нет? Потом, в какой-то момент, очень странно, он однажды нас увел с Лешкой. Это был единственный раз, когда... Мы ходили по каким-то довольно дешевым – ну, пили что-то, шли дальше. Я совершенно не помню, о чем мы разговаривали. На два часа увел. И всякий раз, когда мы порывались что-то заплатить, он говорил... Это просто не существовало больше. Он уже проверил. Просто водил нас по каким-то забегаловкам венецианским, и что-то мы пили и двигались дальше. Причем я вообще не помню, о чем был разговор. Ну, чтоб уже окончательно получить ордер, что он нас принял. Мы повесили на них сначала петлички. И вообще, так фильмы не делаются. Он куда-то бежал. Перед ним бежал оператор Олег Шорох и звуковик. И все задувалось. И мы с одной камерой и с четырьмя людьми, один из которых Бродский. В Венеции фильм. Он сказал: «Вы чего, с ума сошли? Вообще четыре человека в кадре. Что за бред?» Оказалось, что эта диспозиция очень правильная. Что с Рейном он мог говорить вот на своем птичьем языке про Питер с их юностью, а с нами... Виктор Лошак: Да. И читать стихи все. Елена Якович: Да. Обращаться к тому поколению, которое на самом деле было ему интересно. Он говорил: «Это ваше поколение сейчас экзистенциально правит как бы. И мне это неинтересно». Это поколение ему на самом деле было очень интересно. То есть он обращался к нам как вот к своему гипотетическому читателю – к тому, кто сейчас владеет экзистенциальной ситуацией – «в возлюбленном отечестве и родном городе», как он немножечко с иронией, но все-таки всерьез называл и то и другое. Так вот мы на них повесили петлички, и думаем: «Сейчас пойдут два великих поэта, и будут они... И у нас будет фильм». И они пошли. Ну, они разговаривали там о старых знакомых и знакомых обоего пола в Питере. Виктор Лошак: Ну, естественно. Елена Якович: Об издательских делах, о том о сем. И соответственно, в какой-то момент Бродский сказал: «Вообще-то нас пишут, Женя». Он сказал: «Правда?» Вот. Без всякого смущения. Ну просто сказал: вот нас... И вот мы потом пришли в себя и уже стали нормально брать интервью как бы. Но там вот, отслушивая этот материал, он сказал: «А они не противные. Удивительно, –  сказал он. – На удивление не противные». Это про нас. То есть мы знали, что вот так он к нам относится. Про город. Как раз ему стало очень плохо на второй день. И мы даже хотели съемки отменить. Но он присел в это кафе открытое. И вот там. Ему сказали: «Что вы можете сказать о Ленинграде?» Ну что он мог сказать? «Мы родились при Сталине». «От еврейских родителей», – сказал Рейн. А потом они стали говорить. ФРАГМЕНТ ИЗ ФИЛЬМА «Прогулки с Бродским» Виктор Лошак: В фильме возвращается к Петербургу. Он потрясающе. Он говорит, что: «Такой красивый город. Кажется, что люди такие же прекрасные, как город. Но это не так». Елена Якович: Он сказал, что они сели бы на такой троллейбус. Доехал бы до дома. Но тут выяснилось, что не к кому идти. И выяснилось бы, что идти не к кому. Ну, он говорил, что он однажды с Барышниковым задумал поехать инкогнито. Два инкогнито явились в Питер. На пароме из Финляндии. Но там что-то в расписании не сошлось. А мне иногда казалось, что они все-таки были. Потому что он знал так пристально, что происходит, в таких деталях. Так следил за этим. Ну, интересно было: перестройка, то-сё. Там 1993 год, только произошли все события. Там они как раз пришлись – октябрь 1993-го, мы как раз уезжали. ФРАГМЕНТ ИЗ ФИЛЬМА «Прогулки с Бродским» Елена Якович: Если Солженицын построил свою жизнь на возвращение, то Бродский – на невозвращение. Виктор Лошак: На невозвращение. Елена Якович: Мне кажется, что, конечно, обида за родителей, конечно. Все, конечно, боязнь... Виктор Лошак: Обида за родителей. Надо объяснить, что родителей ни разу не выпустили к нему, пока они не ушли из жизни. Елена Якович: Пока они не ушли из жизни. И для него это было очень-очень существенно. Но при этом... Виктор Лошак: Это была мелочная месть, совершенно. Елена Якович: Ну, по итогам так случилось. Но вот у меня просто так, вот если всерьез говорить, что это просто две концепции жизни, которые простроил один и другой. Оба лауреаты Нобелевской премии. Как интересно! Как это закольцевалось. Я только сейчас подумала, что все закольцевалось. И по литературе, что редкость. Виктор Лошак: У меня был разговор с Бродским, когда был юбилей «Московских новостей». Он опекал такого поэта – Диму Радышевского, который был одновременно нашим корреспондентом в Нью-Йорке. Елена Якович: Угу. Он потом написал. У вас была целая полоса на смерть Бродского. Виктор Лошак: Да-да. И он меня с ним соединил. И я пытался ему сказать (наивный!), что юбилей «Московских новостей» – это хороший повод впервые приехать. Но он очень жестко ответил. Совершенно непреклонно. Елена Якович: Мне позвонил Кабаков первым. Александр Кабаков. Виктор Лошак: Александр Кабаков, работавший в «Московских новостях». Елена Якович: Да. Под вашим началом. Насколько я понимаю. И сейчас я думаю: как все опять закольцевалось! Вот. И сказал: «Напиши, пожалуйста, колонку, ну вот, на смерть Бродского. Я сказала: «Я не буду писать. Я не имею никакого права. Я видела его неделю». И он, как вы знаете, который мог уговорить кого-угодно, сказал мне: «Ты не имеешь ни малейшего права сейчас не написать. Наоборот!» И я написала. Описала эту историю на балюстраде с их спинами. И вот там, рядом был Радышевский. Я сейчас вспомнила. У меня даже этот номер хранится. Это целая полоса. Виктор Лошак: Елена, а как появились книги? Вам жалко было того, что не вошло в фильмы? Елена Якович: Вы знаете, я не знаю, почему они так поздно появились. Ну опять, поскольку в этот момент Дорман, с которым мы очень дружны, написал свой подстрочник. Ну, это не это было. Он же сделал книгу из... Ну, не это. Виктор Лошак: Нужно напомнить, что Дорман снял фильм... Елена Якович: Про Лилиану Лунгину. В котором... Виктор Лошак: В котором Лилиана Лунгина рассказывает о своей жизни. Елена Якович: Рассказывала свою жизнь. Да. И это я теперь весь такой жанр и стала называть словом «подстрочник». Может быть, не одна я. Виктор Лошак: Да, да. Елена Якович: Я ему в ответ сделала Марию Васильевну Розанову, которую назвала «Синтаксис». Прям почти сразу. Ну, так вот, чтобы... Всегда надо найти одно слово. Виктор Лошак: Издательство называлось. Елена Якович: Да. Издательство Марии Васильевны Розановой в Париже называлось «Синтаксис». Ну, тоже поясним, что. Виктор Лошак: Ну да, конечно. Елена Якович: И я подумала: «Как классно! Как я ему ответила!» Ну просто я сняла фильм под названием «Дочь философа Шпета» про 96-летнюю Марину Густавовну Шторх – дочь знаменитого философа Шпета, который не сел на философский пароход и был расстрелян одновременно с поэтом Клюевым в городе Иркутске, в 1937-м или в 1938-м, по-моему. В один из этих двух годов. Это была поразительная история. Потому что она из рода Гучковых. И, соответственно, породнена с Рахманиновыми, Зилоти и Третьяковыми. Там возникал целый просто пласт жизни, как будто... Знаете, иногда бывает так вот одну руку, ты чувствуешь, что это одно рукопожатие и что этого просто не может быть. Вот так у меня было с ней. Так у меня было с Аней Каминской, которая рассказывала про Ахматову. Хотя Ахматова к нам ближе и, казалось бы, больше людей ее должны знать. Но поскольку она вот прям совсем... Виктор Лошак: Жила рядом. Елена Якович: Совсем с ней, да. И так было однажды, когда мы с Лешей снимали князя Алексея Щербатова – которому было 94 года и который говорил, что самое милой из царевен была Маша. И вот она была совсем милая. А с Алексеем он играл. И казалось, что крыша как-то едет немножко. Ну, бывают такие истории... несколько всего. Так вот, Марина Густавовна Шпет была из этих людей. Она ездила к отцу в ссылку и в Томск. И как бы вот она рассказывала. Виктор Лошак: Это тоже был жанр «подстрочника»? Елена Якович: Это был жанр «подстрочника». Который грозил совершеннейшим провалом, поскольку ей 96 лет, и она рассказывала. Это был просто бестселлер. Я сама однажды, сидя с музейщиками за столом. Они вдруг все вскочили и побежали куда-то. Они говорят: «Начинается там кино». Ну, правда, она почему-то сумела нас... Виктор Лошак: Ну, есть магнетические люди. Елена Якович: Есть магнетические люди, да. ФРАГМЕНТ ИЗ ФИЛЬМА «Дочь философа Шпета» Елена Якович: Вот этот фильм я делала девять месяцев. И чтобы магнетизм ее никуда не ушел, ездила и в Томск, и в Енисейск, и собирала по крупицам все вот. Там только она говорит, но при этом это потребовало... Вот. И я поняла, что это – книга. Ну вот, просто увидела, что это – книга. И в Corpus Вари Горностаевой напечатала книгу. Виктор Лошак: А потом уже появился Бродский? Елена Якович: А потом уже появился Бродский. А потом Пиманов. Ну есть какие-то фильмы, которые «И Бог ночует между строк». Но она вот прям просилась. Вот она была прям вот в связи со своей историей жизни поразительной. Там есть некоторые вещи. Она прям туда просилась. Так возникла книга. Виктор Лошак: Понятно. Лен, я хотел еще спросить у вас о двух ваших ролях. Ну, об одной вы уже рассказали: вы были пресс-секретарем. Елена Якович: Очень коротко. Виктор Лошак: У министра... Елена Якович: Культуры. Это был очень короткий период жизни. И, собственно... Виктор Лошак: Полезный? Елена Якович: Полезный. Виктор Лошак: Полезный. Елена Якович: Очень! Ну, я когда-то работала в бюро проверки «Литгазеты», когда меня не очень брали в корреспонденты. И я благодарна и Владимиру Шатко. Там был гениальный отдел проверки. Мы все проверяли. И вот умение найти, искать, исследовать – оно как бы... Виктор Лошак: У нас в «Коммерсанте» и сейчас существует такое бюро, где работают очень квалифицированные люди. Елена Якович: Ну вот, Инна Владимировна Шацкова, которая возглавляла много лет бюро в проверке – это просто легенда. Вот она меня взяла под свое крыло. И я там просидела несколько лет. И это оказалось крайне полезно. Ну, министерство тоже очень. Потому что, ну откуда я знаю всех музейщиков? Виктор Лошак: А второе: вы были куратором выставки «Берлин. Май 1945 года». Елена Якович: Это моя идея. И я ее просто придумала. Ну, Лия ее делала. Виктор Лошак: Ну, куратор тогда. Автор идеи. Почему вдруг? Елена Якович: Ну, это все потому же. Знаете, я вчера водила внучку в музей Пушкина и вдруг осознала, что не купи арапчонка в Стамбуле, кто-то просто купил и передал, – Пушкина бы не было. И вдруг поняла, что вот это вот все вот как-то, да? Ну, вроде понятный факт. Ну, я говорю: «Подумай. Ну вот если бы не купили арапчонка в Стамбуле и не перевезли бы его сюда, то Пушкина бы не было!» Виктор Лошак: Музей бы по-другому назывался. Елена Якович: И музей бы по-другому назывался. Вот. Нет, ну это... Я по каким-то там делам, я фильм делала «Мотивы Моисея Береговского», поехала в Тель-Авив. И меня вез человек, таксист. И когда я почти высаживалась, он сказал, что у него отец был оператором фронтовым, и что у него осталось много материалов от отца. Я решила, что это хроника. Но оказалось, что это не хроника. Таксист уже доехал до дома, и он мне стал присылать фотографии – неизвестные фотографии Жукова, например, с кем-то там. Или что-то. Какие-то фантастические фотографии. Я просто... Я говорю: «А сколько их у вас?» «Много», – говорит. Потому что он шел там, с фронтом Рокоссовского. Всю войну прошел. И потом был вот на этой... Виктор Лошак: Фотокорреспондентом? Елена Якович: Нет. Оператором. Виктор Лошак: Оператором? Елена Якович: Но они щелкали иногда. Виктор Лошак: Ну, конечно, конечно. Елена Якович: Пленки. Просто хронику они должны были сдавать. Самолетами их везли в Москву. Здесь отсматривали, чуть ли не Сталин. Потом оно шло в эфир. А то, что они щелкали на фотографии, оставалось у них. Они друг друга щелкали. Ну, там операторы. Виктор Лошак: Понятно. Понятно. Елена Якович: И получались снимки. Потрясающие. Обычно они известны. А тут они, ну... Ну, то есть уже много достали таких снимков. А тут вот живет человек – у них весь архив отца. А я вспомнила, что, когда я снимала фильм про Галича, мы с Ниной Крейтнер, которая была, ну, в общем, связана с Валерием Гинзбургом, с братом его. Я зашла в комнату соседнюю, и там на столе лежали фантастические фотографии невиданной красоты разрушенного, как я потом поняла, Берлина. И я говорю: «Это вообще, что?» Она говорит: «Это Валерий Гинзбург, когда во ВГИКе учился, его послали разбирать вот эти трофейный материалы на киностудию, и он там поснимал». Я говорю: «Ну вы понимаете, что это выставка? Что от этого глаз оторвать нельзя». А он же гениальный оператор. Виктор Лошак: Конечно. Елена Якович: Он говорит: «Ну...» Ну и остались они лежать. Это было примерно за год перед этим. И когда я получила вот эти фотографии, я как бы представила, что можно сделать из этих двух совершенно неизвестных и прекрасных фотографических массивов, скажем. И целый год я разным людям про это говорила. И никто меня не слышал. Ну, говорили... Я говорю: «Ну ведь юбилей еще, Победа! Ну вы чего?» И тут Лия Чечик, которая в музее была куратором выставочной деятельности, когда мне уже все отказали (а был февраль, а выставка в мае), я отправила ей заявку. Я тогда еще не очень представляла. Но вы-то хорошо понимаете, что такое отправить заявку на выставку в феврале, когда в мае выставка. Ну и как бы должно занято быть все. Виктор Лошак: Когда они планируют за три года. Елена Якович: Да. Должно занято быть все. И вдруг она мне отвечает: «Да, мы это делаем». И звонит, и говорит: «Лена, вы не представляете, что сейчас произошло!» Она говорит: «Мне за два часа перед тем, как вы прислали заявку... У нас должен был быть ремонт в Большом зале, в этом самом главном. И мне сказали, что все, мы ничего не делаем. Зал не занимаем. И вдруг этот ремонт то ли задерживается, то ли что. Ей с утра за два часа перед моей заявкой, говорят: «Юбилей войны. Делаем выставку про войну». Она говорит: «А я сижу и думаю: это же маразм. Потому что у меня ничего нет!» Февраль. Где я сейчас им найду на Большой зал выставку про Вторую мировою войну? Так чтобы... И тут, говорит, приходит просто с неба ваша заявка. И я, прямо взяв ее, прихожу туда, где идут обсуждения, кладу на стол. И все говорят: «Делаем». И мы ее сделали. Мы ее сделали. И даже книжку про нее сделали. Виктор Лошак: Ну, естественно. Елена Якович: Я просто когда говорю, что я куратор, не куратор. Меня как назвать? Потому что я ... писала. Потому что во всем участвовала. И мы все это как бы собрали. И тут ковид наступил. И мы, мы ее делали. Но мы ее открыли. Мы ее открыли, и она все-таки, как-то проскочили мы сквозь, с какими-то этими временными строками ее запомнили. Ну, честно говоря, я другие выставки участвовала. И вот с Мироненко мы делали про Первую мировую, я видеоряд делала. И в Третьяковке «Некто 1917». Вот видеоряд такой я иногда как бы делала для выставок. Но тут вот... Виктор Лошак: И здесь вы названы куратором всюду. Поэтому. Елена Якович: Здесь я названный куратор. Нет. Ну мы тут действительно. Я эту выставку очень-очень люблю! Потому что она произошла тоже как-то с небес. И какая-то была прям – вот пришлась очень нужная. Виктор Лошак: Последний, если можно, вопрос, который я задаю совершенно всем – о правилах жизни, если они у вас существуют. Елена Якович: Я, знаете, вот если это правило жизни: делай, что должно, и будь, что будет. Ну, будь, что будет – плохо. Это как-то. Я думаю, что просто надо как-то за жизнь к себе прийти. И спрашивать себя, какой-то камертон внутри себя обрести: где черное, а где белое? Что можно, что нельзя. А пока ты к себе не придешь, ты... И если все-таки вернуться к фильмам, у меня всегда спрашивают: «А для кого вы там? Как вы?..» Я их для себя делаю. И, может быть, еще для какого-нибудь одного человека. А потом, если это получается, то тогда всем остальным это тоже будет интересно. Ну, такое не Бог весть какое правило жизни. Потому что... Виктор Лошак: Но это очень важно. Елена Якович: Ну, в общем, наверное, так. Виктор Лошак: Спасибо вам большое! Елена Якович: Спасибо вам! Было очень интересно! Виктор Лошак: Мне было тоже очень интересно!