Виктор Лошак: Это «Очень личное» – программа о принципах и правилах жизни. Сорокалетний Филипп Чижевский назначен новым руководителем одного из важнейших оркестров страны – Государственного академического симфонического оркестра. Наш с ним разговор о музыке, о планах оркестра, о любимых композиторах. Филипп Иванович, наверно, информационным поводом нашей встречи с вами, конечно, является то, что вас назначили руководителем Государственного академического симфонического оркестра имени Светланова. Это один из самых важных оркестров нашей страны. Мы все это знаем. Знаем, что он появился в 1935 году как первый оркестр в стране вместе с Петербургским. Но начать я хочу с другого. Читая о вас, я понял, что вы очень рано захотели стать дирижером. Для меня это совершенно непонятное, такое раннее созревание. Мне казалось всегда, что дирижер – это человек, который прошел путь музыканта и потом становится дирижером. Как это получилось? Филипп Чижевский: Мои родители были скрипачами, поэтому изначально было понятно, что я буду в музыке. Музыкой я начал заниматься тоже очень рано, примерно в два с половиной – три года я уже начал ходить в такую художественную студию. Ну, наверное, как и многие дети. Но меня это затягивало. Я был ребенок такой непоседливый, гиперактивный. И мама отдала меня в хоровое училище. Почему в хоровое училище? Потому что там была подготовительная группа. И мне нужен был вот этот год, чтобы я немножко поутих как-то, наверное, и эмоционально привык к какой-то такой спокойной учебе, а дальше мог идти в первый класс в Гнесинку. Она хотела меня отдать на скрипку. Но после подготовительной группы я сказала: «Мам, я хочу остаться здесь. У меня здесь друзья». И мама сказала: «Хорошо, сынок!» В хоровом училище у нас началась активная концертная жизнь: мы выступали с ведущими мировыми дирижерами, певцами в разных городах и странах мира. И с детства мы все были свидетелями того, как работают большие мастера. И знаете, после того как мы возвращались из поездок... Поездки были долгие. Я помню, в Японии мы были 40 дней. То есть, если это какие-то дальние страны, то прям такие серьезные-серьезные гастроли. И на нас набрасывались педагоги со страшной силой и пытались впихнуть огромное количество информации. Многие не выдерживали. Просто психически люди, если не сходили с ума, то чуть-чуть какие-то отклонения психические были. Это факт. В восьмом классе у нас прекращалась концертная деятельность, потому что у мальчиков ломается голос и, соответственно, мы не пели. Период мутации. Вот как раз в этот год для себя я решил, что я буду заниматься дирижированием. А случилось это после прослушивания оперы Вагнера «Тристан и Изольда». Как сейчас помню, это был май месяц, и наш педагог Любовь Леонидовна Фишкина давала нам музыку «широко» и «полно». И мы прослушали весь «Тристан» целиком! В общем, для... Виктор Лошак: Это несколько часов. Филипп Чижевский: Да. Абсолютно верно. Да, это несколько часов. Около четырех. И я вышел на улицу под огромным впечатлением. Я понял, что я буду заниматься дирижированием. И я поступил в консерваторию. Собственно, поступил я на дирижерско-хоровое отделение, и через год я уже совмещал с оперно-симфоническим. Потому что, как вы правильно сказали, вообще многие считают, так оно и есть, что оперно-симфоническое дирижирование – это профессия второй половины жизни. Это действительно так. Потому что ты выходишь к большому коллективу – очень разновозрастному. И ты должен говорить какие-то вещи, говорить их убедительно. И эти вещи должны восприниматься людьми, которые старше тебя в два, а то и в три раза. Если ты моложе. Виктор Лошак: А вы своих детей видите музыкантами? Филипп Чижевский: В первую очередь я своих детей вижу людьми хорошими. И они растут... Виктор Лошак: У вас трое детей? Филипп Чижевский: Да, у нас трое детей, с моей супругой Марией Грилихес. Мы рано начали быть родителями. Виктор Лошак: Очень хорошо! Филипп Чижевский: Да. И я не слукавлю, если скажу, что в первую очередь для меня, и я думаю, что жена согласится, – важно, чтобы наши дети выросли Людьми с большой буквы. Пока один из троих профессионально занимается музыкой: сын Лука занимается на скрипке, и у него это получается довольно неплохо. Виктор Лошак: Ну, дай Бог! Не надо быть очень прозорливым, чтобы понимать, что у вас сейчас тяжелый, сложный момент вхождения в ГАСО. Тем более многие знают сложную историю ГАСО. Это история, связанная с тем, что Евгений Федорович Светланов в последние годы жизни конфликтовал с оркестром, в котором он работал. Но, тем не менее, вся дань уважения ему отдана. Его именем назван оркестр. Что за этап сейчас? Чем вы занимаетесь? Филипп Чижевский: Сейчас спокойный год для меня. Ну, относительно. Почему спокойный? Спокойный в творческом плане, потому что я не имею концертов. Мой сезон расписан. У оркестра тоже были планы. То есть мое назначение, оно произошло довольно внезапно. Мы выполняем – я и оркестр – какие-то свои обязательства с точки зрения исполнения программ, концертов, то, что у нас уже запланировано. И планируем нашу совместную творческую жизнь. Этим мы стали заниматься сразу же. Мы вернули, точнее, это предложил Алексей Алексеевич Шалашов, директор Московской филармонии – вернуть фестиваль ГАСО в Концертном зале Чайковского. И это была отправная точка. Мы стали сочинять программу фестиваля. Там будет два моих концерта и один концерт... Виктор Лошак: Когда вы говорите «мы», кого вы имеете в виду? Филипп Чижевский: Себя и оркестр. Виктор Лошак: А можно я вам задам один болезненный вопрос? Многие конфликты между дирижерами и оркестром начались с того, что на дирижера спрос – дирижер начинает гастролировать, оркестр сидит дома. Собственно, это была коллизия с Евгением Федоровичем Светлановым. Что вы по этому поводу думаете? И как вы свой музыкальный аппетит можете совместить с интересом оркестра? Филипп Чижевский: Художественное руководство подразумевает в первую очередь планирование жизни коллектива, в том числе вне как бы моего присутствия. Понятно, что у меня будут и другие какие-то ангажементы, и сотрудничество с другими институциями, оркестрами. Виктор Лошак: И с оркестром будут работать тоже другие дирижеры? Филипп Чижевский: Конечно. Да. Конечно. И это нормально. Оркестр не должен быть постоянно, я считаю, в одних руках. Я должен следить, чтоб за пульт вставали те дирижеры, которых я, мы с оркестром хотим видеть, и играли те солисты, с которыми было бы интересно сотрудничать оркестру. Вот это важно. Конечно же, если я хочу, чтобы у ГАСО при мне появился какой-то свой отличительный почерк, звук, я должен проводить много времени с этим оркестром. С другой стороны, это нужно совмещать и с какой-то такой свободой: чтобы оркестр был рад моему приходу, чтобы я был свеж в их восприятии. Если даже я вот много работаю, чего-то добиваюсь. Это тоже такое, знаете, ошибочное суждение, что вот я много работаю только с ними и вывожу их на новый уровень. Когда есть вот этот демпфер, какой-то такой воздух. Вот правильное слово – воздух. И совмещать: где-то мы очень плотно работаем, где-то вот какая-то программа, и они вот как на волнах качаются. Это, мне кажется, будет хорошо влиять и на мобильность музыкантов, их включенность, когда им за какой-то небольшой промежуток времени нужно очень активизировать все свои ресурсы. Вот у нас было три встречи с художественным советом. Художественный совет – это концертмейстеры групп струнных, это солисты. Первые солисты: флейта, гобой, кларнет, фагот и так далее. Мы общаемся. Я их слушаю, пытаюсь как-то быть в чем-то полезным. Как известно, люди любят, когда с ними общаются. Они выговариваются, и уже сам факт общения делает, ну такой момент большей свободы и раскрепощенности. Виктор Лошак: А как вы относитесь к музыкальной демократии? Что я имею в виду? Вы лучше меня знаете, что, скажем, в Берлинском оркестре выбирают дирижера. В Питере, по-моему, ставят оценки дирижеру музыканты. Почему-то именно в музыкальных коллективах очень сильны профсоюзные организации. Час пятнадцать порепетировал – стоп! Филипп Чижевский: Абсолютно верно. Виктор Лошак: Это мы видели в фильме Феллини «Репетиция оркестра». Как вы к этому относитесь? И есть ли такие «ростки» в ГАСО? Филипп Чижевский: Интересный вопрос. Вы знаете, действительно, время такого авторитарного правления дирижера, тирана даже может быть, оно ушло. Были такие очень острые ситуации в плане взаимоотношения оркестра и коллектива. Вспомнил такую историю: когда в одном великом американском оркестре Chicago Symphony приходит дирижер, тоже довольно маститый. И трубач – в годах, тоже он заслуженный-перезаслуженный. И какие-то есть, наверное, там шероховатости, где-то что-то. И он говорит, что: «Вот как бы у вас есть пул музыкантов в этой группе. А вот можно было бы...» Ему сказали: «Вы знаете, нам проще заменить вас». Вот. Такой был ответ. Дирижер – это фигура, фигура музыканта-лидера, но он является частью общего. Виктор Лошак: Вы так красиво говорите: «Дирижер взвешивает звуки, трогает их руками». Филипп Чижевский: Да, это действительно так. Виктор Лошак: Вы сами это чувствуете? Филипп Чижевский: Я это чувствую, да. Потому что я пел. Я начал обучаться дирижированию без палочки. Палочка – это продолжение твоей руки. Она должна быть. Если ты тактируешь (дирижируешь) без палочки, то у тебя есть возможность физически «трогать звук». Виктор Лошак: Описывая свой вход в ГАСО, вы говорите: «Очистить партитуру», убрать «заезженную партитуру». Что вы имеете в виду? Разве партитуру можно изменить? Это то, что написал композитор. Филипп Чижевский: Да. Это тоже очень справедливо вы заметили. Я это говорил и имею в виду в первую очередь огромное количество исполнений. И сейчас мы можем послушать любое из них. И хотим мы этого или нет, когда мы слушаем музыку, наше профессиональное ухо реагирует на какие-то интересные моменты, которые присущи тому дирижеру, тому оркестру, но не тебе. И ты примеряешь на себя вот эти какие-то нюансы, темпы и так далее, которые тебе, может быть, и не стоит. Виктор Лошак: Простите, это вопрос для знатока. То есть у оркестра есть свой почерк, который вы чувствуете, свой стиль, который вы чувствуете, когда вы его слушаете отдельно? Филипп Чижевский: Да. И у оркестра есть свой почерк, и каждый человек тоже уникален. И в первую очередь я имею в виду вот этот снежный ком записей, которые мы примеряем на себя. И отталкиваемся уже от того, что наработано огромным количеством исполнений. Мне кажется, интересно было бы взять, предположим, Четвертую симфонию Чайковского и сыграть ее с чистого листа. Я имею в виду сыграть ее так, как будто она никогда не звучала. Вот как будто она написана сегодня, вчера. Вот Петр Ильич принес ее, положил на стол и сказал: «Вот, старина, дружище, я написал новую симфонию. Очень хотел бы, чтобы она прозвучала». Виктор Лошак: Ну а у этого дружище, какие есть рамки омоложения, осовременивания старых партитур, написанного раньше? Филипп Чижевский: Я бы даже, знаете... Виктор Лошак: Потому что театры тут показывают нам фантастические какие-то примеры, когда переносят греков в современный мир и все что угодно происходит. Что в этом смысле в музыке? Филипп Чижевский: В музыке в первую очередь имеет большой вес воздействие и наша наслушанность. И мы «варимся» в той культуре и в том времени, в котором мы сейчас живем. Хотим мы этого или нет, все равно музыка в нашем исполнении будет звучать иначе, чем она звучала бы, предположим, в конце XIX века. Я вспомнил Гийома Дюфаи, композитора XV века. Тогда было нормальной практикой писать духовную музыку на светские мотивы песни. И у Дюфаи есть очень известная месса L'homme armé, которая написана на мотив светской песенки, которая звучала на улицах, в трактирах и везде. Сейчас, допустим, вот я иду по улице и слышу какой-то мотив, который там созвучен с этой песней, которая была написана в XV веке. «О! Как здорово!» И тогда я могу себе на полях партитуры написать этот референс, что вот здесь вот мне эта музыка напомнила песню Рианны. Там, неважно. Виктор Лошак: Простите, что я вам задаю вопросы, которые могут вам показаться наивными. Вот от времени Баха (это начало XVIII века – середина XVIII века) до сегодняшнего дня, если исключить электроинструменты, появились какие-то новые инструменты в оркестрах? Филипп Чижевский: Конечно. Собственно, XIX век в этом был абсолютно революционный. Мы можем начать с появления кларнета, который стал... Виктор Лошак: При Бахе его не было? Филипп Чижевский: Нет, не было. Духовые инструменты и строй сильно претерпевали изменения. Вот если говорить про строй, при Бахе это был строй 415 Гц. Что это такое? Это высота ноты ля. Когда оркестр начинает исполнение какой-то музыки, перед этим происходит настройка: гобой дает ноту ля. Вот высота этой ноты ля была ниже на полтона, чем сейчас. Виктор Лошак: Почему? Филипп Чижевский: Особенности инструментов. На самом деле нота ля еще во многом была связана с тем, как настроен орган в той или иной области. С этим тоже связано. Скажем, вот в Италии был высокий строй. Он был наоборот, выше, чем современная высота ноты ля. Сейчас все оркестры играют преимущественно 442 Гц. В эпоху классицизма вот эта высота, она на четверть тона повысилась и была 430 Гц. Соответственно, те инструменты, которые были актуальны при Бахе вышеупомянутом, они уже не котировались в эпоху классицизма. И тогда инструменты стали, если ты хочешь быть в тренде, соответственно, с этим тоже связано. То есть музыка становилась сложнее. Потом появился ранний романтический строй, поздний романтический строй – 435 Гц – 438 Гц. И мы подошли к «Весне священной» Стравинского. Собственно, которая перевернула представление вообще о том: что можно делать, что нельзя, куда дальше идет музыка. На самом деле реформы такие, они начались раньше. Они начались с Вагнера и Берлиоза. Да чего уж там, на самом деле раньше еще. Бетховен перевернул много чего. И его Первая симфония, которая была написана как раз на рубеже XVIII и XIX столетия, она уже поставила вопрос, куда идет гармония. Он начал свою симфонию с доминанты к субдоминанте: она до-мажорная, а он начал с аккорда до, ми, соль, си бемоль. Виктор Лошак: Объясните нам это. Филипп Чижевский: Это далекая тональность. Это очень нетипично и очень смело. Когда слушателям объявили, что вот сейчас будет симфония до-мажор, а они слышат первый аккорд симфонии, и это не до-мажор и даже не соль мажор. Это не доминанта. Это достаточно далекое такое созвучие. Это была, наверное, такая отправная точка. А потом сложнее, потом больше. У Бетховена пошли какие-то такие сложные метаморфозы с формой. И его финалы стали больше, сложнее – то, что потом мы будем видеть в музыке Малера. Каждый финал малеровской симфонии – он абсолютно безграничный и не имеющий никакого конца. Виктор Лошак: Я прочел, что в каком-то спектакле, по-моему, хотя я могу врать: вам нужен был звук какой-то специальный очень, и вы использовали мухобойки. Это так? Филипп Чижевский: Да. А точнее, это не я использовал, а композитор. Виктор Лошак: Композитор. Филипп Чижевский: Да. Мы ставили с Борисом Юханановым в Электротеатре Станиславский шесть современных опер за пять вечеров. И музыку на пятый спектакль написал Владимир Раннев, питерский композитор. Он пришел в магазин стройматериалов и стал пробовать, пробовать. И вот он берет резину толстую и вот так вот держит в руке. К нему подходит... Виктор Лошак: Пробует звук? Филипп Чижевский: Точнее, он пробует, просто вот как стучит. Пробует тактильно эту резину. К нему подходит продавец-консультант. Говорит: «Вот, – говорит, – знаешь, вот К-4». И Раннев так, со знанием дела: «А, – говорит, – четверочка». Да. И вот так вот. И как будто он в этом разбирается. Никому, естественно, в голову не пришло, что Раннев выбирает резину для своих больших мухобоек, которые будут участвовать в опере. Потом к этой резине он привязал палку особым образом, и каждый из хористов имел такой агрегат, которым бил по ящику нещадно! Эти ящики, они под конец блока спектаклей были... Точнее, их уже не было – они подлежали замене. Виктор Лошак: Ну, у нас много борцов с современной музыкой. И скажу о себе: что-то мне понятно, что-то мне непонятно. Я имею в виду не самых современных, а тех, кто пораньше: Эдисон Денисов, Губайдулина, Десятников. Для современной музыки нужно быть просто современным человеком? Или нужно все-таки быть образованным, понимать, как она базируется на той музыке, которая была раньше? Филипп Чижевский: В первую очередь важна эмоция, которую передает композитор. Если композитор будет отталкиваться от момента удивления публики, он далеко не уйдет, потому что в этом не будет правдивости. Все равно музыка – это про чувства, это про передачу эмоции. Композитор не должен стремиться удивлять. Как он конструирует свою музыку – это вторично. Кто-то писал очень сложно. Вот вышеупомянутый, допустим, Эдисон Васильевич – он любил рисовать. Предположим, мы разворачиваем партитуру и смотрим: там нарисована бабочка. То есть из нот на развороте мы видим бабочку. Ну, красиво? Красиво. Как это звучит – второй вопрос, надо проверить. Но выглядит красиво. И вот такой момент рисования, сложного рисования – он присутствовал в музыке середины XX века. Где-то с 1960-х это уже пошло на убыль, и музыка стала чуть проще технически. Вот я никогда не забуду: на фестивале современной музыки в Баку я дирижировал музыкой такого шведского композитора Бу Нильссона, триптих на слова Йёста Освальда. Сложнее ничего я не дирижировал. Я высчитывал эти соотношения с калькулятором, сидел с линейкой. В общем, это была такая математическая работа. Виктор Лошак: А что такое сложность в вашей профессии? Филипп Чижевский: Сложность... Виктор Лошак: Это темп, такт? Что это? Филипп Чижевский: Да. Именно соотнесение ритмов. Как это выглядит. Ну, то есть, знаете, есть такая даже шутка. Точнее, это не шутка. Действительно, оно может быть так. Любую музыку можно записать либо на четыре четверти, либо на три четверти. То есть она либо квадратная, либо на три четверти она такая вальсообразная. Композиторы как-то очень сложно исхищряются, умудряются записывать какие-то простые вещи – сложно: взятие высокой ноты, сделать такой ритм, который абсолютно нечитабелен сразу. Нужно проделать огромную работу, чтобы это выучить, посчитать все ноты мелкие, все паузы: на какую долю, когда нужно вступить. Виктор Лошак: А почему вы взяли его? Филипп Чижевский: Исполнять сложную музыку? Виктор Лошак: Ну, в данном конкретном? Филипп Чижевский: Мне на самом деле конкретно эту партитуру мне предложили сыграть. Я об этой партитуре ничего не знал. Но рад, что узнал. Видите, я могу сейчас об этом рассказать. Виктор Лошак: Да-да. Конечно. Филипп Чижевский: Кто-то, может быть, послушает даже. В современной музыке, как и в любом другом современном искусстве, есть момент профанации. Безусловно. Объективно мы сможем на это посмотреть спустя лет 20, а лучше 30: что останется? В визуальном искусстве много происходит такого, что приходят дамы в красивых платьях и стоят с бокалом шампанского и говорят, что: «У-у! Это неплохая работа, да?» Виктор Лошак: Да-да-да! Филипп Чижевский: В музыке тоже такого много: когда за сложностью ничего нет. Вот ты сыграл, ты взял какой-то вес, или вот ты пробежал этот марафон. Ну, спортивный интерес. Да, мы это сделали. Это очень сложно, но мы точно исполнили все ноты. Но что за этими нотами – это другой вопрос. Скажем, Арво Пярт пишет свою музыку очень просто. Хотя он в свой ранний период творчества тоже писал сложно. Его поздняя музыка очень просто написана, очень ясно. И в этой простоте ты чувствуешь очень много глубины. Виктор Лошак: Вот когда вы говорите, что Гия Канчели, которого я знал и помню, у него коннект с Бахом, что вы имеете в виду? Филипп Чижевский: Я имею в виду именно момент глубины. И я вот про Баха люблю говорить, что Бах внеконфессионален: для православных он православный, для католиков он католик, для протестантов он протестант, для буддистов он буддист. И в этом мое глубокое убеждение. Он несет свет. Вот Гия Канчели, когда я о нем говорю, как о грузинском Бахе, это чистая правда. Гия Канчели – это великий столп. Я тоже имел счастье с ним общаться и в Грузии, и потом мы созванивались с ним, когда он написал одно из последних своих сочинений. Он очень радел, он переживал и можно так сказать, что в своем творчестве он даже умер, практически как Бах. Он постоянно находился в процессе. Он был неравнодушный и удивительный человек. Ну, вы знаете гораздо больше, я думаю, чем я. Виктор Лошак: Ну, я не с музыкальной точки зрения, скорее. Филипп Чижевский: Ну, это даже лучше, наверное. Бах, как известно, написал свой 18-й последний контрапункт, не закончив. И рукой его сына есть такая приписка, что: «когда в противосложении проходит тема B A C H, автор скончался...» Многоточие. И вот хочется помолчать после этой фразы. Вот Гия Канчели работал примерно так же. В каждой ноте этого великого грузинского художника есть свет. Вот в музыке Баха свет всегда тоже есть – он иной раз неочевидный, он бывает с темным оттенком. Если мы говорим о свете, скажем, в «Страстях по Матфею», или о свете в его трагических фугах из хорошо темперированного клавира, или там любая другая музыка. И часто у него бывает трагизм светлый, когда хочется плакать, но ты понимаешь, что ты хочешь плакать и смотреть наверх, а не опустить голову вниз. Вот у Гия Канчели это есть. Поэтому я говорю, что он Бах! Как Бах. Виктор Лошак: Филипп Иванович, почему вы не любите играть на бис? Я сравниваю со своим товарищем Володей Спиваковым, который очень любит играть на бис. Филипп Чижевский: Ну и прекрасно! Виктор Лошак: И наоборот, готовит программу на бис специальную. Филипп Чижевский: Ну, здесь, наверное, как-то очень просто, не потому, что я ленивый в этом плане. Но для меня пока так, что я стараюсь сконструировать программу как-то. Я ее долго вынашиваю. Каждая программа – это такой большой труд, наполненный сомнениями. Я постоянно, до последнего момента думаю: что играть в каком отделении? И часто бывает, что за день до концерта я говорю: «Нет! Все-таки мы будем играть вот это в первом отделении, вот это во втором». Или меняю местами. Это постоянно происходит. И для меня важно, чтоб программа образовалась в какую-то фигуру, то есть в этом должна быть какая-то геометрия или какое-то высшее промышление, что ли. Виктор Лошак: То есть вы программу чувствуете еще как художественный образ какой-то? Саму программу. Филипп Чижевский: Наверное, да. Наверно. Да. И для меня это крайне важно. А бис – это уже ну, какой-то аппендикс. Не знаю, нужен – не нужен. Если мы как-то решаем на сцене, что надо что-то сыграть, мы повторяем маленький какой-то кусочек из того, что сыграно. Виктор Лошак: Скажите, пожалуйста, Темирканов был последним из великих дирижеров в нашей стране? Я имею в виду уходящее поколение? Филипп Чижевский: Да, уходящее поколение. Ну нет, наверное. Еще есть Александр Лазарев, допустим, который, к счастью своему, ведет активную концертную жизнь и сотрудничает с ГАСО. И, если я не ошибаюсь, ГАСО – это чуть ли не единственный коллектив, с которым он... Виктор Лошак: С которым он работает? Филипп Чижевский: Да-да. С которым он работает. Да. На данный момент. Ну а так – да, сейчас такой период смены поколений. Будем надеяться, что наше поколение более молодое, что-то сможет сказать. Виктор Лошак: Когда вы говорите, что не нужно обожествлять композитора, я с вами не могу согласиться. Потому что я обожествляю по той простой причине, что не понимаю. Я не понимаю, как человек может из времени изъять в музыкальных звуках сердце, то же самое время, дела какие-то. То есть человек размышляет звуками? Вот в чем природа творчества композитора? Филипп Чижевский: Ну вот, сейчас вот я вас слушаю и задумался. Вспомнил опять Чайковского. Будучи ребенком, он сидел за стеклянным столом и так активно выстукивал какой-то ритм – видимо, его переполняло. Это тоже известная довольно история. И он разбил этот стол и поранил себе руку, будучи ребенком. То есть его переполняло нечто, что звучало внутри – внутри его существа, в голове. О чем это говорит? О том, что все-таки, так сказать... Виктор Лошак: Да, есть! Есть. Филипп Чижевский: Да, есть. Да. И как-то кому-то дано, кому-то меньше. Кому-то, может, вообще не дано. Но дано в другом ключе. Наверное, когда я говорю, что не надо обожествлять, это скорее такой момент – попробовать пообщаться с великим мастером, но поговорить с ним в какой-то такой свободной и приватной обстановке. Когда он будет обычным человеком – таким, каким он был у себя дома, когда писал музыку или там общался со своей кухаркой, или с женой, или с товарищами. Действительно, они все были людьми, хоть и великими. Людьми, которые прошли через века, которые обрели бессмертие. Виктор Лошак: Ну да. То есть что это тоже опыт человека. Филипп Чижевский: Да. Это опыт человека. Что он такой тоже может быть. Виктор Лошак: А какой ваш любимый инструмент? Любимый дирижер? Филипп Чижевский: Первый, о ком я вспомнил, это Клаус Теннштедт – большой мастер, вечно сомневающийся дирижер. Он играл Малера. И каждый раз, когда я слушаю запись под его руководством, я поражаюсь, как он умеет раздвигать границы времени. Виктор Лошак: Он современный дирижер? Филипп Чижевский: Нет. Клаус Теннштедт умер в 1990-е годы. Он думал: «Как я могу исполнять Малера? Где Малер, где я?» А жена ему «под зад ногой» и говорит: «Давай, дуй на сцену. Надо семью кормить». И он выходил и делал совершенно поразительные вещи. Потом мне очень близко, что его записи симфонии Малера были именно с концертов. Малер сам говорил о том, что мои симфонии должны быть записаны именно подряд. Ему это было важно. Часто, как мы строим записи? Начинаем с чего-то сложного, пока музыканты свежие, а потом что-то попроще. А ему было важно, чтоб мы подходили к определенному месту сложному, уже уставшие, чтобы у нас за плечами был вот этот путь. И вот это тоже про время: про то, как течет музыкальное время, как мы его ощущаем, как оно ощущается на сцене? Это очень интересно. А что касается инструментов, не знаю. Скажу если скрипка, наверное, немножко слукавлю, может быть. На скрипке играет мой сын. И мои родители играли. Наверное, отвечу так: что оркестр – это для меня вот этот массивный, уникальный, совершенный инструмент. Он самый любимый! Виктор Лошак: То, о чем вы говорите, и есть вещи, о которых я, человек достаточно далекий, никогда не задумывался, например, о музыкальном времени. Что оно течет по-другому. Какие у вас правила жизни? Я всех спрашиваю в конце. Филипп Чижевский: Правила жизни. Ну, наверное, я стремлюсь быть дисциплинированным. Не люблю опаздывать. Когда начинается день, в первой половине дня сделать основное. Виктор Лошак: Вы знаете, мне кажется, что Государственному академическому симфоническому оркестру имени Светланова повезло! Спасибо вам большое! Филипп Чижевский: Спасибо большое!