Виктор Лошак: Это «Очень личное» – программа о правилах и принципах жизни. Меценат Максим Левченко расскажет о создании Музея Бродского в Санкт-Петербурге. Максим, вы в Петербурге владелец или совладелец крупной компании Fort Group. Но интересно, что одновременно вы директор и даже владелец знаменитого Музея Бродского «Полторы комнаты». Как это все у вас совмещается? Максим Левченко: Дело в том, что для меня музей – это, в общем-то, крупный социальный гуманитарный проект и мой вклад в развитие любимого Петербурга. Я думаю, что это органичный процесс для развития, можно сказать, самого себя и вообще развития истории в целом. Потому что если взять большие культуры: опыт Венеции, опыт Флоренции, таких известных исторических городов или государств, которые стали в какой-то момент истории богатыми и в них были крупные предприниматели, купцы, торговцы, то вот после того, как они накопили капитал, они обратили внимание в сторону поддержки культуры, художников, театра, изобразительного искусства. Виктор Лошак: Ну, в России тоже таких примеров немало. Максим Левченко: И как развивалась Венеция и Флоренция – мы все знаем, сколько всего было сделано. И, естественно, Россия, особенно дореволюционная Россия, когда появились предприниматели уже с опытом и с капиталом, и они стали создавать коллекции. Вот мы сейчас знаем пример Щукина, Морозовых – созданы музеи на базе их коллекций. Поэтому это, в общем, наверное, закономерно то, как должно происходить... Виктор Лошак: А вот вы мне рассказывали, что форма собственности этого музея – это ЧУК (частное учреждение культуры). А есть еще в Петербурге такие ЧУКи, кроме Музея «Полторы комнаты»? Максим Левченко: Я, честно говоря... Я знаю, что «Гараж» существует в форме ЧУКа. Виктор Лошак: Это в Москве. Максим Левченко: Это в Москве, да. Безусловно, частные музеи и существуют в форме таких организаций. Но я, наверное, не могу припомнить, чтобы были частные литературные музеи. Это, наверное, все-таки такой уникальный опыт. Потому что да, есть частные собрания, есть частные коллекции, галереи, из которых потом вырастают музеи. И сейчас на наших глазах это происходит, в том числе и в России. Виктор Лошак: Очень много таких примеров. Максим Левченко: Есть такие примеры. В Москве, конечно, в большей степени. На базе коллекций создаются галереи, доступные для посещений, или музеи. Виктор Лошак: Вы где-то сказали: «Для меня важно быть увлеченным, чем-то сильно гореть, по-настоящему интересоваться», – когда вы говорили о том, почему вы начали этот музей. Я хотел вас спросить вот о чем. Есть знаменитое эссе Бродского «Полторы комнаты». Очень подробно в этом эссе описана их квартира: два буфета, большая кровать, закуток, где его отец проявлял фотографии, пианино, которое они потом продали и так далее. Но вы ведь не пошли по этому понятному пути, то есть восстановить то, что было у них в квартире. Вы выбрали другой путь создания этого музея. Максим Левченко: Ну, это если говорить про саму концепцию, мы действительно пошли по иному пути – не по классическому пути воссоздания обстановки в музее квартиры. У нас есть самое главное – подлинное пространство. У нас есть поэзия, и прежде всего эссе «Полторы комнаты». И так называется Музей про полторы комнаты Иосифа Бродского. То есть это принципиально важно, потому что в данном случае пространство совпадает с текстом. Есть еще другое эссе... Виктор Лошак: Я бы хотел сказать тем, кто не знает, что Иосиф Бродский жил в Санкт-Петербурге в коммунальной квартире, и их семья занимала полторы комнаты. Отсюда название музея, отсюда название его эссе, отсюда название фильма – тоже «Полторы комнаты». Максим Левченко: Да. И здесь для нас принципиально важно, что текст совпадает с пространством. Мы считаем, что этого достаточно, потому что мы домысливаем. Каждый ведь сам для себя является автором в нашем музее – он сам домысливает: а как здесь было? А как здесь жил Бродский с родителями? Как он не смог с ними встретиться и вызывать их к себе в Соединенные Штаты. Виктор Лошак: Да, да, да. 12 лет они пытались выехать и так им разрешение и не дали. Максим Левченко: Да. И им под разными формальными предлогами отказывали в этом. И они умерли. И он не смог с ними проститься и приехать на похороны, в Ленинград тогда еще. То есть в этом смысле, в этом пространстве происходила та жизнь, трагедия, не встреча. Бродский пишет в эссе, что это «были лучшие 10 метров в моей жизни», которые он вспоминает с нежностью. Виктор Лошак: 10 метров – это его закуток внутри полутора комнат? Максим Левченко: Да. И метафора, которую мы выбрали при создании концепции, на которую мы опирались, помимо всего эссе, – это метафора из «Полутора комнат», где Бродский пишет о том, что в полторы комнаты попала временная бомба, которая не сохранила родителей, не сохранила вещей, которые там были, уюта, жизненного и семейного. И осталась пустота, осталась руина от той, прежней жизни... Виктор Лошак: Поэтому они у вас и стоят пустые, эти полторы комнаты? Максим Левченко: Поэтому они пустые. И все, что мы сделали вместе с нашей командой и с архитектором, художником Александром Бродским, мы сохранили вот эту пустоту, я бы сказал, руину – руину той жизни, которая была в те годы, когда семья Бродских и Бродский жили в полутора комнатах. Виктор Лошак: Сам по себе интересный рассказ в том, как вы расселяли эту... Это же была коммунальная квартира, не очень большая по Питерским меркам, но Бродский писал, что там жило 11 человек. Сейчас не осталось никого, вернее, одна соседка, которая отказалась да, выезжать? Как это происходило все? Максим Левченко: Здесь я должен обязательно сказать, что музей мы делаем вместе с Фондом создания музея Иосифа Бродского, который возглавляет Михаил Исаевич Мильчик. Виктор Лошак: Это Фонд Бродского? Максим Левченко: Да, это Фонд Бродского. И это, в общем, это наш, естественно, совместный проект. И именно Мильчик и Яков Гордин стояли у истоков создания этого музея еще в конце 1990-х. Виктор Лошак: Да. Максим Левченко: Был тогда создан фонд, найдены средства на то, чтобы выкупить комнаты в коммуналке. И очень важные действия тогда были сделаны: были выкуплены сами полторы комнаты. Они были тогда разделены уже на две, потому что туда... Виктор Лошак: То есть две семьи жили? Максим Левченко: Там уже жили другие жильцы. Арки, которые разделяли полторы комнаты, были заколочены, и жильцы там были разные. И удалось не без труда выкупить обе комнаты, потому что, естественно, когда люди понимали, что здесь будет музей, то требования возрастали. Виктор Лошак: Понятно. Максим Левченко: Кроме выкупа самих полутора комнат, еще была в те годы заложена сама идея о музее, о том, что здесь, в этом пространстве, будет музей. Кроме того, Михаил Мильчик сделал огромную вещь – в этом смысле он такой наш Жуковский. Как вот у Пушкина был Жуковский, у нас вот в такой роли выступил Михаил Мильчик – он еще в 1972 году, когда Бродский уезжал в Штаты (ну, на самом деле он уезжал в Израиль, там была более сложная история, потому что приглашение он получил из Израиля), после отъезда Михаил Мильчик, как знакомец и друг Бродского, вернулся обратно в полторы комнаты к родителям, попросил ничего не менять, не трогать. И сделал фотографии. То есть он полностью зафиксировал ту обстановку на день отъезда. И современным музейщикам, тем, кто делает музей, безусловно, это очень ценный материал, который, по сути дела, дает нам представление о том, как все на самом деле было в полутора комнатах. Виктор Лошак: А как распределились документы Бродского? Существует фонд, существует ваш музей, существует кабинет Бродского в Музее Ахматовой. Правильно я говорю? Как распределены между ними документы, фонды Бродского? Максим Левченко: Если говорить об истории создания музея еще два слова, то я-то, собственно говоря, присоединился совсем недавно к этому проекту. Я полагаю, в 2018 году мы познакомились с Михаилом Мильчиком. Изначально он предложил участвовать, так скажем, ну таким денежным способом, меценатством, да, и помогать Фонду Бродского в деятельности. И тогда, по сути дела, на долгое время вот сам процесс создания музея (строительство музея) был прекращен, потому что было действительно не расселить коммуналку, поскольку единственная соседка, которая еще жила при Бродском и раньше Бродского жила в этой квартире, отказалась продавать свою комнату, покидать место, в котором она жила всю свою жизнь. И потом мне показалось, что моя роль могла бы быть не только в том, чтобы помогать финансово, но и вообще взять на себя всю организацию и создание музея, возглавить этот процесс, с тем, чтобы довести дело до конца. И вот как раз вот тот момент зажигания какого-то вызова и желание решить сложную ситуацию, которая не решалась годами, вот, наверное, в тот момент я и включился в этот процесс. Виктор Лошак: Но эта соседка и сейчас живет? Максим Левченко: Эта соседка и сейчас живет, да. И было найдено решение, которое позволило и ее не трогать, и не портить ей жизнь – не переселять ее никуда, потому что в таком возрасте (ей уже больше 80 лет) переезжать куда-либо крайне сложно. И нашлось простое решение, которое она сама подсказала. И мы, в общем-то обо всем с ней договорились, и она не препятствовала тому, чтобы вот в пространстве коммунальной квартиры появился музей. Все, что нужно было сделать для того, чтобы музей мог быть построен и организован, и само пространство было организовано, это докупить дополнительные площади, которые прилегают к музею. Виктор Лошак: Еще раз повторю свой вопрос: как распределяются документы между вот этими тремя точками – фондом, Музеем Ахматовой и вашим музеем? Максим Левченко: Сам по себе фонд – это составная часть музея, то есть мы, в общем-то, такое единое целое. Виктор Лошак: Ну, как любого музея. Максим Левченко: Да. Для ведения музейной деятельности создан ЧУК. Но ЧУК существует вместе с фондом, поэтому в этом смысле у нас подписано специальное соглашение с Фондом между Фондом и ЧУКом как партнерами. И мы на этой основе и работаем. И здесь никак, скажем так, ничего не распределяется. Есть музей, и все его видят как музей. Но есть еще и Музей Ахматовой в Фонтанном Доме, в который переданы вещи, принадлежавшие Иосифу Бродскому и его семье. И там... Виктор Лошак: То есть они передавались еще до того, как открылся ваш музей? Максим Левченко: Да. Эти веще передавались, начиная с начала 1990-х. Первые вещи были переданы как раз-таки Яковом Гординым, который хранил у себя часть вещей из «Полутора комнат». Потому что когда родители умерли, то эти вещи какие-то оказались на самом деле на помойке, а что-то забрали друзья, то, что там оставалось, а там было много вещей. В частности, у Якова Гордина оказались предметы мебели, библиотека, которые он в начале, в первой половине 1990-х уже передал в Музей Анны Ахматовой. И позже, после смерти Иосифа Бродского, его вдова Мария Соццани отправила целый контейнер вещей из Нью-Йорка. И так называемый «Американский кабинет», в котором он работал, живя в Соединенных Штатах, он также находится в Музее Анны Ахматовой. То есть в этом смысле там большое количество предметов обстановки – американской и ленинградской, документы, личные вещи, библиотека, то есть это очень большой фонд, который хранится в Музее Ахматовой. Виктор Лошак: Я знаю, что в этой операции и МИД помогал, и Роспечать в том, чтобы документы из Америки оказались здесь, в России. Но это уже о прошлом. Я вспоминаю эссе Бродского «Полторы комнаты». Когда я рос, и отец каждый день рождения отмечал мой рост на косяке двери. А у Бродского отец каждый его день рождения фотографировал его на балконе, который сейчас существует тоже. А эти фотографии остались? Максим Левченко: Да, конечно. Виктор Лошак: Они в вашем фонде? Максим Левченко: Есть очень большой, сохранился очень большой фотоархив, в том числе благодаря отцу, который был фотографом, профессиональным журналистом-фотографом. И поэтому эти фотографии находятся в архиве фотографий в Ленинграде. И они находятся в доступе, то есть их можно получать для работы. Архив Бродского на самом деле находится в Публичной библиотеке. То есть, в общем-то, это все равно разрозненные материалы: часть вещей попали в Музей Ахматовой, некоторые вещи попали в музеи города, как это ни странно, в Петропавловскую крепость, то есть, допустим, стол рабочий из «Полутора комнат» и полки книжные оказались в музее города. И они на какое-то время ненадолго – недавно мы делали выставку – оказались как раз в «Полутора комнатах»; мы их выставляли. То есть мы прервали вот этот вот, вот это концептуальное молчание, пустоту тем, что несколько подлинных вещей из «Полутора комнат», прежде всего его рабочий стол, на месяц приехали в «Полторы комнаты» и потом обратно вернулись в Петропавловскую крепость. И большой бумажный архив: письма, рукописи, машинописи, фотографии хранятся в публичной библиотеке Российской национальной. Виктор Лошак: А вот у Бродского была такая филолог, которая занималась его творчеством с самых ранних лет. Полухина, да? Максим Левченко: Да, Валентина Полухина. Виктор Лошак: Валентина Полухина. Ее архив тоже существует. Он сейчас где? Максим Левченко: Известно, что Валентина Павловна жила в Лондоне. Виктор Лошак: Да, да, да. Максим Левченко: И работала, и жила. Она была профессором университета английского. И всю жизнь занималась... Виктор Лошак: Я видел, у вас стенд ей посвящен. Максим Левченко: Да. У нас даже сейчас выставка проходит, небольшая выставка, которая посвящена Полухиной, крупному исследователю и автору книг о Бродском. То есть она гигантский материал подготовила, обработала и опубликовала. И свой архив она передала в Петербург, в наш музей. Виктор Лошак: Теперь пару слов о доме. Ведь это уникальный совершенно дом, который выходит на три улицы в Петербурге, в том числе на Литейный. Бродский пишет, что в этом доме когда-то снимал квартиру Блок и что в этом доме жили Мережковский и Гиппиус. А эти квартиры установлены? Или это кануло в Лету? Максим Левченко: Ну, дом действительно уникальный. Некоторые говорят, что это полнейшая безвкусица конца XIX века. Кому-то он безумно нравится. Но действительно, дом особенный для Петербурга. Так называемый дом князя Мурузи. В этом доме, на мой взгляд, есть еще одно уникальное явление, помимо нашего музея – это квартира самого князя Мурузи, потому что она сохранилась практически в первозданном виде. Такое ощущение, что ее законсервировали ровно 100 лет назад и до сегодняшнего момента так и не открывали – там все осталось, сохранилось действительно в первозданном виде: уникальная лестница, резная, мраморная, отдельный вход. Виктор Лошак: Она не стала коммуналкой? Максим Левченко: Отдельный вход с Литейного проспекта, квартира расположена на втором этаже, и она занимала почти что тысячу метров. Виктор Лошак: Тысячу? Максим Левченко: То есть это практически дворец в доме, дворец князя в доме. Она была коммунальной квартирой, но по разным обстоятельствам, ну, так сложилось и так повезло, наверное, что в ней все сохранено. Она была разделена на комнаты. Часть интерьера были, по всей видимости, просто заколочены, но не уничтожены. И после того, как их раскрыли, то все оказалось во вполне допустимой сохранности. И надо сказать, что за время работы в музее и над созданием музея я понял одну вещь: она заключается в том, что вот там, где не было денег, и там, где сохранились коммунальные квартиры, не было новых собственников с деньгами, я имею в виду, которые бы сделали ремонт... Виктор Лошак: Там все и сохранилось? Максим Левченко: Там все и сохранилось. И это очень красиво. И это действительно ценно по сравнению с тем, что мы зачастую видим и видели, например, при строительстве наших... Виктор Лошак: Парадоксально – отсутствие денег спасло архитектуру. Максим Левченко: Спасло. На самом деле спасло архитектуру. Вообще, в принципе Петербург хорошо сохранился. Вот старые вещи: столярка, двери, печи, планировки старые – они во многом сохранились именно благодаря коммуналкам, как бы парадоксально это не звучало. Потому что некому было ломать, не было денег на то, чтобы ломать и строить новое. Виктор Лошак: У меня другой еще вопрос, похоже, последний о Бродском. Когда-то я редактировал «Московские новости» (такую газету), и в годы 50-летия мы решили пригласить на 50-летие Бродского; газета была очень популярна. И я с ним единственный раз в жизни разговаривал по телефону. Он абсолютно твердо, жестко ответил, что он не собирается сюда приезжать. И так он никогда в Советский Союз, в Россию не возвращался. Как вы думаете, почему он так был жéсток? Потому что его напугала эта страна? Потому что она его обидела? Почему он так жестко стоял на том, чтобы он сюда... Максим Левченко: Вы знаете, я думаю, что, может быть, он и не стоял на этом жестко. Потому что все-таки желание приехать несколько раз возникало – это известно, и обсуждалось даже реальное прибытие на какое-то время. Но мне кажется, что сам Бродский ответил прекрасно на этот вопрос: это, в общем, как возвращаться к первой жене. Просто не было смысла. Он не видел в этом смысла – он уже не видел того города, в котором он жил и из которого он уехал. И не к кому возвращаться. Потому что родители уже умерли, и он не хотел ехать... Виктор Лошак: Но он пишет, что у него тут родственники в Петербурге: двоюродные братья, тетки. Максим Левченко: Да, но они уже имели возможность к нему приезжать в Штаты. Виктор Лошак: Поехать туда? Максим Левченко: Да. И, в общем, так и произошло во второй половине 1980-х – многие друзья к нему приехали в Нью-Йорк, и он с удовольствием их встречал и общался с ними. Виктор Лошак: Что самое ценное в фондах сегодняшнего музея «Полторы комнаты»? Максим Левченко: Помимо того, что у нас есть подлинное пространство и рассказ о нем, очень важная наша миссия – это формирование коллекции, формирование фондов. Прежде всего речь, конечно, идет о приобретении архивов – это письменные источники. Это не мебель, это не предметы быта. Это письменные источники. И у нас первым поступлением в музейные фонды как раз-таки являлось собрание Валентины Полухиной. А чуть позже Константин Маркович Азадовский передал нам полный и очень ценный архив. Это был тоже товарищ, друг Бродского в Ленинграде. Там есть инскрипты, стихотворения «На случай», машинописи. И все это, как правило, ранние вещи, то есть еще из ленинградской жизни. То есть, на мой взгляд, они являются самыми ценными, потому что они ранние и их мало; их довольно мало сохранилось. Ну и потом Азадовский делал, собирал этот архив, ну, как бы не случайно, а я думаю, что он еще в те годы... Виктор Лошак: Понимал его ценность. Максим Левченко: В 1960-е годы понимал ценность и что это может быть, что из этого может получиться. И вот так на протяжении многих лет он, когда они были знакомы и дружили в Ленинграде, он все это уже откладывал, и у него сохранились вещи. В том числе он был у него в ссылке в середине 1960-х и оттуда кое-что привез. И есть некоторые американские вещи. Но в целом это такой вот архив, который он действительно собирал на протяжении всей жизни. И там есть не только подлинники, но и важные ценные материалы, вырезки из газет, из журналов, какие-то записи. И все это формирует большой архив Константина Азадовского. И мы не просто приняли этот архив на хранение, а мы еще сделали сразу из этого выставку. Потому что выставка – это всегда изучение, это всегда работа с материалом и показ этого материала для наших гостей, для нашей публики. Другой ценнейший, на мой взгляд, архив, который оказался у нас, – это архив Михаила Барышникова. Виктор Лошак: Как раз мой вопрос, удалось ли найти контакт с Барышниковым, ближайшим другом в Америке? Максим Левченко: Да, удалось найти контакт, в том числе и через Александра Бродского, нашего архитектора и, по сути дела, куратора нашего музея. Потому что они неплохо знают друг друга. И с самого начала Барышников стал ну, таким, скажем, для меня, во всяком случае, человеком, который как-то направлял меня на этом пути. Потому что он как человек тонко чувствующий, понимающий, очень хорошо знавший Иосифа Бродского, какие-то вещи я думаю, что вот мне подсказал, да. И в том числе он меня познакомил с Александром Бродским, который сделал совершенно потрясающий проект музея. И позже Барышников передал нам свой архив. Этот архив состоит из книжек с надписями, инскриптами, посвященными Михаилу Барышникову. Как правило, эти книжки дарились на Рождество, потому что Бродский в каждое Рождество, во-первых, он всегда писал стихотворение, ну и друзьям дарил книжки с какими-то... Виктор Лошак: Стихотворными надписями. Максим Левченко: С какими-то надписями, да, которые сами по себе являются ценными. Получив этот архив, мы сделали с ним выставку и назвали выставку «Be good, мышь». Потому что так Бродский попрощался с Барышниковым во время их последнего телефонного разговора, он сказал ему: «Be good, мышь!» – Как бы «будь хорошим». Виктор Лошак: Мда. Вы знаете, ваш музей, может быть, вы даже недооцениваете. Его очень многие любят. Мне даже вице-губернатор Санкт-Петербурга Борис Пиотровский сказал, что он иногда просто забегает, просто без дела, просто забегает на какое-то короткое время в ваш музей, и это дает ему какие-то новые силы, новые мысли, новые идеи. Так что это великое дело. И вот эта цитата из Бродского: «Все умирает и никогда не вернется, будто в полторы нашей комнаты попала бомба». Все-таки не все она, эта бомба, уничтожила. И то, что вы возвращаете, это, по-моему, неоценимый совершенно вклад в наше поколение, в будущее поколение, в жизнь города. Спасибо вам за это большое! Вы живете в Москве и в Питере, в Питере и в Москве. Как вы думаете, вот с точки зрения музейной, с точки зрения вашего бизнеса тоже, который имеет отношение к недвижимости, чем отличаются эти два города? Максим Левченко: Вы знаете, я, может быть, ушел бы в сферу финансов. Они отличаются стоимостью квадратного метра, причем в разы. И это на самом деле удивительно и странно, да. Мне во всяком случае. Потому что Петербург – удивительный город, в нем сохранился, возможно, и в том числе из-за ну, не бедности, но, скажем, из-за недостаточности средств, сохранился центр в таком первозданном виде. Но не только благодаря этому, безусловно. Потому что, конечно, я думаю, что и петербуржцы прикладывали много усилий к этому. Но при этом цена этих метров... Виктор Лошак: Не сопоставима. Максим Левченко: Не сопоставима. Она просто... Такое ощущение, что это бесплатно все лежит, и это никто не берет. Может быть, просто люди не до конца понимают ценности этому. А Москва другая. Москва – она очень в этом смысле... Виктор Лошак: Перегружена? Максим Левченко: Ушла далеко. Здесь очень дорого, все очень востребовано. И поэтому вот это, наверное, для меня, во всяком случае, отличие – очевидная вещь. Все остальное – различие в, так сказать, в каких-то словечках и прочее, я думаю, что это во многом придуманные вещи. Виктор Лошак: Сейчас, после введения санкций, очень тяжелый момент вообще в российской экономике, социальной сферы. Вот вы в Петербурге владеете несколькими крупными торговыми центрам. Все время идет информация о том негативном влиянии, которое это на арендаторов возымело – арендаторы уходят. Вы думаете, этот бизнес рушится? Или он реновируется? Максим Левченко: Ну, помимо Петербурга есть кое-что еще и в Москве. Виктор Лошак: Да, да. Я имею в виду и Москву, и Петербург. Максим Левченко: То здесь в этом смысле как бы такие равнозначные ощущения, которые есть и в Питере, и в Москве. И я как бы вижу ситуацию изнутри, то здесь я думаю, что рано говорить о том, что кто-то уходит. Я бы сказал, что возвращаются. Виктор Лошак: Возвращаются под другими брендами? Максим Левченко: Под другими именами, да. Да. Кто-то был закрыт и сориентировался быстро и уже открылся, да, под какими-то странными именами. Которые, так скажем, создают почву для быстрой замены в обратную сторону. То есть видно, что западные компании, которые по разным причинам были вынуждены приостановить свой бизнес в России, они если открываются снова, то они пытаются сделать все так, чтобы люди понимали, что это они же, просто на время им пришлось снять вывеску. Поэтому я думаю, что эта тенденция сейчас нарастает, и она продолжится. Виктор Лошак: То есть эта катастрофа больше в медиа пространстве, чем в реальности? Максим Левченко: Знаете, мне кажется, что это катастрофа просто, что люди не вникают и не читают до конца, что там написано. Потому что пресс-релизы всех западных компаний они ведь не говорят о том, что компании ушли с рынка. Они говорят о том, что они временно вынуждены приостановить свою деятельность в России. А пока они приостановили свою деятельность в России, они все максимально ищут способы... Виктор Лошак: Остаться. Максим Левченко: Остаться. Потому что это ведь не только о материальном. Это рынок. Когда вот говорят: доля рынка, узнаваемость – это же нарабатывается годами этот опыт. Это все не так просто. Поэтому никто не хочет это терять, и все ищут способы, как здесь остаться. Но это не всегда быстро можно сделать, потому что компании огромные, гигантские. И им вот так вот перезапустить все – физически нужно на это время. Я очень надеюсь, что... Я смотрю в будущее в этом смысле с оптимизмом. Виктор Лошак: Максим, я, естественно, читал то, что о вас опубликовано, ваши интервью. У вас был очень интересный кусок жизни – вы были юристом, специализирующимся в морском праве. Вы не скучаете по этому времени? Максим Левченко: Нет. Это было очень хорошее время. И я прошел этот путь и, мне кажется, многого там достиг. Но это очень маленький рынок в России. И потом так все развернулось, что я стал заниматься другим. Но этот опыт, он со мной, он мне очень сильно помогает в жизни. Виктор Лошак: Не очень понятно, почему опыт юриста по морскому праву помогает в такой цивильной жизни. Максим Левченко: Ну, потому что бизнес – он связан с разными знаниями и компетенциями, знанием законодательства и международного права. Потому что морское право – оно прежде всего международное и какие-то международные связи. Опыт в решении сложных конфликтных ситуаций, экстремальных, аварийных – он на самом деле помогает в жизни не только в бизнесе. И, может быть, благодаря этому опыту и появился музей. Виктор Лошак: Я спрошу вас, как и всех, о правилах жизни. Я всем задаю этот вопрос. Каковы ваши правила жизни? Максим Левченко: Договариваться. Виктор Лошак: Спасибо за этот разговор.