Виктор Лошак: Это «Очень личное» – программа о принципах и правилах жизни. Народный артист СССР Владимир Васильев – о балете и о своей новой жизни: поэта и художника. Владимир Викторович, я, как любитель балета, всегда мечтал и всегда был счастлив видеть вас на сцене. Но никогда не думал, что мне доведется вот так вот с вами побеседовать. Поэтому я хотел бы начать с самого начала. Вы где-то сказали: «Я в первом классе прочел всего Дюма». Владимир Васильев: Ну да. Виктор Лошак: Кто были ваши родители? Владимир Васильев: Мой отец был шофер, прошедший войну всю. Познакомился он с мамой на фабрике технического войлока, «Техфильц» тогда называлась, в Кожевническом переулке. Виктор Лошак: Здесь, в Москве? Владимир Васильев: В Москве, да. Это было в Москве. И мама работала тоже там. Ей было лет 19, наверное. Потому что когда 20 лет ей исполнилось, родился я. Это было в 1940 году. Жил большую часть времени военного я на Кожевнической, в одном из переулков. И там как раз прямо рядом с этой фабрикой технического войлока. Виктор Лошак: Где работала мама. Владимир Васильев: Поэтому валялся в этом войлоке. Приходил маленький. А вообще вся жизнь была, конечно, во дворе тогда. Виктор Лошак: Скажите, а как получилось, что вас жизнь соединила с танцем? Владимир Васильев: А это «случайность». Это было уже, наверное, я жил на улице Осипенко с мамой и с отцом, которого, кстати, увидел я только после войны, в 1945 году. И в 1947 году, я помню, я гулял во дворе, и мой товарищ по соседнему подъеду, Славка, Славка выходит и говорит: «Ой, Васька! Ты чего делаешь?» Звали меня «Васькой», потому что Васильев. Естественно, вот. Виктор Лошак: Ну да. Владимир Васильев: Я говорю: «Да вот сейчас жду мать». Там надо пойти было ей в больницу, и она сказала, чтобы я подождал. «Пойдем в «Дом пионеров»». «А что там делать?» «Ну вот я там, увидишь, там полно кружков разных, и я там танцем займусь». «Ну пойдем. А обратно?» «Ну быстро это, Господи! Потом придешь обратно. Успеешь». Я пошел туда. И вдруг входит в зал... Я не понимал даже, где, откуда она появилась: черные причесанные волосы, удивительные. Какой-то это... Он говорит: «Это наш педагог, Елена Романовна Россе». И вдруг еще я уловил этот запах каких-то духов, удивительных совершенно. Она говорит: «Ну, давай, мальчик. Давайте. Давайте, встали, встали, встали, встали все! Сегодня будем давайте разучивать вальс. Это просто очень: раз-два-три. Сначала вы чуть-чуть приседаете, потом поднимаетесь – раз-два, три наверх. И опять вниз и наверх. И все. Ну давайте, давайте!». Начали делать. Короче говоря, заканчивается наш класс, и она говорит: «Ну, спасибо! А ты, мальчик, как тебя зовут?» Я говорю: «Володя». «А ты останься, мы будем с тобой показывать – старшая группа сейчас придет, мы покажем им вальс, как надо танцевать». Интересно! Я пришел просто так, а вот меня сразу... И я пришел домой. Это было поздним уже вечером. И, конечно, отец хотел взять ремень. Уже взял его, солдатский. Потому что нельзя. Они с матерью обыскали весь, значит. Куда пропал? Пропал ребенок. Мама вступилась за меня, не дала отцу меня... Потому что иногда он меня, да, так хлестко этим ремнем учил жизни. И вот с тех пор вот как-то я пошел. Потом второй раз пошел, третий. А потом ее вызвали, маму. Я говорю: «Мам! Знаешь, тебя вызывают в Кировский Дом пионеров». «Ну что, ты плохо вел себя?» «Не знаю». Короче говоря, она пришла к Елене Романовне, туда ее вызвали. И после этого выходит, счастливая такая и говорит... Я говорю: «Ну что она говорила-то?» «Она сказала, что ты очень способный. Что тебе надо ходить заниматься сюда постоянно». И вот так и пошло. Два года у меня была эта самодеятельность моя. А потом я познакомился с тем, что такое классический танец на сцене Большого театра. Это был 1949 год. Виктор Лошак: Вот скажи после этого, что случай не правит миром! Владимир Васильев: Да. Да! Случай много значит. Виктор Лошак: Вот что значит балет, написанный специально на солиста? Что это, с учетом его каких-то сильных сторон? Или роль, написанная специально для солиста? Владимир Васильев: Я не сталкивался с этим никогда. Виктор Лошак: То есть, какой бы ты ни был звездой, тебя встраивают в спектакль, а не пишут для тебя? Владимир Васильев: Ну, в общем, да. Мне казалось, что так оно и есть. Ну, знаете, когда снимается фильм, иногда бывает вот на определенную роль... Ну, например, Александр Аркадьевич Белинский делал первую «Галатею» именно на Катю. «Анюту» – для Кати Максимовой, моей жены будущей. Знаете, там – да. Но это не значит, что он потом искал музыку специально применительно к ней. Просто вот этот сюжет – он видел только ее. Виктор Лошак: А вот вы в одном из интервью говорите: «Очень важно наполнить балет жизнью», имея в виду роль. Что значит наполнить балет жизнью? Владимир Васильев: Это значит тогда – весь, без остатка: каждая пóра твоего существа, она говорящая. В ней нет: это важно, а это не важно. А вот в этот момент мне очень важно, как знаете, вот ваше лицо и видеть ваши глаза и все. И если только этим руководствоваться, это будет честно. Вы не сможете все равно передать правду чувств – вот чувство, которое в нас сидит, эмоции, которые нас переполняют. Оно в каждом движении, в каждом повороте, вот именно в каждой пóре твоего тела вот она просвечивает. И когда это все собирается в органическое целое, как огромный оркестр. Потому что наше тело – это огромнейший оркестр. И причем это не только в балете. Виктор Лошак: Конечно! Владимир Васильев: Везде, абсолютно. В любой творческой профессии, да. Когда все... Виктор Лошак: А как в балете нужно тело готовить к спектаклю? Владимир Васильев: А вот это – да! Это уже отдельная, конечно, история. Потому что она требует большого труда. Чтобы не думать о том... В классе все происходит так: «Выверни пяточку! Продолжай. Поставь носочек. Вытяни подъем. Да! Вот, чтобы линия была длинная там». Это все частности, понимаете? А когда ты уже работаешь над образом... И вот мой педагог Алексей Николаевич Ермолаев, Царствие ему Небесное, говорил: «Мне абсолютно безразлично, сколько пируэтов...» Потому что я всегда ему говорил: Дайте, я сейчас сделаю пируэт. Там у меня не получается!» И еще раз. И еще раз. И еще раз. Он говорил: «Этим ты должен заниматься каждый день в классе. А мы с тобой должны заниматься тем: во имя чего? Почему именно так? Зачем ты это делаешь?» И эти наши постоянные «зачем» и «почему», над которыми иногда смеялись при мне, я помню, эти люди, которые были выучены, и на Западе, вот они все были такие, знаете, построены как-то. Вроде бы тоже есть все. Нет главного: нет жизни, вот нет этой органики. И вот это «зачем» и «почему» – это краеугольный камень вообще нашего творчества, во всех совершенно его проявлениях. Мы всегда ищем... не просто так сделать красиво отдельный трюк, понимаете, который тоже недолговечен. Потому что раз ты сделал два тура. Потом ты должен их для того, чтобы опять... Публика привыкает. Она и приходит сначала посмотреть. «Ах! Посмотрите, как здорово он вращается! Два!» Все это. А потом дальше: «Да, мы это знали! Мы это видели. Надо три!» А потом что? Потом четыре. Потом пять и так далее. Это все частности. А вот органики: во имя чего? Зачем? И почему? Виктор Лошак: Хочу еще об одной точке вашей судьбы. Вот когда вам было 18 лет, в Большом театре вам выпало быть в спектакле с Галиной Сергеевной Улановой. Владимир Васильев: Да. Виктор Лошак: Вы были партнерами? Владимир Васильев: Да, партнером. Да, да, да. Виктор Лошак: А нет ли здесь какой-то неестественности? Ведь ей уже было, если вам было 18, то ей уже было далеко за 40. Владимир Васильев: 48. Виктор Лошак: 48? Владимир Васильев: Да. Да-да. Я даже не знаю. Так случилось, знаете. Потому что Галина Сергеевна приходила на экзамены к нам, когда мы еще в школе были. Тем более что выпускался-то я ведь... Моя первая роль, с которой, собственно, началось все это, на меня обратили внимание, была роль Джотто в «Франческа да Римини», Чайковский. Я играл старика. Я играл страшного совершенно человека. Там было очень технически все это сложно. Мальчишка: ему 18 лет еще нет, а он играет его, и все. А мне это было интересно. Очень! Я очень не любил в хореографическом училище все роли принцев. Они мне все казались неестественными, деланными. А вот роли характерные – да! Они всегда были яркие, они притягательны! И вот Галина Сергеевна сказала: «Во второй состав». Был необходим. Первый состав – был Фадеечев Николай Борисович, потрясающий танцовщик. У него удивительная была, не могу сказать, общая такая органика и все, но направленность как раз на роли благородных принцев, это было во всем! Это было какая-то удивительная, как бы сказать, аристократичность его. Недаром о нем потом писали в газетах, когда приехали в Англию они, Большой театр впервые, – «самый интеллигентный коммунист...» Хотя он не был коммунистом. Виктор Лошак: Самый интеллигентный коммунист? Владимир Васильев: Да. Да. Но он был – да, аристократ такой, знаете. Так вот, надо было во второй состав кого-то, и все. И она говорит: «Ну вот, дайте я попробую вот с Володей Васильевым». И вот так вот получилось, что я вдруг вот станцевал сразу... Виктор Лошак: Потрясающе! Владимир Васильев: А дальше вся наша жизнь вот дальше связала на долгие, долгие, долгие годы. И потом, именно благодаря Улановой я станцевал Ромео. Я его тоже не хотел. И я чувствовал, что я не... Ну, какую-то характерную роль я мог бы. Но Ромео! Виктор Лошак: Владимир Викторович, многие люди у нас в стране помнят удивительную историю вашей любви, ваших отношений с вашей ушедшей женой Екатериной Максимовой. Владимир Васильев: Да. Виктор Лошак: Потому что это был удивительный дуэт в творчестве. Это была удивительная пара в жизни. Расскажите о ваших отношениях. Как они сложились? Где вы встретились? Ну, это многим, многим было бы интересно. Владимир Васильев: Мы учились вместе. Да. Вот в 1949 году мы оказались в одном классе. Мы поступили в один год с Екатериной Максимовой. И тогда, естественно, мы сидели, буквально наши парты по общеобразовательным были рядом. Все потом девять лет практически мы были как вместе. Она была лучшей, безусловно, ученицей у нас в классе по классическому танцу. Но я на нее не обращал тогда внимания большого. Ну как? Детские годы. И только потом, значит, где-то в конце уже в самом. Я полюбил ее очень! Необыкновенная совершенно! Я ее провожал до дома, до Брюсова переулка. Там Гельцер жила. Там жил Качалов, там жил Москвин. Виктор Лошак: Да. Известное место. Известное место. Владимир Васильев: Да. И все, все, все известные имена, да. Так вот, я там, на последний этаж – я возвращаюсь к этому – я готов был нести ее на руках, туда до конца, всю жизнь. Потом чуть-чуть, как-то так мы разошлись на какое-то время. А потом, по прошествии, наверное, года два или три, мы были в Большом театре. И в 1961 году, 3-го июня, мы расписались в ЗАГСе. Виктор Лошак: Ну, вы в творческом смысле спорили? Потому что вы пишете: «Спорили мы до такой степени, что могло показаться, что после такого вместе не живут». Владимир Васильев: Это естественные споры были, да. После которых действительно многим казалось: «А как они вообще? Как? Интересно, что дома они так?..» Но одно дело репетиционный зал. И другое дело закулисье и вся жизнь. У нас были разные характеры. Катя была стайер. А я спринтер – мне нужно было сразу это все. Но сразу как? У нас подход был разный. Кате нужно было обязательно, сначала она должна была точно движения все знать – те, которые поставил хореограф, и все. И потом будет вкладывать в эти движения свою душу. А мне нужно было сначала наоборот все: почувствовать вот как, во имя чего, зачем? Виктор Лошак: Ну да. Владимир Васильев: И тогда, потом сразу все. А это меня уже не волновало. Нам не хватило буквально двух лет до нашей 50-летней... Виктор Лошак: До золотой свадьбы. Владимир Васильев: Да. Виктор Лошак: Владимир Викторович, вы были знакомы, работали, дружили с такими известными людьми. О каждом хочется спросить. Тут и Бежар, и Барышников, и Нуреев, и так далее. Но время не безгранично, и поэтому я хотел бы спросить о ваших отношениях с двумя людьми, которые меня очень интересуют. С Григоровичем. Владимир Васильев: Да-да-да. Виктор Лошак: С одной стороны, это был ваш как бы учитель. С другой стороны, у вас были с ним непростые отношения. Владимир Васильев: Я даже сейчас вспоминаю: с кем у меня были простые отношения? И, пожалуй, ни с кем, потому что они были всегда сложные, но всегда интересные. А с Юрием Николаевичем, я был просто влюблен в творчество Григоровича. Он для меня был царь и Бог! То, что он для меня в то время, когда это начиналось, когда он пришел в Большой театр только-только. Был самым лучшим балетмейстером в мире. Мы могли друг другу сказать все, что угодно, и никогда у нас не было никаких проблем, не было этой неприязни и нежелания дальше работать вместе. И поэтому все свои первые работы, которые были сделаны с Юрием Николаевичем, это и «Щелкунчик», это и «Спартак» – это было полное растворение друг в друге. Я думаю, что я для него был очень хорошим материалом. Потому что я... Виктор Лошак: Ну, если он вам дал роль Спартака, то... Владимир Васильев: Да. Никто не думал, что я буду танцевать Спартака. Это при том, что в начале, в первом еще... До этого у нас было все-таки еще два Спартака: у нас был Спартак Моисеева и Якобсона вторая редакция. И Григорович – это уже третья редакция. И во второй редакции у Якобсона у меня была роль раба. Она была очень сильная, эмоциональная такая и именно такая, полухарактерная. И там нужно было показать всю виртуозность и так далее. И вот это, это было интересно. А Спартаки в то время были: огромного роста, красивые люди, удивительные совершенно! Это другой совершенно какой-то облик был. И вдруг... Виктор Лошак: Нет, ну ладно! Вы тоже красивый! Владимир Васильев: Ну, по сегодняшним меркам я просто маленький сейчас танцовщик, понимаете? Но в то время я был среднего, так сказать, роста. Но было нечто очевидно, что заставило тогда Григоровича. Он уже меня знал. И когда мы увидели, лист вывесили на доске объявлений в Большом театре: кто, распределение ролей, то я увидел себя, что я – Спартак. А Марис Лиепа, с которым мы были дружны, которого я тоже, я очень любил его творчество на сцене. Виктор Лошак: Но в то же время и конкуренты. Владимир Васильев: И я был уверен, что Спартак будет, конечно же, Лиепа. Конечно! И вдруг, Спартак... Виктор Лошак: Ну, у него тоже была большая роль. Он – Красс, по-моему? Владимир Васильев: Более того, я считаю, что это было гениальным совершенно видением и решением Юрия Николаевича. Марис был недоволен вначале. Но потом, я считаю, что это просто... Это опять, это судьба! Это удача. Это видение человека. Потому что то, что он сделал в Крассе – это останется навсегда. Понимаете? А с ним вместе было танцевать, потому что я видел перед ним абсолютно равноправного, такого, знаете, врага и героя, с которым всегда интересно говорить, воевать, работать. В нем было такое удивительное сочетание, такое попадание точное в этот образ Красса, который был в представлении, конечно, Юрия Николаевича. Виктор Лошак: То есть Григорович еще включил в спектакль и ваши личные отношения с ним? Владимир Васильев: Я думаю, что просто для него очень было важно, чтобы два соперника были одинаковы: и в техническом отношении, и в актерском, и внешне. Спартак – получилось так, наверное – это широта, это безграничность линии, которая в моем танце была. Потому что мой учитель Михаил Маркович Габович говорил: «Каждое движение ваше должно быть значительно! Это каждый жест должен быть беспределен!» «Ну а как же так, Михаил Маркович, ну а если надо мелкие движения?» «Надо сделать эти мелкие движения так значительно, чтобы они все поняли, что это мелкие движения, это маленькие движения, но в них так...» То есть, короче говоря, это наделение фразой потом музыкальной. Не слова только. Не случайно же мы знаем, да: слова, слова, слова. Что такое само по себе одно слово? Оно ничего не выражает. Виктор Лошак: Владимир Викторович, расскажите еще, знаете о ком? Об Алисии Алонсо. Владимир Васильев: Алисия Алонсо... Виктор Лошак: Великая, великая танцовщица. Владимир Васильев: Да. Танцовщица великая. Лучшая, безусловно, танцовщица кубинского балета. Виктор Лошак: Вы с ней «Жизель» да, танцевали? Владимир Васильев: Да. Но это уже когда мне уже было тоже, по-моему, лет 45, наверное, вот когда я с ней танцевал «Жизель». И Алисия Алонсо – уже у нее были внуки, с которыми она танцевала. Виктор Лошак: Да, она поздно работала. Владимир Васильев: Да. А у меня еще болела нога. И ее юбилей был. Юбилей, по-моему, то ли 70 лет. И она танцевала «Жизель». Алисия Алонсо. Виктор Лошак: В 70 лет? Владимир Васильев: Да, да. «Я совсем... Я хочу этот свой юбилей с вами танцевать, на этом...» Я приехал туда. И мне она все время говорила: «Погладьте ножку, и все будет в порядке, все будет хорошо». И Алисия Алонсо была в комиссии жюри. Первое жюри у нас было удивительное. Первый всемирный балетный конкурс в Варне, 1964 год. И, короче говоря, я на этом конкурсе получаю из рук той же самой Алисии Алонсо, которая была тогда в жюри, Гран-при. Недавно меня спрашивали тоже: «А что для вас самая дорогая из наград?» Потому что их, конечно, много было. Я говорю: «Вот, пожалуй, все-таки это награда Гран-при – она для меня самая дорогая». Потому что 50 лет после этого ее никто ни разу не получал на этом всемирном конкурсе. Она так и осталась только у меня. Она единственная. Но, в общем, это я сейчас отвлекся. Алисия Алонсо была настоящим национальным героем Кубы. Потому что когда она появлялась, то, естественно, все ее боготворили. На нее смотрели как вот на самого-самого первого человека, у которого нет степеней в заслугах перед Родиной. Виктор Лошак: Она уже выше этих ступеней. Владимир Васильев: Она выше, да. Она была синонимом балета. Виктор Лошак: Подтвердите или опровергните одну мою мысль. Вот у меня был товарищ, который выиграл самую главную олимпийскую золотую медаль. Он выиграл золотую медаль в десятиборье. Коля Авилов. Вот что бы он ни делал в спорте, вот мы с ним играли на пляже в баскетбол, предположим, – он играл как в последний раз в жизни, как будто решается его судьба, судьба его близких и так далее. Вот мне кажется, что великий актер, великий танцовщик выходит на спектакль, как на последний в жизни. Или это все находится в рамках профессии? Вот чем отличается великий от хорошего, отличного? И тот умеет столько фуэте, и этот умеет столько фуэте. И это и то, вот чем отличается? Владимир Васильев: Неповторимостью. И, как ни странно, у самых больших имен в области балета всегда были какие-то недостатки, чисто физические. Я не знаю, закономерно ли это, но именно вот любое сейчас взять большое имя, и всегда кажется, что у какого-то другого человека, который рядом с ним находится, больший шаг, или он лучше вертится, или он выше прыгает. Мне кажется, что вот это то, с чего мы начали наш разговор. Вот это соединение этой органики – органики, когда все в целом, когда ты не замечаешь Майи Плисецкой. Виктор Лошак: Когда не только техническое оснащение... Владимир Васильев: ... Ни Майи Плисецкой, которая просто, понимаете, она самая, пожалуй, талантливая из всех балерин, которых я видел, по своему диапазону, силой своей личности, еще плюс ко всему. Понимаете? И у нее недостатки были. Но удивительно, что когда смотрели на нее люди, ее нельзя было разбирать по частям. Когда люди смотрели на нее, они не видели никаких недостатков, ничего. Это было: «Ах!» Это было, затаив дыхание, люди смотрели и думали: «Боже мой! Да, вот это вот невероятное совершенно было!» Виктор Лошак: За то время, что вы вышли на сцену, до сегодняшнего дня – техника балетная изменилась? Владимир Васильев: Конечно, конечно. Она будет постоянно изменяться. Виктор Лошак: Человек больше может? Владимир Васильев: Он может быть выше. Он, может быть, будет больше делать пируэтов. Но будет еще и развиваться и сам стиль, подача – то, что казалось, может быть чисто цирковым, неприемлемым для классического движения каким-то элементом, со временем он врастает в новые формы и становится абсолютно удивительным. Но раньше, я помню очень хорошо, как Елизавета Павловна Гердт, удивительная артистка Императорского театра, учительница Кати Максимовой, она все время говорила... Мы репетировали, и я брал – последний финал у нас был в хореографии Вайнонена – сажал на плечо ее. И у Кати ножка была спереди, и Катя ее так поднимала, и все. «Масик, я тебя прошу! – Масик-Ивасик она называла. – «Масик, пожалуйста, пониже. Это же не цирк, это же...» Вот пониже, и все. Теперь, когда-то сделают люди и ниже или что-то там, кажется: «Ну что ж такое? Что же она не может поднять ножку, все?» Это считалось неприличным. Это была одна эстетика. Так что эстетически это происходит изменение постоянно, мы их даже не замечаем. Мы их в себе не замечаем, потому что мы видим каждый день. И это происходит постепенно. А дай нам вот такой вот отрезок времени: отбрось нас, выкинь из жизни и опять верни сюда. Может быть то, что мы делаем, как мы говорим, и все – будет смешным. Виктор Лошак: Вот «Анюта», балет. Вы уже ставили его как балетмейстер. Владимир Васильев: Да. Да. Виктор Лошак: Вы сказали о нем то, что нуждается для меня, для расшифровки, что это самый национальный балет? Владимир Васильев: Если я это сказал, это было нехорошо. Так, особенно о своих вещах лучше не говорить так. И я стараюсь не говорить. И если это прорывается, то это не делает для меня ничего хорошего. Вот. Мне кажется, «чеховская душа» – его стиль, его эстетика, его талант как писателя, очень простого и вместе с тем удивительно проникновенного, вот которого всегда все понимаешь: как, зачем, почему, и все, – чтобы это все было вместе с музыкой Гаврилина. «Анюта» хороша, мне кажется, на сегодняшний день, во всяком случае, потому, что она уже 40 лет тому назад была сделана на телевидении и 37 лет, по-моему, уже существует на разных сценах совершенно идет. И везде, в общем, имеет большой успех. Потому что в ней есть вот это соединение. Это опять, это органика общего построения спектакля. И в ней всегда... Виктор Лошак: Это вот, Чехов всегда современный очень? Владимир Васильев: Всегда, конечно. Хотя я пьесы Чехова и не хотел бы ставить. И они мне меньше нравятся, чем его, естественно, рассказы. Но любой из рассказов Чехова в балете может быть просто потрясающим! Удивительно! Виктор Лошак: Скажите мне, пожалуйста. Вот редкий случай, когда человек какой-то одной творческой судьбы вдруг начинает выбирать еще творческие судьбы. Вы стали писать стихи – вот сборник стихов перед вами лежит. Владимир Васильев: Да. Виктор Лошак: Вы стали заниматься живописью – вот альбом около меня лежит. Как это получилось? Само собой? Или вы какое-то решение приняли для себя? Или это было какое-то потрясение, какое-то человеческое? Владимир Васильев: Это зависит от круга твоего знакомства с людьми, которые тебя вот близкие окружают. Виктор Лошак: Окружают. Да. Владимир Васильев: И у которых ты находишь общее с твоим вкусом, с твоим взглядом на живопись или там, я не знаю, например, на поэзию или вообще на литературу. На философию, наконец. И тогда поневоле ты проникаешься. Но одни просто собирают это, а другие желают как-то это еще выразить. Я думаю, что вот это все то, что у меня было сделано, это только, во-первых, как защитная, какой-то иммунитет появляется, когда тебе либо мало, либо ты не находишь удовлетворения уже в собственном творчестве. Понимаете? Потому что мне говорят: «Ой! Вот поэтому вы, Василий, вы поэт и все». Я на эту тему высказываю: «Нет, нет. Я не поэт. Поэта ласкает даже лучик света, увиденный им и во тьме». «Поэт только тогда поэт, Когда его не тяготят оковы Тяжелой рифмы, зажимающей уста, И мысль летит в гармонии со словом, И в каждом слоге отблеск Божества. И все же я могу назвать себя поэтом. Пусть только в танце и ни в чем ином. Но дар сценический когда-то, где-то Возьмет и выльется законченным стихом». Первое мое стихотворение, кстати, было в Петербурге – такое, которое я записал... Почему-то оно ничего... Это: «Я иду по Фонтанке от Невского к Росси. Мне в лицо отвратительный дождь моросит. Под мостом у «Ватрушки» течение сносит Одинокий кораблик, что в детстве забыт. Капля, с каплей сливаясь, сползает по носу, И на впадинах щек оставляет свой след. Водопадами слез наполняется осень И уносит кораблики всех прежних лет». И я пришел, я только записал. И я ничего не правил. Все! А потом опять что-то. Мне было в то время, когда я шел, неприятно, неуютно, грустно, печально. А все это и дальнейшие стихи, они все – ни одно стихотворение, которое после у меня появилось, так вот оттуда пошло – оно никогда не было связано с моим хорошим настроением, с моей радостью жизни, с моим... И самые радостные стихи появлялись, когда мне было хуже всего. Понимаете? Поэтому я их и расцениваю – это тот иммунитет, который не дает тебе впасть в эту меланхолию и ничего не делать. Виктор Лошак: Замечательные стихи. Я хочу спросить вас о Большом театре. Несколько лет назад такой работал в России журналист Марк Франкетти, он сделал фильм о Большом театре. Меня удивило, что до сих пор в Большом театре есть клакеры. Вы сталкивались с этим? Владимир Васильев: С итальянской сталкивался. Виктор Лошак: А со своей, в Большом театре? Владимир Васильев: А со своей в Большом театре – никогда. Меня вообще это не волновало. И я никогда... Виктор Лошак: Ну, вас-то понятно. Владимир Васильев: Нет, ну понятно. Но мы получали с Катей одно время огромное количество редко гадостных писем, в которых говорилось, какой я нехороший – ей говорилось, и ей писалось. А а мне писали, что она. Ну что делать? Ну, это не та клоака, которая в зале тебе делает успех. Это было. Да, конечно. И до сих пор... Но сейчас это уже расценивается, по-моему, как традиция. А за границей это было действительно. Это оплачивалось. Как-то я помню, когда я танцевал «Жизель» первый раз, то мне пришли и сказали: «Вот сейчас придет человек там». У них он самый главный. Там он хотел поговорить со мной. Вот пришел. Первое мое выступление в Римской опере. Мне говорит: «Маэстро, надо платить, наверное, за это дело». «Мне надо ничего». «Ну, вы знаете, что будет тогда? Если вы...» Не он говорит, мне за него говорят. «Они же вас ошикают». Я говорю: «Да пусть! Ради Бога. Я буду танцевать так, как...» Конечно, нет. На спектакле был триумф. С этого началось наше шествие там. Виктор Лошак: У меня есть такой к вам вопрос: вот стихи, живопись. Почему вы мемуары не напишите? Владимир Васильев: Потому что ленив. Потому что маленьких, в коротких каких-то записях оно проявляется. Мне многие говорят: «Надо писать, надо». Нужно, да. Виктор Лошак: Ну, слушайте, у вас... Владимир Васильев: Я и сам понимаю. Потому что когда нас не станет, тогда найдется ряд людей, которые будут выливать такое, что если б мы были живы, мы бы просто сошли с ума! Виктор Лошак: Конечно, конечно. Владимир Васильев: Но их уже опровергнуть не могут. Поэтому мне говорят: «Пишите сам. Чтобы все-таки, пока вы живы, все то, что было с вами...» Все, что было, как, – никогда писать не буду. Но с огромной радостью, конечно, готов поделиться. Потому что огромные... Виктор Лошак: Но о людях, с которыми... Владимир Васильев: Слушайте, перечень один этих людей – он удивительный, понимаете? Виктор Лошак: Фантастический! Фантастический. Владимир Васильев: Ну, Матильда Феликсовна Кшесинская. Вот Виктор Лошак: Вы были знакомы с Кшесинской? Владимир Васильев: Я не просто знаком был с Кшесинской. А мы были у нее, ... нас привел с Катей. Вот. И я-то думал, что ее давно нет на свете, но оказалось, что вот она... Но это отдельная история. Виктор Лошак: Для современного человека Матильда Кшесинская – это где-то, как Петр Первый, где-то там. Владимир Васильев: Абсолютно. Абсолютно. Понимаете? Но это не просто так, рассказом мне передал кто-то. А я сам, лично. Мы провели замечательный вечер, были у нее. Это было в Париже. И кроме меня, я думаю, Наташа Макарова могла бы тоже рассказать, потому что она тоже с ней встречалась. Есть люди... Ну, или Керенский, например, я его видел, он был у нас на спектакле. Виктор Лошак: Прям из учебника истории! Владимир Васильев: Из учебника истории. Более того, несколько слов там сказал. Представляете? Это только маленькая часть. А те люди, которые меня окружали всю жизнь здесь? Да каждое имя – оно просто удивительно! Это та радость в моей жизни, которую я с собой, наверное, и возьму туда. Виктор Лошак: Знаете, мне кажется, что вот этот наш разговор, – он чуть-чуть вас подвинул к тому, что мемуары нужны хотя бы о людях. Я хотел вас спросить, как и любого своего гостя в конце, о правилах жизни, которыми вы пользуетесь. Владимир Васильев: Правила жизни у меня меняются постоянно. Остается незыблемым мне кажется только одно – это вот дарить людям радость. Я переживаю гораздо больше, если я кого-то... Потому что иногда я бываю не сдержан и говорю, может быть, даже... Если при мне начинают хвалить, нечто, что мне не нравится, это вызывает у меня естественную реакцию, обратную. Но она вырастает иногда в такие формы, в которых, может быть, я говорю что-то обидное для человека. Потом мучаюсь от того, что я сказал это. И когда у меня есть возможность, я обязательно прошу извинить, потому что я был неправ там в том-то, в чем-то. Вот это – это очень важно. Виктор Лошак: Спасибо вам за этот разговор! Спасибо, что вы пришли! Владимир Васильев: Я ОТР очень люблю! Потому что этот канал мне нравится, как раз искренностью и непохожестью, незацикленностью на чем-то определенном. Виктор Лошак: Владимир Викторович, спасибо вам за искренность! Потому что это и есть часть, большая часть вашего, видимо, таланта. Спасибо большое!