Виктор Лошак: Это «Очень личное» – программа о принципах и правилах жизни. Его стихи к песням, наверное, знает каждый живущий в нашей стране. Наш гость – поэт и переводчик Юрий Ряшенцев. Юрий Евгеньевич, я, читая ваше интервью, читая у вас, обнаружил один удививший меня факт: вы всю жизнь прожили по одному и тому же адресу в Москве. Как это получилось? Юрий Ряшенцев: Если не считать трех первых лет жизни, когда я жил, родился я в Петербурге (тогда Ленинград) и там я жил в доме, который вы знаете – он напротив Екатерининского садика, дом с эркерами такой рядом с... Виктор Лошак: Неплохой адрес. Юрий Ряшенцев: Да. А потом переехали в Москву из Ленинграда. Ну, вот эти три года были там. А так – Москва с 1934-го года. Виктор Лошак: И один и тот же адрес? Юрий Ряшенцев: Всегда. Это был дом фабрики «Красная роза». Это был двор, типичный московский двор, где были дома фабрики «Гознак», завода «Каучук» и наш дом от фабрики «Красная роза». Виктор Лошак: Рабочая слободка. Юрий Ряшенцев: Да. Это была типичная рабочая слободка с населением, которое, в общем-то в прошлом поколении все было в деревне жило, и они на воскресенье уезжали, обычно на субботу-воскресенье. И такой был быт. Когда ты выйдешь из этого района, не из района даже, а из двора, и можно увидеть Кремль с одной стороны, если смотреть вдоль набережной. А с другой стороны это был абсолютно рабочий быт: с «Хас-Булат удалой» песней, из окон неслась, с соответствующим двором. Я очень скучаю по дворовому быту. И меня привезли из Ленинграда в красном бархатном костюмчике – такой ... приехал в слободку. И я очень быстро разобрался, что мне не будет жизни там. Виктор Лошак: Не надо выходить во двор в этом костюмчике. Юрий Ряшенцев: Да, да, да. Я приспособился и жил в этом дворе дальше довольно счастливо. Тем более что после войны начался спорт, когда мы вернулись из эвакуации. Эвакуацию я провел в станице Казачьей. Это Оренбургская губерния. Мама у меня из села Преображенского Горского уезда Оренбургской губернии, она дочь врача земского. Мы приехали сначала в Чкалов, а потом очень скоро переехали в станицу Нежинка, в которой жили, в общем, большую часть эвакуации. Виктор Лошак: Большая жизнь: встречи, потери. Какую бы вы назвали встречу самой счастливой в своей жизни? И какую потерю самой горькой? Юрий Ряшенцев: Самой горькой потерей я, конечно, могу сказать сразу – это мама, которая вообще все в моей жизни сделала. И все, что я умею – это благодаря ей. А вот самая счастливая – их было много, вы знаете, по рангу я их, пожалуй, не разберу. Их было много. У меня было такое стихотворение, оно начиналось: «Я люблю народных героев ненавязчиво, издалека». У меня всегда было какое-то, не знаю... Я старался особенно близко не сходиться с людьми, которых я любил, уважал и смотрел на них издали с восхищением. Но литературный быт такой, что он заставляет жить в одном номере с Булатом Окуджавой и общаться со Слуцким на семинарах. Так или иначе, я с ними со всеми общался. Интересно, что, например, с Робертом Рождественским, с которым мы были достаточно знакомы, мы говорили, о чем угодно. Мы играли в настольный теннис, разговаривали о спорте. Я его привел как-то в волейбол поиграть у нас в институте. А вот по литературе, может, кто-то и не знал, что я стихи пишу. Такое у меня было странное чувство. Я иногда пытался его анализировать: почему так происходит. Виктор Лошак: А поэт, кого вы считаете своим учителем? Юрий Ряшенцев: Вы знаете, у меня нет учителя. Я много об этом думал. И я в разное время любил разных поэтов. И меня многие научили многому. Например, редко вспоминаемый поэт, как Мартынов, очень много мне дал. Это был мой любимый поэт Леонид Мартынов. Виктор Лошак: Леонид Мартынов, конечно. Юрий Ряшенцев: Я очень люблю Лермонтова. Когда мне вручили премию Лермонтова в свое время, я должен был прочесть Лермонтова. Полагалась так: что-то прочесть, когда тебе вручают премию. И я начал читать «Демона». Но я должен был прочесть две-три строфы. Я поймал себя на том, что я не могу остановиться: я читал, читал, читал... Виктор Лошак: Увлекся. Юрий Ряшенцев: Потому что он такой «мотор», что, когда заведешь его, невозможно остановиться. У меня странно получилось, понимаете. Я был дворовый мальчик. Самый настоящий дворовый мальчик, который значит... Виктор Лошак: Все мы были дворовыми мальчиками. Двор воспитывал. Юрий Ряшенцев: Но у меня была перспектива из домашнего мальчика в штанишках розовых, бархатных превратиться в пацана из Хамовнического двора. И я это успешно сделал. Я вообще очень позднего развития был, очень-очень. Первые стишки я написал там в четыре-пять лет. А потом перестал. А потом, значит, опять написал. А потом пошел в пединститут. А в пединституте все писали песни и стихи, и я тоже начал писать. Но все это до 30-ти лет продолжалось. Так, чтоб профессионально, я начал писать стихи, когда перешел работать в редакцию журнала «Юность». Виктор Лошак: Давайте вернемся к пединституту. Вы учились вместе с Визбором, с Петром Фоменко. Юрий Ряшенцев: Да. С Кимом, с Ковалем. Виктор Лошак: Да. Что они были за люди? Что они были за друзья, как студенты? Вот особенно, наверное, всех интересует Визбор, Фоменко. Юрий Ряшенцев: Пленительная компания была. Сейчас я вспоминаю. Фоменко и Коваль, например, были из самых обаятельных людей, которых я вообще когда-либо знал. Невероятно. Юрка тоже был очень обаятельный человек. Но у Юрки были очевидные... Виктор Лошак: Вы говорите о Визборе? Юрий Ряшенцев: О Визборе, да. У него были очевидные для того возраста недостатки. Ну, например, он себе не нравился. Виктор Лошак: Он себе? Юрий Ряшенцев: Да. И он правильно делал, что не нравился. Он, например, мог не ответить на хамство какого-нибудь пацана, который мог быть груб с ним. Он как-то терялся, и это ему не нравилось в себе. И он себя перевоспитал. И умирал он совершенно как хемингуэевский герой, как человек, каким он всегда хотел быть. Необыкновенно просто даровит был Коваль, совершенно очевидно. Он совершенно замечательно имитировал народную интонацию. У него была песня «Когда мне было лет 17» – такая песня, восхитительная по сюжету. Он выдумщик был великий. Фоменко – это был вообще уникальный случай... Виктор Лошак: А он на каком факультете учился, Фоменко? Юрий Ряшенцев: Он на литературном. Все они учились на литературном факультете. Но Фома пришел из Театрального института. Потому что его выгнали за очередное художество какое-то. Что-то они сделали. Не помню, в тот ли раз, когда они перегородили улицу Горького бутылочками водочными, или там еще какие-то. У него была масса случаев всяких. Он был такой человек, которого многие не могли понять. Он был такой иронический насквозь человек. При этом очень легко ранимый. Глубже нас всех понимал вообще, что его окружает. И он был набит всевозможными выдумками. Вот мы в институте устраивали такие литературные обозрения, и он принимал в них горячее участие. При всем том, что он был студент Театрального ВУЗа и собирался возвращаться явно в эту область. А у нас он учился так, поскольку нужно было где-то находиться на учебе. Вот он очень много дал в этом смысле. И интересно, что, когда он уже не просто вернулся в театральную культуру, а стал главным режиссером сначала одного театра, потом другого, он до самого конца ходил на собрания друзей пединститута Ленина. Всегда. И Ким замечательный человек! Виктор Лошак: Ну, Ким. Юрий Ряшенцев: Юлий Ким – человек, который... Вот они все, а Юлька в особенности, очень воспитаны на русской классической культуре, на русском классическом стихе. Виктор Лошак: Вот еще ваше воспоминание об Искандере. Вы рассказываете о нем как о поэте. Я, например, о нем как о поэте ничего не знаю. То есть он какое-то время считался просто поэтом? Он прозаиком стал позже? Юрий Ряшенцев: Гораздо. У нас был в 1955 году, когда образовался журнал «Юность», Катаев был главный редактор этого журнала. Виктор Лошак: Первым главным редактором. Юрий Ряшенцев: Катаев создал клуб молодых писателей, которые только-только начинали. Там было 18 человек. И я туда попал очень смешно. Я был автором одного стихотворения, вообще... Но интересно, что туда пришел поэт Володя Файнберг. Он из Сухуми, по-моему, приехал. И он очень настаивал на том, что в Сухуми есть замечательный поэт, которого как-то странно звали Фазиль. Для нас это было странно. И он привез его поэму с очень смешными строчками там. Я уже сейчас не помню, раньше помнил наизусть. И мы всегда знали его как поэта. И он был автором замечательных стихов. «Орало радио на площадях, глашатай двадцатого века. Стоял морфинист у входа в рай под вывескою «Аптека».» – Это о фашистах. Очень хорошие стихи, киплинговского такого плана. И я помню случай, когда вломился в отдел поэзии журнала «Юность» Гриша Горин со своей дикцией чудной, он очень плохо артикулировал, он так немножечко говорил: «Слушайте, ребята! Вы читали Фазился прозу? Тут так смешно!» И он был в восторге. Для него главное было, что это смешно, потому что он... С тех пор мы стали ловить прозу Фазиля. Потому что стихи многие писали, а вот прозу такую, как он писал, никто не мог. Виктор Лошак: Расскажите о юности. Ваша жизнь, значительная ее часть, связана с журналом «Юность». В чем была роль «Юности» вот в литературной и вообще, в общественной жизни? Юрий Ряшенцев: Ну, я думаю, что началось все с того, что Катаев – человек совершенно гениальный в литературном плане, хотя в общественном плане к нему у нас много было претензий всяких. Он понял, что вызрело какое-то новое поколение, которому надо дать слово. И он собрал вокруг себя талантливых людей, с которыми он был запанибрата прямо – они ... его называли, насколько я знаю. Виктор Лошак: Люди другого поколения? Юрий Ряшенцев: Да. Молодого. Они были все как-то очень дружны. Вот я сейчас часто читаю и думаю: что же он? Настолько их старше был. Они же должны были к нему, как к какому-то авторитету. Я никогда в этой компании не был. По их воспоминаниям, они с ним разговаривали как с равным. Он недолгое время был руководителем «Юности». Он отдал это Полевому. И Борис Николаевич продолжал... Виктор Лошак: Довольно долго он был главным редактором. Юрий Ряшенцев: Да, он долго и достойно это делал. Он был человек своего времени абсолютно. Абсолютно со всеми недостатками и достоинствами этого времени. Но он был человеком, очень хорошим журналистом. Он был человек очень популярный в стране. Он мог защитить «Юность». Сергей Николаевич Преображенский говорил: «Похулиганим, похулиганим. Можно похулиганить». И хулиганили вовсю. И собрали очень хороший отдел сатиры и юмора, где были Горин, Арканов, Розовский, Славкин – замечательные люди, которые вели горячую полемику. Виктор Лошак: Я помню, что Славкин работал в отделе. Юрий Ряшенцев: Да, да. Он заведовал отделом. Виктор Лошак: ... редактором? Юрий Ряшенцев: Да, да, да. Вели они горячую полемику с журналами «Октябрь» и «Москва». И очень успешно, и смешно. Виктор Лошак: Наверное, «Молодая гвардия» тоже? Юрий Ряшенцев: Да. Ну, там были, с одной стороны, «Новый мир» и «Юность», а с другой стороны, значит, вот те журналы, которые очень злились на то, что существует «Юность». Все это сделал, конечно, Катаев. И вся молодая поэзия, практически все известные имена – они все были в «Юности». Виктор Лошак: Да. И подписаться на «Юность» было совсем непросто. Юрий Ряшенцев: Нет, не непросто. А, например, в армии было просто запрещено. Тем более солдаты, конечно, ругались и читали этот журнал с упоением. Виктор Лошак: Каждый живущий в нашей стране знает ваши стихи, ставшие песнями к «Гардемаринам», к «Д'Артаньяну». Вот к «Д'Артаньяну», что там, какое-то сначала было недопонимание между вами, Розовским и Юнгвальд-Хилькевичем – режиссером этого фильма, да? Насколько я понимаю. Юрий Ряшенцев: Было. И я вам скажу, почему. Виктор Лошак: А потом как-то все это вышло в мир. Юрий Ряшенцев: Да. Мы поняли, что в чем-то он был прав. А он так и не понял, в чем мы были правы. Но у него был ряд достоинств: он очень хорошо подбирал актеров, он был хорошим художником – у него оформление фильмов всегда было очень красивое и... Виктор Лошак: Ну, он, по-моему, из сценографов и вышел? Юрий Ряшенцев: Видимо, да. Дело в том, что этому фильму, не знаю, повезло или не повезло. До него был спектакль в ТЮЗе с Володей Качаном, замечательным Д'Артаньяном, с очень сильной группой актеров – от маститого Горелого, который играл кардинала, до молодых актеров. Поставил сын Георгия Александровича Товстоногова – Сандрик Товстоногов... Виктор Лошак: Я его очень хорошо знал. Юрий Ряшенцев: Который приехал с этой идеей. И ТЮЗ, который был тогда малопопулярен, туда не очень-то ходили. Был один спектакль – «Мой брат играет на кларнете», единственный спектакль. И вот «бомба» была, когда и для взрослых, и для всех – это «Три мушкетера». Виктор Лошак: Собственно, сам Сандрик был главным режиссером Театра Станиславского? Юрий Ряшенцев: Потом. Виктор Лошак: Потом, да. Юрий Ряшенцев: А здесь он был просто очередной режиссер, приехал. И надо сказать, что вот эта ироническая интонация, которая пронизывала весь спектакль «Три мушкетера», мы ее не увидели в фильме. Вот эта ирония, которая ушла из фильма, она мешала нам долгое время... Виктор Лошак: Но вы ожидали, что это будет такая всенародная слава? Что поют, и пели на каждом углу. Юрий Ряшенцев: Ну, запели утром пьяные голоса. Я услышал: «Пора-пора-порадуемся...» У меня под окном запели, и я понял, что это слава. Ну, славой это не стало, конечно, а вот... Виктор Лошак: Конечно, стало! Юрий Ряшенцев: Кто знает, кто автор этих песен? Никто не знает вообще авторов слов песен. Виктор Лошак: Ну, знают. Юрий Ряшенцев: Я помню, как какая-то передача телевизионная была. Значит, там задавали вопросы людям: «А что вот это? А это кто автор? А это кто автор?» И был задан вопрос какой-то по поводу какой-то песни, я не знаю. И одна девочка такого решительного, интеллигентного вида подняла руку, сказала: «Ну, у меня два варианта: или это Ряшенцев, или Онегин Гаджикасимов». Я уже не помню, это чья моя песня была, или Онегина Гаджикасимова, или вообще кого-то третьего. Никто не знает авторов текстов песен. Знают мелодии. И так и должно быть, наверное, понимаете. Потому что ну уж когда какой-нибудь мюзикл, там уж никуда не деться от авторов. Виктор Лошак: Я хотел бы, чтобы мы поговорили или чтобы вы рассказали о замечательном мюзикле «Преступление и наказание». У него же удивительная судьба. То есть сейчас он идет в Московском театре мюзикла. Юрий Ряшенцев: Да. Виктор Лошак: «Преступление и наказание». Вы – автор слов песен и соавтор, по-моему. Юрий Ряшенцев: Да, мы втроем... Дело все в том, что сначала Марк Розовский поставил спектакль, который назывался «Два существа в беспредельности» о Достоевском в Рижском русском драматическом театре. Виктор Лошак: Замечательном театре. Юрий Ряшенцев: Да. Вот в этом театре, которым тогда руководил Кац – он и сейчас работает у Марка здесь режиссером – был поставлен этот спектакль. И мы знали, что музыку пишет Артемьев. Мы мало тогда знали этого композитора, хотя он был уже достаточно известным. Потом мы с восторгом услышали музыку шарманки и другие музыкальные номера. И вот несколько номеров в этом спектакле, написанных Артемьевым, они существовали. Но у нас не было мысли, что это может быть отдельным музыкальным произведением. Виктор Лошак: Подождите, а на каком этапе Михалков-Кончаловский подключился к этому? Юрий Ряшенцев: Вот когда был этот рижский спектакль, пришел Андрон к нам с идеей сделать оперу. Рок-оперу как было сказано. И мы с восхищением взялись за эту работу. А у нас как работа всегда велась с Марком: я писал какую-то такую композицию из стихов всех героев, а он потом брал это и работал дальше. И вот была написана такая увертюра, можно сказать, сначала. Потом все остальное. И я помню, как Андрон сказал: «Ребята, мы поедем в Николину Гору. Я хочу, чтобы вы это прочли у меня на Николиной Горе, значит, Никите и всем моим. Я уж не помню, был ли тогда отец? Да, отец был... Виктор Лошак: Ну, наверное. Почему нет? Юрий Ряшенцев: В общем, вся семья была. Мы приехали в эту Николину Гору. И была почему-то Люся Гурченко, по-моему, там, мне кажется. Это было в 1970-е годы прошлого века. И Артемьев был. И началась работа, которая продолжалась, стыдно сказать, не только что до выпуска спектакля, а и после выпуска спектакля. Потому что нам не нравилось... Виктор Лошак: То есть найти аналог, когда 40 лет работают над спектаклем, наверное, очень сложно. Юрий Ряшенцев: А мы не над спектаклем работали. Мы работали над произведением. Андрон как-то отошел. Мы выпустили двойной альбом оперы Артемьева. О постановке речь пока не шла. А потом Андрон позвонил мне, сказал: «Знаешь, у нас все-таки, давай все-таки будем делать. Я договорился со Швыдким. Давай делать это». И мы с ним встретились. И дальше это превратилось в эпопею, потому что он сказал: «Этого не может быть сейчас». Той оперы, которую мы написали. Произошло столько всего за это время в жизни страны. «Этого не может быть. Соня не может быть такой». Отсюда в опере потом появилась Соня с бритвой, с лезвием. Когда она обороняется. Помните, там момент, значит, есть, когда она против всех, когда ее обвиняют в том, что она воровка. Соня, она может быть, когда она остается одна – вот тогда она Соня Достоевского, которую мы знаем. Когда она в обороне постоянно. И вот, значит, вот эти оттенки, их было много, они заставили нас сделать, перелопатить так все это произведение, переписать очень многое. И уже когда репетировали, уже когда вышел спектакль, и была премьера, и был успех, мы с Артемьевым, разговаривая, как-то пришли к выводу, что нет номера у главного героя и нет номера у главной героини. Виктор Лошак: Уже ж спектакль идет? Юрий Ряшенцев: Спектакль идет. Успех. Он говорит: «Я перепишу. Это нельзя. Надо дописать ему номер отдельный». И мы написали два номера. Ну, мы-то написали. А Швыдкой и Кончаловский об этом не знали. Виктор Лошак: Михаил Швыдкой – руководитель Театра московского мюзикла. Юрий Ряшенцев: Да. Но у них глубокое уважение было к Артемьеву. И когда он сказал: «Ребята, я переписал эти номера все», – они с большой неохотой согласились это выслушать. И своим голосом, очень точно интонируя, но, конечно, это пение было совершенно... стал, значит, это номер один петь и второй. В общем, они сидели с такими скорбными лицами с самого начала: чо, спектакль идет. Успех. Что вообще? Что эти два дурака вообще приперлись со своими текстами, со своими, значит... Они довольно мрачно это все пение выслушали. Андрон сказал: «Ну как хочешь, Леша. Но мне кажется, что это, в общем, ничего не даст». И тут я впервые услышал кричащего Артемьева. Он человек очень вообще мирный. И он наорал на них, что «вы ничего не понимаете! Это я пел. А когда артисты споют!» Они сказали: «Не, ничего, ничего. Ради Бога! Мы сейчас позовем этих артистов». Позвали исполнителей. И Маша Биорк, исполнительница Сони, начала петь. И она четыре первые строчки спела – у нее слезы вот так брызнули из глаз. Она вдруг перестала петь. Она бросилась, начала нам целовать руки, мне и Артемьеву. И я вам скажу, что это решило дело. Потому что они немножко так как-то увлеклись. И она спела до конца потрясающе эту вещь. И они сказали: «Все! Никаких разговоров. Вот это пойдет так, как сейчас было». И после этого спел парень свою арию, который играл Родиона. И эти номера были утверждены. Они идут вот так, как сейчас... Виктор Лошак: А вот в замечательном спектакле «История лошади» в БДТ, там тоже есть ваши стихи? Юрий Ряшенцев: Да все там, все стихи. Виктор Лошак: Тоже какая-то непростая судьба у этого спектакля? Юрий Ряшенцев: Да. Совсем непростая. Но об этом написано много книг. Виктор Лошак: Я знаю. Азовский книгу написал. Юрий Ряшенцев: Да. И которая называется «История конокрадства». Она была... К сожалению, все, что написано в этой книге, правда. Тем не менее... Виктор Лошак: И что может себе позволить главный режиссер. Юрий Ряшенцев: Мы его как обожали, Георгия Александровича, так и до сих пор его обожаем и считаем его замечательным человеком и режиссером. Он просто, ну не вынесла душа художника, что рядом с ним такая идея находится. И он кинулся на эту идею, значит, и... Ну мало что добавил в ней. То, что было придумано Марком, оно так и осталось. Виктор Лошак: Будет неправильно, если мы хотя бы немножко не поговорим о Грузии, где мы познакомились с вами. Вот несправедливо: вы замечательный переводчик серьезных грузинских поэтов, например, Тициан Табидзе, а известна только песня «Арго». Которую тоже перевели? Юрий Ряшенцев: Да. Виктор Лошак: Ну, замечательная песня. Но все равно. Юрий Ряшенцев: Я весь мюзикл перевел, этот мюзикл, который об аргонавтах. Фильм вышел замечательный Жени Гинзбурга. И замечательная работа Басилая, композитора Сандрика Басилая. Ну, это была киноработа, связанная с Грузией. А до этого у меня очень много было переводов грузинских поэтов. Виктор Лошак: Вот об этом я и говорю. Юрий Ряшенцев: Да. Вышла книжка в издательстве «Мерани», где были мои стихи о Грузии, но главным образом там были переводы. Там я переводил очень хороших грузинских поэтов. Виктор Лошак: Вообще эта школа потеряна, вы считаете, перевода ближних наших соседей? Юрий Ряшенцев: Могу говорить о грузинской. Я переводил многих. И, конечно, сейчас этой истории, этой системы нет, переводов национальной литературы. Но та литература, которую переводили Володя Леонович, Наташа Соколовская – замечательные переводчики, именно на грузинскую поэзию ... европейского уровня поэзия. Очень жалко же! Но она, я думаю, что это будет как-то все-таки возрождаться. Ну, во всяком случае, издаваться. Виктор Лошак: Ну это же никуда не делось. Эти стихи есть. Юрий Ряшенцев: Межиров же был. Был Межиров – замечательный переводчик и замечательный поэт. Я вам скажу, что случилась странная вещь: грузинскую поэзию лучше всего переводили люди, не знавшие грузинского языка. А те, кто знал грузинский язык... Виктор Лошак: Тем это мешало. Юрий Ряшенцев: Тем это не мешало. Но они не были поэтами. Понимаете? Вот это, кстати, одна из очень важных в переводческой работе вещей – что лучше надо знать: родной язык, на который ты переводишь, или тот, с которого ты переводишь. Конечно, лучше всего знать оба языка. Но уж если так случилось, то надо, чтобы в русском языке человек был поэт. Если он не поэт, он будет... Что такое вообще перевести стихи на русский язык? Это значит создать у русского читателя то впечатление, примерно то впечатление, которое оригинал производит на человека того языка, с которого ты переводишь. Но попробуй создать это впечатление, если ты лишен образной системы. Если ты не поэт, это невозможно, нереальная вещь. Поэтому все переводы арифметически, когда человек точно подбирает то слово, которое стоит. А потом ты получаешь абракадабру. Виктор Лошак: Абсолютно. Юрий Ряшенцев: Абсолютно. И он говорит: «Да, но это точно!» Но это не... Виктор Лошак: Но это не то. Юрий Ряшенцев: В лучшем случае – это 36,6 температура. А у поэта – это 39 и 40. И вот попробуй, доведи это дело. Поэтому это один из важнейших моментов. Виктор Лошак: Да. Юрий Евгеньевич, я читал, естественно, готовясь к нашему разговору, лирику вашу. У меня возникло впечатление, что у вас сложные отношения со временем. Что уходящее время вас очень напрягает, если не сказать пугает. Юрий Ряшенцев: Вот вы очень точно сказали. Если у меня есть враг, то это время как категория философская. Не то что наше время или время там довоенное, а вообще время как категория. Я очень задумался над этим вопросом. Я недавно прочел книгу интересную относительно Набокова. Оказывается, три или четыре месяца у него было в жизни, когда он записывал свои сны. Он клал рядом со своим ложем бумагу и карандаш, и когда просыпался, для него главное было не умствовать, не выдумывать, а записать вот так, как он видел все. Виктор Лошак: Пока помнил. Юрий Ряшенцев: Да. И он пришел к выводу после просмотра всех этих своих бумажек, записей, что время движется в оба конца, что такая категория, как время, про которое мы думаем, что оно ушло и оно все в прошлом и все, это неверно. Оно двигается как туда, так и сюда. Это очень интересное наблюдение, над которым я долго думаю и которое, вообще говоря, позволяет надеяться на то, что мы... на то, что жизнь человеческая не конечна, так сказать. Вообще атеизм, который нам был привит довольно прочно... Виктор Лошак: Я бы сказал: вбит. Юрий Ряшенцев: Да. И из которого многие выбираются, а многие так и не выбрались, и вот с этим приходится бороться. И мне важно, чтобы мои дети правильно к этому относились. И даже, как ни странно, моя мама, которая была из семьи врача – многие в это время были атеистически воспитанные люди – и в ней этого тоже было много. И я многого успел добиться перед уходом ее. Мне, как ни странно, и в частности, в Грузии, и в частности, после посещения дома Гудиашвили... Виктор Лошак: Адрес: Багратиони, дом 1. Юрий Ряшенцев: Да. Совершенно верно. Она меня... Мы пошли в Кашветскую церковь, и она поставила свечи, потому что на нее глубочайшее впечатление произвело это посещение. И вот я видел ее соединение с ее детством православным там, которое она уже не очень помнила, потому что жизнь была... То есть она его очень помнила, но жизнь была другая у нее. И мне это было очень важно. И вот отсюда интерес к такому большому человеку, как Набоков, которому не давало покоя отношение со временем. Виктор Лошак: Очень интересно! Что такое счастье, Юрий Евгеньевич? Юрий Ряшенцев: Ну, если б я знал, что такое счастье. Ну, как вам сказать? Тем не менее, я могу определенно сказать, что я счастливый человек. Понимаете, я не знаю, что такое счастье, но я... Виктор Лошак: Вы – результат. Юрий Ряшенцев: Да. Я человек счастливый. Так все складывалось и скалывается. Это не значит, что у меня не было в жизни бед и трагедий. Полным-полно. И я бы не писал стихов, о которых вы довольно точно сказали, что... Я ведь человек абсолютно не оптимист в этом смысле. Я меланхолик. Когда меня представляют: «Пора-пора-порадуемся на своем веку», это очень смешно, потому что я вообще человек меланхолический. И Д'Артаньян, это прямо противоположная мне фигура. И все мушкетеры вообще, которых я не очень жалую, не очень люблю. Потому что они все, каждый из них обладает каким-то одним качеством: один – пьяница, другой – сутенер, там третий... Понимаете? Но у них была святыня в то время. В то время была святыня – дружба! Они готовы были отдать друг за друга жизнь. Это то, что делает их героями на все времена. Виктор Лошак: Это дворовое воспитание и есть. Юрий Ряшенцев: Да. Ну конечно! Конечно! Когда я шел из школы, из 23-й школы, по Усачевке – по темной Усачевке. Мы учились во вторую смену. А деревянные домики двухэтажные. Усачевских, значит, со шпаной, которая нападала и отнимала все, что можно было. Надо было собраться несколько человек, которые примерно, мы же довольно далеко жили же от школы, примерно в одном районе шли – мы шли и знали, что нас ждет. Виктор Лошак: Юрий Евгеньевич, разговор наш, к сожалению, к концу подходит. Для меня, к сожалению, мне очень интересно. Какие у вас правила жизни? Юрий Ряшенцев: Правила, не знаю. У меня была одна мечта в жизни. Очень рано я ее ощутил. Мне всегда хотелось, чтобы в жизни не было человека, который навязывал бы мне свою волю. Я никогда не любил начальство. Я хотел бы, чтобы я жил так, чтобы у меня не было начальства. И это получилось в жизни, как ни странно. Виктор Лошак: Спасибо вам за разговор! Юрий Ряшенцев: Вам спасибо!