В последний день апреля в России отмечается день рождения государственной онкологической службы. Ее становление и стремительное развитие связано с выходом исторического постановления Совета народных комиссаров СССР за номером 935 от 30 апреля 1945 года "о мероприятиях по улучшению онкологической помощи населению". Андрей Каприн: Мы стали больше знать об онкологии, и поэтому нам становится все сложнее. Мы стали понимать многогранность этой проблемы. Мы стали генетически понимать, насколько это высокий риск возникновения в той или иной популяции. Мы стали изучать мутирующие клетки, мы стали изучать количество циркулирующих опухолевых клеток в крови. А многие знания – это многие задачи. То есть чем больше мы идем и углубляемся в эту проблему, тем больше задач появляется и расширяется спектр поиска. Нужно воспитывать новых специалистов, которые будут уже в современном спектре поиска. Андрей Дмитриевич Каприн, генеральный директор Национального исследовательского радиологического центра Минздрава России, член-корреспондент Российской академии наук, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный врач Российской Федерации, является одним из ведущих специалистов в стране в области онкоурологии, заведует кафедрой урологии и оперативной неврологии с курсом онкоурологии РУДН. Им подготовлено более 300 врачей. Под его руководством успешно защитились 19 кандидатов и 4 доктора медицинских наук, опубликовано более 400 печатных научных работ. В 2016 году указом президента России Андрей Каприн награжден Орденом почета за заслуги в области развития здравоохранения страны. Андрей Каприн: Очень интересное поручение, которое было дано институту в 1945 году. Мы в прошлом году справляли 70 лет онкологической службы Российской Федерации. Вдумайтесь в эти цифры. 30 апреля 1945 года. Потому что наши хирурги, наши онкологи, наши врачи доказали, что сейчас с фронта будут приезжать… которых нужно обследовать, у которых могут быть скрытые онкологические заболевания. Просто не до этого было. Во многих регионах это обследование тоже было фактически нарушено. И начала развиваться онкологическая служба. Данную службу в СССР было решено организовать на базе старейшего онкоцентра страны – Московского научно-исследовательского онкологического института имени Петра Александровича Герцена, выдающегося советского хирурга, одного из основоположников онкологии в СССР. Андрей Каприн: Этот институт был создан очень давно – в 1889 году. Он является самым старым в Европе. Вы знаете, что в России процветало меценатство. И семья купцов Морозовых сделала один из первых вкладов для того, чтобы онкологию развивать. Дело в том, что у Варвары Морозовой (матери Саввы) был рак молочной железы. Ей надоело ездить в Германию. Она поняла, что это надо строить для наших женщин здесь. Тогда люди понимали, что надо на своей земле строить онкологию. И начали ее строить. И это был первый институт, замечательный люди работали, прекрасные врачи. У нас есть операционные журналы начала века, там есть очень интересные уже серьезные операции, которые делались под очень неразвитой тогда еще анестезией, но делались быстро, качественно. Стены пропитаны борьбой с онкологией. Мы один из институтов, которые находятся в ассоциации европейских институтов, которые занимаются онкологией. И я почти каждый год выступаю на ассамблее, доказывая и показывая наши достижения, которые признаны и очень уважают. Мы работаем в тесной связи с нашим великим онкологом Михаилом Ивановичем Давыдовым, который является главным онкологом в Российской Федерации, а институт методологически помогает Михаилу Ивановичу Давыдову это все делать. Кстати, у нас с 1945 года есть журналы, где наши предки собирали статистику по всей России. И сейчас это тоже поручено нам. Министр здравоохранения Вероника Игоревна Скворцова очень патронирует это направление. Потому что значит не знать цифры? Поэтому этому придается большое значение. И мы собираем со всей страны, даем справки министру, где в каком регионе, прогрессивно либо регрессивно развивается служба. Нас приглашают, у нас есть прекрасный отдел, который методологически окормляет всю онкологическую службу. Поэтому вот такая история, такая школа. У нас созданы отделения. Мы очень много оперируем. Сейчас один из самых широко оперирующих институтов. Трудно изучить ту часть жизни у человека, которая прошла до онкологии. Тогда его надо брать с рождения и везти сюда. Самое важное – ранняя диагностика. Даже аппаратуры особенно не нужно. У нас же много очень было. У нас была цитология. То есть мы брали, например, у женщин в определенном возрасте соскоб, мазок шейки матки. Это сейчас очень распространенное заболевание – рак шейки матки. Почему-то мы бросили… И сейчас нет настороженности первичного звена. Многие перестали снимать майки и осматривать тело у пациента. То ли недостаток времени, то ли действительно… А ведь это же родинки, это же заболевание кожи. Одна из самых частых локализаций сейчас – меланома и рак кожи. В эту флюорографию ударились. Сейчас уже понятно, что только очень большие образования и туберкулез. Все-таки это сложная рентгенология. Причем, рентгенологическое исследование должно проходить по всем канонам – это несколько проекций снимков: прямой, три четверти, боковой снимок, которые делаются на приличной аппаратуре, чтобы разглядеть все легочные поля, и профессионалы это делают. Вот, где наша задача, если начинать сначала, когда больной приходит, чтоб мы знали, что в 39 лет ему или ей надо сделать это. В маммологии ей надо сделать в 40 лет, в 50 ей надо сделать то-то. А ведь на самом деле заболеваемость в мире раком везде растет. С заболеваемостью мы с вами не сможем побороться. Мы уже об этом всем горячим головам говорим, которые говорят: вот, надо снизить заболеваемость. Это тревожно. Значит, мы плохо выявляем болезнь. Если заболеваемость растет во всем мире, идет постарение контингента, то мы с вами ее не остановим. Нам надо затормозить смертность или ее снизить. За счет чего снизить? Ранняя диагностика. Если ранняя диагностика, 1-2 стадии, по многим локализациям 95% излечиваемости. Недавно Михаил Иванович Давыдов в своем выступлении сказал, что надо искать методы и учить первичное звено онкологической настороженности. Во многих, между прочим, регионах, в том числе в Калуге Анатолий Дмитриевич Артамонов доплачивает врачам 3000 за то, что они выявляют онкологию. Я ему как-то сказал: "Анатолий Дмитриевич, вы не боитесь, что будет гипердиагностика?". Он говорит: "Пусть лучше мы потеряем 60000 в год за 20 ошибочных случаев, чем мы пропустим". И мы действительно видим, что врачи заинтересованы. Это нормальная человеческая… Это программа губернатора. Теперь вот эти наши дни открытых дверей. Многие в регионах их подхватили. И мы видим, что это тоже ранняя выявляемость. А вот это была прекрасная акция – был велопробег в борьбе с раком молочной железы. Тогда тоже были различные акции. Они всех привлекают. Это, в общем-то, из старой России. Ведь были ярмарки какие-то купеческие, которые привлекали… Мы же находим упоминания в истории. То есть онкология всегда тревожила и будет тревожить людей, но ранние проявления мы должны всеми способами с вами тиражировать. И вашими возможностями, и нашими возможностями, днями открытых дверей и так далее. Теперь что касается более сложных материй. Конечно, мы сейчас делаем иммуногистохимию. Что такое был раньше рак молочной железы? Раньше рак молочной железы представлялся как одно заболевание. Сейчас это по крайней мере 5-6 различных текущих заболеваний, требующих индивидуализации лечения, различного подхода и решения стратегического вопроса в каждом конкретном случае, что делать с этой пациенткой. Теперь что такое раньше была химиотерапия? Были стандарты нескольких химиотерапевтических подходов. Сейчас это прецизионные программы, то есть индивидуальные программы, в том числе с учетом, например, гетерогенности опухоли – из одного пула, из двух пулов клеток, из трех, и на какие пулы клеток воздействуют. Токсичность обязательно изучается. В это же время мы с вами видим, что мы можем проводить различные комбинации химиопрепаратов, учитывая объем циркулирующих опухолевых клеток в крови, то есть мы можем с вами понять, мониторировать, правильно мы лечим или неправильно мы лечим. Потому что если мы применяем дорогостоящую или агрессивную химиотерапию, а пул циркулирующих опухолевых клеток в крови не падает, значит мы с вами находимся не на верном пути. Сейчас у нас очень мощная хирургическая аппаратура. У нас и электрохирургия очень развилась, которая позволяет нам действительно выполнять большие объемы, и у нас очень развилась лопароскопическая хирургия, щадящая хирургия, после которой больной может быстро покинуть клинику без реабилитационного режима. У нас сейчас есть очень интересные разработки в плане хирургической техники, так называемые симультанные операции, когда, например, удаляем часть кишки и тут же убираем метастазы в печени. У нас есть интересные так называемые сплит-резекции, когда мы часть печени убираем, но оставляем в организме, чтоб видеть, как викарно увеличилась другая остающаяся доля. Если это происходит, мы добираем эту часть печени, она фактически отключена, позволяет нам с минимальными потерями для организма… фильтрующие функции печени, печеночного обмена и выполнить такие щадящие операции. У нас есть очень большой аспект сейчас микрохирургических операций, позволяющих и дефекты заместить, и лоскут заместить, и заместить дефекты различных тканей. Поэтому это такая сейчас передовая хирургия. Можем все, если это, конечно, не связано уже с таким распространением, что мы не можем просто взяться, потому что бессмысленно. Бывает, что в онкологической локализации бессмысленно. То есть вы видите, что метастаз и там, и там. И удаление одного метастаза только человеку навредит. Мне нравится, что мы переходим тогда к другому этапу лечения – химиотерапии, лучевой терапии, с помощью которой продлеваем жизнь достаточно комфортно и стремимся это сделать для сохранения качества жизни. Появление в стране первого онкокластера, объединившего Научно-исследовательский онкологический институт имени Петра Александровича Герцена, Московский НИИ урологии имени Николая Алексеевича Лопаткина и Обнинский медицинский радиологический научный центр имени Анатолия Федоровича Цыба, обладающих хорошей научной хирургической школой, клинической базой, разработками в области радиологии, морфологии и генетики позволило совместно работать над фундаментальными задачами в области борьбы против рака и проводить весь ход исследований, лечения и реабилитации пациентов теперь в рамках одного учреждения. Андрей Каприн: Это более 170 докторов наук, 4500 человек, которые работают в трех учреждениях. Это огромное учреждение. Очень дружный коллектив медсестер. Сейчас одни из самых лучших хирургических сестер здесь собраны. Это, конечно, большущий коллектив – фундаменталисты, экспериментаторы, экспериментальный сектор огромный из пяти зданий. Там лаборатории. Мощная диагностическая база, радиологическая служба, химиотерапевтическая служба. В общем, это, конечно, целый город. Обычный день выглядит так. Я в 7 утра приезжаю сюда. Примерно 2 дня я живу в Москве, 2 дня я живу в Обнинске, и один день в Институте урологии. Иногда субботу прихватываю, иногда здесь бываю. Прошлую субботу я провел в городе Обнинске. Не хватает того, что я продолжаю оперировать. Это планерка, это операция, потом планерка с коллективом. Обычно раз в две недели это планерка и с тем, и с другим коллективом. У меня есть служебная площадь в Обнинске, слава Богу, мне помогли, я там ночую. Там очень уютно, там очень хороший коллектив, там очень большие патриоты института, они тоже работают. До санкций еще было объединение. И оно оказалось очень полезным, потому что на территории этого института можно за счет состава, опыта научных кадров (там сохранилась очень серьезная школа). Более 30 лет учреждение возглавлял академик Анатолий Федорович Цыб, который является очень серьезным авторитетом. К сожалению, ныне покойный, он умер в 2013 году. Но дело его живет, и институт назван именем Анатолия Федоровича Цыба. Теперь очень интересное объединение, в которое вошел Научно-исследовательский институт урологии имени Николая Алексеевича Лопаткина, он теперь называется НИИ урологии, и интервенционная радиология, потому что урология – такая дисциплина, где 75-80% проблем – это онкология. Прирост колоссальный. В то же время они остаются без лучевых установок, им очень трудно лечить комбинированные комплексы. Поэтому при присоединении, не задваивая, они могут пользоваться единым парком оборудования, который собран в этих двух институтах. Есть некоторые особенности у больных в плане реабилитации. Например, многие больные нуждаются в восстановлении фертильности, то есть деторождении, и у мужчин, и у женщин, которые проходят и химио-, и лучевую терапию. Где это лучше сделать, как не в Институте урологии, который может заготовить… Мы сейчас заготавливаем и биоматериал, у нас есть и там прорыв, который позволяет сохранить фертильность у людей, которые проходят тяжелые, агрессивные формы – химиотерапевтическое, радиотерапевтическое лечение, лучевую терапию и так далее. Поэтому это объединение, о котором я вам сказал. И те направления, которые при поддержке Министерства здравоохранения удается нам сейчас реализовывать. Каждый вторник и пятницу мы проводим совместные конференции, когда по телемосту мы общаемся. Мало этого, к нам подключаются Севастополь, Симферополь, Грозный. В пятницу будет такая конференция. Из Института урологии я уже буду проводить. То есть с помощью телемоста мы разбираем больных 3-4 учреждений, сложные случаи. Весь коллектив участвует в обсуждении. Это вопросы, это различные подсказки в лечении, в выработке индивидуального плана лечения. Высокотехнологичная онкологическая помощь – теперь это не только новые сверхэффективные препараты, но еще и современные хирургические технологии и различные инновационные комбинации лучевой терапии. Сенсационная новость: на базе Медицинского радиологического научного центра имени Анатолия Федоровича Цыба в России смонтирован первый медицинский протонный ускоритель для лучевой терапии, который по некоторым параметрам превосходит зарубежные аналоги. Нам есть, чем гордиться. Поскольку это реальный шаг к созданию в недалеком будущем первого в России Центра ядерной медицины. Андрей Каприн: Мы в этом году сделали несколько радиоизотопов… которые будут клинически точно заменять химиотерапевтические аппараты в некоторых нишах. У нас сейчас монтируется протонный ускоритель. Протонный ускоритель создан нашими инженерами, Владимиром Егоровичем Балакиным, который сделал такой ускоритель, что два их уже купили у нас американцы. Прорыв? Прорыв. Речь идет о суперпрецизионной машине, которая берет такие локализации опухоли, которые уже считаются либо неоперабельными, либо неподходящими для лучевой терапии. Опасные для локализации для жизни – это тонкие мозговые структуры, глаз. Такие локализации, наверное, супертребующие прецизионного, точного облучения. Работа фактически как на скальпеле. Мы с помощью такого содружества рабочей группы между Министерством здравоохранения и Министерством промышленности сейчас будем делать ионный отечественный ускоритель тоже на нашей базе, конструктором и изобретателем которого тоже считают Владимира Егоровичем Балакина. Мы сейчас делаем совместные сборки (уже начали) и компьютерных некоторых томографов, мы занимаемся эндоскопией, то есть оптимизируем нашу отечественную эндоскопию. Работы, конечно, еще очень много. И в основном, еще раз повторюсь, мы работаем на импортном оборудовании. Но все-таки вообще же никакого развития не было. Сейчас есть какое-то стимулирующее развитие, которое позволит нас вывести на какие-то рубежи. Мы очень плохо готовили и мало медицинских физиков. Сейчас на нескольких факультетах стали готовить медицинских физиков. То есть для тяжелого оборудования у нас же получились свои люди, которые могут планировать, осуществлять планнинг лучевой терапии, диагностические процедуры, потому что без инженеров-физиков практически невозможно. Врач-радиолог, лучевой терапевт, диагност должен работать в сочетании труда с медицинским физиком. В то же время сейчас мы видим – в ординатуру не набирали по онкологии, по радиологии. Сейчас у нас полный прием. Более того, молодежь уже не идет. Более того, даже есть платный прием, потому что не хватает на бюджетные места. Значит, это такой хороший задел на будущее, что эти люди в основном останутся работать по специальности. Современную онкологию нельзя представить без современной радиологии, лучевой терапии, прецизионной, точечной терапии, которая, не нарушая целостность окружающих тканей, воздействует непосредственно на опухоль чем тоньше, тем лучше. Опухоль - это, конечно, живой организм, который мутирует. Мы сейчас уже говорим, все наши коллеги-морфологи гистологически оценивают, что все-таки опухоль – это гетерогенный пул клеток, то есть что не один и тот же вид клеток. Когда-то мы не занимались генетики, когда-то мы не занимались прогнозом, когда-то мы не собирали образцы тканей и сывороток, что мы сейчас уже начали делать, понимая всю важность, чтобы передать потомкам, как выглядела эта клетка при нас, при лечении и что там с ней происходило, чтобы они, опять же, не наступали на те же пробелы, что и мы. Если мы говорим об онкологии, то мы раньше очень много говорили о стандартизации. Мы многое сделали для стандартизации лечения. А сейчас мнение многих наших морфологов-коллег изменилось. Сейчас считают, что опухоли часто имеют не то, что в одной опухоли гетерогенную структуру, которая позволяет нам индивидуально подойти в том или ином случае к лечению. А это всегда улучшает, конечно, прогноз. Онкология никому не позволит отдыхать. Всегда будет много работы, кто бы ни пришел сюда. Я думаю, конечно, было сумасшедше много работы и у Герцена, и у всей великой плеяды директоров до меня. Мы стали больше знать об онкологии. И поэтому нам становится все сложнее. Мы стали понимать многогранность этой проблемы. Мы стали генетически понимать, насколько высокий риск возникновения в той или иной популяции. Мы стали изучать мутирующие клетки, мы стали изучать количество циркулирующих опухолевых клеток в крови. А многие знания – это многие задачи. То есть чем больше мы идем и углубляемся в эту проблему, тем больше задач появляется, и расширяется спектр поиска. Нужно воспитывать новых специалистов, которые идут уже в современном спектре поиска.