Марина Голдовская, имя этого удивительного режиссера-документалиста известно не только в России, но и далеко за ее пределами. Вот уже полвека Голдовская рассказывает об удивительных событиях и людях, снимая на пленку редчайшие кадры, ставшие теперь уже историей страны. Марина Голдовская, одна из тех мастеров, чьи работы помогли расцвету жанра кинопортрета. Ее фильмы принесли на телевидение новый киноязык, когда происходящее на экране перестает быть иллюстрацией к тексту, а становится живой художественной тканью. По фильмам Голдовской студенты американских университетов изучают Россию. Она не просто свидетель событий нашей жизни, а настоящий летописец истории своей страны.   Марина Голдовская: Не знаю, летописец ли я, но я действительно просто прожила эту жизнь, очень рада, что мне выпало столько всего увидеть в этой жизни, и то, что я жила в 60-е годы и в 50-е годы, которые сейчас я даже как-то ностальгически вспоминаю. Что вообще я работала на телевидении, я столько всего посмотрела и увидела, и узнала, и поездила и по миру, и на Антарктиду, и в Америке пожила. В общем, столько всего было в этой жизни, что я очень счастлива, что мне все это выпало на мою довольно долгую уже жизнь. Марина Голдовская, советский и российский кинорежиссер-документалист. Лауреат Государственной премии СССР, доктор искусствоведения, заслуженный деятель искусств РСФСР. С 1966 года преподает на факультете журналистики Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. С 1993 года профессор Московского института современного искусства. С 1995 года профессор Киношколы университета Южной Калифорнии (США), академик Российской академии телевидения и Американской киноакадемии.  Марина Голдовская: Я считаю, что документально кино – это самый интересный вид кинематографа, жанр кинематографа, если хотите. Потому что особенно так, как сейчас снимаем мы документальное кино. Раньше все было постановочным: мы ставили свет, мы ставили камеру на штатив, мы репетировали, мы писали сценарий, как правило, это была "липа", потому что если фильм по сценарию, то это не документальный фильм, а постановочно-документальный. А сейчас такая техника, мы дожили до такого времени, вот все камеры, как та камера, которой вы сейчас снимаете, и маленькие камеры, моя маленькая камера, предположим. Я просто одна беру, иду и снимаю то, что мне надо, то, что я хотела. Сейчас мы можем писать как бы летопись вот этой камерой, немножко помогая своими мозгами, конечно. Потому что надо одновременно быть и автором в очень сильной степени. Сейчас такая техника, что я просто одна беру камеру, иду и снимаю то, что мне надо, то, что я хотела. Потому что когда ты держишь эту камеру, ты должен знать, на что ее направить и что слушать и на что склонять зрителя, чтобы он ответил на вопросы, которые тебя интересуют, и не только тебя, а всех нас. Потому что мы кино делаем не для себя, а мы делаем кино для зрителя, и для того, чтобы оставить это время и этих героев навсегда. Ведь среди моих героев были и Райкин, и Ефремов, и Раиса Немчинская, и Александр Александрович Вишневский. Если я сейчас буду перечислять… это такое счастье, что мне выпало это счастье - знать этих людей и снять их, и сделать, оставить эти картины.  У меня была подруга Марина Крутоярская, очень хороший композитор. Вместе мы работали на телевидении. И вот однажды Марина мне сказала, а почему бы нам с тобой не сделать картину об Образцовой и Чачаве. Я вообще никогда не снимала оперных певцов и мало что знала, понимала в этой области. Но если Мариша сказала, что интересно, я говорю, конечно, давай встретимся. И вот, я помню, как мы первый раз встретились с Еленой Васильевной Образцовой.  Мы делаем  кино не для себя, а  для зрителя, и для того, чтобы оставить это время и этих героев навсегда.  Мы пришли к ней домой, у нее была такая красивая очень квартира, такая со вкусом обставленная. Она была совершенно царственная женщина, красивая, высокая, с таким темпераментом, с потрясающим голосом. Ну, "вкусный" материал я почувствовала. Я стала сама себе завидовать, Боже мой, неужели я буду снимать картину про нее. Она как-то очень быстро согласилась. И Важа Чачава, который был ее аккомпаниатором, тоже к этому хорошо отнесся, потому что мы с ним были-то давно знакомы. Поговорили, подружились, немедленно как-то расположение возникло. Это невозможно снимать такие фильмы, не подружившись с человеком, потому что человек должен тебе доверять и как бы принять тебя в свой круг. Вот это и случилось. Важа в одном разговоре мне сказал: "Понимаете, творчество – это такое дело, это нечто такое, что может только сравниться с любовью, это выше, чем любовь. Творчество – это выше, чем любовь". И я схватилась сразу за эту фразу "выше, чем любовь", и так назвала картину "Выше, чем любовь…"Эта картина снята просто наблюдением, это метод наблюдения. Вообще, этика в документальном кино – это номер один. Когда я сняла первую картину таким способом, это было 30 лет назад, я написала статью "Деликатная камера". Она в "Искусстве кино" была опубликована. Деликатная камера – это значит, что когда ты снимаешь, понимаешь, что герой тебе доверяет, он впускает тебя в свою жизнь. Поэтому ты должен быть предельно осторожен и порядочен в том, что ты снимаешь. Потому что если ты любишь своего героя, если ты его хочешь представить таким, какой он есть, ты должен после съемки обязательно перед тем, как выдавать картину в эфир или показывать на экранах, ему показать, чтобы его там ничего не царапнуло и не задело. Вот тогда это хорошо, я считаю. Этика в документальном кино – это номер один. Герой тебе доверяет, впускает тебя в свою жизнь. И ты должен быть предельно осторожен и порядочен в том, что снимаешь. У меня есть договоренность. В Америке у героя обязательно берут расписку, что он согласен, чтобы его снимали. Я никогда в жизни таких расписок не брала, но договоренность была всегда. Я снимаю, и говорю человеку: "Первым зрителем будете вы. Если эта картина вам понравится, если вы считаете, что все можно, то мы будем ее показывать, если нет, я буду вносить исправления". И ни разу не пришлось ничего вырезать. Я помню, как я снимала Александра Александровича Вишневского, и мы вместе с режиссером, с которым снимали картину, тогда я была только оператором, показали ему. Александр Александрович посмотрел и сказал: "Кисонька, - он меня кисонькой называл все время, - что же ты сделала? Что же ты сняла меня с голым пузом? Я же главный хирург советской армии. Ты понимаешь? А ты меня снимаешь с голым животом". Я отвечаю: "Александр Александрович, вы же понимаете, что вы на операции, и у вас раскрылся халат, показался живот, что же мне теперь делать? Но вы там очень интересный в этом кадре". Он сказал: "Ну, ладно, кисонька, если ты так думаешь, то оставляй". Отношения с героем должны быть такие. У меня много любимых картин. Честно говоря, каждая картина – это любовная история, потому что если ты не любишь свое кино и не любишь то, что ты делаешь, то лучше не делать этого. Я очень люблю "Архангельского мужика", которого я сняла, это был первый перестроечный человек в нашей стране – это шутка, не первый, конечно, но один из первых. Я считаю, что вообще все возможно, любой жанр имеет право на существование и может давать великолепные результаты, если хороший замысел, если есть идея, ради которой делается картина. Когда я делаю картину, то всегда спрашиваю себя в первую очередь, что я хочу сказать этим фильмом, зачем я его делаю и почему я его делаю сегодня. Потому что сегодня меня волнует это. Я считаю, что нам просто повезло родиться в это время и быть причастными каким-то образом к тому, что происходит. Нам надо дружить и делать большие, хорошие дела, чтобы жизнь наша была светлая и хорошая.