Михаил Ремизов: Проблема не в конкретной группировке, а в глобальном - радикально-исламистском проекте

С 30 сентября Россия по запросу сирийского президента Башара Асада начала наносить точечные авиаудары по объектам Исламского государства в Сирии. С начала операции воздушно-космические силы России нанесли по террористам уже более сотни ударов. 26 крылатых ракет были выпущены кораблями Каспийской флотилии. В результате российских авиаударов уже разрушено около 40% инфраструктуры исламистов. Но чем точнее действуют российские военные, тем выше градус негодования западных стран, и прежде всего США. Усиливающаяся роль России как неформального консервативного лидера Европы, сохраняющего борьбу за классические европейские ценности, ее возвращение на Ближний Восток в качестве ключевого игрока абсолютно несовместимо с планами Белого дома. Информационная война, развязанная Западом против России, набирает обороты.

Михаил Ремизов: Любопытно, что информационная война в такой достаточно жесткий формат вошла еще до событий на Украине. То есть явно речь шла о раздувании сюжетов, которые не имеют серьезного ни цивилизационного, ни социально-экономического, ни культурного значения, для того чтобы сформировать из России образ врага.

Михаил Ремизов, российский политолог и публицист, президент Института национальной стратегии, председатель президиума экспертного совета при коллегии Военно-промышленной комиссии, член экспертного совета при правительстве Российской Федерации, кандидат философских наук, специалист по политической философии. Сфера экспертной и общественно-политической деятельности – национальная безопасность, промышленная политика в стратегических отраслях экономики, анализ этнополитических рисков и угроз.

Михаил Ремизов: Россия покинула достаточно комфортную нишу критика, который стоял в стороне и критиковал политику Запада на Ближнем Востоке, и взяла на себя довольно существенную часть ответственности за эту политику. Это серьезный шаг, и достаточно рискованный шаг на самом деле. То есть мы уже не просто говорим, что Запад осуществляет безответственное вмешательство, не просчитывая последствий, не справляясь с этими последствиями, а мы сами пытаемся что-то изменить. В этой ситуации мы рискуем чем? Безусловно, есть военные риски, есть риски террористические внутри страны. Они и так есть, но просто они повышаются в определенной степени. Есть риски политические, связанные с информационной войной против России, которая ведется и будет вестись еще активнее. В этой ситуации очень важно четко сфокусировать цели, которые преследует операция. Четко сфокусировать, соответственно, точки выхода из операции, точки выхода из ситуации.

Что может быть реальной целью на театре военных действий? Наверное, укрепление сирийской государственности, сирийского режима. На сегодня это режим Асада, хотя в дальнейшем не исключена передача власти. Российский сценарий не исключает, я думаю, такую возможность. Возвращение существенной части территории Сирии под контроль. И прекращение экспансии Исламского государства и других исламистских террористических группировок, которые могут действовать с ИГИЛ в союзе, могут с ними воевать из-за сложной истории внутренних отношений. Как фронт ан-Нусра: они изначально воюют в конфликте с ИГИЛ, просто потому что ИГИЛ откололся от Аль-Каиды, а ан-Нусра является условно филиалом Аль-Каиды в Сирии.

Кстати, одним из рисков является формирование единого исламистского фронта против России, против Асада из тех, кто еще недавно враждовал и воевал друг с другом. Я не исключаю того, что региональные державы, которые поддерживали разные фланги этого исламистского движения: Турция, Катар с одной стороны, Саудовская Аравия с другой стороны. Они тоже могут подтолкнуть их к взаимодействию. Точно так же, как Россия говорит, что надо, чтобы координировались антиигиловские силы – Иран, Асад, Багдад, - точно так же будут координироваться на самом деле и радикальные исламисты. И вполне реальной целью может быть укрепление сирийской государственности, чтобы она перестала дышать на ладан, чтобы она устойчиво контролировала существенную часть территории при постоянной поддержке Ирана – наземной, оперативной, по линии спецслужб, экономической, и при кратковременной или, по крайней мере, ограниченной по срокам этой поддержке с воздуха со стороны Москвы.

А военно-техническое сотрудничество с Москвой – это долгосрочный фактор. Важно четко сфокусировать свои задачи. На театре военных действий это укрепление сирийской государственности. Может ли такой задачей быть разгром Исламского государства? В принципе – да. Но это потребует очень серьезной игры, в том числе на территории Ирака. Россия не имеет мандата действий на территории Ирака. И, вероятнее всего, сейчас, по крайней мере, не будет бороться за то, чтобы такой мандат получить.

Багдад официально находится в двойственном положении. С одной стороны, это режим, очень зависимый от Соединенных Штатов, возникший по итогам американской интервенции. С другой стороны, это режим, близкий к Ирану, это шиитский режим преимущественно, и который сегодня абсолютно не в восторге от Исламского государства. Исламское государство завоевало существенную часть Ирака, откололо ее, опираясь на недовольных иракских суннитов. Вот эти арабы-сунниты, которые были правящим меньшинством при Хусейне, обладают всеми необходимыми навыками правящего меньшинства. Это чиновники, это офицеры, служащие. То есть это существенной частью квалифицированные люди, которые могут формировать организованный порядок, формировать государственность. И именно благодаря этому так называемое Исламское государство представляет собой не только террористическую сеть, какой была, скажем, и Аль-Каида, но и представляет собой хотя бы в зародыше, в зачатке именно государство.

И эту проблему Исламского государства невозможно в корне решить, не решив хотя бы, как минимум, проблему устройства Ирака. Как страны, которая состоит, по меньшей мере, из трех крупных групп: арабы-сунниты, шииты и курды, которые не в восторге друг от друга, и которые должны каким-то образом выработать modus vivendi.

Американцы вмешаться-то вмешались, но они не помогли обустроить Ирак так, чтобы эти группы находились в каком-то взаимоприемлемом балансе.

Поэтому большой вопрос: реально ли вообще уничтожить Исламское государство? В принципе как конкретную террористическую группировку реально усилиями одной Москвы. Конкретную группировку – да, возможно. Но важно понимать, что исламисты меняют вывески. Вчера это была Аль-Каида, сегодня - ИГИЛ, завтра будет что-то еще. Поэтому надо четко тоже понимать, что проблема не в конкретной группировке с конкретным названием, а проблема в глобальном проекте - проекте радикально-исламистском, который предполагает создание нового халифата на определенных территориях, исторически связанных с тем халифатом раннего Средневековья, который финансируется, у которого есть спонсоры, у которого есть актив, готовый воевать за этот проект, у которого есть большое количество симпатизантов среди радикальных суннитов, прежде всего, в арабском мире, но не только в арабском мире – в тюркском мире также, в общем-то, и на территории России на самом деле есть.

Проблема в самом этом проекте, в самих этих ингредиентах его. Они в любом случае останутся в Сирии, даже если конкретная группировка под названием Исламское государство будет уничтожена. Но она в какой-то момент стала настолько быстро расти, укрепляться, что действительно важно было остановить ее экспансию, остановить экспансию ИГИЛ, потому что на каком-то этапе это государство могло представлять опасность уже и для нас.

ИГИЛ объявило войну России еще в декабре прошлого года. Но это пока слова, это просто декларации. Но вполне можно предположить, что как только так называемое Исламское государство смогло бы закрепиться на определенных плацдармах в своем регионе, оно могло перейти к глобальной стратегии. К стратегии некой глобальной войны на чужих территориях, не ограничиваясь при этом, скажем, только традиционно мусульманскими территориями России, а просто ориентируясь на те территории, где есть сети, где есть критически важные ресурсы. Поэтому опасность со стороны ИГИЛ в отношении России действительно имеет место и имела место. Она носит скорее среднесрочный характер. То есть даже без нашего вмешательства ближайшие год-два, наверное, у ИГИЛ не дошли бы руки до глобальных каких-то помыслов и задач. Но через какое-то время, безусловно, они к этому этапу перешли бы. И это вывело бы исламистское подполье уже внутри России, безусловно, на новый уровень, потому что это совершенно две разные вещи. Одно дело – просто террористическое подполье, которому кто-то как-то иногда подбрасывает деньги, какие-то спецслужбы, может быть, какие-то внешние спонсоры. А другое дело – наличие по сути собственного территориального домена, своего рода государства-убежища, непризнанного государства, но обладающего ресурсами, обладающего организационной мощью, имеющего под ружьем несколько десятков тысяч человек, которое при этом может еще планировать поддерживать гибкие сетевые операции по всему миру. Это было бы действительно новое качество, если бы ИГИЛу удалось состояться в этой роли.

Я думаю, что если здесь Россия достигнет военного успеха в сотрудничестве с сирийской армией, в сотрудничестве с Ираном, хотя бы относительного, будет занимать достаточно гибкую позицию, то есть не будет настаивать на том, что Асад, только Асад, Асад навсегда и любой ценой, а будет предлагать рассматривать различные варианты переходного периода при условии сохранения Сирии как светского и единого государства.

Но дело не только в Сирии. Дело во всем регионе. В этом регионе должны существовать государства, которые были бы противовесом этому глобальному исламистскому проекту, радикальному исламистскому проекту. Одним из таких государств может быть Сирия, официальный Дамаск, Иран. Таким государством может быть Иракский Курдистан. Де-факто это государство. Хотя это автономия, но де-факто это образование, имеющее очень высокую степень самостоятельности. Я думаю, эта самостоятельность еще только вырастет в ходе этих событий. Поэтому Курдистан. В чем-то, наверное, это Египет под управлением светских военных, для которых исламисты в Египте являются противниками, и, несмотря на их связи с Саудовской Аравией, они, конечно, объективно не заинтересованы в том, чтобы эта волна исламизма их смела.

С другой стороны, это Израиль. Хотя роль Израиля, конечно, здесь очень неоднозначна. Потому что для Израиля часто главным врагом представляется Иран и Хезболла. И все, что плохо для Ирана, они начинают приветствовать. А плохо для Ирана в том числе и ИГИЛ, свержение Асада и так далее, и так далее. То есть если какой-то проект такого рода будет набирать обороты, то, безусловно, он будет угрожать жизненным интересам Израиля.

Поэтому на выходе именно с точки зрения политического урегулирования мы должны увидеть конфигурацию из нескольких опорных государств, региональных центров силы, которые будут ограничивать экспансию исламизма в регионе и служить естественным противовесом тем, кто этот исламизм поддерживает и спонсирует.