Ту звезду, что качалася в темной воде Под кривою ракитой в заглохшем саду, - Огонек, до рассвета мерцавший в пруде, - Я теперь в небесах никогда не найду. В то селенье, где шли молодые года, В старый дом, где я первые песни слагал, Где я счастья и радости в юности ждал, Я теперь не вернусь никогда, никогда. 22 октября исполняется 145 лет со дня рождения великого русского писателя Ивана Алексеевича Бунина. Иван Алексеевич принадлежал к тем натурам, в которые талант был вложен, говоря его же словами, божьей милости, а не человеческим хотением, измышлением или выучкой. Его аристократическая осанка, гордый взгляд, ясность мыслей и выражения всегда обращали на себя внимание. Им восхищались Томас Манн, Ромен Роллан, Максим Горький, Константин Паустовский и многие другие. Свидетельством всемирного признания стало присуждение Бунину в 1933 году Нобелевской премии в области литературы. Всю жизнь Бунин шел своим путем и не принадлежал ни к одной литературной группировке, тем более – политической партии. Он стоял и стоит особняком, уникальной творческой личностью в истории русской литературы XX века. Творчество Бунина еще недостаточно полно исследовано нашими современниками. Его язык и стиль еще не до конца разгадан. Но по итогам опроса, посвященного году литературы, столичная молодежь в возрасте от 19 до 25 лет назвала Ивана Бунина самым стильным русским классиком. Наталья Иванова: Я очень жалею, что на самом деле в Москве нет музея Бунина. Дом этот прекрасный стоит на Поварской, квартира эта есть, которая сейчас занята другими людьми. Очень хотелось бы, чтобы возник этот музей, чтобы туда ходили люди, ходили дети, там были бы экскурсии по бунинской Москве. Потому что я же вижу, что на самом деле так называемый широкий читатель до сих пор ценит, любит и хочет читать Бунина. Наталья Борисовна Иванова, доктор филологических наук, критик, литературовед, автор более 500 работ по современной и классической русской литературе. Статьи опубликованы в крупнейших российских толстых журналах, а также за рубежом. Переведены на многие языки мира. Работала в издательстве "Современник" в журнале "Дружба народов". В настоящее время первый заместитель главного редактора журнала "Знамя". Наталья Иванова: У нас сегодня замечательный день. У нас юбилей Ивана Алексеевича Бунина. У него замечательная биография на самом деле. Биография, которая должна быть у русского писателя. То есть родиться он должен в каком-то губернском городе, потом уехать в какое-то маленькое поместье, узнать Россию. В гимназии он учился в уездном городе Ельце, потом он жил в Орле, он жил в Харькове, он очень много ездил. И вообще по натуре был странником. У него никогда на самом деле до конца его дней не было такого постоянного дома. Дома передвигались, как говорится, вместе с ним, по миру. И образ птицы, который характерен и для поэзии Бунина, и для прозы Бунина – это, в общем, во многом перекликается с его собственным мироощущением. Он такая птица, которая летала по миру и по России. И его жизнь делится на две равные по литературному возрасту части. Потому что первая – почти 50 лет он прожил в России. А потом был вынужден Россию покинуть, уехал в изгнание, и 30 лет его литературная жизнь – это жизнь в эмиграции. Был ли он известен в России? Да, конечно, он был очень известен. Он был дважды лауреат Пушкинской премии за книгу стихов "Листопад" и за перевод Лонгфелло "Песня о Гайавате". Вторую премию он тоже получил в России. Первую где-то в начале 1900-х годов, вторую уже в 1913 году. Стал почетным академиком Академии словесности. Стал ли он известен в мире благодаря тому, что 30 лет он прожил за рубежом и издавался за рубежом, и получил Нобелевскую премию в 1933 году? Иван Алексеевич Бунин – первый русский писатель – лауреат Нобелевской премии. Я думаю, что интерес, конечно, к Бунину возрос в связи с премией. Его переводили, его издавали. Он стал известен благодаря тогдашним средствам массовой информации, брали очень много интервью. И казалось, что это будет надолго, что это продлится. Но мы же знаем, что такое 1933 год. Потом начинается приход к власти фашистов, начинается гибель Европы, начинается его вынужденное скитание по Франции. И не то что мир не знал о Бунине. И Бунин в этот момент, живя в городе Грассе неподалеку от Ниццы. Укрывшись в городе Грасс, не очень был в контакте с этим миром. Потом, после войны, его опять начали переводить, его заманивали вернуться сюда, в Советский Союз. Он не вернулся, этим соблазнительным призывам не поддался. Известен ли он стал больше в мире, чем до войны? Не думаю. Поэтому у него такая… он знаменитый, но не очень известный. И на его имя, я думаю, все люди отреагируют, которые так или иначе следят за тем, что такое русская литература в мире. Да, конечно, отреагируют. Но знают ли его тексты, я не уверена по-настоящему. Бунин – конечно, архаист. Он консерватор в своей литературной деятельности. И вот этот консерватизм позволяет нам думать о том, что это последний из прозаиков и поэтов золотого XIX века, распространившийся уже и на XX век. Я думаю, что в России его всегда любили, кроме всего прочего, писатели, которые хотели понять этот секрет и в чем-то его продолжить. Но на самом деле вот этот его антимодернизм был изначально очень энергичным, он выступал против декадентов, терпеть их не мог. Если вы будете читать его записки и воспоминания, это можно читать вслух и страшно хохотать, потому что он страшно иронично, смешно их всех изображал, совершенно не принимал ни Блока, ни Бальмонта, ни Брюсова, ни Ахматову, ни Мандельштама, никаких следов знакомства с поэзией Цветаевой вы там не найдете – ничего этого он не принимал. Единственный, кто был ему интересен – это Набоков. Но потому что Набоков тоже продолжает эту традицию. Они не были с Буниным близки, но в чем-то он эту традицию продолжил. Поэтому его известность, знаменитость, влиятельность и влияние на русскую литературу – это четыре разных темы. Его эстетическая поэзия такого эстетического консерватизма, как я назвала, или его эстетического архаизма, связанного прежде всего с пушкинской традицией в русской словесности, была, безусловно, связана с его непримиримой, совершенно непримиримой гражданской позицией. Потому что Россия для него была та Россия, которая обладала необыкновенной в его глазах красотой, прежде всего за счет своего пейзажа, своей архитектуры, необыкновенной атмосферы городов российских, и деревни, конечно. Но он был человек необыкновенной трезвости, он понимал, что из нашего народа, как он говорил… "Наш народ – как дерево, из него и дубина, и икона". И вот эту дубину он категорически не принимал. Когда началась Февральская революция, он уже понимал, что это предвестье гибели России. И он уехал в Глотово, такое маленькое поместье, и там пережил лето 1917 года. А осенью в октябре он вернулся в Москву. И весь этот ужас революционных октябрьских дней он пережил здесь на Поварской. И пьяный рев солдат, и лузганье семечек, и косые взгляды на его изящную утонченную фигуру. Он ничего не боялся, он ходил на Лубянку, ходил по всем площадям, записывал, что люди говорят, и это его неприятие выразилось в совершенно поразительной книге, которая называется "Окаянные дни" – так он и окрестил эти дни революции и гражданской войны. Он это категорически не принял, и он отличается воинствующим антибольшевизмом. И этот антибольшевизм он основывает не только на каком-то неприятии новой власти, но и на том, что из себя представляет сам народ, который очень активно, весело громил поместья, уничтожал усадьбы, жег библиотеки, в том числе и библиотеку Блока, как мы знаем. И уничтожал все то прекрасное, из чего создавалась русская культура XIX века. Но, кроме всего прочего, этот народ уничтожал сам себя, какие-то самые лучшие и прекрасные начала, моральные, эстетические, которые были в народе. Поэтому можно сказать, что Бунин расплевался с этим народом, отринул его и уехал совершенно сознательно. И он проклял на самом деле то, что оставалось у него за спиной, вот эту власть. Он понимал, что уничтожению не будет конца. Первые какие-то годы думал, что, может быть, это прекратится, что они смогут вернуться, и потом было понятно, что при его жизни никогда это не произойдет. И он так с этим и не примирился. И та Россия, которую он унес в себе, она возродилась, конечно, в его прозе. В силу изобразительности своей Бунин пишет так, что это лучше, чем любой режиссерский сценарий. И очень хотелось бы, чтобы Бунин при этом не был коммерчески использован ни кинематографом, ни не дай Бог какими-то, может быть, массовыми изданиями в таких ярких обложках. Я думаю, что это все не бунинское. Бунин – это простота, это доступность. Я думаю, что он абсолютно жив как художник. Несмотря на попытку опрокинуть вот эту золотую линию русской литературы куда-то в прошлое, она, безусловно, жива и читатель его жив.