Парадигма – модель или образец. Система представлений и морально-этических принципов. Александр Петров: Здравствуйте! Это программа «Парадигма» и я, ее ведущий, Александр Петров. Революционные свершения 1917 года по праву считаются одними из самых судьбоносных и драматичных для русского православия, при этом многие события этого периода по-прежнему вызывают острую общественную дискуссию. Как встретила церковь Великую русскую революцию, и как она повлияла на ее дальнейшую судьбу? – обсудим сегодня в нашем программе. СЮЖЕТ Столетия Православная церковь объединяет наше общество, играет важнейшую роль в становлении и укреплении российского государства. Именно вера в годы тяжелых испытаний служит духовно-нравственной опорой русского народа. По благословению преподобного Сергия Радонежского князь Дмитрий Донской одолевает ордынского хана Мамая на Куликовом поле. Всю Отечественную войну 1812 года русские полки сопровождает Смоленская икона Божией Матери. В первой половине XIX века православие становится основным элементом государственной идеологии. В начале XX века Православная церковь – один из самых влиятельных институтов. К 1914 году, по официальным данным, в Российской империи проживают 117 миллионов православных христиан, более 50 тысяч священников и дьяконов служат в 48 тысячах храмов. В ведении церкви находится 35 тысяч начальных школ и 58 семинарий, а также больше тысячи действующих монастырей. Спустя три года страну захлестывает революция – свергнута монархия, к власти приходят большевики, начинаются беспрецедентные по своим масштабам гонения на церковь. Александр Петров: Я рад приветствовать в нашей студии – в студии Общественного телевидения – отца Александра Абрамова, настоятеля Храма преподобного Сергия Радонежского в Москве, и историка, специалиста в области истории церкви XX века Алексея Беглова. Спасибо, что вы пришли. Здравствуйте! Протоиерей Александр Абрамов: Здравствуйте. Алексей Беглов: Здравствуйте. Александр Петров: Отец Александр, помогите мне разобраться. Ведь православная вера и церковь всегда были основной скрепой нашего общества, они объединяли нас, но в то же время эта скрепа, скажем так, в семнадцатом году не сработала. Почему? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, я затрудняюсь сказать, что такое «скрепа». Я хотел бы вывести это слово за скобку. Александр Петров: То, что нас объединяет, некая идеология. Протоиерей Александр Абрамов: Вот я вам приведу такой факт. Алексей Львович, я думаю, подтвердит его. Когда шла Первая мировая война, в общем, к семнадцатому году Первая мировая война для русской армии была выиграна. И никогда Ставка русского верховного командования не сдвигалась восточнее Могилева. Александр Петров: А для России в целом? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, я вот говорю сейчас о России. Никогда на территории современной Российской Федерации во время Первой мировой войны, до прихода к власти большевиков, боев не было. Но в то же самое время, в 1916 году, снимают обязательство – в регулярных войсках всем причащаться. И в 1916 году на треть меньше людей приходит к причастию. Александр Петров: Но почему же общество оказалось расколотым? Алексей, Солженицын сравнивал православную державу с «колоссом на глиняных ногах». Как вы думаете, почему? Алексей Беглов: Если говорить об отношениях церкви и империи накануне революции, то историки их определяют как затяжной развивающийся кризис. Кризис, в основании которого, если кратко это определить, был государственный утилитаризм по отношению к церкви, то есть отношение, когда империя, государство руководствовалось своими часто очень приземленными и, я бы сказал, даже порой грубыми интересами, обращаясь к религиозной проблематике. Этот утилитаризм был положен в основание государственно-церковных отношений еще основателем империи – Петром, который именно с этой точки зрения подходил не только к переустройству системы церковного правления (ликвидация патриаршества и учреждение Синода), чтобы было удобнее, так скажем, империи обращаться с церковным организмом. Но и, например, когда тот же Петр вводил обязательную фиксацию ежегодных таинств, в частности причастия, в духовном регламенте прямо формулируется достаточно утилитарная цель: чтобы никакой скрывающийся старообрядец, на которого была возложена двойная подать, не укрылся. Александр Петров: То есть речь о казенном православии, да? Алексей Беглов: Ну, о государственном. Александр Петров: Отец Александр, а вы согласны, что церковь выполняла вот такие утилитарные функции, то есть была частью государственной бюрократии, по сути дела? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, с этим нельзя быть не согласным. Вся система церковного управления, вся система организации жизни церкви, поставленной под контроль (в случае последних лет империи) обер-прокурора, конечно, об этом говорит. Ну, какие вещи мы фиксируем? Мы фиксируем четкую регламентацию приходской жизни. Вот живешь ты по такому-то адресу – должен ходить в церковь Егория и не должен ходить в церковь Паисия. Если ты государственный чиновник, ты приносишь справку о том, что ты был Великим постом за исповедью, говел и причастился. Это, конечно, такая регламентация, носящая уже совершенно крайний характер, абсолютно такой ригористический, жесткий. Александр Петров: Это свидетельствует о кризисе? Протоиерей Александр Абрамов: Это свидетельствует о том, что… Александр Петров: О формализме? Протоиерей Александр Абрамов: Это свидетельствует… Ну, слушайте, миллион справок, которые туда-сюда рассылаются. Где здесь Христос? Где он хотя бы раз в Евангелии говорит: «Не ходи туда, ходи сюда»? Он говорит о совершенно других вещах – о любви, о милосердии, но не о казенщине. Александр Петров: А насколько духу времени соответствовала синодальная система церковного управления? Алексей Беглов: Синодальная система подвергалась критике еще с 60-х годов XIX столетия. Славянофилы были пионерами в этой критике, они предлагали свои способы решения этой проблемы. И дискуссия все эти 50 лет, последние 50 лет старого порядка была очень интенсивной на этот счет. После Первой русской революции речь шла уже о конкретных проектах реформы. Речь шла не только о реформе, допустим, высшего церковного правления, об избрании патриарха, о возврате к созыву соборов регулярных, ну, о той же приходской реформе, о допуске прихожан к управлению церковным имуществом, от чего они были отстранены еще на рубеже XVIII и XIX веков, и так далее. Но, к сожалению, все эти проблемы, которые накапливались за 200 лет, разрешены к 1917 году не были. И кризис разрешался уже в ходе… так сказать, стихийно после февральско-мартовских дней. Александр Петров: Вы согласны? Церковь нуждалась в серьезном реформировании накануне Февральской революции? Протоиерей Александр Абрамов: Государственный протекционизм, будь он в экономике или в духовной жизни, он на каких-то этапах неизбежен, наверное. Но всякий раз, когда вы искусственно получаете крышу над головой и сами не заботитесь об ее укреплении, вы становитесь иждивенцами. А иждивенец не готов к отпору. И когда в ваш дом входит беда, когда в окна вашего дома дует ветер, и серьезный, порой ураганный ветер перемен и озлобления, то вы оказывается просто не готовы. Вы бежите к государству: «Закройте нам окна, постройте нам новую кровлю!» – а государства уже и нет. Это именно та ситуация, которая сложилась, как мне кажется. Александр Петров: Ну что же, давайте как раз о ветре перемен – о Февральской революции. Как встретила ее церковь, Алексей? Алексей Беглов: Ну, у церкви не было особого выбора, как ее встретить. Церковь в данном случае шла по течению. Это касалось и высших иерархов, и рядового духовенства. Известно, что рядовое духовенство, так сказать, достаточно активно заверяло в своей лояльности новой власти, Временному правительству. Но здесь нужно иметь в виду очень важное – приходское духовенство, особенно на селе, находилось в очень тяжелом экономическом положении к концу Первой мировой войны, в некоторых областях речь шла буквально о голоде. Я видел десятки обращений с мест, которые отложились в архивах, в адрес и Синода, и Временного правительства, где священники буквально говорят о том, что все прежние способы материального обеспечения перестали работать в условиях кризиса государственности, экономики, войны. Их скудные субсидии государством не индексировались. Как писал один из священников: «У нас столько пастух берет за свою работу, сколько нам платит государство в год». Александр Петров: То есть была проблема с финансированием? Алексей Беглов: Ну, финансирование – вообще очень сложная вещь. Не была решена проблема материального обеспечения приходского духовенства в империи. Александр Петров: А кто в этом был виноват – вот эта синодальная система, государство, по сути дела? Алексей Беглов: Государство откладывало решение этой проблемы, начиная с середины XIX столетия, систематически и пыталось постоянно переложить решение этой проблемы на кого-то другого – на прихожан, допустим, на какие-то органы, которые создавались при приходах. Но все эти вещи были малоэффективные. При этом дать реальные полномочия прихожанам тоже не были готовы. Ну, здесь был долгий такой процесс. Александр Петров: Я прошу прощения, хотелось бы вернуться тогда немножко назад. Вот вы сказали о некоем кризисе, который испытывала церковь. Вот сейчас мы говорим о кризисе с каким-то финансированием. А эти проблемы возникали из-за чего – из-за внутреннего церковного устройства или все-таки из-за проблем во взаимоотношениях между государством и церковью? То есть именно эти отношения требовали реформирования? Алексей Беглов: Ну, еще в 60-е годы XIX столетия, собственно, критика славянофилов заключалась именно в том, что реформе должна быть подвергнута вся система государственно-церковных отношений, вся синодальная система сверху донизу, начиная с возвращения к соборной форме управления на высшем уровне и заканчивая демократизацией приходского управления. В рамках синодальной системы все это было очень серьезно забюрократизировано. На высшем епархиальном уровне контролировалось светскими чиновниками – людьми очень часто, так сказать, чужими церковным интересам. На нижнем уровне прихожане были отчуждены от церковного управления. И в результате имели место множественные конфликты – как между иерархами и светской бюрократией, так и, допустим, между белым духовенством и епископатом, между прихожанами, белым духовенством и той же бюрократией, ну и так далее. Александр Петров: Отец Александр, а вот для наших зрителей все-таки уточните. Я так понимаю, что царь был главой церкви? Или все-таки Синод управлял церковью? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, давайте разберемся, у нас ведь очень много специализированной лексики. Синод – это собрание высших епископов, в который входят по должности епископы, например, Москвы и Санкт-Петербурга, а также сменные епископы, которые на определенный период выдвигаются. И такая схема существует… Александр Петров: И сейчас, да? Протоиерей Александр Абрамов: И сейчас существует, и тогда так существовала, ну, с поправками определенными, касающимися численности состава Синода, периодичности смены и так далее. Обер-прокурор Синода – это один из высших государственных чиновников, назначаемых царем. Александр Петров: А император церковью управлял? Протоиерей Александр Абрамов: Павел I пытался продвигать идею о том, что в силу своего императорского достоинства он – глава церкви в буквальном смысле. Например, Павел I пытался самостоятельно совершать литургии в качестве священнослужителя. Но вроде бы зафиксировано, что это у духовенства уж совсем не встретило понимания. Ясно, что если речь идет о Николае II, то таких попыток не существовало. Но в качестве самодержца он – глава всего, и церкви тоже (ну, если мы под главой понимаем административного руководителя), а свою власть он осуществляет через обер-прокурора. Александр Петров: Императора свергли, то есть Николай II написал акт отречения. Что дальше? Как церковь должна существовать дальше, если главы церкви нет? Протоиерей Александр Абрамов: Вот Временное правительство приходит – и возникают разного рода смешные такие ситуации, которые в действительности не так смешны, как кажутся. Начинается возглашение многолетий: «Временному правительству – многая лета». Александр Петров: У нас есть небольшая цитата – обращение Священного Синода к верующим. Давайте послушаем, о чем там шла речь. Послание Святейшего Правительствующего Синода от 9 марта 1917 года БОЖИЕЮ МИЛОСТИЮ СВЯТЕЙШИЙ ПРАВИТЕЛЬСТВУЮЩИЙ СИНОД верным чадам Православной Российской Церкви «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути… Ради многих жертв, принесенных для завоевания гражданской свободы, ради спасения ваших собственных семейств, ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо России, доверьтесь Временному правительству. Святейший Синод усердно молит Всемогущего Господа, да благословит Он труды и начинания Временного Российского правительства, да даст ему силу, крепость и мудрость». Александр Петров: То есть получается, что церковь благословила падение Дома Романовых? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, это же не было сознательной задачей. Церковь будет сотрудничать с любой властью, которая в данный момент существует, если эта власть не прямо начинает уже говорить о том, что она власть антихристианская. Хотя мы видим по советскому периоду, что она и с такой властью сотрудничала тоже. Вот эти призывы оказались, мне лично кажется, уже очень запоздалыми. И Временное правительство, конечно, просуществовало так кратко, потому что ситуация лавинообразно ухудшалась для общества. Алексей говорил об элементах церковной жизни. Главный из них состоял в том, что церковь к этому моменту утратила навык самостоятельности. Александр Петров: Алексей, а как строились отношения между церковью после Февральской революции и Временным правительством? Алексей Беглов: Они строились тоже на череде конфликтов. Вообще мы сегодня говорим о том, что происходило в церкви после Февраля семнадцатого, как о церковной революции. Церковная революция развивалась на нескольких этажах, если угодно, церковного организма. Безусловно… Александр Петров: Алексей, уточните. Церковная революция – речь о вовлеченности церкви в какие-то революционные процессы, в политические игры? О чем речь? Алексей Беглов: Да, это очень хорошая попытка уточнения. Речь идет о тех процессах революционных и разрушительных, которые идут внутри церкви, не об участии церкви в политике, в революционной политике. Что это были за события? Это были конфликты Синода с обер-прокурором Временного правительства Владимиром Николаевичем Львовым, который пытался вести себя как такой церковный диктатор, диктовать свою волю иерархии, пытаться вычистить ее от «контрреволюционных элементов» – это один этаж конфликта. Второй этаж конфликта… Александр Петров: Если я не ошибаюсь, и от монархистов? Алексей Беглов: Ну конечно. Таким образом понимались «контрреволюционные элементы». В данном случае это в кавычках, это цитата того времени. Александр Петров: Ну, чтобы было понятно. Алексей Беглов: Монархисты, черносотенцы, те, кто общались с Григорием Распутиным или подозревались в том, что они общались с ним, ну и тому подобное. Следующий этаж – это различные внутрисословные конфликты. Духовенство, белое приходское духовенство к 1917 году во многом оставалось замкнутым сословием, где по наследству передавался статус от отца к сыну, занятия духовные и так далее. И здесь, конечно, были свои внутренние противоречия между белым духовенством и епископатом, между псаломщиками и священниками. Александр Петров: А в чем эти противоречия выражались? Алексей Беглов: Белое духовенство хотело бы большего участия в делах церковного управления. Псаломщики были оттеснены священниками. Во-первых, они были экономически ущемлены, потому что раздел доходов был не в их пользу, очень сильно были ущемлены экономически. И потом они были оттеснены от органов сословного самоуправления, от различных съездов духовенства. Все это выплеснулось наружу. И была попытка перестроить, стихийно перестроить эту систему церковного управления. На приходском уровне была такая «приходская революция», где прихожане уже заявляли свои права на управление церковным имуществом (храмом, приходской школой, еще какими-то вещами), на удаление и избрание священников по своему выбору. Александр Петров: Отец Александр, а насколько верующие были подвержены революционным настроениям – ну, предположим, низовой клир? Протоиерей Александр Абрамов: Вполне были, вполне были. Есть свидетельства о том, что, например, в Петрограде, в революционном Петрограде в промежутке между Февралем и Октябрем, допустим, совершались многотысячные крестные ходы в поддержку тех или иных решений Временного правительства или против тех или иных решений Временного правительства. И эти крестные ходы завершались, например, всеобщим пением «Марсельезы» или «Интернационала» даже. «Интернационал» в это время еще менее популярен, это такая большевистская песня, а «Марсельеза» всем известна, и пение ее было. Известно и об иерархах, которые надевали красные банты. Говорят о том, что из некоторых залов заседаний правительствующего Синода выбрасывалось царское седалище, царское кресло. То есть на самом деле и революционные симпатии были очень сильными. А традиционно считается, что вот духовенство очень консервативное, вот верующий народ очень консервативный. Он очень разный – он и консервативный, и не консервативный. Когда речь идет, например, о доступе людей к земле, все за это; если о демократизации жизни – большинство было за это. Александр Петров: То есть, конечно, может быть, это оксюморон, но в церкви были свои большевики? Протоиерей Александр Абрамов: Не было большевиков, может быть, в том виде, как мы представляем себе большевиков, то есть не было, скажем, такого террористического и хорошо организованного крыла. Но, безусловно, социалистические симпатии были даже у многих членов Поместного собора, конечно же. Но надо иметь в виду, что, скажем, такие великие люди, как отец Сергий Булгаков, они все прошли через период увлечения легальным марксизмом. Александр Петров: Если мы вернемся к взаимоотношениям церкви с Временным правительством, то какая была задача у Временного правительства? Отделить церковь от государства? Сделать государство светским? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, были разные… Александр Петров: Задача-максимум. Протоиерей Александр Абрамов: Были разные позиции. Вот Алексей Львович говорил об обер-прокуроре Львове. Он привлек на одно время знаменитого нашего историка Антона Карташева в качестве своего заместителя. И его мысль была – создание условий для того, чтобы церковь становилась более полнокровной и самостоятельной. Этому ничему не суждено было сбыться. Алексей Беглов: Дело в том, что отношения церкви и разных частей общества и власти между Февралем и Октябрем развивались динамическим образом, они не были статичными. И различные напряжения, о которых я уже говорил, они нарастали. Временное правительство реализовывало ту программу, ну, если не отделения церкви от государства, то отдаления церкви от государства, которая была намечена уже в проектах, в правительственных проектах еще при премьере Столыпине. В частности, речь шла и о введении так называемого внеконфессионального состояния граждан империи, о внеконфессиональном браке, которого не существовало до 1917 года. И ключевым документом здесь был закон Временного правительства «О свободе совести»… Александр Петров: Это в августе семнадцатого? Алексей Беглов: Летом, в июне, если я не ошибаюсь, 1917 года. Александр Петров: И что получилось благодаря ему? Алексей Беглов: Там было важно прежде всего, одна из таких базовых вещей – отменялась любая дискриминация по религиозному принципу, но прежде всего вводился светский характер записи актов гражданского состояния наряду с религиозным. Это сделало Временное правительство. В общем этот шаг, конечно, способствовал в каком-то смысле очищению религиозных организаций от тех, кто был уже равнодушен к той или иной традиции, к вере, грубо говоря. Александр Петров: А как это было воспринято церковью? Положительно? Алексей Беглов: В данном случае церковь воспринимала это как неизбежный процесс. Было понятно, что линия на отделение работает в этот период. Более болезненно церковь воспринимала, конечно, вопрос о секуляризации приходских школ, вернее – о передаче всех церковно-приходских школ, которые до этого находились в ведении Синода, в ведение Министерства народного просвещения. Александр Петров: Это был антицерковный акт? Или все-таки… Алексей Беглов: Дискуссия между Синодом и Министерством народного просвещения, кто должен отвечать за начальное (подчеркиваю – начальное) народное образование, велась с эпохи Александра III. Это был затяжной ведомственный конфликт, в котором выигрывала то одна, то другая сторона. К 1917 году был определенный паритет в этом отношении. Можно условно сказать, что школ у Министерства народного просвещения было чуть меньше, но они были качественнее, но зато сеть церковно-приходских школ была более обширная, охватывала большее число населения и давала, соответственно, больше возможностей для какого-то старта образовательного. И духовенство, конечно, и Синод, и многие верующие, рядовые прихожане считали, что приходская школа должна остаться в ведении церкви. Но речь шла не о том, что она останется в ведении Синода или учебного комитета при Синоде, а что она должна быть передана приходам, и что приходы должны отвечать за начальное образование своих детей. Но вместо этого они были переданы в Министерство народного просвещения – что в целом было воспринято очень негативно. Это был один из главных поводов для конфликта. Александр Петров: То есть все-таки это была попытка отделить церковь от школы, да? Алексей Беглов: Ну, можно сказать и так, да, уже ленинским языком. Александр Петров: Это, конечно, важная тема. Но, с другой стороны, самое важное свершение этого периода – это Поместный собор, в принципе, которому и дало зеленый свет Временное правительство. Давайте посмотрим небольшой сюжет о том, как он учреждался. СЮЖЕТ Идея созвать Всероссийский поместный собор возникла задолго до революционных событий 1917 года. Активная подготовка к нему началась еще в 1906 году. Однако только после Февральской революции и отречения Николая II церковь получила возможность и право свободного устроения. Собор, которому было суждено стать важнейшим событием церковной жизни XX столетия, открылся в августе 1917 года в Москве. В его состав вошли почти 600 человек – представители духовенства и миряне. На открытии присутствовали глава Временного правительства Александр Керенский, многочисленные журналисты и дипломаты. Председателем был избран митрополит Московский Тихон (Беллавин). Участники Собора провозгласили неизменное следование принципу соборности на всех уровнях церковного управления. В общей сложности делегаты Собора провели около 200 пленарных заседаний, в ходе которых обсуждались ключевые положения нового церковного устроения. Ввиду революционных событий в Петрограде 10 ноября (по новому стилю) Поместный собор принял историческое решение – восстановить патриаршество. Кандидаты в патриархи определялись тайным голосованием. Их оказалось трое – архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий), архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий) и митрополит Московский Тихон (Беллавин). Последний набрал наименьшее число голосов, но жребий пал именно на него. После Октябрьской революции Собор продолжал работу в течение 10 месяцев. Сообщения об арестах, ссылках и расстрелах звучат почти на каждом заседании. Однако, вопреки всей нарастающей анархии, его участники обсуждают место и роль церкви в государстве, проблемы приходской жизни, вызовы миссионерства и многие другие задачи, вызванные общественными переменами. В конце января 1918 года Совет народных комиссаров принимает Декрет об отделении церкви от государства, а школы – от церкви. На это Собор откликнулся постановлением, в котором ленинский декрет был назван «злостным покушением на весь строй жизни Православной церкви» и «актом открытого против нее гонения». Между церковью и новой богоборческой властью назрело острое противостояние. В сентябре 1918 года патриарх Тихон объявляет о прекращении заседаний в связи с начавшейся Гражданской войной. И уже скоро большинство делегатов пополнят число членов другого собора – новомученников и исповедников российских. Александр Петров: Отец Александр, подготовка к Собору шла с 1906 года. Почему же он так долго откладывался? Почему только в 1917 году церковь смогла его собрать? Кто был противником? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, надо понимать, что Поместный собор в том виде, как он проходил в 1917–1918 году, Русской церкви – это грандиозное устроение, это огромная по масштабу такая махина. Вот с 1906 года работает Предсоборное присутствие. Если мы откроем так называемые отзывы преосвященных архиереев… Вот рассылается в епархии опросник: «А что вы думаете по поводу этого? А что вы думаете по поводу этого?» И епископы, вполне себе такие консервативные, традиционалистские, дают ответы на вопросы о церковной жизни: что нужно сделать, чтобы церковная жизнь стала более активной? И эти ответы очень смелые. Программа преобразований была невероятной по интеллектуальному замаху. И ответ на вопрос «почему это собиралось раньше?» – просто не было внутренней готовности. Александр Петров: То есть готовились широкие реформы, внутрицерковные? Протоиерей Александр Абрамов: Они не то чтобы готовились. Те, кто за них ратовал, считали, что они уже перезрели. Но надо иметь в виду, что церковь сохраняла колоссальную инертность. Церковь в аграрной стране сохраняет колоссальную инертность. И члены Собора 1917–1918 года – они были плоть от плоти своей страны. Если мы их воспринимаем как таких инопланетян, которые хотели осуществить прорыв в духовной области, то это будет совершенно не так. Да, многие из них мыслили, опережая на 100 лет развитие церковной жизни. Я, например, думаю, что, скажем, крупнейшее аналогичное католическое событие 60-х годов – Второй Ватиканский собор – в значительной мере продиктовано знакомством с Русским собором 1917–1918 года. Но в то же самое время было и совершенно такое наивное и часто нереалистическое видение происходящего. Уже Ленин пришел к власти, а Собор размышляет о своих условиях для будущего правителя России и говорит: «Правитель России, ну, будущий правитель, обращаясь к большевикам, – должен быть человеком православного вероисповедания, как и министр народного просвещения». Это все уже проехали. Их скоро всех самих начнут уничтожать, а они… Полглаза смотрит вперед, а полглаза – назад. Это трагедия Собора. Александр Петров: Отец Александр, скажите… Конечно, история не знает сослагательного наклонения, но если бы Собор все-таки был собран раньше, если бы церковь успела провести свои реформы до 1917 года, может быть, и не случилось этой катастрофы? Как вам эта мысль? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, видите, церковь невозможно оторвать от проблем, существовавших в обществе. Ну, представим себе ситуацию, при которой, например, происходит реформа приходского управления. Представим себе ситуацию, при которой миряне получают больше прав в управлении, например, общинами и так далее. Что это изменяет в принципиальном плане в системе крушащейся империи? Принципиально ничего не меняет. Церковь в этом смысле в несчастном положении одного из звеньев, пусть и важных, но единого и такого слаженного механизма власти. Вот у вас проиграна Русско-японская война в 1905 году. Япония – отсталая, архаичная, едва-едва вылезающая из феодализма, говоря таким грубым языком, страна. Проигрывает державе первой десятки… Япония выигрывает у державы первой десятки. Ну, при чем здесь церковь? Я не думаю… Церковь не являлась таким клапаном, через который можно было бы стравить часть пара – и все стало бы лучше. Мне кажется, что она настолько прикипела к прочим этим элементам машинерии государственной, что никакого «если» здесь быть не может. И самое-то ценное, наряду с восстановлением патриаршества, – мне кажется, как сама дискуссия. Именно она показала, насколько много в церкви умных, свежемыслящих и ориентированных в будущее людей. Вот это ценно. Александр Петров: Вот вы заговорили об избрании патриарха Тихона (Беллавина). Это произошло буквально на фоне революционных событий, которые происходили в Петрограде. А как повлияла Октябрьская революция на повестку Поместного собора, если мы не говорим об избрании патриарха? Алексей Беглов: В Петрограде и в Москве? Если в Петрограде переворот был скоротечным, то в Москве, напротив, это были бои, и бои кровопролитные, которые задевали… члены Собора были свидетелями этих боев воочию. Это было гораздо более ощутимо, чем в Петрограде. Как повлиял Октябрьский переворот? Сам переворот пока что не повлиял существенным образом вот осенью семнадцатого никак. И тот документ, о котором говорил отец Александр, в котором предполагалось, что глава российского государства будет православным, он, конечно, был принят 2 декабря, но обращался вовсе не к большевикам, а к Учредительному собранию, которое должны были собрать. И большевики еще в тот момент не отказывались от созыва Учредительного собрания. Александр Петров: А церковь могла участвовать в выборах в Учредительное собрание? Алексей Беглов: Церковь? Ну, граждане, члены церкви участвовали в выборах в Учредительное собрание. Здесь вопрос не в этом. Просто тот документ, о котором идет речь – это был проект некоего договора с будущим российским государством. Предполагалось, что Учредительное собрание сформулирует форму будущей российской государственности с теми, кто собственно встанет у руля России после Учредительного собрания, и можно будет вести некий диалог. Александр Петров: То есть соборяне рассчитывали, что большевики – это ненадолго? Алексей Беглов: Соборяне рассчитывали, что большевики – ненадолго. И более того, на заседании Собора звучал такой тезис (ну, это особенно семнадцатого, подчеркиваю, потом ситуация изменилась), что большевики в чем-то даже, может быть, будут более уступчивы, чем Временное правительство, потому что… Почему? Вот такая логика: потому что большевики не опираются ни на кого, они выскочки политические, случайно взявшие власть в свои руки, и поэтому, чтобы удержаться, они должны будут договариваться, в том числе с церковью. И осенью семнадцатого никто не мог себе представить, что группка радикалов будет держаться на терроре, на социальных манипуляциях и этот эксперимент будет успешным. Александр Петров: То есть церковь все-таки была настолько далека от политических реалий и не понимала то, что происходит? Протоиерей Александр Абрамов: А кто понимал? Алексей Беглов: Никто, никто не мог себе этого представить, никто. И соборяне здесь ни в коей мере не были как бы оторваны от всего российского общества. Это нам с высоты 70 лет как бы легко осуждать и говорить, что соборяне не были дальновидными. На самом деле среди них были очень дальновидные люди, в том числе тот же… Например, есть замечательная цитата, которую можно привести, епископа Пермского Андроника (Никольского), который еще летом 1917 года говорил, как бы предугадывал некий переворот радикалов. Сейчас я не буду подробно переводить эту цитату. Он оговаривался, что, скорее всего, исходя из политических реалий, в России это невозможно. И через год он сам пал их жертвой, был убит жесточайшим образом. Поэтому никто не мог себе это представить. Александр Петров: А когда начались столкновения между церковью и Советом народных депутатов? Алексей Беглов: Январь 1918 года. Александр Петров: Это ленинский декрет, я так понимаю? Алексей Беглов: Еще до этого. Декабрь – принимаются декреты об изъятии… об исключительно светском характере брака и вообще всех записей актов гражданского состояния. Если Временное правительство допускает светский брак наряду с религиозным (религиозному тоже присвоен юридический статус), то большевики говорят: «Все, только светская запись актов гражданского состояния. Все религиозные общины должны сдать на метрические книги», – что вызывает бурную реакцию не только у православных, но и у католиков, у которых категорическим образом каноническое право не допускает такой передачи. Александр Петров: А потом был уже ленинский декрет, да? Алексей Беглов: Потом были столкновения в Петрограде из-за здания Александро-Невской лавры, когда известная гражданка Коллонтай, возглавлявшая Наркомат общественного призрения, пытается эти здания изъять для своего наркомата. Происходят столкновения, проливается кровь, матросы убивают священника. Это вызывает бурную реакцию верующих. Матросов чуть не растерзали. Монахи выводили их, так сказать, фактически прятали, чтобы не было самосуда. Через несколько дней состоялся крестный ход в сотни тысяч человек, фактически была такая мирная демонстрация протеста. И потом эти крестные ходы повторялись еще во многих городах в течение 1918-го и последующих лет. И власть даже на некоторое время отступила. И уже потом был принят ленинский декрет с национализацией всего имущества – что было воспринято как кощунство. Александр Петров: Отец Александр, скажите, пожалуйста, а вот этот декрет – это попытка все-таки уничтожить церковь или попытка отделить церковь от государства? Что планировали большевики? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, ясно, что идеологически большевики с самого начала стояли на атеистических позициях. Александр Петров: И церковь это понимала? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, видите, церковь не понимала, что такое большевики, до конца, потому что большевики свою натуру показывали кусками, не сразу. Большевики, я полагаю, в то же самое время не имели, как и по многим другим вопросам, сразу четкой, ясной и выработанной позиции. Гениальность зла и гениальность Ленина состоит в том, что позиция вырабатывалась в результате тех или иных событий, на месте. Например, если бы церковь проявила предельную лояльность, то, возможно, отношение к ней было бы иным. Церковь вела себя так, как она вела, и большевики вырабатывали в ответ все более и более жесткие способы. Ясно при этом, что они, конечно, стояли на атеистических позициях. Вот вам пример с другой стороны. Первые дни Поместного собора в Москве, депутация членов Собора во главе с очень горячим епископом, кажется, Димитрием (Абашидзе), который учил Сталина в семинарии, идет к Московскому совету, который находился в здании современной Московской мэрии, на Тверской. Идет от Зала заседаний Собора, идет на Тверскую с Крестным ходом, прося разъяснений, что происходит вообще. Депутацию принимают какие-то большевистские лидеры и берут у Абашидзе благословение: кто-то стоит на коленях, кто-то снимает головные уборы. Ведь эта растерянность большевистская длилась до конца 20-х годов. В 20-е годы, да даже и в 60-е годы из партии исключали за то, что человек принимал участие в религиозных обрядах. И вот это коммунистическое двоеверие никогда до конца не ушло. Александр Петров: Вернемся к патриарху Тихону. Пытался ли он как-то выстроить какие-то конструктивные отношения с новой властью? Ему это удавалось, особенно после декрета? Алексей Беглов: Ну, речь идет даже не о патриархе как таковом, а о череде выступлений Собора, патриарха и органов высшего церковного правления. Все вспоминают январское обращение патриарха, содержащее анафему (отлучение) творящим беззаконие и кровопролитие, за которой все прочитали… Александр Петров: Это было обращение к большевикам? Алексей Беглов: Они не назывались прямо, но все в этом обращении узнали именно большевиков, в том числе сами большевики решили, что это относится именно к ним. Но вопрос ведь не в этом. Собор квалифицировал декрет как акт кощунства, прежде всего в части национализации храмов, церквей, храмов, храмового имущества, поскольку предполагалось, что они будут отобраны у верующих и переданы – кому? – неизвестно кому. Неясно кому предполагал передать их Совет народных комиссаров. Александр Петров: Но разве не верующим они были переданы? Алексей Беглов: Это было уже потом выработано. А первоначально из букв декрета не следует, кому должны… Александр Петров: Ну, в декрете было написано, что это передавалось в пользу верующих, если я не ошибаюсь. Алексей Беглов: Все прочитали именно факт национализации. Это была важнейшая деталь для контекста происходящего. И дальше собственно церковь заявляет 28 февраля, знаменитый такой документ, постановление патриарха и Синода, где по сути патриарх и Синод призывают верующих, уже рядовых верующих выйти на защиту церковного достояния и, если будет необходимо, брать в свои руки храмы, церковные школы, монастыри и так далее, и так далее. Александр Петров: Понятно. Отец Александр, а как вы относитесь к тому, что одним из авторов этого декрета был петроградский священник, если я не ошибаюсь, Максим Галкин, Декрета об отделении церкви от государства? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, надо понимать… Александр Петров: Михаил Галкин, извините. Протоиерей Александр Абрамов: Да. Мы с вами, находясь в контексте мирного государства, не можем себе представить, до какого высокого градуса дошла радикализация. И ведь эта радикализация начинает обладать своей логикой. Писание говорит: «Другой тебя припояшет и поведет, куда ты не хочешь». И вот это та ситуация, когда логика борьбы, логика противостояния. Мы потом с этим столкнемся в полноте и в деятельности обновленческого движения, которое будет строиться в частности и на мысли о том, что между христианством и коммунизмом можно поставить знак равенства. И этим будут вдохновляться очень многие священники, в том числе и некоторые из диссидентов 70-х годов, не только ренегаты, то есть не только те, кто отпал от церкви, но и кто в ней сохранялся. Потому что идеи социальной справедливости, особенно на фоне многовекового какого-то рабства, в том числе и внутрицерковного рабства, идеи социальной справедливости очень привлекательные. Александр Петров: Так а чем руководствовался все-таки священник Михаил Галкин? Может быть, он считал, что имущество церкви и ни к чему? Протоиерей Александр Абрамов: Ну, видите, Христос беден. Идеал евангельской бедности – это и есть социальная справедливость. «Все раздайте поровну», «апостолы ходили в одних сандалиях», «у Христа ничего не было своего», – вот эти идеи христианского социализма, конечно, были очень популярны. Александр Петров: Ну, среди большевиков они тоже присутствовали. Протоиерей Александр Абрамов: Только они не носили христианского характера, естественно. Александр Петров: Ну а как же богоискательство того же Максима Горького, если я не ошибаюсь? Протоиерей Александр Абрамов: Ну а что? Это частная история, это частная история. Не говоря уже о том, что Максим Горький в строгом смысле не был большевиком, то есть он не был партийным функционером и не имел отношения к принятию тех или иных принципиальных решений. Большевики как раз очень мастерски оседлали тематику социальной справедливости. Но мы ведь не можем только по декларациям говорить о том, что произошло, мы же должны и результаты оценить. А результаты таковы, что правление большевиков приводит к еще большей социальной несправедливости. Александр Петров: Это любопытная тема, но все-таки давайте вернемся к свершениям Поместного собора. Алексей, а вот если бы Гражданская война, если бы начавшиеся репрессии не оборвали заседания Поместного собора, то какой была бы церковь, какой бы она вступила в XX или даже в XXI век? Алексей Беглов: Нужно понимать, что решения Собора должны были пройти испытание жизнью, или как говорят на таком церковном языке – рецепцию. Церковный народ должен был воспринять и реализовать в практике то, что планировал Собор. И здесь мы видим, что ряд его решений, безусловно, подвергся корректировке достаточно серьезной. Александр Петров: Революцией? Алексей Беглов: Нет, почему? Александр Петров: Или приходом к власти безбожников? Алексей Беглов: Нет, церковным опытом, жизнью церковного народа. Очень простой пример – после Февраля семнадцатого прихожане по сути в приходах взяли власть в свои руки. Они сами распоряжаются всем церковным имуществом, храмом, приходской школой и так далее, и они не собираются никому отдавать. Они выбирают… Александр Петров: Это плоды той самой «церковной революции»? Алексей Беглов: «Церковной революции», «приходской революции», или скажем так – «церковной революции на уровне приходов». Это уже свершившийся факт. Все органы церковного управления, в том числе Собор, занимают в этом вопросе чуть более консервативную позицию: они пытаются ввести эту «церковную революцию», в том числе приходскую, в некие рамки, в частности предлагают для прихожан некие компромиссные схемы – ну, в частности, например, они предлагают вернуться к территориальному принципу формирования приходов. Хотя де-факто приходы уже формируются на добровольной основе, а особенно городские. И мы видим, что этот принцип не работал бы, даже если бы устав дошел до мест. Потому что в адрес Собора уже летом 1918 года идут протесты с мест: «Вот этот пункт устава мы выполнять не собираемся». Это и была та самая рецепция. Но проблема-то была не в этом. Собор мыслил себя как некий процесс: Русская церковь вступает в соборную эпоху, когда регулярно будут собираться соборные органы разных уровней – епархиальных, центральных, всероссийского уровня – регулярным образом, и, соответственно, законодательство будет корректироваться. Никто не смотрел на законодательство 1917–1918 года как на нечто абсолютно раз и навсегда данное. Речь шла о том, что церковь возвращается в процесс такого соборного творчества и – что самое важное на самом деле, что искал Собор – в процесс равновесия иерархического и соборного начал в системе управления, которую Собор проектировал. Александр Петров: Этот баланс был найден? Алексей Беглов: Этот баланс? Да, попытка его найти была сделана в решениях Собора. И дальше, видимо, он оттачивался бы в церковной практике. Александр Петров: Если бы не Гражданская война, если бы не начавшиеся репрессии, то рецепция, как вы говорите, она бы состоялась? Можно было бы так сказать? Алексей Беглов: Наверное, да. Александр Петров: А сегодня вот эти решения, те выводы, к которым пришел Поместный собор 1917–1918 годов, насколько они востребованы церковью? Протоиерей Александр Абрамов: Надо, во-первых, сказать, что они совсем не анахроничные. Они для любителя. Человек может даже просто языком этих дискуссий наслаждаться, потому что это очень смелый и современный язык. Если говорить о содержательной стороне, то многие из проблем, которые ставил Собор 1917–1918 годов, остаются в жизни церкви – и не только нашей церкви, а церкви вообще как таковой. Действительно, вопрос баланса между вертикалью и горизонталью, где вертикаль понимается как иерархичность, а горизонталь – как соборность. Вопрос о роли мирян. Вопрос о кодификации канонического права. Вопрос о литургической реформе. В конце концов, вопрос даже о календаре, который точно так же рассматривался и, кстати, не прошел рецепцию церковным народом. Новый стиль не был принят в Русской церкви. Александр Петров: Если я не ошибаюсь, недавно было осуществлено издание решений Поместного собора. Протоиерей Александр Абрамов: Оно длится. Александр Петров: Еще длится? Протоиерей Александр Абрамов: Оно многотомное. И оно, я думаю, не прошло и трети… Алексей Беглов: Приблизилось к трети. Александр Петров: То есть опыт Поместного собора востребован в современной церкви? Протоиерей Александр Абрамов: Да, несомненно. И является предметом осмысления. Александр Петров: А кто-то будет исполнять эти решения сегодня? Или все-таки должно пройти какое-то обсуждение в церкви? Протоиерей Александр Абрамов: Они не отменены. Александр Петров: Они не отменены. Протоиерей Александр Абрамов: Строго говоря, решения Поместного собора может отменить лишь другой Поместный собор. И коль скоро эти решения не были отменены другим Поместным собором, они в юридическом сознании действительны. Александр Петров: А какие, на ваш взгляд, решения были бы востребованы сегодня? Алексей Беглов: Собор работал немножко с другой социальной реальностью. Прошло 100 лет. Одна из главных проблем, которую Собор решал – не в одном конкретном документе, а во многих документах – это проблема преодоления сословности духовенства. Сегодня духовенство не сословное. Поэтому буквально воспроизвести какие-то решения, ну, не то чтобы не представляется возможным, но мы имеем дело с другой социальной реальностью. Хотя, конечно, решение, например, о восстановлении патриаршества, где, собственно, формулируется принцип баланса иерархичности и соборности, – это один из первых таких документов. И мне кажется, что он абсолютно… его просто нужно заучивать, в том числе всем семинаристам. Но главный урок, мне кажется, который дает Собор, – это творческий поиск некоего… как бы соотнесение предания с сегодняшним днем, как бы церковной памяти с днем сегодняшним. И в этом смысле каждая страница деяний Собора – это замечательный урок вот такого соотнесения. Александр Петров: Вы заговорили об уроках Поместного собора. А урок революции, той катастрофы семнадцатого года – каков он? К сожалению, время нашей программы подходит к концу, поэтому это, наверное, последний наш вопрос к вам сегодня. Протоиерей Александр Абрамов: Ну, я со своей стороны думаю, что ключевая проблема революции или не революции состоит в том, что мы должны отдавать себе отчет, как тонок слой нашей цивилизованности и как легко он деформируется в результате злобных воздействий. С нас очень легко содрать шкуру человека и высвободить в нас животное. Мы должны стараться как можно дальше от этой грани отходить. Александр Петров: Отец Александр, ну что же, это был прекрасный финал нашей программы. Я благодарю вас. Всего вам доброго! А это была программа «Парадигма» на Общественном телевидении России. Оставайтесь с нами!