Юрий Коваленко: Ну а мы переходим к нашей постоянной рубрике, будем говорить сейчас о книгах. Ведущий Николай Александров уже у нас в студии, и вот о чем мы будем сегодня говорить – о классике в новом издании. Добрый вечер. Николай Александров: Добрый вечер. Начнем мы с литературно-кинематографического события. Вчера состоялась премьера фильма Алексея Германа-младшего "Довлатов". Картина уже получила приз на Берлинском кинофестивале, ну а с завтрашнего дня картина в прокате. Понятно, почему я об этом говорю в первую очередь – хотя бы потому, что картина называется "Довлатов". Один из самых популярных писателей начиная с 1990-х гг., безусловно, а в сознании многих, наверное, на сегодняшний день Довлатов один из современных классиков наряду с Иосифом Бродским, который также появляется в фильме. Два слова буквально я скажу об этой картине, которая, с одной стороны, обращается к 1970-м гг. Действие происходит в первые дни ноября 1971 года, перед нами предстает как раз один из самых популярных писателей современности Довлатов. Но я думаю, человеку, который будет смотреть эту картину, нужно учитывать по крайней мере две вещи. Первая – это все-таки картина не о 1970-х гг. несмотря на то, что некоторые реалии очень тщательно прорисованы в этом фильме, начиная, например, с телефонных будок или автомобилей, которые ездят по улицам Ленинграда, притом что Ленинград иногда узнаваем. Вторая – эта картина, так скажем, о совершенно другом Довлатове, которого блестяще играет сербский артист Милан Марич. И я думаю, что у него достаточно такое перспективное кинематографическое будущее, он действительно необыкновенно обаятелен, и безусловно не просто по впечатлениям от фильма, не просто на голову выше, как был Довлатов всех окружающих его, но явно выделяется в силу того, что действительно главная роль. Ну и дело все в том, что Довлатов в фильме Алексея Германа-младшего далек от того литературного образа, который складывается у читателя его повестей и рассказов – тонкого, ироничного, с грустной усмешкой проходящего по миру человека, который готов к необыкновенной импровизации (это один из мифов об юмористических или ироничных импровизациях Довлатова). Нет, Герман рисует в своей картине образ совершенно иного рода, литератора, который пытается опубликовать свои произведения и не может. Вот, собственно говоря, один из главных тезисов этого фильма: существуют гении, которые не могут реализовать свои творческие возможности в силу того, что посредственность или идеологическая глупость не дает им хода в литературу, мешает им самореализоваться, представить себя, а слава приходим к ним после. И таким образом, и кроме того они оказываются вытесненными из страны, и это один из мотивов, который звучит в картине. Иными словами, это другой Довлатов, Довлатов Алексея Германа-младшего, его понимание. В конечном итоге, конечно же, это размышление и рефлексия не по поводу поколения 1970-х гг., а все-таки в большей степени это картина о нашем сегодняшнем дне, и это важно учитывать. Ну и последнее, что мне хочется сказать. Понятно, что зритель с легкостью увидит наследственные германовские приемы, я имею в виду, конечно же, и Алексея Германа-старшего. То есть вот этот туманный, смазанный фон, постоянно звучащие голоса на заднем фоне, так что даже иногда как будто бы заглушаются реплики главных героев, постоянное движение на заднем кадре. Но на самом деле, как мне кажется, этот фильм генетически связан с российским кинематографом 1970-1980-х гг. – "Парад планет", "Полет во сне и наяву", то есть те фильмы для советской интеллигенции, которые были популярны в конце прошлого века, и эту традицию, как мне кажется, и завершает Алексей Герман. Ну и если уж мы занимаемся ретроспекцией, мы попробуем сегодня копнуть гораздо глубже. У нас сегодня классическая литература в новых изданиях, причем от античности до XIX века. И современность, кстати, тоже будет звучать несмотря на то, что книги эти показывают нам действительно литературные памятники прошлого, начиная с этой замечательной книги, с которой начиналось обучение раньше, в классическую эпоху вплоть до XIX столетия уж по крайней мере – это Аристотель "Метафизика". Что здесь интересное? Это новый перевод Александра Маркова. "Метафизика", как известно, один из главных трудов Аристотеля; метафизика – это то, что идет после физики, иными словами, это начало всякого знания, это философия как таковая. Это учение о числах, идеях, это критика Платона, это размышления о том, что в основе мира вообще, в основе явлений этого мира. Но что любопытно? Было бы странно, если бы я стал сейчас говорить о метафизике Аристотеля, поскольку, повторяю, это хрестоматийный труд. Но дело в том, что это не монография, это не академический труд несмотря на то, что для… лицеев и академий непосредственно связаны с именами Платона и Аристотеля. Это лекции, которые читал Аристотель. По существу до нас дошли списки лекций, конспектов, и живая речь Аристотеля, его ораторское искусство в этих конспектах, разумеется, достаточно сильно различимо, но все зависит от перевода. Так вот Александр Марков и пытался передать эту живую речь учителя, который обучает своих учеников. И поэтому "Метафизика" аристотелевская, несмотря на вот эту античную премудрость, в ней заключенную, как ни странно, читается как будто бы совершенно по-другому, гораздо легче, и кажется, как будто бы и написано гораздо доходчивее. Это отдельное удовольствие для читателя, который обращается к кладезю античного знания вообще. Еще одна книжка, которая непосредственно связана с античностью, совершенно особенный жанр, звучит он несколько мрачновато – это Элий Аристид "Надгробные речи. Монодии". Но на самом деле здесь не только Аристид представлен, а и другие представители античной мысли: Перикл, Лисий. Собственно говоря, это эпитафии, это надгробные речи, которые звучали, причем они имеют как публичный характер, как, например, знаменитая речь Перикла, после первой Пелопонесской войны им произнесенная, и тогда эта ода городу, его жителям и эпитафия превращается в такое развернутое риторическое сочинение. Или гораздо более поздние личные эпитафии, в частности, Аристид, представитель уже другой, эллинистической эпохи, то, что Грецию связывает с Римом – одна из его речей, например, об Александре, который был учителем знаменитого Марка Аврелия, посвящена уже человеку, и конечно, здесь воспеваются доблести человека в первую очередь. Ну а сам этот жанр эпитафии нам хорошо известен не только из стихотворных произведений. Эпитафии, как правило, в нашем сознании – это нечто коротенькое. Но вот эта речь развернутая известна хотя бы по знаменитой речи (одной из первых таких надгробных) Феофана Прокоповича на смерть Петра I: "До чего же мы дожили, россияне!" – знаменитыми словами она начиналась. И конечно же, она учитывает античные образцы, которые здесь представлены, тщательно прокомментированы, ну и вообще эта книга в серии "Литературные памятники" издательства "Ладомир", эти книги готовятся очень долго. Настоящий памятник, то есть та книга, которую нужно читать внимательно и с любовью; естественно, приобретается она в первую очередь теми людьми, которые испытают интерес к античности. Античность непосредственно связана с XVIII веком, то, что я уже, собственно говоря, и сказал, упомянув Феофана Прокоповича. 300 лет исполнилось Александру Петровичу Сумарокову, я, кстати, уже говорил об этом. И вот к 300-летию этого замечательного поэта, драматурга, совершенно удивительного деятеля, который связан просто… Оды, переложение псалмов – все это здесь есть. Плюс к тому здесь представлены его знаменитые трагедии. Во-первых, первая трагедия "Хорев", с которой начинается путь Сумарокова в качестве драматурга, "Димитрий Самозванец", и еще одна есть совершенно удивительная вещь, здесь же представлена книжка, которая позволит читателю несколько иначе осваивать XVIII век – это "Гадательная книга о любви". Александр Петрович из своих трагедий выбрал строчки, их пронумеровал и предложил своим читателям по этой небольшой книжечке, состоящей из шести частей, гадать. То есть бросаются кости, сначала таким образом определяется глава, а затем второй раз бросаются кости и определяется номер стиха, который соответствует, соответственно, вопросу, который в уме человек задает. Иными словами, замечательная книга. Можно как раз с этой книги гадательной о любви и начать, для того чтобы затем двигаться к другим сочинениям Александра Петровича, которые, конечно же, написаны иным языком, которые, конечно же, может быть, с большим трудом читаются сегодня в силу вот этих поэтических особенностей Александра Петровича. Но иногда именно в этих странностях, в этих бесконечных инверсиях, так что как будто даже и смысл не угадывается, нужно слова расставить в правильном порядке, для того чтобы понять, о чем, собственно, идет речь. Но иногда в этом тоже состоит совершенно отдельное удовольствие для читателя-гурмана. Ну а плюс к тому все-таки хочется сказать, что Александр Петрович оказывается сегодня неожиданно актуален: его оперы ставятся на сцене, а песни, музыка, написанная на слова Александра Петровича Сумарокова, продолжает звучать. Вообще это эпоха барокко – а Сумароков является одним из ярких представителей этого времени – вдруг получает сегодня новое рождение, во всяком случае существует довольно большой круг почитателей Александра Петровича Сумарокова. К XIX веку мы приближаемся. С одной стороны, известный, конечно же, всем автор Фридрих Шиллер "Мария Стюарт", издательство "Текст". Трагедия Шиллера, которая выпущена на языке оригинала, с одной стороны, а с другой стороны, в замечательном переводе Бориса Пастернака. Как известно, Борис Пастернак не увидел постановок, например, Шекспира в театре, а вот трагедию Шиллера "Мария Стюарт" он увидел на сцене МХАТа. Более того, у него есть стихи, посвященные этой постановке. И понятно, что для Пастернака обращение к самой теме Марии Стюарт, к этой трагедии Шиллера, имело особое значение. Я думаю, что многие помнят шотландскую королеву Марию Стюарт казненную, которая выясняла отношения с Елизаветой I, английской королевой. Особенная борьба за престол: мы помним, что Мария Стюарт, с одной стороны, шотландка, а с другой стороны, ее мать была француженкой Марией де Гиз. Мария Стюарт была замужем за французским королем Франциском. Но затем… Я не буду пересказывать все подробности ее бурной личной жизни, но вот это особое свободолюбивое, свободное начало, которое отстаивает Мария Стюарт, отстаивает свое право на страсть, на особое совершенно свободомыслие, на особенное поведение – это один из конфликтов в этой пьесе. Потому что Елизавета в большей степени выступает – кстати, в постановке МХАТа это тоже было видно, у Шиллера отчасти это тоже выраженно – с одной стороны, вот такая дама, королева, которая в большей степени думает о государстве, с другой стороны, идущая во многом на поводу у своих страстей, у своей любви. Мария Стюарт, которая даже будучи в заключении, ее магия любви, необыкновенное женское такое начало, влиятельное и агрессивное, подчиняет даже стражников, которые ее охраняют. Известно, что заговор, в котором обвинили Марию Стюарт, из-за чего ее, собственно, и казнили, во многом подготавливался как раз в заключении. И возможность еще раз прочитать это удивительное произведение Шиллера, с одной стороны, не самое известное, все-таки как бы находящееся на периферии, но с другой стороны, замечательное, и сам перевод Пастернака об этом говорит. К тому же здесь представлен текст оригинала. Все это нельзя не оценить. В общем, это тоже, если угодно, такое новое рождение классики, как бы возвращение того, что, с одной стороны, достаточно хорошо известно, а с другой стороны, нуждается в напоминании. Ну и наконец, еще одна книга, и мы начали сегодня с философии, философией мы и закончим. Если "Метафизика" Аристотеля – это уж такое хрестоматийное чтение, настолько хрестоматийное, что даже никто к Аристотелю не обращается, ни его "Поэтику", ни "Риторику", ни "Метафизику" уж тем более никто не читает, хотя знают по крайней мере, что Аристотель является автором этих произведений, то имя вот этого замечательного немецкого философа, я думаю, известно гораздо меньшему количеству людей из тех, что знают об Аристотеле, разумеется. Это Макс Штирнер "Единственный и его собственность". Одна из главных работ, если не главная работа Макса Штирнера. Макс Штирнер действительно получил философское образование, в Берлине он слушал лекции, в частности, слушал лекции Гегеля и был одним из так называемых младогегельянцев, то есть молодых людей, которые под воздействием Гегеля во многом его развивали, продолжали, а во многом и полемизировали. Штирнер оказал влияние на многих: и на немецкую философию (и на Фейербаха, и на Маркса, и на Энгельса) и дальше на немецкую философскую мысль конца XIX века, в частности, на Ницше, например. "Единственный и его собственность" – это вот пример такой ярко выраженной не просто субъективной философии, потому что субъективная философия есть совершилось отдельный термин, а это попытка разобраться в той проблеме, которая существует по крайней мере в Новом времени со времен Декарта: что такое "я"? Я мыслю, следовательно, существую, cogitoergosum – это один из тезисов Декарта. С другой стороны, dubitoergosum – я сомневаюсь, поэтому существую. Потому что если мысль в основе человеческого "я", то мысль не может существовать без сомнения. В какой-то степени, конечно же, картезианство и декартовский метод Штирнер продолжает. Он задумывается над тем, что, собственно, такое "я", и считает, что те абстрактные понятия, которые существуют в мире вроде справедливости, добра, бесконечности, множество другого – это все то, что "я" называется, а на самом деле для "я" это ничто. И Штирнер пытается понять, а что же, собственно, такое это "я"? В отличие от Декарта, у него не было ощущения, что мысли и сомнения и есть центр человеческого существования. Он попытался полностью освободиться, и поэтому ничто, которое окружает "я", с другой стороны, "я" оказывается ничто для мира. И вот это противоречие, попытка разобраться в том, что же, собственно, это такое, так и остается без ответа у Штирнера. Но сама его работа и сами его размышления написаны настолько страстно, влияние Шиллера наверняка тоже такое: он настолько был в этой своей работе поглощен своим чувством, этим мучительным размышлением над тем, что же, собственно, такое существо личности человека, как, отбрасывая, как капусту очищая от листов, найти вот собственно вот эту вот кочерыжку, это ядро, которое определяет суть человеческого существования. В результате понятно, что, занимаясь, идя дальше вслед за Штирнером, занимаясь таким же анализом, как и Штирнер, можно провалиться в пустоту, в это самое ничто, которое и открывается… Ольга Арсланова: Опасная литература, опасная. Николай Александров: И в результате выяснить, что нет, нет этого начала, которое определяет "я", опять-таки, если пользоваться методологией Штирнера. На самом деле мы понимаем, что это проблема не только философская, но и проблема науки, которая пытается тоже понять, что же в центре мира, вообще в этом ничто, есть ли нечто, на что можно опереться. Иными словами, замечательное чтение, с моей точки зрения, которое во многом подготавливает еще читателя к философской мысли или к тем проблемам, которые волновали не только немецких философов, но и европейских мыслителей конца XIX начала XX вв., попытаться сделать философское знание более обращенным к человеку, попытаться понять, что, собственно, такое личность и как с этим "я" быть, как с этим "я" поступать. Отсюда идут линии развития вплоть до XX века, вплоть до Сартра, Фуко, Деррида и так далее, до французских мыслителей XX века, которые действительно несколько иначе к этой проблеме "я" проходили. Юрий Коваленко: А вот насколько популярна философская литература сейчас на прилавках книжных магазинов? Кто ее потребитель, получатель даже скорее всего, если мы не берем людей, которые учатся на философском факультете либо как-то еще? То есть часто ли такие книги покупают вообще? Николай Александров: Я думаю, что все зависит, конечно же, от воспитания, образования, вне всякого сомнения, и от интересов. Потому что, конечно же, целый ряд философов… Во-первых, еще существовал такой флер запрещенности. Я сегодня упомянул Ницше, но книги его были до недавнего времени недоступны вообще. И затем, когда появились первые… Сейчас уже вышло полное собрание сочинений (я, кстати, его, по-моему, представлял), оно уже такое популярное полное собрание, вышедшее в издательстве "Пальмира". И то, что вот полный Ницше представлен несмотря на то, что существует и более такие серьезные издания Ницше, как, например, Игорь Эбаноидзе представляет и письма Ницше, и корпус его текстов, другой, уже научно обоснованный – все это говорит о том, что эта философия востребована. Но здесь, разумеется, нужно учитывать, для чего эта книга покупается. Потому что и Макс Штирнер, как только человек узнает о том, кто это такой, и Ницше, и Шопенгауэр, и, кстати говоря, русские философы начала XX века, они во многом больше связаны с такой свободной литературной мыслью. А вот если говорить об Аристотеле, о тех мыслителях, которые у нас и связываются в первую очередь с философским мышлением, взглядом на мир, или о классических немецких философах, то здесь очень часто, конечно, до этих книг – до Гегеля, Канта, Шиллинга – не добираются даже те, кто в принципе должен этих мыслителей изучать в рамках институтского и университетского курса. Юрий Коваленко: Это может быть интересно всем, кто думает. Большое спасибо. У нас в гостях был Николай Александров, мы говорили о втором рождении классики, если можно так сказать.