Николай Александров: Большое преувеличение - считать, что литература XIX века слишком сложна для понимания школьниками

Ольга Арсланова: Ну что же, а мы продолжаем. Наша постоянная рубрика "Порядок слов". Николай Александров с трудом огромное количество книг несет. Шучу, вполне посильно.

Константин Чуриков: Прямо в кадре. Здравствуйте, здравствуйте, Николай.

Николай Александров: Добрый день, здравствуйте.

Константин Чуриков: Ну что, тема у нас сегодня "Русская классика и классики XIX-XX вв."?

Николай Александров: Да, совершенно верно.

Ольга Арсланова: Кто же там будет?

Николай Александров: Причем несколько книжек, как мы увидим, любопытных как бы с двух точек зрения: во-первых, потому что сами авторы достаточно известные писатели, но плюс к тому они и высказываются о людях не менее известных, а может быть, даже и более известных, нежели они сами. Поэтому книги, с одной стороны, есть тексты, которые любопытно читать, а с другой стороны, некоторая рефлексия по поводу этих текстов.

Начнем мы с Николая Васильевича Гоголя. Пишет о нем Валерий Подорога, книга называется "NatureMorte. Строй произведения и литература Николая Гоголя". Одна из семи задуманных книг Валерия Подороги, который известен в первую очередь, конечно, как философ. И книжка эта любопытна со многих точек зрения. Конечно, это гоголевский мир. Она все-таки неслучайно называется "NatureMorte", потому что начинает Валерий Подорога в таких вот традициях философской мысли XX века, рассказывает подробно, что, собственно, такое натюрморт, в чем особенности его и что такое мертвая природа, которая изображена на картине, как к ней нужно относиться. Потому что отталкиваясь от этого, в дальнейшем он и проводит анализ произведений Николая Васильевича Гоголя – даже не просто его произведений, а целиком его мира. И если кто-нибудь, например, читал Мишеля Фуко "Слова и вещи", там тоже начинается рассказ о словах и вещах с описания картины Веласкеса, с портрета, а потом уже дальше Мишель Фуко переходит к перечням, словам, каким образом слова соотносятся с предметами, как вообще появились эти перечни. Кстати говоря, Валерий Подорога тоже обращает внимание на слова у Гоголя: здесь много глав о самых разных – что такое хаос, с которым работает Гоголя. Вот куча, например, знаменитая плюшкинская, как к ней относиться. Или, например, "Книга о всякой всячине", которая, как пишет Валерий Подорога, одна из главных, если не самая главная книга Гоголя. Он записывал самые разные слова, иногда даже не отмечая грамматическое или этимологическое значение, но вот список, эти бесконечные колонки слов, которые служили по метафоре, по сравнению Валерия Подороги, как войска для Гоголя, они взрывали язык. Вот отсюда рождается совершенно удивительная гоголевская стихия, гоголевский смех, в чем его особенности.

Книга написана, с одной стороны, понятно, со всеми философскими амбициями серьезного мыслителя, который разбирает и строй произведений Николая Васильевича Гоголя, и пишет о тех людях, которые уже обращались, конечно же, к творчеству Гоголя – это и Бахтин, и Андрей Белый, и многие другие. Но вот эта свобода такого высказывания о художественном мире Гоголя, конечно, подкупает, и пожалуй, как раз со времени появления книги "Мастерство Гоголя" Андрея Белого, который впервые заговорил, например, о ритме гоголевской прозы, о внутренней рифме, которую можно найти в ее текстах, который так внимательно разбирал особенности гоголевской поэтики – по свободе такого высказывания это едва ли не первая книга с начала XX века.

Константин Чуриков: Я не умничаю, просто спрашиваю: а о переписке Гоголя с Белинским что-нибудь там есть?

Николай Александров: Ну конечно, все-таки Валерий Подорога пытается говорить о другом. Там социальность присутствует, но сколько иначе. Потому как он неслучайно же… Это серия "Мимесис", то есть подражание, и вот разные способы конструирования художественного мира, который с одной стороны ориентируется на реальность, с другой стороны вынужден опираться на литературную традицию, а с третьей стороны он как бы подражает самому себе. И вот этот механизм появления художественного мира его волнует в гораздо большей степени, нежели собственно социальные проблемы и спор между Виссарионом Григорьевичем Белинским и Гоголем по поводу того, что же, собственно, нам делать с хозяйством и прочим.

Константин Чуриков: Сейчас хочу по поводу одной SMS сказать. Уважаемые зрители, я понимаю, что некоторые читают литературу про земледелие, весна не за горами, Ярославская область, замечательно. Давайте по поводу русской классики, XIX-XX вв.

Ольга Арсланова: Перечитываете ли вы? Интересно.

Константин Чуриков: Да, что вы перечитываете, что особенно вас трогает. Пишите, звоните, обсудим это в эфире.

Николай Александров: Про земледелие Николай Васильевич Гоголь тоже писал, в выбранных места переписки...

Константин Чуриков: Да, заглавное его произведение.

Николай Александров: Да, "Мертвые души", в конце концов, о земледелии.

Ольга Арсланова: А если вас интересует славянская культура, взаимоотношения Украины и России, можно же тоже продолжить актуальные темы вполне Николаем Васильевичем.

Николай Александров: Конечно.

Константин Чуриков: Актуализировать.

Николай Александров: И кстати говоря, если уж мы заговорили о славянской культуре, еще один удивительный совершенно человек Константин Леонтьев "Избранные письма 1854-1891". До недавнего времени Константин Леонтьев был известен ограниченному кругу филологов, я так скажу. До относительно недавнего времени: в советскую эпоху, конечно же, Константина Леонтьева не переиздавали, потому что он реакционер, обскурант, человек религиозный.

Константин Чуриков: Обскурант – это тот, кто все отрицает, да?

Николай Александров: Да, обскурант – темный человек…

Ольга Арсланова: Невежественный, агрессивно невежественный.

Николай Александров: Даже не невежественный, а который насаждает тьму такую. Обскурантизм – это наоборот приближение такого Средневековья, противостояние прогрессу…

Константин Чуриков: А, мракобес.

Николай Александров: Да, мракобес то же самое: мрак, бес и прочее. Но на самом деле, конечно, судьба Константина Леонтьева совершенно удивительная. Он учился на медицинском факультете в Московском государственном университете, он участвовал в Крымской кампании как врач, а затем был на дипломатической службе в Турции в первую очередь. И, собственно, там он начал писать, он довольно рано начал писать.

В принципе Константин Леонтьев – писатель, мыслитель и философ, человек поколения Тургенева, которого, кстати говоря, он очень любил, за исключением последних его романов. А затем с ним случился такой кризис серьезный, житейский, духовный, потому что он заболел холерой. И этот случай, этот эпизод, который с ним произошел, сам Константин Леонтьев описывает: он начал молиться перед иконой Божьей матери, причем довольно в такой требовательной манере. Он сказал: "Матерь Божия, рано мне умирать", и выздоровел. И после этого отправился на Афон, а затем в конце жизни он был в Оптиной пустыне, а затем принял постриг и закончил свои дни в Троице-Сергиевой лавре. Вот такой совершенно удивительный путь. Он был корреспондентом очень многих замечательных людей (Николая Николаевича Страхова), о нем совершенно с большим уважением высказывался Василий Васильевич Розанов. Иными словами, Константин Леонтьев – человек довольно необычного, неординарного мировоззрения.

И что здесь, собственно, важно сказать? Многие знают его книги – это критика Толстого и Достоевского "Наши новые христиане", потому что он и Толстого критиковал, и Достоевский ему не нравился. Но вот что удивительно в Константине Леонтьеве: казалось бы, такой человек должен выступать в первую очередь за мораль и нравственные устои. А Константин Леонтьев был человек немножко иным.

Константин Чуриков: Так.

Николай Александров: Главная категория для него была, конечно же, красота, эстетика.

Константин Чуриков: А, так это, извините, уже гедонизм, любование, что, в общем…

Николай Александров: Не совсем так. Просто с его точки зрения эстетическое гораздо больше, чем моральное, а эстетика у Константина Леонтьева побеждает мораль.

Константин Чуриков: Этот путь нас может далеко завести.

Николай Александров: А что такое красота, спрашивает Константин Леонтьев и тут же отвечает сам на этот вопрос: красота – это единство в разнообразии. Поэтому вот эта его теория многоцветия, то, что жизнь должна быть разнообразной, является одним из главных тезисов Константина Леонтьева, который он отстаивал. Собственно, с его точки зрения, если сама жизнь будет красива, то есть если она будет разнообразна, но и едина, вне всякого сомнения, то появится какая-никакая мораль. Она, конечно, не будет единой, она, как пишет Леонтьев, будет скорее корректирующей, но без поэзии не может существовать нравственность именно потому, что поэзия, красота, эстетическое начало гораздо больше, гораздо серьезнее и важнее, нежели собственно мораль. Я маленькую цитатку себе позволю: "Основной же общий закон красоты есть, как известно, разнообразие в единстве. Будет разнообразие, будет и мораль. Конечно, не всепоглощающая, как нынче хотят, а восполняющая, коррективная, а не сплошная, которая невозможна, ибо даже всеобщее равноправие и равномерное благоденствие, если бы и осуществлялось на короткое время, то убило бы всякую мораль".

Ольга Арсланова: А давайте посмотрим, что пишут наши зрители, они внимательно вас слушают и уже реагируют. О том, что читают: "Обожаю Гоголя, – Саратовская область, – особенно бессмертное произведение "Ревизор". "Произведения Бунина меня просто восхитили, в школе прозы Бунина не было".

Николай Александров: А сейчас есть, между прочим.

Ольга Арсланова: Спрашивают, как вы относитесь к проблеме осмысления прочитанного, один и тот же текст разные люди по-разному в разные периоды жизни…

Николай Александров: Об этом мы чуть позже поговорим.

Ольга Арсланова: У нас зритель 10-летний появился.

Константин Чуриков: 10-летний зритель, да, читает.

Ольга Арсланова: "Мне 10 лет, я очень люблю читать". Сейчас, кстати, устраиваются и довольно популярными становятся лекции, где школьная программа для взрослых. Потому что, к сожалению, многие не открывают потом эти книги вновь, у них не всегда правильное представление с детства формируется о классической литературе в наших школах, и вот сейчас есть возможность взрослым людям снова это все перечитать, пережить и переосмыслить. По-моему, это потрясающая идея.

Николай Александров: Ну или по крайней мере вспомнить имена, фамилии, к кому, собственно, нужно обращаться.

Ольга Арсланова: Восприятие будет совершенно другое.

Константин Чуриков: Если будет время, я расскажу, какой я диалог трех взрослых людей услышал по поводу книг. Ну ладно.

Ольга Арсланова: Вопрос мой, собственно, был…

Николай Александров: "Диалог трех взрослых людей" уже хорошо, Костя.

Ольга Арсланова: Для короткой абсолютно реплики: насколько художественная литература, классическая литература, в частности, XIX века оправдана для изучения детьми в школе? Не настало ли время наконец-то пересмотреть этот курс и выбрать что-то, может быть, другое?

Николай Александров: В пользу… Здесь же вопрос возникает, в пользу чего, в пользу кого.

Ольга Арсланова: В пользу того, что будет понятно этой возрастной категории.

Николай Александров: Мне кажется, что это большое преувеличение.

Ольга Арсланова: Серьезно?

Николай Александров: Опираясь на свой опыт преподавания в школе, я могу сказать, что это большое преувеличение, что дети якобы не понимают, что их слишком нагружают, что литература XIX века настолько сложна, что лучше вообще, может быть, читать "Му-му" в лучшем случае, где все понятно, и басни Крылова, а все остальное…

Ольга Арсланова: Хотя тоже негуманная книга.

Константин Чуриков: Извините, я не могу сейчас просто не рассказать то, что я буквально некоторое время тому назад не буду говорить где услышал. Значит, трое таких взрослых мужиков говорят: "Слушай, а ты что читаешь?" Я просто сижу рядом, слышу. "Я сейчас, ты знаешь, решил… Вот смотрел фильм "Трое в лодке" и решил книжку открыть. Ну это такой не совсем русскоязычный писатель был. Открыл книжку, смотрю: там эти болезни-шмалезни, думаю, да ну ее, возьму детскую литературу почитаю. Открываю "Робин Гуда", а там эти титулы-шмитулы, думаю: ну ее, эту книгу. Открыл компьютер, поиграл". Вот примерно такое восприятие действительности.

Ольга Арсланова: Но Костя, эти люди точно так же в школе читали классическую литературу XIX века.

Константин Чуриков: Они беседуют о книге в наши дни.

Ольга Арсланова: Но они читали их.

Николай Александров: Да. Хотя, казалось бы, все мы помним "Трое в лодке, не считая собаки" Джерома Джерома, помним телевизионный фильм, поставленный по этому произведению с гениальным совершенно Ширвиндтом, Мироновым.А вот тем не менее людей пугает такая даже простая, казалось бы, английская классика.

Но попробуем дальше все-таки двинуться и поговорить о еще одной замечательной книге. Борис Зайцев – еще один автор, который в советское время был неизвестен вовсе, с 1990-х гг. начиная, пожалуй, он стал появляться на прилавках книжных магазинов. В первую очередь, конечно же, его ранние произведения, то есть повесть "Голубая звезда", которая была напечатана еще до революции. Борис Зайцев в первую очередь, конечно, известный иммигрантский писатель, мемуарист, автор замечательных книг-воспоминаний. Некоторые из них теперь уже можно считать хрестоматийными, как, например, удивительный очерк Бориса Зайцева "Улицы святого Николая", которая посвящена старому Арбату, о котором пишет Борис Зайцев, вспоминая самых разных людей, в частности, Андрея Белого, который жил на Арбате, и не только его. Он встречался с Буниным, пожалуй, Бунин был для него наиболее близким по духу человеком. Разумеется, он знал и Мережковского, и Гиппиус, и Николая Бердяева, и очень-очень многих. И вот в эту книжку вошли его очерки, эссе и воспоминания, книга называется "Утешение книг. Вновь о писателях. Борис Зайцев". В одном из очерков Борис Зайцев пишет, что он созревал довольно долго как писатель и, пожалуй, зрелости своей художнической, как он пишет, достиг лишь в эмиграции, ни одно и ни одна из его книг, голос его зрелого автора не дошел до родины, не был услышан. Вот теперь у нас есть возможность почитать очерки Бориса Зайцева. Многие персонажи известны уже по другим изданным книгам Бориса Зайцева – а он писал и о Блоке, и об Андрее Белом, и о Марине Цветаевой, и так далее, – но на протяжении долгого времени он писал такие очерки, которые в цикл "Дни" сначала в берлинских газетах (в частности, "Возрождение", затем в "Русской мысли" в Париже). И вот эти очерки (а их было написано 87 Борисом Зайцевым) вошли в эту книгу.

Давайте послушаем…

Константин Чуриков: Да, что читает Татьяна из Нижнего Новгорода? Татьяна, добрый вечер.

Ольга Арсланова: Здравствуйте.

Зритель: Добрый вечер.

Константин Чуриков: Рассказывайте.

Зритель: Меня зовут Татьяна Константиновна. Я русских классиков, должно быть, в основном прочла всех. Но я хочу сказать вот о чем. Вот сейчас мы с вами говорим о нравственности, да, что такое красота, что спасет мир красота, нравственность…

Николай Александров: Это Константин Леонтьев говорит.

Ольга Арсланова: А мы цитируем.

Зритель: Но я что хочу сказать? Сейчас даже у нас один из кандидатов в президенты предлагает всем устремиться в деревню, все в деревню, Владимир Вольфович – все в деревню, там неравенство, там всего начало. Я хочу сказать о Мельникове-Печерском: кто читал… Сейчас, кстати, не очень много людей, кто хорошо знает хотя бы одно произведение "В лесах"…

Николай Александров: "В лесах" и "На горах", да, знаменитые романы Мельникова-Печерского.  

Зритель: Да, "В лесах" и "На горах", но главным образом "На горах" на мою тему. Там есть очень характерные персонажи – такие, которые были сиротами в деревнях, и вот как они росли в этом мире народа. Если ты родился парнишкой, то тебя еще не так будут бить, потому что чтобы тебя не покалечили или не дай бог передних зубов не выбили…

Константин Чуриков: Ой. Татьяна Константиновна...

Ольга Арсланова: То есть вам кажется, это актуально сейчас?

Константин Чуриков: А еще если почитать, кстати говоря, Грегорович ведь, "Деревня", сколько он всего написал вообще, как он это все описывал.

Николай Александров: Да. Если говорить уж о писателях, которые обращались к народному быту и к народной жизни, их достаточно много. Они в гораздо меньшей степени известны, даже нежели Мельников-Печерский. Но кто читал, например, Засодимского или Златовратского "Устои", или Александра Ивановича Эртеля, его роман "Гарденины", или Глеба Успенского "О власти земли", где, кстати говоря, крестьянская община описана достаточно нелицеприятно, и так далее, перечислять можно довольно много авторов 1970-1990-х гг. И вот это пласт, как ни странно, этой народнической литературы, которая вроде бы, с одной стороны, была популярной, входила в советские и университетские, правда, программы, а с другой стороны, абсолютно неизвестна. То есть это такая Атлантида. Проблемы, которые изображали эти писатели, как будто уже проблемы совершенно другого мира.

Я все-таки тогда завершу с Борисом Зайцевым, который как раз по духу своему, может быть, через Бунина к этим вопросам, к этой теме земли достаточно близок. В очерках, которые помещены в этой книге, есть очень большое количество замечательных совершенно персонажей. Один из них, Павел Муратов, которого все знают по книге "Образы Италии". Но, наверное, не все представляют его совершенно удивительную биографию: он жил в Японии, затем в Америке…

Константин Чуриков: Я не уверен, что все его знают, Николай, реплика из зала.

Николай Александров: Павел Муратов "Образы Италии" – это хрестоматийная книга, она уже выходила, я не знаю, тремя изданиями. Люди, которые отправляются в Италию, "Образы Италии" Муратова берут с собой несмотря на то, что книга написана 100 лет назад. Но он побывал затем в эмиграции, как я уже сказал, оказался в Японии, затем в Америке, в Сан-Франциско, затем во Франции, а в конце жизни… Кстати говоря, оказываясь каждый раз в стране, он предпринимал разного рода такие исследования. А завершал он свою жизнь в Ирландии, и не просто в Ирландии, где он, в частности, занимался британско-русскими отношениями XVI века и обратился к британской области, он был еще удивительным садоводом, к которому ирландские крестьяне, которые называли его профессором, ходили и смотрели, каким образом он ухаживает за своим ирландским садиком. Так что видите, как иногда такой профессор…

Константин Чуриков: Это называется словом "gardening".

Николай Александров: Да.

Ольга Арсланова: Несколько сообщений от наших зрителей, которые возвращают нас к русским классикам. "Читаем Гоголя, Пушкина, Тургенева всегда с удовольствием", "Дочитываю "Бесы" Достоевского", – Забайкальский край.

Константин Чуриков: О, здорово.

Ольга Арсланова: "Взяла в библиотеке Некрасова "Кому на Руси жить хорошо?" – актуальная книга.

Николай Александров: Правильно-правильно, конечно, нужно вспомнить, кому: купчине…

Константин Чуриков: Елена в 53 года сказки Пушкина иллюстрированные перечитывает. Здорово.

Ольга Арсланова: Ну и вот Рафаэля Сабатини "Морской ястреб" Зинаида. Мне кажется, это рекомендация, что в школе читать нужно вместо некоторых…

Константин Чуриков: У нас ровно одна минута.

Николай Александров: Одна минута на две книжки? Попробуем быстренько уложиться. "Игорь Северянин", серия "Жизнь замечательных людей". 28 февраля 1918 года в Политехническом музее открытым тайным голосованием Игоря Северянина выбрали королем поэтов, Маяковский занял второе место, Константин Бальмонт третье. Правда, затем Василий Каменский говорил, что они с Маяковским и Бурлюком подсыпали фальшивых бюллетеней…

Константин Чуриков: Рейтинг спорный.

Николай Александров: …для того чтобы Игоря Северянина избрали королем поэтов, а им достались деньги, потому что Политехнический зал был переполнен. Довольно подробная биография Игоря Северянина, Вера Терехина и Наталья Шубникова-Гусева пишут такую подробную хронику этого, в общем, совершенно замечательного автора, необыкновенно популярного в начале XX века.

"Самое шкловское" – это сборник Шкловского, составленный Александрой Берлиной, выжимки из разных книг Шкловского, то есть это такая квинтэссенция Виктора Шкловского. И конечно же, здесь говорится о том, как писать, что такое письмо и как читать. Чтение должно быть разнообразным, пишет Виктор Шкловский, и мне кажется, он абсолютно прав. С разнообразия мы по сути дела начали, обратившись к Константину Леонтьеву, и с помощью Виктора Шкловского этим и завершаем. Чтение должно быть разнообразным.

Константин Чуриков: Это такой тонкий намек всем. Спасибо.

Ольга Арсланова: Спасибо.

Константин Чуриков: В студии был Николай Александров, наш литературный критик. Это была рубрика "Порядок слов". Через 2 минуты мы к вам вернемся.

 

 

Обзор книг о писателях