"Никогда не доверяй компьютеру, который не можешь выбросить из окна". Стив Возняк Николай Матвеев: Здравствуйте! Это дискуссионная площадка "ПРАВ!ДА?" на Общественном телевидении России. Меня зовут Николай Матвеев. И вот тема сегодня: Более 100 миллионов россиян сегодня активно пользуются Интернетом. "Всемирная паутина" всегда была и пока еще остается пространством свободы. Но свобода распространения абсолютно любой информации заключает в себе серьезные риски. С какими угрозами сталкиваются сегодня интернет-пользователи и как государство может обеспечить безопасность своих граждан в виртуальном пространстве? Николай Матвеев: По данным TNS, количество пользователей мобильным интернетом – ну, когда люди выходят через мобильные устройства – за прошлый год увеличилось на 6 миллионов человек. И параллельно мы слышим предложения: ограничить Интернет, как-то его структурировать, обезопасить. В частности, Герман Клименко, советник президента по развитию Интернета, заявил, что единственный возможный для России путь – это китайский. Карен, что за китайский путь в развитии Интернета? И почему, как вы считаете, люди такого статуса уже предполагают такие варианты развития событий? Карен Казарян: Ну, господин Клименко на самом деле потом опроверг собственные же слова. Что-то он, видимо, имел в виду другое. В любом случае у китайской модели, которую обычно называют, у нее есть две составляющих. Это, в первую очередь, гигантский торговый барьер на пути иностранных компаний для собственного рынка. Считалось, что это для того, чтобы китайская интернет-индустрия развивалась. Благо рынок там огромный, и интернет-пользователей в Китае, по-моему, в районе 800 миллионов уже. И вторая составляющая – это изначально централизованное… Ну, не совсем изначально, но централизованное построение в Сети с возможностью достаточно серьезного контроля за пользователем и за его действиями. Николай Матвеев: Насколько мне известно, это началось в начале нулевых. Это называют "Великий файрвол". Карен Казарян: "Золотой щит" так называемый. Николай Матвеев: Своего рода такая информационная Великая китайская стена, когда они огородились. Они (я имею в виду – эти 800 миллионов пользователей) не имеют доступа к внешним каким-то ресурсам, у них недоступен Google, им недоступен Twitter, им недоступен YouTube. И собственно все, что происходит внутри, контролируется китайскими органами власти. Карен Казарян: В некотором смысле – да. Но на самом деле, по собственному опыту, в общем, всем, кому надо, все доступно. Просто это такая небольшая игра в кошки и мышки. Николай Матвеев: Владимир, как вы считаете, вот такой вариант развития событий – нужен ли он нам? И есть ли понимание экономики вопроса? Я так понимаю, все-таки это недешевая история. Владимир Мамонтов: Вы знаете, нам такой путь не нужен. Да и Клименко его не предлагал на самом деле. Он там сразу несколько перечислил. Он не то что потом оправдывался (это было бы нехорошо), а он просто привел подлинную цитату, которую мы, журналисты, не совсем правильно, в общем-то, изложили. Но дело не в этом. Такой путь нам не нужен – китайский. Николай Матвеев: Я прошу прощения, маленькая ремарка. Мы бы его с удовольствием здесь спросили лично. Мы приглашали, но он отказался. Владимир Мамонтов: Почему? Николай Матвеев: Вот не объяснил. Владимир Мамонтов: Не объяснил? Понятно. Николай Матвеев: "Не приду, – говорит, – не приду". Владимир Мамонтов: Ну, он занятой человек. Николай Матвеев: И Роскомнадзор звали – тоже отказались. Владимир Мамонтов: Он занятой человек сейчас очень просто. Герман очень занятой. Мне кажется, что никакой китайский путь нам совершенно не нужен. Во-первых, он нам не нужен. Во-вторых, невозможен сейчас. Представляете, вот сейчас мы, вольные казаки, на этом интернет-поле, Гуляйполе – и вдруг нам рассказывают, что все закрывается, перекрывается, выключается. Ну, мы не обрадуемся. Другое дело, что надо как-то другими способами ограничивать некоторые вещи. Во-первых, и в мире эти способы уже есть. И у нас уже есть целый ряд проверенных технологий, когда мы ограждаем детей с той или иной степенью действительно защиты, тот или иной контент мы убираем по тем или иным причинам и так далее (ну, экстремистский и еще какой-то), закрываем теми или иными способами. Мне кажется, этого вполне пока достаточно. Ну, не война же у нас с вами. Вот когда придет война и враг будет у ворот, я бы хотел знать… Я спрошу у Клименко, есть ли у него "рубильник" такой: джик! – и закрывается эта вся история. Враг у ворот, все в одном строю, "вставай, страна огромная" – и пошли! Николай Матвеев: А технически это возможно – этот "рубильник"? Владимир Мамонтов: Не знаю. Спрошу в Клименко. Не знаю. Николай Матвеев: Анатолий, а как вы считаете, государство несет ответственность за то, что происходит с человеком в Сети? Вот я понимаю… Я нахожусь на улице, нахожусь в помещении, в общественном транспорте, не знаю, дома сплю, и я понимаю, что я нахожусь в некоем правовом поле, где есть определенные рамки и правила игры, и я должен соблюдать законы. А вот когда я попадаю в Интернет – там-то что, как вы считаете? Анатолий Стрельцов: Как я понимаю, у нас действует Конституция Российской Федерации. В Конституции Российской Федерации есть права и свободы граждан. Они закреплены и неизменны, по идее, должны быть в течение достаточно длительного времени, в том числе и право на свободу мысли, свободу слова, свободу самовыражения, на тайну переписки, на тайну почтовых отправлений и так далее. То есть – есть целый ряд прав и свобод, которые гражданам предоставлены. Другое дело… Николай Матвеев: Давайте вспомним 29-ю статью, где говорится, что цензура запрещается. Это к вопросу… Анатолий Стрельцов: Кроме 29-й статьи, есть много других статей. Есть еще 53-я, пункт 3, где написано, что права и свободы граждан могут быть ограничены федеральным законом, но только в интересах обеспечения нравственности других лиц, безопасности государства и пятое-десятое. Суть-то не в этом, суть в другом: мы получили эту свободу, конечно, несколько неожиданно. И самая большая проблема (и я об этом говорю уже давно) в Российской Федерации не только связана с Интернетом, это только в области обеспечения информационной безопасности страны, а это проблема культуры. К сожалению, нарушена система воспитания. А информационное пространство расширилось бесконечно. И конечно, вот эта система воспитания должна была бы по-хорошему дать какие-то новые возможности… Николай Матвеев: Простите, вы говорите о системе воспитания пользования Интернетом или что? Анатолий Стрельцов: Нет, о системе воспитания людей вообще. Николай Матвеев: Вообще. Ну, об этом мы еще поговорим. Анатолий Стрельцов: И в том числе младшего поколения. Николай Матвеев: Мы об этом поговорим. А как вы считаете, Урван, вообще цензура-то в Интернете возможна? Урван Парфентьев: Ну, вопрос… Николай Матвеев: Как хотите, это называйте: "ограничение", "цензура". Анатолий Стрельцов: "Цензура" – здесь вполне понятный термин. Урван Парфентьев: Вопрос в данном случае: что мы понимаем под цензурой? В принципе, ограничивать оборот того или иного контента вполне возможно, что мы и наблюдем на практике. Вопрос в данном случае: в каком объеме и какие средства используются для того, чтобы прекратить не только оборот противоправного контента, но и в некоторых случаях саму возможность с ним столкнуться? Есть китайский путь, про который уже сказали. Есть северокорейский, где Интернет просто-напросто отсутствует, там есть внутренняя своя Сеть. И заливка контента из внешней… Николай Матвеев: Интранет так называемый, да? Урван Парфентьев: Кванмён – по сути дела, огромная локалка на всю страну. Заливка из внешнего Интернета во внутренний происходит через специальные учреждения, где все проверяется, в том числе на идеологическую благонадежность. Но в качестве разновидности можно привести туркменский путь, где с недавнего времени попытка обходить национальные блокировки через VPN перестала работать. Николай Матвеев: Ну, вы, так слегка улыбаясь, об этом говорите. Нам такой вариант тоже исключать нельзя, как северокорейский? Если уж мы хотя бы на уровне обсуждения этот разговор начинаем, что нам надо что-то ограничивать, выбирать какие-то определенные рамки… Северокорейский вариант-то как нам? Урван Парфентьев: Смотрите, северокорейским вариант – он крайне радикален. Он связан с тем, что северокорейская экономика – замкнутого типа, она практически не сообщается с другими странами. Уровень интеграции России в мировые экономические, политические и культурные процессы значительно выше. Поэтому до тех пор, пока будет сохраняться эта экономическая система, экономическая установка, Интранет по северокорейскому образцу у нас невозможен. Николай Матвеев: Вы как считаете, вот если ставить вопрос – ограничивать? Ну, хорошо, мы решаем на нашем небольшом консилиуме, что – да, надо. Действительно, есть контент запретный… Саркис Дарбинян: Я так не решил, Николай! Николай Матвеев: Давайте, давайте, давайте. Саркис Дарбинян: Надо быть в розовых очках, чтобы думать, что с 2012 года, после принятия всех этих законов, стало меньше порнухи в Интернете, наркотиков и всего прочего   Саркис Дарбинян: Когда принимался первый закон о защите детей (а это же всегда подавалось под соусом о защите детей, я напомню, с 2012 года), то собственно мы первые, кто говорил, что… Хотя говорила вся отрасль, что нам такое регулирование не нужно, будут злоупотребления на местах. И в принципе, мне как либертарианцу не близка позиция, что государство берет на себя функцию большого родителя, чтобы обеспечивать безопасность наших детей. Проблема в том, что, наверное, я понимаю, безопасность и те, кто принимают сегодня закон, регулирующий Интернет, по-разному. Для меня безопасность – это две вещи. Прежде всего, это безопасность от хакерских атак, потому что хакеры – это не какие-то прославенные герои. Им нужны финансы, им нужны персональные данные, которые составляют, наверное, "цифровое золото" сегодня. И второе – это безопасность от массовой слежки. А массовая слежка – мы понимаем, что она есть везде: и на уровне корпораций, которые хотят следить, и на уровне государства, и правоохранительных органов, которые хотят контролировать каждого гражданина и знать, что он делает, чем занимается и что говорит. И вот те, кто занимаются проблемой информационной безопасности сегодня, мне кажется, занимаются совершенно не тем. Надо быть в розовых очках, чтобы думать, что с 2012 года, после принятия всех этих законов, стало меньше порнухи в Интернете, наркотиков и всего прочего. Молодежь прекрасно знает, что такое DarkNet, он прекрасно развивается. И там этого… Владимир Мамонтов: А почему только молодежь? Старики тоже знают. Саркис Дарбинян: И там этого всего больше, чем было раньше. Николай Матвеев: О DarkNet, о Tor мы еще обязательно поговорим. Галина, коль скоро мы начали разговор о детях… У вас есть книга "Дети в сети". И там вначале мое внимание остановила фраза "радиоактивная свалка", говоря об Интернете. Почему вы так считаете? Галина Мурсалиева: Смотрите, там, где люди живут, всегда появляются свалки. По сути дела, мы все переселились в Интернет, мы там живем. Нельзя говорить, что это способ связи, это не так. Это пространство, в котором мы живем: поздравляем друг друга с днем рождения, чем-то помогаем, собираем на кого-то деньги. Мы живем там, узнаем новости друг у друга. Николай Матвеев: Влюбляемся, печалимся. Галина Мурсалиева: Все что угодно. Соответственно, там, где люди живут, появляются свалки. И мы на земле, в реальности каким-то образом научились с этим справляться. Мы не научились с этим справляться в виртуальной реальности. И на сегодняшний день, конечно же, и китайский, и корейский, и туркменский вариант – не дай бог, чтобы он когда-нибудь в жизни на нашу голову бы свалился. Я надеюсь, что этого никогда не произойдет. Но у нас есть перед глазами опыт развитых стран (например, Англии, Германии), где все-таки каким-то образом дети защищены. В Германии, например, до 16 лет ребенок не может общаться в социальных сетях без ведома родителей, родители должны быть посвящены в этом, допустим. То есть те какие-то напасти, риски, которые подстерегают ребенка в Интернете, – с ними родители пока справиться никаким образом в России не могут, они не подготовлены к этому. Они живут разной жизнью с детьми и не подозревают даже, о чем сейчас его ребенок ведет речь, сидя в Интернете, вот когда у него в ушах наушники, он ночью сидит и с кем-то переписывается – это правда друг по парте или в школе, или это какое-то взрослое существо, которое подстрекает его, например, к суициду. Мы этого не знаем. Понимаете, я считаю по поводу вообще Интернета, что… Вот дороги, да? У нас есть правила дорожного движения. Мы же не можем ехать по двойной сплошной? Не можем. Соответственно, и Интернет… Николай Матвеев: Ну, тут очевидна опасность. Галина Мурсалиева: Абсолютно. Николай Матвеев: А в случае с Интернетом какая опасность? Галина Мурсалиева: Абсолютно. Кто спорит, что то, что запрещено законом в реальности, должно быть запрещено и в виртуальной реальности? Это подстрекательство к суициду, это распространение наркотиков среди несовершеннолетних (да и вообще), это, естественно, педофильство расцветающее и так далее. Я знаю, что есть законы по поводу педофилии. Я знаю, что это с этим как-то борются. Суицид, подстрекательство к суициду детей – это новое явление. Хотя оно не новое, а оно просто стало известно… Саркис Дарбинян: Я бы сказал, что это самое сомнительное, наверное, основание для блокировки. И этих кейсов мы уже видели, наверное, тысячи, когда блокировались… Ну, кто только ни блокировался: буддистские каноны блокировались, художественные произведения, бутафорные видео в YouTube. Николай Матвеев: Да, с 2012-го Роскомнадзор больше миллиона различных сайтов заблокировал. Галина Мурсалиева: Я могу вам ответить, что несмотря на эти блокировки… Понимаете, блокировки – это как ты ходишь с решетом: ты закрываешь, а они открываются. Они просто чуть-чуть переименовываются. Более того, в этих группах они говорят: "Ребята, нас скоро могут закрыть. Сохраняйтесь…" Саркис Дарбинян: "Давайте делать новый домен". Галина Мурсалиева: Да, совершенно верно, так оно и есть. Это решето. Саркис Дарбинян: Или по рассылочке, на все и-мейлы рассылают… Николай Матвеев: Анатолий, вот в то время, когда шло перечисление, что если есть запрет на порнографию, на прочие-прочие не очень хорошие вещи в реальной жизни, почему бы этого запрета не должно быть в Сети, вы как-то с сомнением отреагировали на эту реплику. Анатолий Стрельцов: Я без особого сомнения. Я просто реально наблюдаю и исследую, как действует законодательство в Сети. Я знаю, что у нас есть Уголовный кодекс, в соответствии с которым запрещено производство вредоносных программ. Кто-нибудь заметил уменьшения количества вредоносных программ, появляющихся в Сети? Я знаю, что в Уголовном кодексе (и не только в Уголовном кодексе) есть целые структурные подразделения – ФСБ и МВД, которые занимаются противодействием этой преступности. Кто-нибудь заметил, что его стало меньше? Я знаю, что есть Будапештская конвенция, европейская, в которой объединились достаточно много стран (по-моему, там 40 стран) и вместе борются с компьютерной преступностью. Кто-нибудь заметил, что эффективность этой борьбы стала выше? То есть мы пытаемся применить те хорошо отработанные методы правового регулирования, которые известны и хорошо, наверное, работают (относительно хорошо) в обычной среде, и перенести их в Интернет, в Сеть. Сеть устроена несколько по-другому, там все несколько по-другому. И когда мы… Вы правильно говорили: "А кто там сидит?" Это же одна из особенностей Сети: мы не знаем, он анонимен. А без анонимности это будет не Интернет. С другой стороны, когда есть анонимность, то это не правовое регулирование. Николай Матвеев: Владимир, а вот вы как считаете, анонимность – это благо или зло вообще в Интернете? Владимир Мамонтов: Анонимность – это, конечно, с одной стороны, благо, с другой – зло. Николай Матвеев: С какой благо, а с какой зло? Владимир Мамонтов: Вот с какой благо? Благо – с той точки зрения, что современный человек мало где может выплеснуть подлинные эмоции. Все бы давно инфарктом уже были сражены, если бы они не могли хотя в Интернете… Весь этот "офисный планктон". Можно называть, обзываться всячески или хорошо их там называть. Понимаете, если человек не выбрасывает эту энергию, если он не ходит на рок-концерты, не играет в футбол, не воюет, не дай бог, и так далее, то ему где-то надо это выбрасывать. И тот факт, что сегодня эти анонимные ребята вот так друг друга чешут, причем они чешут друг друга… Они же все анонимные там, поэтому никому подлинного вреда не будет. Николай Матвеев: Аноним анонима обидел – и что такого? Владимир Мамонтов: Да. Но есть, конечно, и колоссальный минус, потому что любое глупое мнение, любое вранье, любой фейк, любая чушь или любая опасность в зоне анонимности – мы не можем с этим ничего сделать ни в правовом смысле, ни в каком-то еще. Я иногда думаю: если человеку нечего скрывать и нечего, в общем… ну, он как-то считает, что это нормально (либертарианец он, например, или, наоборот, кто-то другой), если он твердо уверен, что ему нечего скрывать, то почему не сказать свое подлинное имя? Вот на Facebook я – Мамонтов Владимир. Саркис Дарбинян: Знаете, я постоянно борюсь с этим возражением. Владимир Мамонтов: Это меня, кстати, дисциплинирует. Саркис Дарбинян: Анонимность – я считаю, это священное право каждого. Владимир Мамонтов: Началось! Смотрите… Саркис Дарбинян: Вот когда мне говорят, что "мне плевать на privacy, потому что мне нечего скрывать", – это полная ерунда. Владимир Мамонтов: Не-не-не, минуточку! Саркис Дарбинян: Вы знаете, каждый человек имеет юриста, имеет психолога, имеет специалиста… Владимир Мамонтов: Вот я считаю так. Вот есть фамилия… Николай Матвеев: А давайте посмотрим, как ваше мнение согласуется с мнением россиян. Вот выкладка ВЦИОМ, я прошу вывести ее на экран. Давайте посмотрим, как вообще думают люди. "Отношение россиян к цензуре в Интернете". Смотрите. "Должна быть цензура?". И дальше делится по критериям: "среди людей, которые постоянно сидят в Интернете", "время от времени" и "не пользуются". Вот "должна быть" – 43% ("время от времени"). "Цензура должна быть" среди тех, кто сидит нечасто – 49%, то есть почти половина. И кто вообще не пользуется – 57 из 100 человек считают, что "да, должна быть цензура". Смотрите, "ее не должно быть". Среди тех, кто пользуется, всего 16 человек из 100 отвечали, что "цензуры не должно быть". И "зависит от информации"… То есть, я так понимаю, это уже вдумчивые ответы пошли, это уже люди погружались в то, что у них спрашивают, они подумали: "Да, наверное, какую-то информацию нужно закрывать от пользователей, блокировать, а какую-то ни в коем случае нельзя". Вот лично вы бы себя к какой категории отнесли? Урван Парфентьев: Я бы отнес себя к третьей категории, но мне категорически не нравится термин "цензура", потому что термин "цензура", во-первых, в узком смысле подразумевает предварительное согласование контента. Во-вторых, скажем так, он имеет, как сказали бы психологи, "высокий негативный индекс". Речь идет о ряде ограничений, которые должны быть: а) законны; б) разумны; и в) обоснованы. То есть они должны соответствовать правовой и социальной культуре, отвечать на социальный запрос и ограничивать оборот того, в отношении чего имеется общественный консенсус, что вот это что-то неприемлемо. Владимир Мамонтов: Или закон может быть. Закон, наверное, есть, да? Карен Казарян: Проблема – в том, что борьба с явлениями подменяется борьбой с последствиями. Те же массовые блокировки сайтов с наркотиками – их, естественно, меньше не стало! Ну, заблокировали тысячу сайтов. А хоть кто-нибудь, хоть один полицейский провел работу вообще по нахождению?..  Карен Казарян: Но что самое главное? Он не должен ограничивать. У нас же верно говорили о том, что должны быть какие-то законы, что на Интернет должны распространяться правовые основы. Проблема же вот в чем во многом – в том, что, наоборот, борьба с явлениями подменяется борьбой с последствиями. Те же блокировки, массовые блокировки сайтов с наркотиками – их, естественно, меньше не стало, потому что… Ну, заблокировали тысячу сайтов. А хоть кто-нибудь провел, хоть один полицейский провел работу вообще по нахождению? У нас в реестре… Николай Матвеев: Ну, у нас, если я не ошибаюсь, недавно только Управление "К" появилось. Я думаю, сейчас они… Урван Парфентьев: Ну, не так уж оно появилось недавно. Саркис Дарбинян: Оно давно существует. Карен Казарян: Я еще 10 лет назад работал в журнале "Хакер" и делал интервью с Управлением "К". Так что уже все… Николай Матвеев: 10 лет? Карен Казарян: Если не больше. Николай Матвеев: Это к вопросу о том, какими временными рамками мы оперируем. 10 лет для такой бригады людей достаточно, чтобы иметь возможность сделать то, о чем вы говорите? Суметь проследить… Карен Казарян: Было бы желание, было бы образование. Проблема в том, что у нас все дальше и дальше… Причем мы видим, что закон неэффективен. А что же мы придумаем? Давайте придумаем еще один закон, который опять борется только с последствиями, а не с причинами! При этом, например, что можно было сделать реально с детскими суицидами? Психологические службы помощи в школах, обучение родителей, информационные бюллетени и так далее. Что можно было бы сделать? Естественно, обучать медиаграмотности родителей, чтобы они вообще понимали, что их дети делают. Пока еще не все, к сожалению, в состоянию разговаривать с ребенком на одном языке о технике. Обучать больше полицейских хотя бы каким-то основам вообще расследования компьютерных преступлений. И так далее и тому подобное. Николай Матвеев: Я прошу прощения. Давайте частный пример приведем – вот эти "псковские стрелки". Помните историю, когда пара молодая, четырнадцатилетние ребята закрылись у себя на даче и в итоге закончили жизнь самоубийством, при этом все транслировали в Periscope и спрашивали у людей: "А как нам дальше быть? Стрелять/не стрелять?" Я на других ток-шоу об этом говорил. У меня вопрос: где было Управление "К"? Вот чисто механическое движение – подключаешься впятером под разными никами (шестнадцатилетняя девочка, пятнадцатилетний парень) и пишешь о том, что "суицид – это плохо, это не модно, это не стильно", "чуваки, выходите из здания, сдайтесь, ничего вам не будет, вы малолетки, все будет хорошо". Где? Вопрос. Урван Парфентьев: Это не Управление "К". Николай Матвеев: А кто должен этим заниматься? Урван Парфентьев: Здесь нужно было подключать профессиональных психологов-переговорщиков, которые работают с подобными… Николай Матвеев: Кто должен подключать? Вопрос: кто должен подключать? Урван Парфентьев: Правоохранительные органы. Николай Матвеев: То есть Управление "К"? Урван Парфентьев: При чем здесь Управление "К"? Николай Матвеев: Нет, подождите. Какие правоохранительные органы? Вы знаете в Псковской губернии правоохранительные органы? Хорошо, что у них есть пазик выехать на место действия. Какой Интернет? Ну, что вы? Я вас умоляю. Урван Парфентьев: Управление "К" борется исключительно с компьютерными преступлениями. В данном случае мы имели дело с реальной угрозой, это совершенно другое. То есть это в данном случае была, если так можно сказать, епархия тех, кто должен был безо всякого онлайна отрабатывать подобные преступления, связанные с захватом заложников и так далее. Но Управление "К", как и киберполиция, здесь ни при чем. Владимир Мамонтов: Но они же в онлайне. Наверное, там и онлайн должен как-то присутствовать. Анатолий Стрельцов: Нет, я бы сказал так. Вот мы в Институте проблем информационной безопасности МГУ достаточно давно изучаем проблематику гуманитарных аспектов информационной безопасности. Мы совершенно четко понимаем разницу между преступлениями, которые имеют вполне конкретных… формализованы, закреплены в источниках права и так далее. И есть ситуации, о которых мы говорили. Мы говорили о том, что, к сожалению, воспитанием в обществе, просвещением в обществе мало кто занимается. Надо, безусловно, готовить общество. И это задача не на сегодня, а это стратегическая задача. Надо готовить общество к жизни вот в таком Интернете. Вопрос о суицидах – это не единственная проблема. А вот эти наколки? Я не знаю уже такого места, где не появилась наколка у любимых дам, ну и у мужиков тоже. Вопрос: это что – нормально? Это тоже подражание, это тоже стремление как-то выделиться. Это недостаток воспитания, который психологически… Саркис Дарбинян: Это не недостаток воспитания. Николай Матвеев: А некоторые приверженцы каких-то субкультур скажут: "Так это, наоборот, переизбыток воспитания. Это чисто религиозное явление". Анатолий Стрельцов: Наверняка. Но мы-то знаем, что мы говорим сейчас о России, а не вообще о каких-то субкультурах. Я знаю, что в тюрьме есть… Николай Матвеев: А что, мы – страна догм? Саркис Дарбинян: Но мы же в глобальном пространстве живем. И молодежь тоже живет в том же пространстве. Анатолий Стрельцов: Субкультура – это культура определенной группы лиц, которые проживают в этой стране. Есть своя субкультура в тюрьмах давно уже, и давно там есть и наколки, и это было всегда. Николай Матвеев: Знаете, вы затронули очень интересную тему. Одна небольшая реплика. И если хотите, мы отдельно на эту тему программу проведем. Кто эту субкультуру сделал? Умнейшие люди, в свое время попавшие туда не по своей воле. И поэтому язык, рисунки и еще тем более вот эти пиктограммы – их анализировать надо отдельно. Галина, я хочу прибегнуть к помощи цикла статей, я так понимаю, в "Новой газете" о том, что в соцсетях царят так называемые "группы, паблики смерти", где детей склоняют к суицидам. Вот вы опубликовали – срезонировало в обществе как минимум эта информация. Но вот какова реакция была у органов? Галина Мурсалиева: Да, вы знаете, это самый важный вопрос, потому что у нас было две цели. Когда мы делали публикацию "Группы смерти", было две цели. Первая и самая главная цель – это чтобы как можно больше родителей узнали о том, что происходит с их детьми. Ну, просто потому, что мне пришлось в Рязани, в Уссурийске, в разных городах России разговаривать с мамами, которые похоронили своих детей, у которых на страничках вот эта бесконечная переписка с "группами смерти". И одна из мама пошла по следу своей дочери, представившись, прикинувшись подростком, вошла в прямой контакт с этими группами и дошла до нескольких уровней "игры", после которого ее пригласили в Skype. Уже дальше она, конечно же, действовать не могла. Но что я хочу сказать? Я поняла самое важное для себя, когда я тогда работала. Вот мне мать рассказывает: "Все вроде бы хорошо, девочка рисует китов. Ну, нарисовала одного кита". До мая этого никто из взрослых не знал. Огромное было пространство между взрослыми и детьми. Николай Матвеев: Кто такой кит и что он значит, никто не знал. Галина Мурсалиева: Да, взрослые люди не ассоциировали это с тем, что это в суицидальных пабликах теперь уже символ суицида. Николай Матвеев: Я прошу прощения, Галина. Вы сказали, что история из Уссурийска. И там, кстати, есть упоминание об этих самых китах. Что они значат? Давайте посмотрим сюжет, а уже потом вернемся в студию и обсудим. Внимание на экран. Яна Шевчук, мама Ренаты Камболиной: Вечером 22-го она вела себя как обычно – шутила, улыбалась, даже ужин приготовила. Утром 23-го она встала пораньше, мы все вместе позавтракали, посмеялись. Она ушла. Ушла, как оказалось, навсегда… Мама Ренаты Камболиной из последних сил старается разговариваться спокойно. Принимает сильнейшие антидепрессанты. С того дня, как обезглавленное тело ее дочери нашли на рельсах, прошло больше года. Уссурийск. В тот день шестнадцатилетняя Рената Камболина выглядела спокойно, собрала вещи в колледж, вышла из дома. Дошла до ближайших от дома железнодорожных путей, сделала вот это селфи и легла под поезд. Яна Шевчук: Я была на работе, мне позвонили и сказали, что надо срочно приехать домой. И тут такое… Дальше – "скорая". Кто-то выложил фотографии с места гибели девочки в социальных сетях. Появились подражатели: носят такую же одежду, называют ее именем странички в Интернете, намереваются уйти из жизни так же, как Рената. Яна Шевчук: В соцсетях это быстро подхватили и стали использовать фотографию в своих страшных играх. Из нее сделали "богиню суицида". Оказалось, что к февралю было очень много "групп смерти" и многие дети уже последовали за Ренатой. Жизнь Яны закончилась в тот же день, когда и жизнь ее дочери. Рената была жизнерадостной девочкой, училась на программиста. У нее был молодой человек. Через месяц ей должно было исполниться семнадцать… В комнате Ренаты все осталось, как и при ее жизни: вот любимая гитара, барабанные палочки, рисунки, игрушки, сотовый телефон последней модели. По словам мамы, ее дочка ни в чем не нуждалась. А вот и тот самый компьютер, за которым Рената проводила все свое свободное время. Яна Шевчук: У нее был такой характер: как она решила – так и будет. Дни и ночи она проводила за компьютером. Из-за этого у нас с ней были споры. Как выяснилось уже после смерти Ренаты, девочка состояла в так называемых "группах смерти" – многочисленных сообществах в социальной сети "ВКонтакте", подталкивающих детей к суициду. Администраторы в таких группах подталкивают подростков к смерти при помощи интерактивной игры. Все участники проходят квесты. Каждый уровень – новое задание. Самые старательные в итоге получают письмо с количеством дней, через которые школьнику нужно "выпилиться" – таким словом в социальных сетях подростки заменили слово "суицид". За тем, каким образом подростки намереваются это сделать, администраторы тоже следят. Более того – подсказывают лучшее время, способы и место. Ренаты Камболиной уже нет. Ее настоящая интернет-страница была сразу заблокирована, но подростков это не остановило. Сейчас в социальных сетях существует десяток других страниц, названных ее именем. Из Ренаты школьники сделали героя. В некоторых закрытых группах пользователям предлагают купить даже вещи погибшей. Яна Шевчук: Ну, в Интернете выставляли такое, что то едут какие-то копатели. У меня были истерики, я ночами звонила на кладбище, звонила в ритуалку. Меня успокаивали, что никто ее не откопает. Они все пытались понять, жива она или мертва. Я не понимаю, зачем быть на нее похожим. Кто-то, значит, их на это настроил. После многочисленных жалоб родителей страницы в социальной сети стали блокировать, но по факту это ни к чему не приводит. Администраторы таких групп легко создают новые паблики и снова приглашают всех желающих к ним присоединиться. Яна Шевчук: Вы даже не можете представить себе, что значит потерять ребенка. Нет ничего страшнее в жизни. Со всеми проблемами можно смириться. Со всеми вашими проблемами нужно просто обращаться к родителям. И только родители смогут вам помочь. Родители – это главное в жизни. А дети – это смысл жизни родителей. Николай Матвеев: Ну, об этом однозначно сложно говорить, еще сложнее на это смотреть. Но мы вынуждены показывать эти кадры и мнение мамы давать, потому что иначе эту проблему просто уберут на какую-нибудь верхнюю полку и никогда к ней больше не прибегут. Саркис, как вы считаете, вот эти "группы смерти" – это организованные преступники, которые пользуются инструментами Интернета? Или вот глобальное пространство породило, ну, знаете, такую опасную зону, где сами подростки уже аккумулируют мысли, приводящие их к погибели? Как вы считаете? Саркис Дарбинян: Ну, я думаю, это опасное социальное явление, скорее всего. Они же и раньше были, суициды, но не было Интернета, и никто о них не знал, и никто не мог делиться этой информацией. И молодежь сама создала субкультуру суицида. Это довольно-таки опасная субкультура. И конечно, с этим явлением надо бороться. И мы понимаем – как. Это должна заниматься ювенальная полиция. Это должны быть какие-то меры, может быть, даже по внедрению, я не знаю, агентов в эти паблики, которые бы занимались, оперативными способами находили бы и, соответственно, привлекали в ответственности, кто начинает инициировать возбужденный интерес к теме суицида. Николай Матвеев: Я прошу прощения, давайте смоделируем. Я – чиновник, ответственный за это. Я – отец. Я узнаю о том, что есть "группы смерти". У меня есть два выбора: готовить аудиторию, воспитывать ее, подключать ювенальную юстицию или к чертовой матери запретить все эти группы, закрыть и никогда больше не создавать им повода для появления. Саркис Дарбинян: Не получается. Понимаете, к сожалению, Карен уже сказал, и это абсолютная правда, что вся наша правоохранительная работа превратилась в показуху, в статистику, в цифру. Это было, я думаю, наверное, еще с советской системы, вообще организация правоохранительной системы. И то, что мы видим на местах, когда пытаются заблокировать сайты… Сегодня я был очень злой. Мы сегодня судились с Департаментом образования Москвы и с МГТС, потому что они решили, часто наш сайт – сайт организации "РосКомСвобода", который занимается просвещением в области цифровых правы и информационной безопасности, – они решили, что это не соответствует целям воспитания детей. И во всех образовательных учреждениях сайт выключен. Вот такими методами, конечно, власть показывает, что она абсолютно не справляется с задачей и пытается… Николай Матвеев: Подождите. Это личная обида или метод неэффективный действительно? Саркис Дарбинян: Нет, мы это наблюдаем. Это сейчас побочное явление. Но то, что метод неэффективен – это, по-моему, очевидно сегодня всем. Николай Матвеев: Галина, вы согласны, что метод неэффективный – отключать? Галина Мурсалиева: Конечно, метод неэффективный – отключать детей. Надо с ними разговаривать, надо быть с ними на одной волне. Надо просто их чувствовать и понимать. Здесь происходит очень важное, мне кажется, разъединение в чем? Мы привыкли… Мы – родители, люди старшего поколения. Мы привыкли к тому, что если ребенка нет дома в реальности, мы можем переживать. Вот не отвечает его телефон, время – одиннадцать вечера, он подросток и его нет дома. Конечно, мы будем переживать. Мы на ноги всех поднимем, мы обзванивать его друзей и так далее. Ну, вот он пришел, сел дома. Вот он сидит, вот он есть. Он включил наушники – он ушел в любой свой гаджет. И дальше мы успокаиваемся, все замечательно, все хорошо. Вот он! А это оболочка, потому что мы не знаем. Понимаете, мы в реальной жизни знаем, что с ним происходит, мы знаем его друзей. Ну, хоть как-то, хоть что-то мы можем знать. А в виртуальной реальности – нет. Поэтому сегодняшним родителям подростков нужно обязательно разговаривать с детьми, и не только о реальной жизни, но и о виртуальной тоже. Спрашивать: "Ребенок мой дорогой, ты сейчас с кем общаешься, ты с кем говоришь? Что за музыку ты слушаешь в наушниках? Можно я тоже послушаю?" Завязать с ним разговор. Дети, подростки… Это только кажется, что они закрываются. На самом деле, когда у них такая мысль, они очень хотят поговорить. Николай Матвеев: А по-вашему, это организованная преступность или все-таки дети сами себя накручивают? Галина Мурсалиева: Мы пришли к выводу вместе, кстати… Сейчас я скажу. Наверное, три следователя, в общем-то, это подтверждают, что это похоже на организованное, в общем-то, преступное сообщество. Николай Матвеев: Зачем? Галина Мурсалиева: Зачем? Это главный вопрос. Николай Матвеев: Мотив? Галина Мурсалиева: Вот любому нормальному человеку с нормальной психикой вот задай вопрос: зачем они детей в таком количестве доводят до суицида? Зачем? Непонятно. Но здесь есть просто… Николай Матвеев: Можно я крамолу какую-нибудь предположу? Условно говоря, если детей вообще не жалко, а хочется заработать денег, ты на этом суицидальном приеме какой-то контент порождаешь, который потом можно как-то монетизировать – я не знаю, рекламу потом размещать начать. Галина Мурсалиева: Есть такая версия. Николай Матвеев: Приходит 100 тысяч детей. Понятно, что это какая-то аудитория, они купят какую-то толстовку, а потом эту толстовку можно будет продать. Это чистая фантазия. Я не знаю, как это работает. Карен Казарян: Люди организуют там секты самоубийственного направления… Галина Мурсалиева: Вот как раз хотела сказать, абсолютно верно. Карен Казарян: Сколько? Сотня, две, три, четыре, пять? Сколько? Поэтому это как бы такой вопрос в воздух скорее. Галина Мурсалиева: Там очень много… Карен Казарян: Просто поменялась форма, но явление-то существует очень и очень давно. Урван Парфентьев: Я бы не сказал, что речь идет именно о сектах… Карен Казарян: Ну, условно. Урван Парфентьев: Потому что секты тоталитарные, которые практиковали суицид, они существовали в принципе и раньше, они имеют представительство в Интернете. Карен Казарян: Клубы самоубийц. Урван Парфентьев: Конкретно в этом случае, на мой взгляд, ни о какой организованной преступности в правоохранительном понимании речь, конечно, не идет. Речь может идти о группах лиц. Первое – это люди, которым хочется, как говорится, поманипулировать, реализовать свои вот эти скрытые комплексы, что они не признаны в офлайне, может быть, в чем-то таким образом отомстить миру, вот так покукловодить. Это люди совершенно разные. Анатолий Стрельцов: Психически больные. Урван Парфентьев: Здесь может быть и молодежь, могут быть и подростки. Но вы знаете, что касается правоохранительного реагирования в настоящем случае – я бы не согласился, если честно, с упреками в адрес правоохранительных органов, потому что под "группой смерти" банально нет правовой базы. Ситуация в том, что у нас сейчас есть наказание за доведение до самоубийства при четких квалифицирующих признаках. Но то, что делает администратор "группы смерти" – допустим, тот же Филипп Лис, которого на свой страх и риск задержал Следственный комитет, – оно по сути неподсудно. Именно поэтому сейчас в нескольких местах идет разработка проектов изменения законодательства, изменения с позиции 110-й статьи, чтобы она… Николай Матвеев: Получается, хорошего парня надо отпустить? Урван Парфентьев: Чтобы было криминализовано именно склонение к суициду, в том числе несовершеннолетних. При этом, как всегда, главная задача – это сделать не закон, который можно применить где угодно, как в свое время 58-ю статью, а закон, который будет основан на принципах обоснованности и разумности, чтобы не допускать расширительного толкования. Николай Матвеев: А вы как думаете? Владимир Мамонтов: А я бы обратил внимание на следующее. Я не хочу никого обидеть, заранее хочу сказать. Обратите внимание – у девочки и у мамы разные фамилии. Это означает, что у них в семье что-то было, может быть, не то. Может быть… Николай Матвеев: Ну да, она росла при отчиме, а отец ее родной не был с ней. Владимир Мамонтов: Вот видите как? Ну, это мое чистое предположение, я не изучал эту историю. Николай Матвеев: Подождите, но миллионы детей в таких обстоятельствах. Владимир Мамонтов: Вот! Миллионы, да. Но миллионы детей не кончают, к счастью, самоубийством. Николай Матвеев: Вот. Видимо, значит, в другом речь. Владимир Мамонтов: А есть некоторые дети, и при некоторых обстоятельствах с ними случается это. Поэтому когда мы эту проблему обобщаем, когда мы какой-то закон выдумываем… Его надо, конечно. Раз есть такие случаи, конечно же, надо. Но надо задуматься, на мой взгляд, совершенно о другом. Здесь Галина говорила совершенно правильную вещь, она говорила: "Послушай, что слушает твой ребенок. Посмотри, что он смотрит. Погляди, что он читает". Больше того, я вам скажу, что эта странная очень ситуация мне напоминает послереволюционную ситуацию, когда детишки крестьян выучились на рабфаках и стали с высшим образованием, а их мама как была в четвертом классе церковно-приходской школы, так и осталась. Так и здесь у нас – у нас совершенно гигантский зазор между старшим поколением и младшим поколением. И я бы на месте старшего поколения его бы гигантскими скачками преодолевал. Вот мне, например, мой собственный внук не дает успокоиться – он то песню какую-нибудь прокрутит, от которой у меня волосы дыбом, какого-нибудь замечательного… Ну, это еще ладно. Николай Матвеев: Простите, может, эти самые запретительные меры… Владимир Мамонтов: Какое-нибудь "Лада седан! Баклажан!". Николай Матвеев: Так может быть, эти запретительные меры – как раз и есть реакция беспомощных людей с четырьмя классами образования? Владимир Мамонтов: Не исключаю, что это так. Они ведь люди-то хорошие в принципе. Николай Матвеев: Но – четыре класса. Владимир Мамонтов: Они не злобные, они хорошие. Они хотят чего-то хорошего. Но вот пути, которые надо… Я даже писал на эту тему и интервью давал на эту тему, и так далее. Мне кажется, надо очень серьезно заниматься, пропагандировать среди родителей: "Люди, давайте осваивайте компьютеры, социальные сети. Чего вы сидите? Что ты сидишь, папа, валяешься, пивасик пьешь, телевизор смотришь? Брось, это не модно! Модно пить пивасик возле компьютера. Заодно узнаешь, что делает твой ребенок". Я шучу, конечно. Понимаете, это очень важная вещь. Когда это естественным порядком происходит… Еще раз можно я про своих внуков скажу? Николай Матвеев: Конечно, конечно. Владимир Мамонтов: Что они слушают? Они слушают то, что слушает папа. Они мало слушают… Они в основном… Это меня даже пугает, потому что есть определенная культура музыкальная… Николай Матвеев: То есть Deep Purple перемежается с "Ладой седан, баклажан"? Владимир Мамонтов: Deep Purple – это дедушка. Папа – следующее что-то. Я говорю: "А где ваше?" И тут они мне из лагеря привозят какую-нибудь "Ладу седан" – и я в ужасе. Понимаете? Но я понимаю, о чем спич. Я с ними могу поговорить. Вот я вчера с ними буквально разговаривал. Николай Матвеев: Объяснить, какое место эта песня занимает в иерархии музыки. Владимир Мамонтов: Я ему сказал: "Ты опять сейчас пойдешь слушать гопническую песню, глупую и бессмысленную?" – "Да", – сказал он. Николай Матвеев: И беспощадную. Владимир Мамонтов: И беспощадную. Николай Матвеев: Все ясно. Владимир Мамонтов: Ну, с ним уже можно поговорить на эту тему. Мне кажется, и родители так же должны поступать. Николай Матвеев: Анатолий, помогите мне ответить на философский вопрос. Я, конечно, сколько раз себе его задавал, но не знаю, как на него ответить. Вообще Интернет – это публичное пространство или частное? Если, мне кажется, мы ответим на этот вопрос, мы уже тогда поймем, что с ними делать. Анатолий Стрельцов: Мы ничего не поймем, потому что… А телефон – это публичное пространство или частное пространство? А телеграф? Николай Матвеев: Сейчас отвечу, вот вы мне задали вопрос. Если я звоню, наверное, меня должен услышать кто-то один, да? А вот представьте, если я звоню и к этому "звоню" может подключиться любой – наверное, тогда это публичное пространство. Как парк. Вот я пришел в парк – там люди. Значит, я не могу курить, я не могу ходить голый, я не могу выпивать, материться. Публичное пространство. То же самое, только у меня во дворе, все я могу. Вот моя страница в Интернете – это частно пространство? Анатолий Стрельцов: Мы же прекрасно понимаем, что вот эта разница между публичным и частным пространством в данном случае, который вы привели, определяется тем, есть ли рядом милиционер или нет. Николай Матвеев: Ха-ха-ха! Анатолий Стрельцов: Милиционеров вы везде не поставите, которые будут говорить: "Вот это хулиганство. За это хулигантство можно 5 суток, за это – 10 суток". Это нереально в принципе. Поэтому я и говорю… Николай Матвеев: Подождите. Но рядом будете вы и позовете милиционера. Так же и в Интернет. Анатолий Стрельцов: Да он не пойдет, потому что у него других дел много. Суть-то не в этом, суть в другом. Суть в том, что нужно народ воспитывать. Нужно, чтобы родители имели общий язык с детьми. Нужно, чтобы они с ними разговаривали. Надо, чтобы они понимали эти общие интересы. Я понимаю, что это лозунг. Но я прекрасно понимаю, что если мы не будем заниматься воспитанием, если мы не расскажем и не будем показывать взрослым людям, как нужно жить в этом пространстве, они не смогут научить своих детей адекватно реагировать на те ситуации, которые в жизни возникают, в том числе и в виртуальном пространстве. Если вас попросят отдать паспорт по Интернету, вы что – быстренько все перепишете и отдадите, что ли? Нет конечно. У вас сработает… А хрен его знает, кто там. Зачем это нужно, какие последствия – не очень понятно. Так вот, нужно, чтобы дети это понимали, что там – это не то, что в обычной жизни. Вот эту разницу они должны ощущать. И они должны вам доверять как родителю, если у него есть сомнения – что-то нужно делать или нет. Николай Матвеев: Родители должны воспитывать детей, а родителей должно воспитывать государство. Анатолий Стрельцов: Общество. Николай Матвеев: Общество, да. Но вот Роскомнадзор решил никого не воспитывать, а сразу запрещать. С 2012 года вот эти запреты… Анатолий Стрельцов: Ну, у него функция такая. Николай Матвеев: Давайте посмотрим, какие сайты запрещены. Анатолий Стрельцов: У него функция такая, он должен это делать. "Как зайти на заблокированные сайты?" – популярный вопрос в Рунете. Все началось в 2012 году, когда вместе с законом "О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию появился первый реестр запрещенных сайтов. Первыми заблокировали сайты с детской порнографией, рекламой наркотиков и призывами к суициду, а вслед за ними в реестр попали (правда, на некоторое время) онлайн-энциклопедии – например "Википедия" или "Луркоморье". Один клик мыши – и сайт заблокирован. Правда, этому предшествует суд. Туда поступают жалобы о незаконном размещении контента. Потом решение суда переходит в Роскомнадзор, который вносит сайт в реестр. Владельцы ресурса могут снять блокировку, но только после того, как запрещенный контент будет удален. С 2015 года в закон внесены поправки, после которых ресурс могут заблокировать и без суда. А если будут повторные нарушения, заблокируют навечно. Крупнейшая файловая сеть под названием RuTracker. До 2016 года им пользовались 15 миллионов человек по всему миру, ежесекундно обменивались книгами, фильмами, играми, фотографиями и программами. За нарушение авторских прав Мосгорсуд заблокировал торрент-трекер навечно. Пользователи, открыв утром любимую страницу, увидели вот это сообщение. Проблемы возникали и у сети по распространению игр Steam по причине упоминания наркотиков. А причиной блокировки IT-ресурса GitHub стал шуточный трактат под названием "Способы самоубийства". Ежедневное интернет-издание "Грани.Ру" тоже оказалось под запретом. Последнее предупреждение от Роскомнадзора сайт получил в январе 2015 года. Издание опубликовало материал о выходе нового журнала Charlie Hebdo, разместив фотографию обложки издания с карикатурой на пророка Мухаммеда. Засветились в реестре "ВКонтакте", YouTube, LiveJournal и Vimeo, но администраторы всех этих сайтов быстро подчистили запрещенный контент и восстановили страницы. За последние четыре года число заблокированных ресурсов в России перевалило за миллион, но многие юзеры спокойны: блокировка не поможет в борьбе с запрещенным контентом. Интернет полон массой нехитрых советов, как обойти блокировку и попасть на нужный сайт. Кстати, обход блокировок – законное действие, так как в законодательстве не прописано никакой ответственности за попытки зайти на сайт из "черного списка". Николай Матвеев: Саркис, вот исходя из фразы "в законодательстве не прописано", и сегодня мы слышали – "это не в правовом поле", вы говорили, я так понимаю, что есть какой-то организм, который набирает мощь, уже сознание имеет. И вот у власти даже нет понимания, а что это за организм, как же с ним совладать. И что будет дальше – не совсем понятно. Вот вы уже сказали, упомянули вскользь о том, что под эти запреты попадают и нормальные сайты. И в принципе, сейчас это вотчина Роскомнадзора: что хочу, то и ворочу. Урван Парфентьев: Нет. Николай Матвеев: Вы не согласны. Урван Парфентьев: Вы знаете, в данном случае Роскомнадзор, во-первых, чаще всего является именно исполнителем, потому что решения принимаются… По наркотическим сайтам раньше принимал ФСКН, а сейчас – соответственно, МВД. По призывам к суициду – это Роспотребнадзор. Сам Роскомнадзор принимает решения только в отношении сайт с детской порнографией. С что касается так называемого экстремизма и так далее, то это вообще вотчина прокуратуры и… Николай Матвеев: Решения судов. Урван Парфентьев: И еще маленькая поправка. 436-й закон "О защите детей от информации" на самом деле не имел отношения к созданию системы блокировок. Речь идет о другом законе, который известен как 139-й закон. Им вносились изменения в федеральный закон "Об информации, информационных технологиях и защите информации". Николай Матвеев: Спасибо, что поправили. Пожалуйста. Саркис Дарбинян: Таких органов сегодня более семи, оснований более пятнадцати. Идет полная практика, в регионах прокуроры блокируют все, что считают… порнография, я не знаю, "как избежать дачи взятки?", биткоины. То есть основания придумываются постоянно новые и новые. Это самая главная опасность. Николай Матвеев: Фото дачи губернатора надо заблокировать, чтобы люди не видели. Саркис Дарбинян: Ну да. Сейчас еще право на забвение появилось, можно через поисковики блокировать еще миллионы ссылок, о которых никогда никто не узнает. Тут, конечно, проблема в другом. Мы воспринимаем Интернет как живой организм. И скорее действия вот таких региональных прокуроров и Роскомнадзора можно, наверное, оценить как определенный вирус в Сети. Сеть прекрасно справляется с этим вирусом, адаптируется и работает дальше. И изначально надо понимать, что когда Интернет создавался, создавался он так, чтобы его никто не мог заблокировать и сигнал из точку "А" перекрыть в точку "Б". Несмотря на жалкие попытки, как мы видим, сделать это по примеру китайской, вьетнамской или какой-нибудь турецкой модели, когда полностью социальные сети "рубильником" по сути выключаются, когда что-то происходит, это в Сети не работает. Поэтому прежде всего, мне кажется, стоит уже остановиться и понять: хватит, не надо дальше, не надо больше. Потому что сейчас на подходе мы видим новые законы. Как бы мы думали, что все зарегулировали. Потом сказали: "Нет, не все. Есть еще". Новостные агрегаторы зарегулировали. Сейчас хотят зарегулировать облай-кинотеатры. Далее это будут торговые агрегаторы, онлайн-мессенджеры. И вот эта проблема на самом деле, которую мы видим, идея национальной суверенизации Интернета, когда государство и власть говорят: "Все, мы строим рамки, мы отделяемся, мы создаем правила. Все будете играть по нашим правилам". Это не работает. И я, конечно, верю в самоорганизацию сообщества вообще как такового и в воспитание детей. Сегодня я услышал… Николай Матвеев: Я, к сожалению, уже не могу вам дать слово, потому что у нас блиц, и время крайне ограничено. Ваша позиция понятна. Давайте дальше на блиц выйдем. Вопрос. Зарегулирование Интернета – это спасение для людей, которых, как мы говорим, нужно воспитывать? Урван Парфентьев: Не является спасением ни полная анархия в Интернете, ни полная зарегулированность. Люди должны чувствовать себя безопасными… Николай Матвеев: А золотая середина – это уже буддизм. Урван Парфентьев: Люди должны чувствовать себя безопасными, защищенными от основных базовых угроз. При этом эта защита должна быть разумной, качественной и обоснованной. Что касается России – в настоящее время собственно серьезно закрывать российский сегмент Интернета никто и не пытался, если посмотреть, как сделала Туркмения. Они поняли, что через VPN обходят – они VPN отрубили. Николай Матвеев: Спасибо, ваше мнение. Карен Казарян: Я думаю, что любое регулирование, во-первых, должно считать угрозы, риски, эффект, в том числе экономический, и вообще основываться на некой доказательной базе в идеале. И когда эта доказательная база в процессе оказывается недостаточной, то меняться законы должны в ту или иную степень. Второй момент – это, к сожалению, совершенно удручающее состояние технической экспертизы любых методов регулирования. Несмотря на то, что каждый раз что-то предлагается, индустрия говорит, что это не будет работать, потому что: а, b, c, d… Закон принимают, а потом: "А, действительно что-то не работает. Давайте что-нибудь менять". Николай Матвеев: Коротко. Это блиц, я хочу напомнить. Карен Казарян: И вот эти две составляющие если будут, то тогда можно уже говорить. Николай Матвеев: Спасибо. Анатолий, ваше мнение. Анатолий Стрельцов: Регулировать надо, но нам еще предстоит понять вот эту новую реальность и как в ней применять право для достижения тех целей, которые мы считаем справедливыми. Николай Матвеев: Галина, ваше мнение. Галина Мурсалиева: Смотрите, можно такой пример привести. Вот у нас есть нож: им можно хлеб порезать, колбаску порезать, а можно человека убить в сердце самое. Николай Матвеев: А можно убить человека. Галина Мурсалиева: Соответственно, с Интернетом то же самое. Но как? Здесь регулирование не поможет. Я считаю, что должна работать все-таки круглосуточная… Я опять к подросткам, я опять к теме суицидов, потому что я знаю эту тему, я работала над ней. Я считаю, что должна быть круглосуточная такая служба, которая, как только поступает сигнал о том, что кто-то склоняет ребенка к суициду, тут же IP-адрес выясняли… Николай Матвеев: В Сети? Галина Мурсалиева: В Сети. И имели бы те полномочия, которые позволяли бы им ворваться в этот дом, где призыв идет к суициду, и посмотреть его компьютер. И если действительно такое преступление, у человека вот такая чудовищная и зловещая роль – значит, его сразу же и арестовывать. Николай Матвеев: Ваше мнение. Владимир Мамонтов: Мое мнение такое. Я на многие запрещенные сайты через разные лазейки лазил и хочу вам сказать: запретили их правильно! В 90% случаев их запретили совершенно правильно. Государство таким образом подало определенный сигнал мне, пользователям, всем кому угодно: "Вот этого я, государство, не хочу говорить, я этого боюсь. Может быть, я не очень понимаю, как это сделать. Возможно, я такое немножко устаревшее государство, вчерашнее". Тогда: "Эй, ребята! Те, кто молодые, идите сюда и помогите это сделать". Это очень важный момент. Государство подает сигнал – интернет-общественность понимает это, с чем-то соглашается и движется в этом направлении. По-моему, это было бы неплохо. Николай Матвеев: Что же, это были мнения экспертов, ни одно из них "ПРАВ!ДА?" вам не навязывает, в конечном счете выводы делать вам самим. Меня зовут Николай Матвеев. До встречи в этой студии. Будьте с нами. Пока!