Анастасия Урнова: Здравствуйте! Это программа "ПРАВ!ДА?" на Общественном телевидении России. Меня зовут Анастасия Урнова. Николай Матвеев: А я – Николай Матвеев. Анастасия Урнова: И сегодня у нас в гостях Владимир Лукин. Владимир Петрович, здравствуйте. Николай Матвеев: Здравствуйте. Владимир Лукин: Добрый день. Анастасия Урнова: Давайте перед тем, как мы начнем, посмотрим небольшой сюжет о вас. Вы, конечно, мало чего из него узнаете. Ну и вообще, наверное, такой человек, как вы, и в представлении-то не нуждается. Владимир Лукин: Если узнаю, то не признаюсь. Николай Матвеев: Ну, у нас есть такой жанр. Анастасия Урнова: Вот как раз у нас есть такая традиция. Давайте все-таки ее придерживаться. Родился в Омске, но по материнской линии москвич в четвертом поколении. Его родители, комиссары-романтики, были репрессированы в 1937 году – отец за две недели до, а мама две недели спустя после его рождения. К счастью, не стал сиротой. До возвращения родителей воспитывался у бабушки. Вырос на Шабаловке и почти всю жизнь живет неподалеку в небольшой квартире на Ленинском проспекте. Именно там в 70-е собиралась компания интеллектуалов-бунтарей: известные барды Юлий Ким и Александр Городницкий, писатель Юрий Карякин и выдающийся философ Мераб Мамардашвили. Бывший госсекретарь США Генри Киссинджер охарактеризовал его как посла, который имеет человеческие качества, что среди послов довольно редко. Он любит кошек. Считает, что в них в разной пропорции смешаны преданность и свобода. "Однако свободу, – говорит он, – я люблю чуть-чуть больше". Николай Матвеев: Владимир Петрович, Настя вначале не просто так не назвала регалий, а она сказала просто, что у нас в гостях Владимир Лукин, потому что регалий великое множество. Владимир Лукин: Я это никогда не прощу. Анастасия Урнова: Я буду каяться, да. Николай Матвеев: Я даже несколько назову, скажем так, из самых громких, самых заметных: российский политик, доктор исторических наук, профессор, первый посол демократической России в США, с 2004-го по 2014-й уполномоченный по правам человека, сейчас глава Паралимпийского комитета и член Совета Федерации России. Вот вам из всего перечисленного (а там еще в тени остались десятки не перечисленных регалий), вам что ближе всего? Что бы вы назвали номером один? Владимир Лукин: Во-первых, я хочу сказать, что вы меня, так сказать, дискредитировали, потому что… Анастасия Урнова: Не всё перечислили? Владимир Лукин: Ну, "не всё" – это само собой. Например, я не четвертого поколения москвич. Если бы я был четвертого поколения москвич, я не был бы сейчас сенатором от Твери, потому что у меня дедушка (то есть я третьего поколения москвич, если считать от дедушки), он переехал из Твери в Москву – с бабушкой вместе, естественно. И отец мой родился, скорее всего, уже в Москве. Поэтому я вот так – третьего-второго поколения москвич. Так что мне трудно сказать о вас, например, что вы понаехали тут. Не знаю, уж откуда вы тут взялись. Анастасия Урнова: Я вот не понаехала. Владимир Лукин: Ну, слава богу. Николай Матвеев: Каюсь. Понаехал. Владимир Лукин: А все остальное, да, было. Анастасия Урнова: Но главное-то для вас что? Владимир Лукин: Как поет мой замечательный друг Юлий Черсанович Ким: "Все было, коньяк и цыгане". Павел Давыдов: Но все-таки что у вас написано на визитке? Владимир Лукин: На визитке? А у меня три разных визитки. На одной визитке написано, что я член Совета Федерации. На другой визитке написано, что я президент Паралимпийского комитета. И на третьей написано, что я преподаватель в Высшей школе экономики. Как ни парадоксально, все это правда. Анастасия Урнова: Вы знаете, у вас была настолько интересная жизнь и интересная судьба, что нам, конечно, хочется поговорить о ней подробнее. И не понятно, с какой стороны подступиться, поэтому мы решили, что пойдем с самого начала. Если брать ваше детство, когда я о нем узнала и прочитала о такой, наверное, можно сказать, трагичной судьбе с вашими родителями… Не должна ли была тогда зародиться обида на власть? Ведь вы после этого пошли, по сути, по довольно-таки номенклатурной карьере, были членом партии. Правильно ведь? Не было ли антагонизма к существующему режиму уже тогда заложено? Владимир Лукин: Нет, у меня родители действительно были… Они были партийными работниками активными, отец даже был одним из организаторов комсомола московского (а следовательно – и российского) еще в годы Гражданской войны, участвовал в ней, как и в Отечественной. Но их арестовали в знаменитом 37-м году. А потом, когда Ежова схарчили и расстреляли и пришел Берия, то там началось в этой области тоже "головокружение от успехов". Его раскритиковали, что он не тех и не в тех регионах забрал – несколько регионов были освобождены. Но освобождены не все, конечно, а те, которые уже не написали на себя, так сказать… не признались в том, что они враги народа, шпионы и так далее. Вот моим родителям каким-то чудом, хоть их и пытали, удалось удержаться. И тогда их дела были пересмотрены, и их вернули. И отец даже после этого был на партийной работе, был политкомиссаром Бауманской дивизии Народного ополчения во время войны и все такое. Так что я не являюсь сиротой, так сказать, ни в каком виде. Хотя, конечно, эта травма семьи сыграла большую роль в моей дальнейшей судьбе. А что касается… Николай Матвеев: А каким образом? Владимир Лукин: Ну, во-первых, я был политизированный ребенок с детских лет. Я слышал все разговоры. Ну, не все, но большинство, как дети слушают. Родители иногда тщательно скрывают, но тем внимательнее дети слушают. И так далее. Анастасия Урнова: Чем тише говорят, тем лучше слышно. Владимир Лукин: Да. У отца была литература. Он умудрился, несмотря на жуткую опасность для того времени, сохранить книги со съездами партии, когда еще была дискуссия там, когда ругались все друг с другом и так далее. И в этой атмосфере я воспитывался. И конечно, родители, глубоко тая это, прекрасно понимали, что произошли не такие вещи, на которые они рассчитывали, вступая в революцию, и так далее. Я помню, однажды, когда я маму по глупости своей, будучи ребенком маленьким, спросил: "Мама, а кто умнее – Ленин или Сталин?" – мама вся побелела, сосредоточилась и в полголоса сказал: "Конечно, Ленин". Понимаете? Сейчас мы можем улыбнуться на эту тему. Мы прошли большой опыт, а вы с этим опытом уже как бы в генах родились. Но тогда, при жизни Сталина, сказать, что кто-то (даже Ленин) умнее Сталина – это сказать очень многое. Понимаете? Николай Матвеев: Даже задать такой вопрос. Владимир Лукин: Это сказать многое. Это, так сказать, отчет самому себе, что ты… да, ты, так сказать, коммунист, но ты коммунист революции 20-х годов, но никоим образом не 30-х годов и 40-х. Это очень серьезное дело. Николай Матвеев: Владимир Петрович, но вот для меня, знаете, что было удивительно? С одной стороны, Владимир Лукин – партийный работник, сын партийных работников и, как вы сами сказали, политизированный с детства. А с другой стороны – человек, на квартире которого в 70-е годы собирается… Ну, как выразиться? Свободолюбивая тусовка. Анастасия Урнова: Если не сказать – диссидентская. Николай Матвеев: Да, диссидентская. Ну, я избегал этого слова, но коль уж ты произнесла… Как в одном человеке могли сочетаться такие разные люди? Владимир Лукин: Совершенно не разные. Совершенно не разные, потому что все диссидентское движение в основном произошло из людей, которые постепенно, шаг за шагом разочаровывались в истинах, которые в них втюхивала партийная пропаганда, школьная пропаганда как разновидность, институтская и так далее. Они постепенно расставались с иллюзиями железной однозначности и единственной научности так называемой марксизма и ленинизма, но шли… 90% людей, которые шли к свободе, к более широкому дыханию и так далее, они шли отсюда, потому что ниточка, которая шла еще от настоящей русской интеллигенции дореволюционной, она была чудовищно маленькой. Да, был Пастернак, хотя он тоже свои иллюзии имел в молодом периоде. Была Ахматова от Серебряного века. Был Алексей Иванович Лосев, например, великий философ, и так далее. Но это все были единицы. Основная масса шла оттуда – от разочарования революционными догмами, революционным порывом, от понимания того, что все это ведет в никуда, ведет в крайнее ожесточение людей, и надо искать какой-то выход. Понимаете, есть разница между свободными людьми и освобождающимися людьми. Вот вам легко – вы свободные люди. Есть вещи, в которые вы никогда уже не поверите, которые будут для вас чепухой. А освобождающиеся люди – это люди, которые выходят от абсолютной несвободы, тотальной несвободы. Они рывком выходят туда. Если вы представите себе картины великих художников или скульпторов от Леонардо да Винчи, например, до Эрнста Неизвестного, вы этот рывок увидите, так сказать. И вот этот рывок освобождающегося человека – это как раз и есть наше поколение. Анастасия Урнова: Владимир Петрович, вы знаете, когда я читала воспоминания ваших друзей, еще что-то именно об этой небольшой квартире и о том, что там происходило, мне было невероятно интересно. И я поняла, что еще… Потому что это очень похоже на то, что мне рассказывал мой папа о своей молодости (а он на 10 лет младше вас). И это такая какая-то потрясающая бурлящая компания, в которой фантастически талантливые люди. И что самое главное – здесь и физики, здесь и политологи, здесь и артисты, здесь и актеры… Николай Матвеев: И физики, и лирики – они сошлись. Анастасия Урнова: Что интересно? Сейчас, мне кажется, не происходит такого сочетания разных слоев. Мне интересно, обращали ли вы когда-то на это внимание? И почему это важно? Потому что когда вот такие совершенно разные люди вместе, они же фонтанируют какими-то потрясающими идеями. Я в том смысле… Мне кажется, что наше поколение в этом смысле как-то мельче, что ли. Владимир Лукин: Вы знаете, мне очень неудобно говорить и сравнивать все эти вещи по принципу "мое поколение умное, а твое поколение не такое умное". Анастасия Урнова: Ну, не умное, а просто как-то расслоилось по-другому. Владимир Лукин: Это да. Но я должен сказать, что, конечно, бывают талантливые поколения. Лично ко мне и к моим друзьям я это не отношу. Но поколение шестидесятников – это, безусловно, одаренное поколение. Если вы просто перечислите в голове фамилии тех людей, которые, так сказать, были вместе, вместе общались, вместе обогащали друг друга и так далее, и так далее, вы увидите, насколько одаренные. Кстати, шестидесятники XIX века были тоже очень талантливым поколением. Не знаю, почему такая магия цифры 60, но это было и в XIX, и в XX веке. Не знаю, будет ли в XXI. Вам виднее. Как говорится, желаю вам дожить и посмотреть. Но вот этот творческий подъем, творческий рывок, конечно, конечно, присущ. И дело не в моей квартире. Были более колоритные квартиры, и я их знаю. Но вообще московские кухни, как сказал опять же Юлий Ким, очень удачно назвал свой спектакль, пьесу или мюзикл, если хотите, "Московские кухни", они сыграли выдающуюся… Несколько московских кухонь сыграли выдающуюся роль в том, что потом называлось "оттепель", а дальше уже "перестройка" и так далее, и "крах коммунистического тоталитаризма". Николай Матвеев: Владимир Петрович, вы вспомнили Юлия Кима. Давайте дадим ему слово. Мы к нему съездили, поговорили. У нас есть небольшой фрагмент. Владимир Лукин: Неужели? Анастасия Урнова: Да. Николай Матвеев: Пожалуйста. Юлий Ким, бард, поэт, композитор, сценарист, драматург: В институте у нас, как сейчас принято говорить, тусовки были разные. Все-таки я был литератор, а он историк, но тем не менее, я помню, мы вместе ездили, например, в Ленинград. И еще помню, что нас путали. Ну, он внешне меня напоминает, хотя в нем ничего дальневосточного нет. Ко мне обращались "Володя", а к нему – "Юлик". Вот нашему такому сближению и содружеству послужило наше взаимное с разных сторон знакомство с великим поэтом Давидом Самойловым. И целых три лета мы провели, они остались в воспоминаниях как счастливейшие дни нашей жизни. Давид Лукина называл смешно – "китайский ученый Лу Кин" называл он его. Он был знаком со всем местным начальством. Таким образом, мы с Лукиным и с Давидом тоже навестили какую-то шикарную баню (до сих пор вспоминаю с наслаждением) в лесу, в какой-то закрытой воинской части. Там жилось очень хорошо и говорилось, разговаривалось на все темы, безусловно, самым свободным образом. Этому еще способствовали так называемые кафе, кондитерские, закусочные. В этих самых закусочных подавался, как бы сказать, в разлив коньяк. Вот это было основное наше увлечение. Николай Матвеев: Владимир Петрович, а что для вас значит дружба? Вот для вас лично и для вашего поколения. И не кажется ли вам, что это слово, с годами, с десятилетиями девальвировало его значение? Владимир Лукин: Да не дружба девальвировала, люди исчезали. И что касается дружбы… Вы знаете, дружба всегда существует. Но дружба в эти годы, о которых Юлий сейчас говорил, – это была фактически форма жизни, форма существования, форма политического общения при отсутствии политики. Понимаете, это форма бытия. Люди собирались. Где им собираться? Сейчас они собираются в партии, в профсоюзы, в общества какие-то и так далее. Анастасия Урнова: Но на кухнях сейчас тоже стали собираться. Владимир Лукин: Может быть, сейчас это возвращается. Это интересно. Если это так, то это интересно, хотя и немножко печально. Но это была форма существования. Понимаете, есть такое состояние, одно из самых ярких и интересных состояний в человеческом социуме – это ранняя секта. Вот вспомните христианскую раннюю секту, вспомните раннюю секту даже марксистско-коммунистическую, какую угодно – там было очень много идеалистов, самоотверженных людей. Николай Матвеев: То есть полное самозабвение. Владимир Лукин: Да, полное самозабвение, готовность отдать всего себя буквально, физически, но при этом, так сказать, поддержать друга или каким-то образом спасти. Как раз у Юлика есть такое стихотворение о Пушкинском лицее: Грянет бешеная вьюга, Захохочет серый мрак. И спасти захочешь друга, Да не выдумаешь – как. Поэтому это была форма быта, форма существования и замена многому тому, чего не было и быть не могло в то время. Я думаю, что дружба существует всегда. И дай бог, чтобы она существовала. Но в таком первозданном, еще неоформленном виде, неструктурированном виде, можно сказать, она очень яркая. Потом она вырождается бог знает во что, иногда в очень страшные вещи. Достоевский об этом писал и так далее. Но на первых порах это яркий, романтический и очень такой свежий и светлый феномен. Анастасия Урнова: А в итоге в течение жизни вам приходилось как-то выручить своих друзей из сложных ситуаций? Владимир Лукин: Ну, знаете, великий английский философ Юнг сказал: "Трудно долго говорить о себе, не предаваясь тщеславию". Конечно, бывали ситуации, когда надо было помогать людям. И старались помочь. Я помню, как мы старались устроить на работу Илью Габая, известного диссидента, который вернулся из тюрьмы. Спасти его не удалось, он вернулся больным уже и так далее. Но все мы наперебой старались ему помочь, старались сделать так, чтобы он вернулся как-то в конструктивную жизнь и продемонстрировал себя. Тем более что он был талантливый человек и замечательный поэт. Приходилось, конечно, помогать, но об этом как-то говорить не стоит, не хочется. Анастасия Урнова: Не хотелось бы. Николай Матвеев: А давайте посмотрим еще один фрагмент. Здесь уже выступает ваш коллега Владимир Аверчев. О вашей доверчивости он говорит. Пожалуйста. Владимир Аверчев, бывший депутат Государственной Думы РФ: Он производит впечатление… И это на самом деле так. Он – кошка, которая гуляет сама по себе. И при этом он оказался в публичной политике. И я думаю, что одна из причин, почему Ельцин услал его послом в Америку, хотя это было тогда и очень почетно, и важно, но тем не менее услал из Верховного Совета – именно потому, что Лукин не приручался. При этом хочу сказать про него еще одну, может быть, вещь, которая ему может не понравиться. При всем при этом он иногда бывает слишком доверчив к людям. Он доверял и верил людям, которые потом оказывались совершенно неадекватными, иногда просто проходимцами. И не хочется сейчас называть конкретные ситуации, но такие ситуации бывали, немного. Когда человек даже во вред себе верит людям – в общем, жалко, что это так. Это иногда ему здорово мешало. Но вот он такой. Николай Матвеев: Вы согласны? Владимир Лукин: Володя допустил грубую ошибку – он спутал мой пол. Я не кошка, конечно, которая гуляет сама по себе. Но в остальном он, наверное, прав, конечно. Как говорил один из людей, с которым мне довелось встретиться, президент Америки Рейган, он говорил: "Доверяй, но проверяй". Это его любимая пословица была. Анастасия Урнова: По-русски, да? Владимир Лукин: Да, да, да. Поэтому он крупный политик. Да, наверное, я доверяю. Я слишком доверял некоторым людям. Но среди моих многочисленных недостатков тенденция думать о людях несколько лучше, чем они есть, не самый страшный недостаток. Николай Матвеев: А какое самое большое ваше разочарование в человеке? Владимир Лукин: Конечно, предательство. Конечно, предательство. Николай Матвеев: Вас предавали? Владимир Лукин: Ну, разумеется. Да, разумеется, были такие случаи, были такие случаи. Вот об одном Володя уже сказал, что когда я был послом в Америке, то Борис Николаевич Ельцин после официального визита сказал мне: "Владимир Петрович, я вам доверяю на 120%. Кстати, у вас там второй номер в посольстве. Вы не хотите, я его в самолете возьму? Он улетит, а вы выберите какого-нибудь другого человека, кого вы хотите". Я сказал: "Борис Николаевич, я думаю, этого не следует делать". Он говорит: "Почему?" – удивленно посмотрев на меня. Да, он сказал при этом: "Вы знаете, Владимир Петрович, на вас ведь мне стучат из шести разных источников, поэтому… Кстати, давайте мы этого человека уберем". И я говорю: "Борис Николаевич, а у вас нет уверенности, что после того, как вы его заберете, на меня не будут стучать из шести разных источников?" Он удивился и сказал: "Ну, ладно". Анастасия Урнова: И остался? Владимир Лукин: Да, и он остался, и все остались. А я постепенно уехал, потому что в Москве были люди ближе к его уху, чем я в Вашингтоне. Анастасия Урнова: О том, что вы станете послом в Америке, насколько мне известно, вы узнали, можно сказать, довольно внезапно. Правильно ли это? Владимир Лукин: Да, это было внезапно, потому что я в это время был в Америке, поехал. Как раз избирательная кампания шла тогда. И я поехал собрать, так сказать, используя свои знакомства… Я же Америкой давно занимался, еще до того, как стал послом. Собрать кое-какие впечатления, материалы и сообщить их. И вот когда я был в Бостоне, я позвонил домой, и мой сын мне сказал: "Папа, а тут ходят слухи, что тебя послом назначают". Я говорю: "Да не верь слухам. Москва полна слухов". Николай Матвеев: Да некоторые прямо откровенно говорят, что это была ссылка. Владимир Лукин: Да, прямо понимаете ситуацию. Ведь это было время, когда Борис Николаевич только что стал председателем президиума Верховного Совета, и реальная власть сосредотачивалась в Верховном Совете Российской Федерации. А я был председателем Международного комитета, который занимался становлением российской внешней политики. Анастасия Урнова: То есть момент, конечно, очень интересный. Владимир Лукин: Да-да-да, конечно. И там много было всякого. Это очень серьезное дело. Ну и конечно, как и при всяком дворе, существовали интриги. И результатом этих интриг было то, что сказали: "Владимир Петрович – он прекрасно знает ситуацию, он профессионал, он американист, все такое. В августе он был там, где он был, и все прочее. Поэтому вот его прямая дорога". И Борис Николаевич отправил меня туда. Это была очень интересная работа в очень интересное время. Но она была далека от Москвы, а в это время все основное решалось в Москве. Была очень интересная история, когда уже я вернулся и стал вновь председателем Комитета Госдумы по международным делам. И начиналась там дискуссия о том, кто что делал. Стол-то перевернулся, и начали обсуждать, кто занимался обстрелом Белого дома и так далее. Я был против этого, конечно. Но кто-то из левых сказал: "А вот Лукин – он из Вашингтона. Он тоже участвовал в расстреле Белого дома". Я тогда взял слово и сказал: "Да, я был в Вашингтоне и попросил американцев, чтобы они дали мне возможность навести баллистические ракеты на Белый дом. И таким образом я стал в этом деле…" Николай Матвеев: Давайте еще раз дадим слово Владимиру Аверчеву. Он, кстати, тоже высказался о вашем американском этапе жизни. Пожалуйста. Владимир Аверчев: Это был первый посол демократической России. Тогда Лукин открыл посольство для Америки, для Вашингтона. Это был 91–92-й год. И вот то, что называется "honeymoon", это "медовый месяц" российско-американских отношений, по крайней мере на поверхности. Население посольства было в состоянии близком к панике, потому что они не понимали, что там в Москве произошло, как себя вести, что делать. В посольство стали ходить наши эмигранты, что до этого было немыслимо. У нас специальные люди в посольстве занимались, привечали их. Мы с церковными приходами православными активно общались. И я помню, как-то американцы какую-то очередную медаль присудили Ростроповичу, и по этому случаю… И вся эта церемония происходила в клубе посольском. И вот туда съехались все: и Эрнст Неизвестный, и, естественно, Ростропович с Галиной Вишневской, и другие. Это был такой праздник открытый. И надо сказать, что к этому как-то все очень быстро привыкли в посольстве. И Лукин с его этим куражом, с его способностью принять вот такое решение и таким образом поставить себя в городе… Это только он мог такое сделать. Анастасия Урнова: Владимир Петрович, еще в 92-м году вы говорили, что "одна из важнейших функций посольства – создание у американцев правильного представления о нас, о России". И какое же оно, по-вашему, правильное представление о России? Владимир Лукин: Ну, правильно. Потому что – что такое посольство? Вот мой старый (не побоюсь этого слова) друг Генри Киссинджер, с которым месяц с лишним назад мы часа беседовали, у него завтракали в Нью-Йорке, он вообще как-то высказался о том, что посольства вообще не нужны сейчас. Потому что ведь как раньше посольства были – в Средние века, до XIX века включительно, и еще в XX? Ведь это были посольства, которые посылали. И они проводили там политику, официальную политику от имени правительства в условиях, когда связи были довольно спорадические. Открытые связи, понятное дело, смотрели, а других связей было не очень и так далее. А раньше, в Средние века, вообще давали десятка два с собой, деньги и говорили: "Ну, давайте, ребята, работайте. Вот заключи такой-то договор через два года и приезжай обратно. Заключишь – хорошо. Не заключишь…" А сейчас же совершенно другой уровень коммуникации, и поэтому как бы старые функции посольства отходят на второй план. Например, когда посол приходит в Госдеп, например (в моем случае – в Госдеп или в Министерство иностранных дел), он ведь заранее не знает о некоторых событиях, которые могли произойти, пока он ехал на машине, и о которых уже знают по прямому проводу, так сказать, эти люди, в том числе из нашего МИДа. Понимаете? В этих условиях какая основная функция посольства? Основная функция посольства – иметь круг людей, от которых ты имеешь неформальную, конечно, информацию. В этом смысле нынешние разговоры, так сказать, о Кисляке, конечно, никакого смысла реального, кроме действительно озлобления в тамошних кругах, что они проиграли, не имеют. Потому что функция посла состоит в том, чтобы иметь доверительные отношения с людьми. Это не значит – обмениваться тайнами. Николай Матвеев: И плести интриги. Владимир Лукин: Это значит – говорить о каких-то тенденциях, которые наводят на то, на что ты хочешь, чтобы наводили, но делать этот достаточно тонко и убедительно. А в этом смысле для этого нужен широкий и открытый круг контактов, для этого нужны люди, с которыми ты имеешь дело. Для этого должен быть такой уровень доверия, который не исключает хитростей. Никогда в дипломатии они не могут быть исключены – и недоговоры, и некоторые, так сказать, интриги. Но общий уровень доверия должен быть таким, чтобы с тобой разговаривали серьезно, иначе зачем ты нужен? Понимаете? И проблема-то в уровне доверия сейчас очень сильная существует со всех сторон. Так вот, это было достигнуто тогда. Анастасия Урнова: Демократической России удалось… Владимир Лукин: И посольство было не только модным, но оно было и эффективным, потому что мы многое знали, причем зачастую больше знали, чем люди специально настроенные на знания. Николай Матвеев: Ну, опыт кухонных разговоров, видимо, сработал. Владимир Лукин: Да-да-да. Просто по большому счету нам доверяли и считали, что с нами можно иметь дело. Николай Матвеев: Владимир Петрович, судя по откликам, вам удалось в посольстве, знаете, возродить одну такую маленькую Россию, которая саккумулировала тех, кто либо по своей воле улетел… Владимир Лукин: Это правда, это правда. Николай Матвеев: А как так получилось? Владимир Лукин: Это правда. Вот я только что, месяц с лишним, был в посольстве, встречался с нашим послом. И мы с ним завтракали как раз комнате, где висит реплика иконы Донской Божией Матери. А именно в это время, то есть в 92-м году… В Вашингтоне же есть станица донская со всеми знаменами. Там Дроздовское знамя есть, так сказать, и так далее. Станица Донской Божией Матери. И вот женщина… Николай Матвеев: Прямо с лошадками? Все как положено? Владимир Лукин: Насчет лошадок – не видел, врать не буду. Николай Матвеев: Или пешая станица? Владимир Лукин: Но женщины там есть точно, как и мужчины. Анастасия Урнова: Значит, все состоялось. Николай Матвеев: Знаменитая вашингтонская пешая станица. Владимир Лукин: Так вот, они нарисовали эту реплику и принесли в подарок. Я говорю: "Давайте ее повесим в посольстве". И мы повесили. А тогда же еще был в церкви-то… не было соединения тогда церкви зарубежной и церкви автокефальной, которая является церковью, связанной с нашим патриархатом. И я позвал обоих священников – и отца Дмитрия (к сожалению, его нет уже на этом свете, замечательный был человек), и отца Виктора Потапова, который до сих пор, слава Богу, служит. И замечательная у него жена есть, Мария, которая племянница Родзянко, знаменитого священника, отца Василия. Так вот, я их позвал, и они впервые вместе освещали эту икону. Кстати говоря, отец Виктор немножко опоздал. И когда он подошел, я говорю: "Отец Виктор, идите сюда поближе, так сказать, вы ближе к Богу". Он посмотрел на меня укоризненно и сказал: "Владимир Петрович, никто из нас не знает, кто ближе к Богу". И я понял, насколько прав он и насколько глуп я. Анастасия Урнова: Владимир Петрович, там же еще одно, можно сказать, монументальное событие произошло. Я знаю, что вы были одним из тех людей, благодаря которым стало возможно возвращение Солженицына обратно в Россию. Владимир Лукин: Ну, я бы так не сказал. Анастасия Урнова: По крайней мере, первый разговор его с Ельциным… Владимир Лукин: Возвращение Солженицына стало возможным, потому что, так сказать, кончился коммунистический режим. При коммунистическом режиме, конечно, ему ходу не было. Александр Исаевич и его супруга Наталья Дмитриевна были одними из людей, которые четко предсказали, что они вернутся, когда никто в это не верил абсолютно, в том числе и я. Николай Матвеев: Но все-таки должен был человек, который поднимет этот вопрос, скажет власти, что они есть. Владимир Лукин: Но действительно я был одним из тех людей, которые активизировали этот вопрос. И мы, когда приехал Борис Николаевич с тем визитом, о котором я говорил, мы организовали звонок по телефону Бориса Николаевича Александру Исаевичу, предупредив, конечно, Александра Исаевича. Между ними состоялся очень серьезный разговор. И Борис Николаевич его призвал вернуться в Россию. Александр Исаевич – человек, конечно, который ни минуты не тратил даром, у него было много дел и работы. Но он сам выбрал время и способ вернуться в Россию. В этом смысле я, конечно, сделал все, что в моих скромных силах. И более того, я с одного из съездов народных депутатов поехал не в посольство, а в Вермонт, и мы там встретились впервые с Александром Исаевичем и с его семьей замечательной, включая жену и маму жены, и детей. И с тех пор мы дружим. Они меня зовут "посол Петрович" с тех пор. И мы близко дружим с Александром Исаевичем до его кончины, а с семьей сейчас. Анастасия Урнова: При этом я обратила внимание, что вы очень много в своих интервью и вообще, когда что-то говорите, цитируете Солженицына. Поэтому, наверное, это… Владимир Лукин: Потому что он выдающийся писатель, выдающийся гражданин и человек, выдающееся явление нашего времени. И потому что в некоторых моментах он так попал в точку, как, на мой взгляд, никто другой. Например, его определение революции, что это "хаос со стальным прутом в середине" – этот образ, эта ассоциация мне кажется самым удачным определением революции, которое как-то если не объясняет, то создает атмосферу, аромат и привкус того, что реально происходит, так скажем, вокруг с тобой и везде, когда происходят эти ужасные, страшные и роковые события в стране. Николай Матвеев: Владимир Петрович, к ужасным, страшным и роковым событиям и собственно к персоне персонажа в этом диалоге, к Борису Николаевичу Ельцину. Вообще как встретили перемены 91-го года? Вы же, по сути, уже были состоявшимся человеком, состоявшимся политиком, состоявшимся дипломатом. Что для вас это было – приход новой системы, нового дыхания и собственно Бориса Николаевича Ельцина? Владимир Лукин: Ну, мне в жизни повезло несколько раз. Я вообще везунчик, конечно. И одним из самых больших везений было то, что страна начала развиваться по направлению к свободе. Это движение было сложным, во многом трагическим, во многом связанным с тяжелыми моментами для жизни страны, для ее целостности, для существования большого числа людей и так далее. Но в целом это было абсолютно потрясающее, неоценимое и неоцененное еще движение к свободе людей, к их достоинству, к обретению ими хоть каких-то элементов, навыков правового сознания и так далее, которые, я надеюсь, необратимо. Анастасия Урнова: Перед тем как продолжить говорить про 91-й год, давайте посмотрим сюжет, в котором ваши друзья делятся своими воспоминаниями об этом периоде. Юлий Ким: Очень хорошо помню наше сидение, трехдневное сидение в Белом доме в роковой август 91-го года. Владимир Аверчев: В эти числа у Евгения Аршаковича Амбарцумова был день рождения, и мы там сидели. Мы довольно много коньяка там выпили по этому случаю, хотя было и стремно, и все на самом деле. Юлий Ким: Было роздано оружие. Нам, всем остальным грешным, штатским, были розданы противогазы. Это я помню очень хорошо. Мы всячески с ними веселились, натягивали друг на друга, смотрели в зеркало. А Лукину еще, оказывается, был вручен пистолет. Я никогда не слышал от него, что он держал вообще когда-нибудь до этого времени какое-нибудь холодное оружие и так далее, и так далее. Владимир Аверчев: Страшно было. Вот в последний день это было страшно, когда выключили свет и был какой-то абсолютный сюр. Я выхожу в коридоре – по коридору идет Ростропович в сопровождении моего давнего знакомого по институту. А у Виктора еще и автомат Калашникова. Я думаю, что это все мне уже привиделось, что не надо так много пить. Юлий Ким: И я помню, как ходил Ростропович с автоматчиком по коридору. Много чего я помню из этого сидения. И всегда вспоминаю неизменно острящего и очень деятельного Лукина, который приложил очень немало тогда усилий для того, чтобы в этом доме высидеть и победить. Анастасия Урнова: Владимир Петрович, все знают про этот период, про эти тяжелые дни… Владимир Лукин: Вот Владимир Петрович Аверчев, между прочим, совершенно прав, когда говорит, что пить много не надо. Анастасия Урнова: Нет, надо запомнить в любом случае. Владимир Лукин: Он с тех пор перестал, он вскоре перестал пить. Николай Матвеев: А 19 августа 91-го года возможно было, находясь там, и не пить? Владимир Лукин: Ну, я думаю, теоретически – да. Но практически-то боязнь все-таки. Как говорил Остап Бендер: "Моя жизнь мне дорога как память". Правда, я был, пожалуй, самый опытный. Дело было так у меня. Это был понедельник, и мы готовились к Конгрессу соотечественников с моими коллегами и друзьями. И Конгресс соотечественников… Как раз соотечественники наши угадали, когда приехать. Понимаете, их выгнала советская власть, и они приехали, когда советская власть завершила свое существование. И вот утром я собираюсь на этот конгресс, а мне звонит Александр Евгеньевич Бовин. Вы наверняка знаете этого замечательного… Николай Матвеев: Конечно. Владимир Лукин: А мы были близкие друзья с ним. Он меня звал "профэссор". Он звонит и говорит: "Профэссор!" Я говорю: "Чего это рано звонишь-то?" Он говорит: "Ты телевизор смотришь?" Я говорю: "Нет". Он говорит: "Ты посмотри телевизор. Там эта вонючка Янаев что-то такое учинил", – говорит он. Николай Матвеев: Узнается Бовин, узнается. Владимир Лукин: Я стальным голосом говорю: "Александр Евгеньевич, – говорю я ему, – Янаев не вонючка, а крупный государственный и общественный деятель". Он говорит: "Ну, ладно, ладно. Меня не слушают". Я говорю: "Сейчас тебя не слушают, зато меня слушают. А раньше было наоборот". В общем, я приехал туда. Ну и там начиналась вся эта история. И когда появились танки, то я чувствовал себя как дома, потому что у меня уже был опыт в 68-м году в Праге. Я видел, и не просто видел танки, а они стреляли над головой на Вацлавской площади. Николай Матвеев: Когда вас вернули и сделали невыездным. Владимир Лукин: Да-да, был такой случай. И мы там просидели три дня, действительно у Амбарцумова, который был тогда заместителем председателем комитета, а я был председателем комитета. Был день рождения, и мы его провели не зря, конечно. Но на самом деле, конечно, мы занимались делами. Николай Матвеев: А почему вы друзьям не сказали, что вам выдали оружие? Вот они все… Анастасия Урнова: Все с противогазами, а вы с оружием. Владимир Лукин: Не надо, противогаз у меня тоже был. У меня где-то фотография сохранилась, когда я сижу, бюрократически что-то пишу, и все у меня нормально, кроме противогаза на лице. Но самое хорошее дело было, конечно, когда нас стали брать, так сказать… И уже где-то это было числа 22-го или 23-го… 22-го, по-моему. Мы вышли из Белого дома. И мы шли – море людей! Мы идем между ними, и люди аплодируют и говорят "спасибо". Это было неправильно, потому что эти люди, которые стояли на улице, они рисковали даже больше, наверное, чем мы. Хотя, конечно, кто знает… Там были списки с 23 человек, которых… Николай Матвеев: А оружие было при вас в этот момент? Вы боялись его вообще применить? Владимир Лукин: Оружие мне выдали в самый торжественный момент. Пришел Саша Коржаков, который был телохранителем, так сказать… Николай Матвеев: Бориса Николаевича. Владимир Лукин: Бориса Николаевич. И говорит: "Вот всем председателям…" А председатели комитетов – это члены президиума, это руководство президиума Верховного Совета, партии-то тогда не было. "Вот всем председателям комитетов полагается пистолет на всякий случай". Я говорю: "Ну, хорошо". Анастасия Урнова: А вы пользоваться умеете вообще оружием? Владимир Лукин: Конечно нет. Ну, полагается – значит, полагается. Николай Матвеев: И так спокойно сказали "ну, хорошо"? Анастасия Урнова: Просто "надо – значит, надо". Владимир Лукин: Я взял его и отдал одному из своих помощников, который с тех пор, не отходя, ходил за мной. Был ли этот помощник для того, чтобы защищать меня или в случае чего забрать меня – до сих пор толком неизвестно, так сказать. Но дело не в этом. Потом, когда все двинулось в нашу сторону, этот пистолет я положил в сейф, запер на ключ, а ключ потерял. И с тех пор буквально месяца два-три неотступно мне каждое утро звонил Коржаков и говорил: "Отдай пистолет". Я говорю: "Дай запасной ключ – я отдам пистолет". Николай Матвеев: И с тех пор вы пацифист. Владимир Лукин: С тех пор я расстался с пистолетом. Они, по-моему, так сказать, выварили дверку и пистолет забрали. Анастасия Урнова: С тех пор ходят слухи, что где-то есть сейф с пистолетом. Николай Матвеев: И еще вот такой, знаете, интерес по этому периоду, даже по этому дню. Ваши друзья, рассказывая о вашем поведении, отмечают такую излишнюю смешливость. Вы рассказывали анекдоты, вы как-то веселились. Вот у меня личный к вам вопрос: это реакция на стресс у вас такая? Потому что некоторые люди, которые умеют шутить и любят и шутить, они так реагируют на стресс. Или это осознанное поведение было ваше? Владимир Лукин: Не знаю. Может, у меня очень нервная система… Кто его знает? А вообще – да. Когда у меня поднимается температура, я начинаю веселить публику. Есть за мной такой грешок. Анастасия Урнова: И чем выше температура… Да? Владимир Лукин: Да. Ну а что остается делать? Анекдоты были, действительно, особенно ночью, когда говорили по внутреннему радио, что вот-вот начнется штурм и так далее. А что делать? Мы собрались в зале, в малом зале Верховного Совета. Сел народ, конечно, сильно возбужденный и так далее. И был такой Владимир Ильич Новиков, по-моему. И мы с ним сели в президиум (больше никого не было тогда) и начали наперебой говорить анекдоты. Ну, я думаю, что я говорил больше, потому что я больше анекдотов знаю. Анастасия Урнова: Может быть, и для нас сейчас что-нибудь вспомните из того времени? Владимир Лукин: Сейчас, хоть убейте, не расскажу, потому что после этого вы, так сказать, испортите всю программу. Анастасия Урнова: Ну, у нас есть определенные возможности, если что, все поправить. Николай Матвеев: Можете рассказать несколько, мы потом выберем самый лучший. Анастасия Урнова: Да-да-да, мы выберем самый… Владимир Лукин: Я вам могу рассказать один замечательный анекдот, который, в общем… Николай Матвеев: Пожалуйста. Владимир Лукин: По-моему, это единственный несмешной анекдот, который по-настоящему заслуживает внимания. Мне его рассказал, кстати, довольно молодой мой друг. Однажды умер Эйнштейн и был призван куда следует. И там Господь его спрашивает: "Вы прожили очень интересный и яркий жизненный путь, так сказать, и так далее, много сделали. Скажите, над чем вы работали в последнее время?" Он говорит: "В последнее время я работал над формулой смысла жизни". Он говорит: "Да? Ну и как?" Говорит: "Вы знаете, Господь, пока ничего не получилось. Кстати говоря, можно… Не сочтите за нескромность. Простите, а вы не могли бы мне помочь написать эту формулу смысла жизни?" Он говорит: "Да конечно, конечно". Появляется доска, и он мелом пишет формулу. Эйнштейн внимательно смотрит… Вы знаете, да? Николай Матвеев: Не-не-не! Владимир Лукин: И на какой-то стадии он говорит: "Господь, ради Бога извините. Может, это богохульство, но в этом месте у вас, по-моему, ошибочка". – "Да я знаю, знаю!" Николай Матвеев: Я, кстати, не знаю, как, когда ты знаешь анекдот, а у тебя спрашивают: "Знаете анекдот?" Мне кажется, это прямо ну невежливо – сказать: "Да, конечно, я знаю". Я поэтому и начинаю врать: "Я не знаю". Анастасия Урнова: А я не знала. Анекдот хороший, надо его запомнить. Николай Матвеев: А знаете, какой анекдот разошелся, вами пересказанный, о думском периоде вашем так называемом? "В Госдуму поступило два законопроекта: "Не убей" и "Не укради". И сейчас депутаты активно работают над поправками". Владимир Лукин: Ну, разумеется… Анастасия Урнова: Жизненный ли это анекдот? Владимир Лукин: Хорошо сказано. Ну, я сейчас не в Думе, а в Совете Федерации. У нас с поправками… Анастасия Урнова: Ну, у вас есть возможность и изнутри, и снаружи посмотреть. Николай Матвеев: "Старший брат" все-таки, вы смотрите сверху вниз. Владимир Лукин: Конечно. Я внес кое-какие поправки в закон, который сегодня как раз приняли. Я не знаю, когда будет программа, но на момент нашего с вами разговора приняли поправки по улучшению избирательного законодательства. И поправки – то, что приняли – дельные. Но у меня были еще боле такие дельные поправки, но их не приняли. Николай Матвеев: Что вы предлагали и что приняли? Владимир Лукин: Не приняли. Николай Матвеев: Что не приняли? Анастасия Урнова: Что не приняли? Владимир Лукин: Ну, не приняли поправки, связанные с облегчением выдвижения кандидатов на пост губернаторов, на пост президента. Потому что сейчас вот эти муниципальные фильтры, конечно, сильно мешают волеизъявлению граждан, потому что муниципальные фильтры ведь связаны с тем, что в муниципалитетах находится значительное число представителей только одной партии. И были поправки. Ну, хотя бы такая поправка, что представители муниципалитета могут подписываться в пользу не одного, а нескольких кандидатов. Это бы сильно облегчало ситуацию. Такие поправки пока не приняты. Но счастье все же впереди. Знаете, есть такая формула? Николай Матвеев: Да. Владимир Лукин: Природа… Николай Матвеев: В этой формуле тоже, наверное, ошибка допущена, да? Владимир Лукин: Нет, я же не сказал "полное счастье впереди", а я сказал, что вообще счастье. Николай Матвеев: Настя, прости, пожалуйста. Владимир Петрович, насколько я знаю, ваш любимый роман – "Три мушкетера". И самый любимый ваш персонаж из четверки – это Атос. Владимир Лукин: Да. Николай Матвеев: Почему именно он? Владимир Лукин: Потому что это идеал. Ведь существует только два идеала – идеал Золотого века в прошлом и идеал светлого будущего. От идеала светлого будущего я как-то ушел постепенно в своей жизни. А что остается-то? Идеал Золотого века. А Атос был как раз символом чести, мужества, достоинства раннего Средневековья, культов и мифов, присущих этому культу о прекрасной даме, о замечательном рыцаре, который готов, так сказать, умереть и за даму, и за правое дело. В общем, даже ведь люди более такие эгоистичные и циничные, такие как Арамис и д'Артаньян, они же особенно почитали его и особенно восхищались. Это идеал, это идеал. Николай Матвеев: Вот о чести и настоящих мужчинах… Анастасия Урнова: Давайте еще одно видео. Николай Матвеев: Пожалуйста. Юлий Ким: Дело в том, что Володя – большой энтузиаст попеть. Со слухом у него большие проблемы, но с азартом – никаких. И больше всего Володе нравились гусарские песни. Смерть, огонь и гром, бури и удары – Все прошли гусары на коне верхом. И любой корнет знает непременно, Что на свете, несомненно, ценно, а что нет. Картечь ложится ближе, ближе И нам давно пора удрать, Но честь – она всего превыше, Умри, гусар, но чести не утрать! Умри, гусар, но чести не утрать! Вот самый последний куплет как раз про наше время: В наш прекрасный век все так деловиты, Счеты и кредиты заворожили всех. Черни и толпе дьявол душу застит, Но на счастье иль несчастье мы верны себе. Пускай подлец из грязи в князи вышел, Пускай его ласкает двор и знать, Но честь – она всего превыше, Умри, гусар, но чести не утрать! Умри, гусар, но чести не утрать! Володя, как правило, сопровождал все это прекрасным барабанным боем, он барабанил. И это у него получилось, потому что, оказывается, не умея играть на музыкальных инструментах других, у него хорошо шел ударник. Анастасия Урнова: Мы на грани того, чтобы попросить вас настучать. Владимир Лукин: Вы знаете, во-первых, слово "стучать" имеет два смысла… Николай Матвеев: Я сдержался! Владимир Лукин: Одно из них совершенно несовместимо с тем, что вы только что слышали. Николай Матвеев: Ну, слово "ударник" применимо во всех отношениях. Владимир Лукин: А во-вторых, я горд тем, что Юлик вот эту песню, которую он обычно в более полном виде исполняет, что он посвятил как бы… связывает со мной. Это не заслуженная, но большая честь. Анастасия Урнова: Ну что же, Владимир Петрович, спасибо вам большое. К сожалению, время нашей программы подошло к концу. Владимир Лукин: А жаль. Анастасия Урнова: Да. Николай Матвеев: Пролетело. Анастасия Урнова: Нам тоже, к сожалению, очень жаль. Хочется продолжать, но тем не менее с нами был Владимир Петрович Лукин, член Совета Федерации, президент Паралимпийского комитета. Оставайтесь на Общественном телевидении России и смотрите программу "ПРАВ!ДА?". Николай Матвеев: А я маленький постскриптум возьму. Владимир Петрович, приходите к нам еще. Придете? Владимир Лукин: Ну а кто же против-то? Николай Матвеев: Ну, всё. Слово, снятое на камеру, топором не вырубить. Владимир Лукин: Я хочу тоже сказать, что я очень уважаю вашу станцию. Она, как и всякие каналы, имеет, так сказать, повод для дискуссий, для обсуждения, но она честная, порядочная, она серьезная и не конфронтационная. В мире нашем это одно из самых важных дел. Николай Матвеев: Ну, на этой ноте мы говорим вам: до свидания. Будьте с нами на ОТР. Всего доброго!