Анастасия Урнова: Здравствуйте! Вы смотрите Общественное телевидение России. Это программа «ПРАВ!ДА?». Меня зовут Анастасия Урнова. Юрий Алексеев: Меня зовут Юрий Алексеев. И сегодня – сольный выпуск. У нас в гостях – народный артист России, основатель и художественный руководитель Московского музыкального театра «Геликон-опера» Дмитрий Бертман. Дмитрий, здравствуйте. Дмитрий Бертман: Здравствуйте. Анастасия Урнова: Здравствуйте. Юрий Алексеев: Спасибо, что пришли. У нас вначале, по традиции, коротенький профайл, биографическая справка. И потом приступаем к беседе. Ребенком он построил свой театр под диваном. Чуть позже известный режиссер Кама Гинкас, знакомый его родителей, научил, как сделать сцену на книжной полке. Но и там быстро стало тесно. К счастью, на день рождения ему подарили макет сцены, на котором он ставил свои детские спектакли. Всего 15 лет спустя, в трудном для России 90-м, когда никто не ходил в театры, он в крошечном зале создал авторский оперный театр буквально из ничего. «Геликон-опера» выросла до всемирной известности и продолжает движение вместе со своим создателем, который по-прежнему считает, что счастье – это возможность потрогать мечту руками. Анастасия Урнова: Дмитрий, правда ли, что во многом и ваш творческий интерес к опере, и в принципе «Геликон-опера» начались с Дома медиков? Дмитрий Бертман: Да, это, конечно, правда. Так получилось, что мой папа был директором Дома медиков в Москве, а я был болен всегда оперой, папа надо мной подсмеивался. И в Доме медиком была такая оперная студия, где пели врачи. Юрий Алексеев: А Дом медиков – это такой ДК для медицинских работников? Дмитрий Бертман: Дом культуры, да, дом культуры, профсоюзный дом культуры. И там была оперная студия, в которой пели врачи. И я стал ходить в эту оперную студию и с этими врачами делать какие-то отрывки сначала, а потом спектакли. В общем, мы сделали даже так, что у нас в репертуаре было девять названий в месяц, мы играли просто как театр. Анастасия Урнова: Это сколько вам лет было в тот момент? Дмитрий Бертман: Ну, я учился на первом курсе, на втором курсе ГИТИСа. Анастасия Урнова: Семнадцать? Дмитрий Бертман: Семнадцать лет, да. И это были талантливейшие люди. Кстати, до сих пор у нас… Юрий Алексеев: То есть никакой самодеятельности? Это все по-взрослому? Дмитрий Бертман: Это по-взрослому, но это называлось самодеятельностью. Но в опере очень тяжело такое понятие «самодеятельность» как-то проецировать, потому что люди, которые поют, они все когда-то имели какое-то образование. У меня, например, шел спектакль «Человеческий голос» Пуленка, его пела Анна Степаненко, хирург-кардиолог, которая одна из первых в России стала делать аортокоронарное шунтирование. Главный педиатр Москвы Нина Алексеевна Орлова – она пела у меня Кащеевну, например, или Марту. Анастасия Урнова: Жалко, что не Айболита. Дмитрий Бертман: Они все имели когда-то образование. И вот судьба поменяла… Анастасия Урнова: Вы имеете в виду музыкальное? Дмитрий Бертман: Да-да-да, конечно. И учились в консерватории. Но вот судьба сложилась так, что они выбрали другую профессию и стали заниматься этой профессией. И до сих пор у нас в театре эта оперная студия работает, до сих пор. Юрий Алексеев: Врачи поют в «Геликон-опере» и сегодня? Дмитрий Бертман: Да, у нас есть студия. То есть они не в спектаклях поют, но у нас есть студия, где они занимаются. И наши артисты-педагоги занимаются с ними, и традиционно это дело продолжается. Юрий Алексеев: И люди на «скорой помощи» приезжают к вам? Дмитрий Бертман: Вы что? У меня была история как раз с Анной Степаненко, когда задержался спектакль, ее нет и нет. А мобильных же не было телефонов. И вдруг на вахту звонок, она говорит: «Я еду, еду». Мы ждем, на десять минут задержали, на пятнадцать… И вдруг подъезжает «скорая помощь», оттуда вылезает Аня и вбегает в гримерку. А у нее все руки в крови. То есть она снимала перчатки… Юрий Алексеев: После операции? Дмитрий Бертман: Да. И все руки в крови. И она прямо вот с такими руками вышла петь «Человеческий голос» Пуленка. Представляете? Я это никогда не забуду. Это потрясающая история! Я их очень люблю. И они мои учителя тоже, потому что я с ними очень многому научился. Анастасия Урнова: А потом, я так понимаю, что «Геликон-опера» во многом спасла, по крайней мере, здание Дома медиков? Дмитрий Бертман: Да. Потому что в 90-е годы профсоюз отказался содержать Дом медика, и Дом медика стал как бы таким фондом самоокупаемым. В этот момент, конечно, эти мероприятия не могли никак это здание как-то… Анастасия Урнова: Поддерживать и оплачивать, да? Дмитрий Бертман: …поддерживать и оплачивать, да. И началась охота за этим зданием огромная. И коммерческие разные структуры пытались этим зданием завладеть, и так далее. И тогда Правительство Москвы… А уже театр был известен, это был уже конец 90-х годов. И Правительство Москвы выступило с инициативой это здание забрать под наш театр. И полностью забрали себе. В общем, это было очень здорово, потому что мы стали работать в этом здании. И мы сохранили очень многих сотрудников, которые работали в Доме медика. Юрий Алексеев: Но нечистые… Извини, Настя. Но нечистые на руку товарищи до последнего не отказывались от этого здания. Мы знаем, что несколько покушений даже было организовано на вас. Дмитрий Бертман: Ну, было, да, это было. Вы знаете, я всегда мечтаю о какой-то таблетке… Вот если бы принять эту таблеточку – и что-нибудь забыть. Мне кажется, вообще в мире было бы просто потрясающе. У нас столько информации, которую надо забывать. В частности, все, что касается вот того этапа, когда начиналось строительство здания, и как оно проходило, и те опасности, которые были, – хочется это забыть все. Потому что сейчас мы живем в празднике, в радости, в потрясающем здании, которое Москва нам построила. У нас великолепная труппа. В общем, о чем можно мечтать? Я счастливый человек. И я думаю, что каждый человек, кто работает в нашем театре, он это ощущает. И я надеюсь, что каждый зритель, который приходит к нам в театр, он тоже испытывает это счастье. Мне кажется, что… Анастасия Урнова: Потому что у вас сейчас действительно потрясающий. Туда приходишь – красота! Из зала в зал переходишь. И просто хочется на экскурсии по зданию пройтись. Это совершенно точно. Дмитрий Бертман: У нас такие есть экскурсии. Анастасия Урнова: Да? Дмитрий Бертман: Они проходят у нас по выходным дням. И у нас есть замечательные экскурсоводы, которые ведут. Историческая у нас есть экскурсия, потому что это здание связано с московской, с русской историей, с историей культуры. Юрий Алексеев: Здание старинное. Евгения Шаховская. Дмитрий Бертман: Евгения Федоровна Шаховская в XIX веке была владелицей этого здания. И на рубеже XX века в этом здании работала опера Зимина, в этом здании играл театр Таирова, Мейерхольда, Станиславского. Здесь состоялся концерт Чайковского. Здесь состоялся первый концерт Дебюсси в России. Пел Шаляпин. Семь ролей в этом здании, когда там была опера Зимина. У нас потрясающие экскурсии! У нас великолепная экспозиция существует в театре. Есть экскурсия, которая рассказывает про чисто театр, про машинерию. Водят зрителей в наши трюмы, показывают, как работает сцена, потому что у нас, наверное, на сегодняшний день в мире одна из самых оснащенных сцен. Это очень интересно. И сейчас мы запускаем новую экскурсию, потому что закулисные пространства театра у нас тоже очень интересные. У нас, например, каждая гримерная в театре носит имя великих музыкантов, которые как-то были связаны с нашим театром, которые ушли от нас в другой мир, но они у нас живут. И каждая гримерка носит имя. Например, у нас есть гримерная Галины Вишневской, гримерная Ирины Архиповой, гримерная Артура Эйзена, Тамары Янко, Эри Класа, дирижера, Людмилы Гурченко. И недавно такое несчастье случилось – ушел наш друг, наш потрясающий певец, который с нашим театром работал активно, Дмитрий Хворостовский. У нас есть гримерная его имени. И когда наши артисты берут ключ от гримерки, чтобы… А уроки идут утром в каждой гримерке, там инструменты стоят. И когда они берут этот ключ, то они называют не номер, а они называют: Архипова, Вишневская, Хворостовский… И эти имена звучат в театре постоянно. И в каждой этой гримерке тоже есть экспозиция, есть фотографии, есть автографы. Поэтому будет такая экскурсия еще по вот этим всем нашим гримерным. Мне кажется, это очень важно, потому что эти люди внесли огромный вклад в наш театр, они были с ними связаны, делали массу проектов, их ученики поют в театре. И молодежь, которая приходит работать в театр, вот для них, мне кажется, это тоже важно. Когда они заходят в гримерную Ирины Масленниковой, они понимают, что это великая певица, которая была звездой Большого театра. Там висят ее фотографии. Там висит фотография Лемешевой и ее мужа, ее последнего мужа, великого режиссера и одного из моих учителей, Бориса Александровича Покровского. Мне кажется, это очень важно. Анастасия Урнова: Ну и возможность играть на рояле Елены Образцовой – я думаю, это тоже… Дмитрий Бертман: Да, это зал Елены Образцовой у нас есть, тоже с такой мистической историей, потому что в этом зале как раз в 93-м году мы вместе с Еленой Васильевной Образцовой репетировали оперу «Фаворитка» Доницетти с Альгисом Жюрайтисом. И потом исполнение этой оперы было в Колонном зале. Еще никому не известный «Геликон», но Елена Васильевна уже с нами сделала такой потрясающий концерт. И вот именно в этом зале, в исторической анфиладе есть зал теперь, который называется залом Елены Образцовой, в котором висят потрясающие картины. Там висит картина, написанная специально для этого зала ее другом, питерским художником Жумабаевым, где она в роли графины. При этом картина действительно удивительная! На нее смотришь – и слышен голос Елены Образцовой, просто реально. Она уникально изображает просто даже ее тембр. Есть картина, там висит… Анастасия Урнова: А Пиковая дама не является у вас, нет? Дмитрий Бертман: Конечно, является. Там есть картина Шилова знаменитая, знаменитый портрет Елены Васильевны, который висел у нее дома, который Шилов нам подарил в театр. Есть картина Бенуа, любимая картина Елены Васильевны, 39-го года, года рождения Елены Васильевны, «Цыганка». И она говорила, что это как раз прототип ее Кармен. Анастасия Урнова: В общем, у меня такое ощущение, что мы говорим не о театре, а о художественной галерее как минимум. Вы начали говорить про какую-то мистику. Дмитрий Бертман: Вы знаете, мистики у нас очень много в театре. Анастасия Урнова: В таком намоленном, я бы сказала, напетом месте должен быть призрак оперы свой. Дмитрий Бертман: Да, конечно. Потому что, например, в этом зале Образцовой у нас была мистическая история, когда ночью мне позвонил наш охранник и сказал, что артисты заперлись и играют на рояле в зале Образцовой, два часа ночи, играют на рояле. Я говорю: «Ну, вы откройте, у вас же есть пожарные ключи. Как могли они там запереться? Как могли они остаться там?» Он говорит: «Там горит свет. Видно, что горит свет». Они открыли эту дверь – никого там не было, свет шел из окон с Большой Никитской улицы. Притом их было несколько человек, это не просто какой-то один охранник, там было четыре человека. Юрий Алексеев: А дыхнуть их потом просили на всякий случай, чтобы отмести все варианты? Дмитрий Бертман: Нет-нет-нет. Там было четыре человека, была женщина, которая наш вахтер, замечательная и интеллигентнейшая женщина. И они до сих пор находятся в таком состоянии страха: «Как это могло быть?!» Юрий Алексеев: Ну скажите, Дмитрий, честно, вы подобные истории сами порождаете, чтобы привлечь внимание к своему театру? Дмитрий Бертман: Да нет. Юрий Алексеев: Или они действительно происходят в стенах «Геликон-оперы»? Дмитрий Бертман: Это происходит. Вы знаете, вот я вам скажу, была тоже история мистическая. Когда мы открывались, и у нас была вот эта наша церемония открытия, она шла несколько дней, одинаковые концерт шел. И в этом концерте были заняты разные гости, выдающиеся певцы. В первом концерте пела Ольга Бородина, а нее гримерная была Ирины Архиповой. Там поставили кофеварку, фрукты и так далее. А на следующий день пришла Оля Гурякова, замечательная певица из театра Станиславского и Немировича-Данченко, мировая звезда. И наши администраторы как-то сказали: «Ну, там же, в Архиповой будет». И где-то за час до открытия открыли эту гримерку – а там потом, вода идет! И перенесли кофе, фрукты в соседнюю гримерку – Ирины Масленниковой. Приходит Ольга… То есть это не придумано, можно у Ольги спросить. Она приходит – и в слезы! Потому что Ирина Ивановна была ее педагогом. Она говорит: «Это же надо, такое совпадение! Я пришла – и сразу в гримерную своего педагога». Ну и все прекрасно прошло. На следующий день открывают гримерную Архиповой – там сухо, ничего не происходит. Ну, у Ирины Константиновны Архиповой и у Ирины Ивановны были такие отношения непростые. Я так думаю, что они их выяснили в этот день. Поэтому разные истории у нас есть в театре. Здание – оно провоцирует на это. Ведь в этом здании… В XVIII веке это здание принадлежало княгине Дашковой, подруге Екатерины II. И там, именно в этом здании, шел заговор по убийству императора. Екатерина приезжала также на коронацию и останавливалась тоже у Дашковой. И даже этот зал, который сохранился с XVIII века, он отреставрирован сейчас полностью, он был таким же все это время. Даже когда был Дом медика, этот зал был точно таким же. То есть он сохранился. Он в бирюзовом цвете покрашен. Вот зрители приходят: «Красиво, бирюзовый цвет». Но никто не знает истории. Потому что бирюзового цвета для колористики фасадов не существовало. Это был любимый цвет Екатерины. И Дашкова разработала, как сделать так, чтобы покрасить зал. И крепостные на яичной скорлупе и травах добивались вот этого цвета. И когда Екатерина вошла в этот зал и обомлела, что ее любимый цвет, стены, она тогда приняла решение, что Зимний дворец будет такого цвета. Анастасия Урнова: Фантастика! Дмитрий Бертман: Потому что Зимний дворец должен был быть зеленым. И первая покраска Зимнего дворца была зеленого цвета. Анастасия Урнова: Я думаю, что кто угодно, кто еще не был у вас в театре, уже в любом случае захочет туда сходить – даже если не на спектакль, то просто посмотреть. Юрий Алексеев: Правда, очень красиво. Анастасия Урнова: Действительно. Дмитрий Бертман: Ну, я думаю, что на спектакль лучше прийти. И когда идут спектакли, у нас в антрактах тоже происходят экскурсии, поэтому это все можно совместить. Анастасия Урнова: Про спектакли как раз хотела спросить. Я знаю, что до того момента, как вы переехали в это здание, вы неоднократно жаловались, что из-за того, что недостаточно места, что совсем маленький зрительский зал, маленькие возможности сцены, вы не можете ставить те спектакли, которые вы можете ставить за границей. Вот сейчас эта проблема решена? В принципе, вы можете полностью творчески реализоваться? Дмитрий Бертман: Вы знаете, я вам могу сказать, что сейчас проблема есть в другом. И я горжусь этой проблемой. Вот мы делаем спектакль, и наши зарубежные партнеры приглашают нас на гастроли. Сейчас проблема – найти сцену, на которой можно показать наш спектакль, потому что… Юрий Алексеев: То есть все настолько грандиозно и масштабно? Дмитрий Бертман: У нас невероятная машинерия! И зрители, которые приходят на наши спектакли, уже новые, которые поставлены в этом здании, как «Турандот», как «Трубадур», как «Волшебная флейта» сейчас, последняя премьера, как вот эти спектакли… Я вам могу сказать, что это очень сложные спектакли по машинерии. И несколько театров в мире есть, которые могут похвастаться вот тем арсеналом, который существует в нашем театре. И кто бы меня ни осуждал, когда я буду хвалить Правительство Москвы, мэрию… Говорят: «Вот он там чего-то…» Я искренне это делаю, потому что я могу сказать, что я езжу за рубеж, я ставлю спектакли в разных театрах, но вот такой любви, такого внимания и так их возможностей, которые нам предоставили, я думаю, нет нигде. Это действительно искренне я говорю, потому что Москва приобрела просто одно из самых красивых зданий в мире, если не самое красивое, с великолепной акустикой. У нас же ведь потрясающая акустика – что в одном зале, что в другом. Это просто гордость. Юрий Алексеев: А в Большом зале где лучше всего слышно? Там, где самые дорогие билеты? Или есть какая-то лазеечка? Дмитрий Бертман: Вы знаете, абсолютно все равно. У нас слышно везде. Анастасия Урнова: А видно? Дмитрий Бертман: Ну, как в любом театре, первые ряды – всегда хуже слышно, потому что оркестр находится там. И вот эта звуковая стена, которая от оркестра идет, в любом театре мире – в «Ла Скала», в «Метрополитен-опере», – все знают, что первые ряды более проблемные всегда. Мало того, если посмотреть расценку мест в XIX веке, как она происходила… А ведь это тоже очень интересная тема. Всегда самые дорогие места были – бельэтаж, то есть не партер. Поэтому там находилась и царская ложа всегда, в бельэтаже. А еще были очень дорогие места – боковые ложи. Вот если в Большом театре смотреть на сцену, справа и слева две золотые ложи. И во всех классических театрах… Юрий Алексеев: Директорские. Дмитрий Бертман: Они сейчас директорские, А и Б называются. Они были всегда очень дорогие. Знаете, по какой причине? Анастасия Урнова: Почему? Дмитрий Бертман: Потому что в эти ложи ходили на балеты, чтобы смотреть, как балерины переодевают чулки в кулисах. Анастасия Урнова: Ничего себе! Дмитрий Бертман: Представляете, как интересно? Потому что ведь балет нес такую функцию немножко другую тогда, когда еще не существовало хореографии в полном объеме, как режиссуры. В общем, вот эти места первых рядов, конечно, всегда похуже, хотя они считаются самыми престижными почему-то. Анастасия Урнова: В общем, мы поняли, что если даже бюджет небольшой, все равно надо смело покупать билеты, и все равно вы увидите и услышите. Кстати, да, подтверждаю, была. Если далеко сидишь, все равно видно отлично. За это вам отдельное спасибо. Дмитрий Бертман: У нас на каждом месте, везде замечательно. Анастасия Урнова: Так или иначе «Геликон-опера» возникла на некотором таком эпатаже и провокации. Вот по-вашему, насколько это оправданно, когда речь идет о таком классическом все-таки искусстве, как опера? Дмитрий Бертман: Вы знаете, ну, какую-то такую славу закрепили за мной, эпатаж… Я вообще из хорошей семьи, у меня музыкальное образование, я пианист по первому образованию. Нет, я бы сказал так: знаете, мы свободны. Это разные вещи – эпатаж и свобода. Вот я считаю, что, когда я делаю спектакль, для меня есть понятие… Вот автор мне принес партитуру – Чайковский Петр Ильич. И я должен держать ответ перед этой партитурой и перед зрителем, который сидит в зрительном зале. И я не должен задумываться о том, как вывернуться, как сделать более модно или как, наоборот, сделать более сдержанно. Юрий Алексеев: Но вы же задумываетесь о том, чтобы зал был полным на каждом спектакле? Дмитрий Бертман: Конечно, конечно, я задумываюсь. Это очень важно, очень сегодня, когда мы привязаны к финансированию, которое зависит от показателей. И я считаю, это тоже правильно. Я не сторонник того, что мы должны брать деньги бюджетные и говорить: «А вот мы будем заниматься свободой творчества. Вот как я хочу – так и делаю. Вот что я хочу – я буду. И мне не важно, сколько человек пришло в зал. Я создаю искусство». Я считаю, что это неправильно, потому что театральное искусство, особенно оперное искусство – это одно из самых дорогих видов искусства. В спектакле занято практически столько же людей, сколько сидит в зрительном зале. Юрий Алексеев: А сколько один оперный спектакль стоит в среднем? Дмитрий Бертман: Вы знаете, это по-разному. Это зависит… В России он стоит намного дешевле, чем на Западе. Анастасия Урнова: Почему? Дмитрий Бертман: Ну, просто гонорары разные. Потому что певец за рубежом получает не сравнимые гонорары с российскими. Юрий Алексеев: Ну, миллионов пять-шесть где-то? Дмитрий Бертман: Постановку вы имеете в виду? Юрий Алексеев: Да. Дмитрий Бертман: Нет, больше. Оперный спектакль, если это огромный оперный спектакль, то это 20 миллионов может быть. Вы понимаете, 70 человек – хор. Юрий Алексеев: Рублей? Анастасия Урнова: Хочется верить Дмитрий Бертман: Рублей, конечно. Понимаете, например, хор – 70 человек. Если они переодеваются три раза в спектакле – представляете, например, 70 исторических костюмов. А каждый костюм – это произведение искусства. Юрий Алексеев: И костюмы в вашем театре действительно очень красивые. Дмитрий Бертман: Да. А если говорить… Юрий Алексеев: Уж насколько я равнодушен к этой истории под названием «костюмы и мода», но это производит впечатление. Дмитрий Бертман: Разные у нас бывают костюмы. Вот сейчас, например, «Волшебная флейта», последняя премьера, работала художница по костюмам Саша Фролова, знаменитая художница и дизайнер, которая победитель многих биеннале, которая выставлялась в Венеции, везде. Она просто одна из известнейших в мире художников молодых, современных. Она работает с латексом, с материалом латекс. Юрий Алексеев: Авангардный художник. Дмитрий Бертман: Авангардный художник. Анастасия Урнова: Очевидно. Дмитрий Бертман: И вот она сделала спектакль как художник по костюмам. Все костюмы сделаны из надувного латекса, надувные костюмы. Такого еще никто не делал. Это очень интересно. Это совершенно неожиданно! Анастасия Урнова: Это какое-то классическое произведение? Дмитрий Бертман: «Волшебная флейта» Моцарта. То есть это такие просто интереснейшие скульптурные костюмы. Анастасия Урнова: Вы знаете, мне интересно, по-вашему, насколько это оправданно – использование таких авангардных, модерновых средств и приемов художественных, когда вы пересказываете какое-то все-таки очень классическое произведение? Дмитрий Бертман: Вы знаете, по-разному, по-разному. Анастасия Урнова: Та же «Аида», например. Вы же как-то решаете – вы будете все-таки древнеегипетские декорации использовать или нет? Дмитрий Бертман: По-разному, по-разному. Вы знаете, просто дело в том, что XX век очень многое сделал в мире. Например, когда мы говорим о классическом костюме, то это тоже понятие такое странное. Например, в 1922 году Станиславский поставил «Евгения Онегина», и поставил он этот спектакль в современных костюмах времен самого Станиславского. У меня, кстати, фотография висит оригинальная в кабинете – как раз сцена бала у Лариных. Вот там все в современных костюмах. Потом этот спектакль Станиславский перенес на сцену театра уже, театра Станиславского и Немировича-Данченко, и он сделал в пушкинской эпохе этот спектакль. То есть один и тот же спектакль шел и в таком костюмном решении, и в другом. Если мы возьмем картины эпохи Ренессанса, то мы увидим библейских героев в костюмах эпохи Ренессанса. И к этому мы все привыкли. Мне кажется, что это не имеет значения. Если это делается ради какой-то идеи, то это очень здорово. Если делается какой-то очень классический, исторический костюм, то это тоже здорово, потому что иногда мы хотим посмотреть и заглянуть туда, в историю. Вот у нас идет этот спектакль «Евгений Онегин» в постановке Станиславского, я его перенес. Конечно, он видоизменился… Юрий Алексеев: Отказавшись от своей постановки. Вы свою сняли и поставили «Евгения Онегина»… Дмитрий Бертман: Конечно, да-да-да. Вы понимаете, я это сделал целенаправленно. Потому что мы, режиссеры, сейчас сделали очень много всяких версий. Я сам сделал восемь раз «Евгения Онегина» абсолютно по-разному, в разных решениях, в разных странах. Вот мы столько понаделали, что такого «Онегина» классического посмотреть сейчас негде, потому что… Юрий Алексеев: Только у вас идет классический спектакль. Анастасия Урнова: Вот лично я страдаю очень от этого, кстати говоря. Дмитрий Бертман: Да? Анастасия Урнова: Что классическую постановку найти очень тяжело. Дмитрий Бертман: Вот! Вы можете прийти к нам на «Онегина». Это классическая постановка, но при этом она очень горячая, то есть это не «нафталин». Там работают молодые артисты. Конечно, восстановить спектакль Станиславского, как он шел при Станиславском, – это неправильная задача. То есть мы восстанавливаем внешний облик спектакля, но наполнение этого спектакля – конечно, мы уже отталкиваемся от сегодняшнего ДНК, вот как вы понимаете, как сегодня человек воспринимает, как сегодняшние нервные клетки человека, потому что у нас они совсем другие, не такие, как были тогда. Анастасия Урнова: Кстати, а что популярнее у публики – современная постановка или классическая? А то, знаете, у меня до сих пор сердце содрогается от рассказов одной моей хорошей знакомой, которая попала… Ну, правда, это не опера, а балет «Сильфида», но тем не менее там вдруг внезапно все были практически голые или совсем голые. «Ну, как же так?!» – хочется спросить мне. Ну, я просто воспитанник такой классической школы. А в целом что лучше продается, на что больше людей приходит? Дмитрий Бертман: Вы знаете, у нас в театре проблем нет с этим. У нас все продается. И когда меня спрашивают: «На какой спектакль лучше пойти?» – я говорю: «Спросите у артистов – они знают лучше всех». Вообще в театре правду знают те, кто играют на сцене. И я уверен, что если наших артистов спросить: «На что пойти?» – они скажут: «Вот на этой неделе что идет – вот на это и идите», – потому что стопроцентная гарантия качества. Если спектакль, я чувствую, что он уже не работает, он уже не вызывает никакой эмоции, он уйдет из репертуара, мы не будем его играть. Но у нас есть спектакли-долгожители, у нас есть спектакли, которые идут по 20 лет в театре, как «Кармен», наш легендарный спектакль, который только во Франции одной был сыграл 372 раза. «Кармен», французская опера. Это был революционный в свое время спектакль, 20 лет назад так никто не делал. Там современный город, помойка, машина, там живет Кармен, там наркоманы. Это 20 лет назад было, но этот спектакль дошел до сегодняшнего дня. Поменялось несколько поколений составов в этом спектакле, но он живой абсолютно, и он идет на полных аншлагах. И публика даже, много народу не могут понять, что этому спектаклю 20 лет, он идет как абсолютно сегодняшний. Например, спектакль, который мы делали еще давно, до реконструкции, по-моему, 2001 год – «Мазепа» Чайковского с пионерами, там пионеры на сцене. Я помню, как Галина Павловна Вишневская на него пришла, как у нас с ней был потом разговор после этого спектакля. Мы его восстанавливаем в этом году. И вдруг получается, что он сегодня еще более актуален, со всей сегодняшней историей Украины, он просто становится… просто как будто бы я его сегодня поставил, он просто в точку бьет. Понимаете, есть какие-то такие странные вещи. А есть спектакли, которые уходят, потому что они должны уйти. Юрий Алексеев: Дмитрий, вы говорите, что современный оперный спектакль – с технической точки зрения, невероятно сложное действо. Тем не менее ваш театр устраивает и спектакли на открытом воздухе. Дмитрий Бертман: Конечно. Это очень здорово. Юрий Алексеев: И проект «Опера у стен монастыря», и различные опен-эйры. Вы много говорите о том, что опера популярна за границей. А у нас в России есть какие-то примеры того, что этот жанр живет и развивается? Дмитрий Бертман: Конечно, конечно. Я вам хочу сказать, что сейчас гордость охватывает. Вот приезжают мои коллеги из други стран, приезжают к нам на спектакли, и они все отмечают то, что в зале огромное количество молодежи. И мне кажется, это очень важно, это огромное наше завоевание. Опера сегодня очень популярна, и в России в частности тоже. Вы посмотрите… Юрий Алексеев: Ну, это правда, что где-то в Подмосковье люди отпуски свои планируют, зная, что в «Геликон» поедут? Дмитрий Бертман: Конечно. Вы знаете, мы делаем уже фестиваль с Нарой Ширалиевой, которая как раз сейчас министр Московской области. А еще когда она не была министром, это была ее идея – сделать фестиваль «Опера у стен монастыря». Притом эта идея возникла в момент противостояния как бы театра оперного и церкви. Потому что, когда была вот эта знаменитая история с «Тангейзером» в Новосибирске, мы все бросились, естественно, на то, чтобы защитить оперный театр. Это все-таки абсолютно светское учреждение, и что художник может делать то, что он хочет, и задача зрителя выбирать – идти ему или не идти на этот спектакль, но ни в коем случае не цензурить. Потому что если мы начнем цензурить, дальше начнется вопрос: кто это цензурит, почему и так далее? Но в этот момент мы решили проект предложить, наоборот… Как говорил Михаил Чехов: «И церковь, и театр занимаются душой человека». И здесь надо быть вместе, а не входить в это противостояние. И мы придумали этот проект «Опера у стен монастыря», в частности в Московской области. И он замечательно идет, с огромным успехом, по 3–4 тысячи зрителей приходит на эти спектакли. В частности, например, в Коломне, в Коломенском кремле, на площади, мы играли и «Бориса Годунова», и «Царскую невесту». Мы играли в Серпухове, в Дмитрове. И я вам скажу, что это грандиозно и это неповторимо. В театре это сделать невозможно. Когда над сценой коронации орлы летят какие-то или птицы, или вороны каркают, когда бьют колокола – это ни в одном театре такое не сделать. Или когда в момент смерти Марфы Собакиной в «Царской невесте» выходит луна как спецэффект – это невозможно запрограммировать даже. То есть это, конечно, уникально. И тут вопрос погоды. Но я вам хочу сказать, что, мне кажется, Богу нравится этот проект, потому что как-то нам везло. Даже в те дождливые дни, когда мы приезжали и думали, что все, облака расходились и природа нам давала возможность доиграть спектакль. Юрий Алексеев: А если «Гроза», то это какие спецэффекты! Дмитрий Бертман: Да. Анастасия Урнова: Какая выносливость для зрителей. Дмитрий Бертман: Для артистов. А для музыкальных инструментов? Анастасия Урнова: Еще бы. Мы заговорили про гастроли внутри страны. Кстати, сильно сегодня отличается провинциальный театр от московского? Потому что кажется, что границы уже вроде бы всюду стираются. Дмитрий Бертман: Вы знаете, сейчас идет в Москве идет такой фестиваль «Видеть музыку». Это Георгий Исаакян, мой большой друг, главный режиссер театра Наталии Сац. Он, кстати, в этом году будет выпускать у нас оперу «Орландо» Генделя, очень интересный спектакль. Он придумал вот этот фестиваль «Видеть музыку», чтобы театры из провинции, из регионов приезжали в Москву и показывали. Это для них очень важно, чтобы они приезжали в Москву, чтобы они чувствовали, чтобы их посмотрели и московские зрители. Я посмотрел много спектаклей. Вы понимаете, это вопрос опять же, я думаю, руководства тех регионов, в поддержании этих театров. Потому что, конечно, я вижу, что нехватка денег для декораций, для костюмов. Отсюда – выбор художников, стиль. Есть такое что-то, что хочется увидеть немножко в другом качестве. Юрий Алексеев: Ну а решений, прочтений хватает, творческого вот этого запала? Дмитрий Бертман: Опять есть чувство страха у кого-то. Понимаете, вот есть такое ощущение. Юрий Алексеев: То есть были постановки, на которых приходилось подремать немножко? Дмитрий Бертман: Да. Но, с другой стороны, были и очень интересные работы. И есть замечательные артисты, которые там работают. Я вам скажу, что в «Волшебной флейте» сейчас у нас пела певица, которая пела Царицу ночи, и она как раз пела на фестивале «Видеть музыку», из Петрозаводска привозили «Волшебную флейту». Мы ее услышали на своей сцене, Царицу ночи, и мы ее пригласили. Анастасия Урнова: Я, кстати, вспомнила, что вы же рассказывали, по крайней мере, что когда еще не было «Геликон-оперы», вы еще учились, и вы как раз хотели уехать куда-нибудь как можно дальше, в провинциальный театр и работать там. Дмитрий Бертман: Ой, я мечтал. Анастасия Урнова: А почему, кстати говоря? Дмитрий Бертман: А меня не взяли. Анастасия Урнова: Ну вот. Юрий Алексеев: Но поработали же немножко – и в Твери были, и в Сыктывкаре. Дмитрий Бертман: Нет, это я отдельные постановки делал. Я поставил свой дипломный спектакль в драматическом театре в Калинине, в Твери. Анастасия Урнова: А чем была мотивирована такая мечта? Дмитрий Бертман: Опять же – свобода. Мне хотелось, потому что я понимал, что в Москве было всего два театра – Большой и Станиславского. Как бы я не отличник такой был. Ну, отличник, наверное, но по профессиональным дисциплинам. А вот у меня по политэкономии, по истории партии были проблемы. Анастасия Урнова: По главным предметам, в общем. Юрий Алексеев: Поэтому в регион – и чувствовать свободно себя. Дмитрий Бертман: Я понимал, что здесь у меня ничего не получится. И мне хотелось работать, мне хотелось с артистами работать, мне хотелось… Мне не важно, где бы находился этот театр. И я вам хочу сказать, что и сейчас я могу сказать, что я опять же абсолютно счастливый человек. И когда мне делают какие-то предложения за рубежом, да и здесь, в России, мне пару раз делали очень лестные предложения – меня это абсолютно не интересует, потому что… Анастасия Урнова: В смысле – о работе? Дмитрий Бертман: О работе, да. Юрий Алексеев: Со сменой ПМЖ? Дмитрий Бертман: Были, конечно, и со сменой ПМЖ, несколько раз было. Ну, просто дело в том, что мне хорошо там, где есть театр, в котором я счастлив. Сейчас я в театре, в котором я счастлив и с которым связана вся моя жизнь. Это моя семья. Это люди, которые не просто артисты, которые приходят ко мне на репетицию только и уходят, а это судьбы людей, наши судьбы. Они переплетены уже так, что оторваться от этого невозможно. И сейчас я не могу, как раньше, сказать, что у меня нет возможности, что мне нужна большая сцена или мне нужно то-то. Мне кажется, что в этом смысле я счастливый абсолютно. Юрий Алексеев: Дмитрий, от идеи ставить «Евгения Онегина» в Японии в следующем году не отказались? Дмитрий Бертман: Нет, я работаю сейчас с Японией. Я летаю в Токио, это не близкий путь. У меня проходят сейчас встречи там с художниками, с постановочной частью. И скоро у меня там будет премьера в Национальной опере Токио, «Евгений Онегин». Кстати, Чайковский – национальный японский композитор. Анастасия Урнова: А кто исполнять будут? Наши? Дмитрий Бертман: Вы знаете, что Чехов и Чайковский, в энциклопедии в Японии написано… Юрий Алексеев: Для японцев свои? Дмитрий Бертман: Да, для японцев они национальные японские авторы. То есть Чайковского знает в Японии каждый человек. То есть не просто знает, что был Чайковский, а знают его музыку досконального. Так же, как и драматургию Чехова. Юрий Алексеев: Но вы наших артистов туда повезете исполнять партию Онегина например? Дмитрий Бертман: Там будут петь Василий Ладюк (Евгений Онегин), Евгения Муравьева (Татьяна) из Мариинского театра. Вот двое российских певцов. Еще будет Алексей Тихомиров, наш, из «Геликона», петь Гремина. А остальные певцы – будут петь японцы. Юрий Алексеев: На русском языке? Дмитрий Бертман: На русском языке, конечно. Да, на русском языке. Анастасия Урнова: И это интересно японской публике? Потому что русский – все-таки совсем не классический оперный язык. И бедные японцы… Дмитрий Бертман: Нормально, нормально. Вы что? Это все очень здорово. И мы тоже поем все спектакли на языке оригинала. Мало того, через год мы будем делать интереснейшую оперу. Я вот эксклюзив такой на ОТР говорю, потому что я нигде еще этого не говорил, даже артисты мои не знают. Анастасия Урнова: Внимание! Дмитрий Бертман: У нас будет одна современная опера композитора, который является лицом фирмы Recordings, Гиль Шохат, это израильский композитор. И у него есть такая опера «Альфа и Омега», которая уже прошла не только в Израиле, а и в Европе, и в Японии тоже. И будет впервые поставка в России на хибру. Представляете, будет вот такая опера. Это про сотворение мира, очень интересная опера. Юрий Алексеев: На сцене «Геликон-оперы»? Дмитрий Бертман: На сцене «Геликона», да. Юрий Алексеев: На иврите? Дмитрий Бертман: Да, на иврите. Анастасия Урнова: Ну, это тоже относительно певучий язык, я бы сказала. Дмитрий Бертман: Вы знаете, очень красиво звучит. Анастасия Урнова: Очень интересно! Юрий Алексеев: Про Чайковского уже несколько раз вспоминали. В Подмосковье есть Клин. И вы не раз говорили о том, что (понятно, Клин – музей Чайковского) можно сделать Клин просто туристической Меккой: те же японцы поедут и другие азиатские страны поедут. Дмитрий Бертман: Я уверен в этом. Вы знаете, я уверен, что Клин – это неосуществленный резерв вообще страны. Юрий Алексеев: То есть в Зальцбурге есть… Дмитрий Бертман: Потому что Клин – это просто Мекка может быть. Так же, как Зальцбург. Юрий Алексеев: И Моцарт. Дмитрий Бертман: И Моцарт, да. Клин – там потрясающий музей, уникальный музей, в отличие от Зальцбурга, потому что там подлинный музей, где все подлинные вещи, мебель, все вообще. Как Чайковский ушел из дома – вот там все так и осталось. Там находится архив уникальнейший, где рукописи Чайковского. Это вообще уникальное место, куда просто можно ходить, как к иконе. Даже у меня висит копия автографа его, «Пиковая дама», в кабинете, где вместо автографа написано: «Благодарю Бога», – и подчеркнуто. То есть это последняя точка. И его дальше не волновала судьба этого произведения. Вот он сочинил – и дальше это произведение должно было ставиться или играть. Он шел на любые компромиссы. Ему было все равно, где купюры делать. Уже все, он прощался с этим произведением. Оно только приносило деньги, больше ничего его дальше не интересовало. И поэтому очень много наслоений исполнительский на Чайковского, потому что там был Рубинштейн, выдающийся пианист, который правил Чайковского, там был Направник, директор императорских театров и композитор, который тоже говорил, как надо. И поэтому вот эти наслоения исполнительские иногда зачеркнули авторский замысел. В частности, вот этот штамп иногда становился более популярным. Например, Первый концерт Чайковского, который мы все знаем, вот эти аккорды – у Чайковского совершенно другая музыка, там арпеджио, она такая церковная совершенно, то есть не такая торжественная, а абсолютно такая церковная какая-то история. Но великие пианисты за эти годы сделали известным этот Первый концерт совершенно по-другому. И сейчас совершенно непривычно слушать оригинальную версию. И люди, которые слушают, они даже расстраиваются: «Как же? Мы не слышим вот это», – потому что уже существует какая-то привычка. Знаете, как у Чайковского написано: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она». Поэтому в архиве Чайковского есть масса материалов первозданных. И есть исполнители, которые пытаются это исполнить. Это интереснейшее место. А вот то, что в Клину нет зала фестивального, который бы за собой повлек другу инфраструктуру, и отели, и рестораны, и… Этот город бы стал, конечно, уникальным. И там бы проводился фестиваль, и, может быть, не один в год. Может быть, был бы и осенний, и весенний, и зимний, и летний. И исполнители бы со всего мира туда приезжали. И я очень надеюсь, что такое время наступит и придет. Юрий Алексеев: Еще один проект, о котором мы не можем поговорить. Вспомнили Рубинштейна. Расскажите о постановке «Демон», которая сейчас идет в европейских театрах, потому что четыре театра, в том числе и «Геликон-опера» под вашим руководством, готовили этот спектакль. Дмитрий Бертман: Вы знаете, «Демон» – это история очень интересная, она связана с Дмитрием Хворостовским, с моим другом. Юрий Алексеев: Он должен был петь Демона? Дмитрий Бертман: Да. Мы как-то разговаривали, и он мне говорит: «Ты знаешь, я мечтаю спеть Демона. У меня была попытка одна, и что-то я заболел. Я так мечтаю! Давай сделаем «Демона». И вот мы сделали в Москве, в зале Чайковского был спектакль с «Геликоном», мы сделали «Демона». Слава богу, этот спектакль записан. Это его выдающаяся работа. И когда мы сделали этот спектакль, и его посмотрели и москвичи, и по всему миру его посмотрели, то театр «Лисео» – это главный театр Испании в Барселоне, замечательный театр, – директор этого театра Кристина Шапельман приехала в Москву и говорит: «Я хочу, чтобы ты поставил «Демона» с Димой у нас в театре». И мы решили, что этот спектакль мы делаем там. Конечно, я думаю: хорошо бы у нас в «Геликоне» его играть. А у нас уже есть такой опыт, когда, например, дюссельдорфский спектакль «Золотой петушок» переехал к нам. И Кристина сказала: «Мы возьмем нюрнбергский театр, Бордо, театр Марка Минковского, вот эти театры тоже заинтересовались». И мы решили сделать вот эту совместную постановку. Юрий Алексеев: То есть четыре театра задействовали? Дмитрий Бертман: Четыре театра. Эта опера прошла в Барселоне, в следующем году она пойдет в Нюрнберге и Бордо, а дальше она будет идти в Москве. Анастасия Урнова: И останется у нас? Дмитрий Бертман: И останется у нас. Поэтому мы и последние, потому что мы забираем эти декорации, уникальнейшие, красивые. Кстати, на днях была прямая трансляция… не прямая трансляция, а запись этого спектакля в Европе, по всем странам прошел этот «Демон» уже по телевидению. Анастасия Урнова: И какая реакция? Дмитрий Бертман: Замечательная. Там был просто аншлаг, я еле доставал места для своих друзей, которые приехали. И вот Дима Хворостовский должен был петь этот спектакль. Но, видите, судьба так распорядилась. Пел латышский баритон Силиньш, который… Когда он вышел в гриме первый раз на сцену, то все, кто были артисты и кто пели с Димой (а там был состав, который пел с ним в Москве), у нас просто мурашки вот так пробежали, потому что это было просто так страшно! И конечно, на нем была такая ответственность, потому что он тоже понимал, что все в нем видят сравнение. Это очень тяжело было. В общем, мы каждый спектакль пели, думая о Диме, конечно. Юрий Алексеев: И теперь в «Геликон-опере» стоит бюст Дмитрию Хворостовскому? Дмитрий Бертман: Да, у нас есть и гримерная его, и сейчас стоит бюст работы Владимира Усова, замечательного скульптора, заслуженного художника России. И родители Димы – Александр Степанович и Людмила Петровна – они сами выбрали эту работу. Им очень нравится, как Усов сделал Диму. Он действительно невероятно похож, замечательный бюст. И он стоит у нас в театре. Как сказал наш артист сегодня Леша Исаев, который тоже пел Демона в том спектакле с Димой вместе, они очень дружили, он сказал: «Теперь Дима с нами будет всегда в театре». Анастасия Урнова: Я не могу не спросить, когда мы говорим про ваше огромное количество международных проектов: на культурной связи международная политика как-то сказывается? Вообще чувствуется, что в мире происходит? Или культура – она все-таки сама по себе? Дмитрий Бертман: Единственный мост, который сейчас остался, вот единственный мост – это культура. Вот лично я никак не замечаю ничего. Все мои коллеги ко мне прекрасно относятся. Мало того, я хочу сказать, что они приезжают в Москву с таким удовольствием! – и из Германии, и из Америки, и из Великобритании, и из Франции. Они просто обожают Москву, просто обожают! Они хотят сюда приезжать. Им нравятся улицы Москвы. Они бродят по ночной Москве. Они знают все музеи, театры. И я думаю, что это не я один говорю. Я думаю, что все мои коллеги в театрах, которые работают, куда приезжают иностранцы, они подтвердят. Когда мы там работаем, тоже я не вижу никак проблем вообще, как будто все в порядке. Анастасия Урнова: Вот Серебренников в Цюрихе только что вышел, хотя в Москве он под домашним арестом. Это тоже нам говорит о том, что: «Ну, тут вы сами разбирайтесь, а культура – это культура, и мы все равно будем работать, как и работали»? Дмитрий Бертман: Вы знаете, я думаю, что культура должна сделать то, что делала культура всегда: культура всегда сближала и всегда налаживала отношения и исправляла ошибки политиков. И я думаю, что миссия наша в этом тоже существует. Культура не имеет границ, это особое государство. Притом говорят «государство без территорий». Вот это государство, его территория – она во всем мире. Вы знаете, я ставил в Швеции – это самый северный театр в мире. И самый южный театр – в Новой Зеландии. И я вам могу сказать, что и там, и там, и во всех театрах, в которых я ставил между этими двумя полюсами, работают потрясающие люди, фантастические, которые верят в музыку, в театр, в образы, в добро. И мне кажется, что вот на этих людей можно полагаться, они изменят мир. Юрий Алексеев: Дмитрий, а опера при всем при этом – элитарное искусство, на ваш взгляд? Дмитрий Бертман: Вы знаете, я много раз говорил, что я думаю… Когда люди говорят, что опера – это элитарное искусство, те, кто говорят из наших коллег, то это оборона от пустых залов. То есть вот пустой зал, и он говорит: «Потому что элитарное». Юрий Алексеев: Но у вас есть своя защита на это? Вы называете оперу массовым искусством, чуть ли не попсой. Дмитрий Бертман: Конечно, абсолютно. Ну конечно, это же абсолютно поп-искусство, потому, что самые большие театры в мире. Если бы было элитарным, то были бы маленькие. Анастасия Урнова: С другой стороны, давайте так, выдержать концерт в «Олимпийском» гораздо проще, чем отсидеть четырехчасовую оперу. Дмитрий Бертман: Не думаю. Анастасия Урнова: Например, какой-нибудь «Фауст». Еще посиди и послушай. Дмитрий Бертман: Ну, смотря какой «Фауст». Анастасия Урнова: Ну, там музыка все равно остается одна и та же, к счастью. Дмитрий Бертман: Вы знаете, нет-нет-нет. «Фауста» высидеть? Пролетит за час, если это интересно. Это потрясающее произведение! Я ставил, кстати. Мой «Фауст» идет сейчас в Эстонии, в Таллине. И любая опера… Просто к этому надо относиться не как к чему-то чужому. Вы знаете, кто персонажи в операх? Вот я тоже говорил: кто персонажи? Цари, куртизанки. Кто бы узнал про то, что существует «Король забавляется» у Гюго? Никто бы не узнал, если бы не Верди, не опера «Риголетто». Кто бы узнал про Дюма, «Травиату», «Даму с камелиями»? Ну, какая-то маленькая история, никто бы не узнал. Верди сделал это шлягером, который начинается, кстати, с канкана. То есть это массовое искусство абсолютно, это даже адаптация литературы для массового зрителя, если так грубо сказать. Ну и потом, богаче искусства, чем опера, не существует. Здесь все виды искусства вместе. Это самое современное искусство, и поэтому оно такое сегодня популярное, в частности в России. Сегодня купить билет на трансляцию оперного спектакля в кинотеатр из «Метрополитен-оперы» – попробуйте, купите, они проданы. Проекты телевизионные, вся эстрада пытается петь оперу. Любые проекты, связанные с оперой, они рейтинговые, потому что это настоящее. Это красиво, это дорого, это талантливо. И тут нельзя прикрыться фонограммой, нельзя прикрыться какими-то микшерами. Здесь сразу – прямо талант, и все. Анастасия Урнова: При этом я, кстати, слышала (прошу прощения), что оперный театр не может зарабатывать деньги. Дмитрий Бертман: Конечно. Потому что очень дорого. Понимаете, вот сидит оркестр – 100 человек. Сидит хор – 70 человек. Солистов – еще 20 человек. Ну и сколько человек обслуживают – костюмеров, гримеров и так далее? Вот представляете, сколько это? Анастасия Урнова: То есть дело не в популярности, а просто… Дмитрий Бертман: Один оперный театр – это 20 драматических. Юрий Алексеев: Дмитрий, а что вам не нравится в опере? Не бывает же идеальных отношений. Дмитрий Бертман: Отношений? Юрий Алексеев: С оперой как с видом искусства, с тем, в чем живешь. Дмитрий Бертман: Значит, мы что-то недоработали. Мне кажется, что любого человека можно увлечь. Если он пришел на хороший оперный спектакль, то – все, он наш. Юрий Алексеев: А вы засыпаете иногда на оперных спектаклях? Дмитрий Бертман: Я? Да, иногда засыпаю. Не на своих, конечно. Иногда засыпаю, потому что… Вы знаете, опасно ведь что? Иногда говорят, что одно и то же название в разных театрах идет. Это очень большая ответственность, потому что можно так сделать, что после этого в другой театр никто не пойдет на это название. То есть у человека будет ассоциация, что это ужасно скучно, не действенно. Понимаете, певцы многие считают, что они становятся такими эпицентрами. Вот многие считают, особенно звезды. Их избаловали, и они считают, что слушают физиологический голос. Сейчас зритель приходит в театр в такое напряженное время, когда такой график у каждого человека невероятный, такой насыщенный. И он выбирает эти три часа и приходит. Он же не каждый день ходит, он два раза в год пришел. Перед ним такая ответственность, перед этим зрителем, потому что он за эти три часа должен получать больше, на что он рассчитывал. И вот я ставлю такую задачу. То есть человек должен прийти и сказать: «Вау!» Прийти и купить билет в кассе. Поэтому в нашем театре касса работает не до начала спектакля, а она еще работает и после спектакля, как было, кстати, в опере Зимина, чтобы человек после спектакля зашел в кассу и купил билет. Я вам хочу сказать, что самые большие продажи у нас как раз после окончания спектаклей. Юрий Алексеев: Отлично! Дмитрий, огромное вам спасибо! Дмитрий Бертман: Спасибо. Юрий Алексеев: В студии программы «ПРАВ!ДА?» был народный артист России, основатель и художественный руководитель Московского музыкального театра «Геликон-опера». Мы с вами прощаемся – Анастасия Урнова и Юрий Алексеев. Всего доброго!