«Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты». Ансельм Брийя-Саварен Юрий Алексеев: Это программа «ПРАВ!ДА?». Здравствуйте! Меня зовут Юрий Алексеев. И вот о чем будем говорить сегодня: В России ежегодно выбрасывают 17 миллионов тонн еды стоимостью более 1,5 триллиона рублей. По данным экспертов, оказавшейся на помойке еды хватило бы, чтобы прокормить 30 миллионов человек в течение года – больше, чем россиян, живущих за чертой бедности. Специалисты считают, что спасти еду могут фудшеринговые сервисы – интернет-ресурсы для сбора и распределения излишков еды. Однако в России нет закона, регулирующего эту деятельность. Несмотря на то, что идею фудшеринга поддерживают в Минсельхозе, в Минпромторге и в Минэкономразвития, против выступает Минфин. Почему сейчас в России проще уничтожить еду, чем сохранить и перераспределить? Как действующее законодательство препятствует развитию этого движения? Сколько каждый из нас выбрасывает испорченных продуктов? И как оптимизировать свой продуктовый набор в холодильнике? Юрий Алексеев: Помните, наши бабушки в детстве наставляли, что еду выбрасывать нельзя. Ну понятно, что хлеб их поколению доставался нелегко – война, голод. Они подумать не могли выкидывать продукты. А вот сегодняшняя картина совсем иная. Антон, прозвучала цифра: 17 миллионов тонн еды выбрасывается каждый год. Цифра из отчета вашего и ваших коллег. Это правда еды 17 миллионов тонн выбрасывается? Или некогда еды, а сейчас это уже пищевые отходы? Антон Губницын: Это правда еды. Более того, я хотел бы подчеркнуть, что когда мы говорим о 17 миллионах тонн, мы говорим о тех продуктах, которые попадают на свалку из розницы и из домохозяйств. Если мы возьмем с вами всю цепочку потерь, не знаю, от поля до непосредственно холодильника домохозяйства, то смело умножайте эту цифру на два. Поэтому мы говорим о еде (упакованной, неупакованной), большая часть из которой могла бы стать частью питания. Юрий Алексеев: Но вы же в докладе называете цифру – 1,6 триллиона рублей. Это если эти 17 миллионов в деньги перевести. То есть это колоссальная цифра! На здравоохранение, по-моему, в два раза больше тратится. Антон Губницын: Колоссальная цифра. Более того, здесь нужно понимать, что проблема пищевых потерь действительно находится на стыке. Это и социальная проблема, и экономическая, и экологическая. То есть вот эти 17 миллионов тонн, помимо того, что это ценность и еда, которой действительно можно накормить десятки миллионов человек, это еще и 28% ТКО. То есть это практически треть всех потребительских отходов в России. Юрий Алексеев: Твердые коммунальные отходы. Антон Губницын: Соответственно, предотвратим этот объем – голодные будут накормлены, а наши мусорные полигоны на треть сократятся. Я сейчас беру, конечно, абсолют, когда мы с вами нуллифицировали этот объем, но не могу. Вы представляете, какие огромные деньги государство тратит на управление отходами. Юрий Алексеев: Алина, а все понятно с это цифрой? Или возникают какие-то вопросы у вас как у специалиста? Алина Жестовская: С цифрами-то все понятно. Только здесь не учитывается почему-то другой момент. Вот этот модный в странах Европы фудшеринг, вот эти модные некогда в странах Европы секонд-хенды. Все здорово, все классно! Но в России-то это не оттого, что мы такие все такие экологичные, не оттого, что мы так заботимся о природе, а оттого, что мы бедные, голодные и голые. Мы этим пользуемся, потому что нам нечего кушать и нечего носить. Антон Губницын: Сегодня мы этим не пользуемся. Алина Жестовская: Мне кажется, здесь должен быть вопрос, который мы в первую очередь должны решать, а не как стать модными и экологичными. Пусть торговые сети думают о том, почему они берут слишком много продуктов, которые в итоге не уходят, не распространяются по рынку. Юрий Алексеев: А задача именно такая в первую очередь стоит – быть модными и экологичными? Алина Жестовская: Нет. Давайте мы подумаем, почему у нас вообще население… почему мы эту мысль вслух проговариваем. То есть почему у нас население голодает? Почему есть вообще такой термин «голодающие россияне» сегодня? Юрий Алексеев: То есть проблема глобальная, и ее надо решать. В принципе, здесь ничего неожиданного нет. Правильно, Анна? Да, общество потребления порождает в том числе и излишки еды, которые либо на свалку, либо как-то их дальше надо распределять. И тут есть несколько сценариев. Анна Успенская: Да, это так. Юрий Алексеев: Про фудшеринг расскажите, коль у нас это слово прозвучало. И Алина тоже сказала. Что это за история такая? Откуда оно пошло? И правда ли, что задача – защита экологии в первую очередь? Или что-то еще? Антон Губницын: И быть модным еще. Юрий Алексеев: И быть модным, да. Алина Жестовская: Ну, это же модно, конечно. Анна Успенская: Мы занимаемся проектом «Фудшеринг» уже четыре года. Мы взяли за образец опыт немецкого фудшеринга. В нем, действительно, основная идея – это экологическая идея. Чтобы уменьшить количество пищевых потерь, пищевых отходов, люди, волонтеры забирают продукты, которые не были проданы, и разбирают всем, кому они хотят. Заметьте – не нуждающимся, а всем. А мы… Алина Жестовская: Ну, у нас полстраны нуждаются. Анна Успенская: Мы начинали именно так. Но потом мы заметили, что большинство организаций, которые отдают нам еду, им очень важно, чтобы продукты попадали именно малообеспеченным людям. И тогда мы сделали проект еще и благотворительным. Теперь волонтер может небольшую часть оставить себе как вознаграждение, но бо́льшую часть он отдает им малообеспеченным людям. Юрий Алексеев: Вы сказали «мы». То есть ваша организация юридически существует? Это какая-то общественная организация? Анна Успенская: Нет, мы не зарегистрированы юридически – как раз по той причине, что сейчас очень сложно оформить договорные отношения создающейся организации так, чтобы у нее не возникло рисков. Юрий Алексеев: Но потребность в этом есть, с вашей точки зрения? Или вы прекрасно существуете в заданных условиях? Анна Успенская: Мы существуем силами волонтеров. Но для масштабирования, конечно, необходимо оформить юрлицо и иметь возможность заключать договоры, чтобы спасать больше еды таким образом. Да, это необходимо. Юрий Алексеев: Юридическая сторона… Антон Губницын: Если позволите, я просто дополню то, что сказала Анна. На самом деле фудшеринг – это такое широкое понятие, оно многообразное. Вот Анна представляет один из форматов – добровольцы, которые объединяются и спасают еду. Существуют еще в мире, мне кажется, с 80-х годов так называемые «банки продовольствия» и некоммерческие организации, благотворительные фонды, которые работают с крупным бизнесом и часто являются таким хабом для того, чтобы распределять другим благотворительным организациям и «физикам», нуждающимся физическим лицам. И наконец, есть коммерческий фудшеринг, о нем тоже не нужно забывать. Как это выглядит? Мобильные приложения, которые специализируются на еде, как правило, на готовых блюдах с подходящим сроком годности. Условно говоря, вы едете домой, лень готовить ужин. Вы можете в конце рабочего дня собрать себе интересную корзину на ужин с большой скидкой – от 30 до 70%. Таким образом, это коммерческая история. И мобильное приложение зарабатывает на комиссии с каждой продажи. Юрий Алексеев: У нас в стране все эти формы фудшеринга присутствуют? Антон Губницын: У нас в стране все эти формы шеринга присутствуют, но вместе с тем – в разных долях. Опять же оценка, которую мы делали, показывает следующее. Спасается в год примерно 7 тысяч тонн продовольствия из 17 миллионов. Короче, полпроцента из того, что выбрасывается. 6 тысяч тонн спасает одна крупнейшая организация – это фонд продовольствия «Русь». Это тот самый «банк еды». Тысяча приходится на все остальные формы. Если говорить о мобильных приложениях, то это стартапы, то есть это компании, на мой взгляд, очень перспективные, но находящиеся на первоначальном этапе своего создания и развития, привлечения первых инвестиций. Пять-шесть таких платформ уже работают и в Москве, и в Петербурге, и, может быть, в других городах. Юрий Алексеев: Александр, все ли так понятно, все ли так очевидно? Александр Борисов: Все здорово. Цели, идеи – они замечательные. Юрий Алексеев: Потому что действительно все здорово. Тем количеством еды, которая в Москве выбрасывается, можно всех бездомных в городе накормить. Александр Борисов: Конечно. И перед Анной кланяюсь. Это большая работа, которая проводится волонтерами, когда действительно спасается еда, раздается нуждающимся. Но есть большая проблема. Большая проблема в качестве самой продукции. Ведь мы говорим сейчас о продукции, которая раздается, у которой подходит срок годности. Либо вот сегодня срок годности, либо… Юрий Алексеев: Либо это все-таки просрочка? Александр Борисов: Либо это просрочка. Я не знаю. Я сейчас пока не буду говорить. Даже если это и просрочка. Но существуют, с точки зрения СанПиНов, коэффициенты. Если товар хранится до семи суток, то коэффициент 1,5. То есть еще три с половиной он должен быть качественным безопасным после срока годности. Аналогичная ситуация с товарами других категорий. Юрий Алексеев: Этот коэффициент для всех продуктов? Александр Борисов: 1,5; 1,3; 1,2; 1,1 и так далее – для тех товаров, которые хранятся, например, дольше. Не суть. То есть в каждом случае это от трех с половиной до двух недель – срок, в которой товар еще качественный и безопасный. Но проблема заключается в том (и это показывают исследования союза потребителей «Росконтроль»), что у нас на полке в рамках этого срока продукция не то что некачественная, а она небезопасная. Возьмем для примера самую простую курицу. Курица на прилавке в виде тушки – это, в общем-то, нормальный продукт. Как только ее начинают дробить на бедра, сердца и так далее… Золотистый стафилококк, сальмонелла, кишечная палочка – все это в продукции. И все это в том, что мы с вами покупаем еще в установленных сроках годности, впоследствии в геометрической прогрессии начинает развиваться. Юрий Алексеев: Это да. Но ведь, насколько я знаю, фудшеринг мясо и рыбу не принимает. Правильно, Анна? Анна Успенская: В нашем проекте мы принимаем. В некоторых не принимают. Антон Губницын: В принципе, очень важно сказать… Юрий Алексеев: Вы договорите. Антон Губницын: …что с просрочкой не работает ни один уважающий себя и сколько-нибудь заметный фудшеринг-сервис. Ну давайте так. Просрочка вне закона, да? Юрий Алексеев: Просрочка вне закона. Но мы же знаем, когда в магазинах несколько раз переклеивают сроки годности. Александр Борисов: Это не просрочка. Сегодня последний день позиционирования товара на прилавке, но уже в первый день этот товар приехал с сальмонеллой либо с кишечной палочкой. На последний день какова будет безопасность этого продукта? Антон Губницын: Ну, это контроль и надзор. Все-таки здесь невозможно упрекать в этом фудшеринг-сервисы. Александр Борисов: Совершенно верно. Антон Губницын: Люди нарушают правила дорожного движения. Александр Борисов: Поэтому я и разделяю. Есть красивая идеология, а есть те реалии, которые у нас на сегодняшний момент присутствуют. Юрий Алексеев: Да, Алина. Алина Жестовская: Можно еще про красивую идеологию? Тоже скопирую первое вводное слово. Все отлично, суперский проект. Я сама очень много времени посвящаю именно экологии, свалкам. Все это здорово. Но, говоря об идеологии, государственная идеология и транслируемое из этого мироощущение наших граждан какое? То есть когда мы говорим о фудшеринге: либо мы отдаем это бесплатно, либо мы отправляем это на помойки. То есть фактически мы предлагаем нашим гражданам кушать с помойки. Как себя должен чувствовать человек, россиянин, которому предлагают кушать с помойки в благотворительных целях? Почему у нас вообще сформировалась такая система? Юрий Алексеев: Государство же, насколько я понимаю, вообще не высказывается по этому поводу? Алина Жестовская: Государство у нас уже однажды высказалось относительно санкционных продуктов. Сейчас у нас, я так понимаю, в Госдуме тема по фудшерингу поднята. Антон Губницын: Коллеги, если не заниматься такими громкими высказываниями, «кушать с помойки» и так далее… Еще раз. Речь идет о совершенно нормальных продуктах питания с не истекшим сроком годности. Алина Жестовская: Вот вы бы хотели, чтобы ваша семья ела продукты, которые либо идут вам на стол, либо идут в помойку? Антон Губницын: Это ваша позиция. Как минимум она противоречит целям устойчивого развития ООН, к которым присоединилась и Россия. В этом году даже пишет целый добровольный отчет по соответствию этим целям. Одна из целей – это переход на рациональные модели потребления. Пользоваться совместно автомобилями. Думать о том, что некрасивые овощи могут быть съедобными так же, как и красивые. Думать о том, что если у молока осталось два дня до истечения срока годности, я вполне могу сварить кашу и тем самым предотвратить огромные потери, которые ведь не только говорят… Это же ведь не только о продукте, а это и об упаковке, о сельском хозяйстве, о логистике и так далее. Вот сейчас выкидывается 30–40% просто потому, что мы думаем: «Ну, как-то несолидно мне употреблять кефир, у которого осталось два дня». Алина Жестовская: Это то, с чего я начинала. Когда мы это предлагаем людям и когда люди приходят за этой едой, они (большинство) же идут не оттого, что они так заботятся об экологии, а оттого, что им просто не на что купить себе еды. Юрий Алексеев: Понятно. Антон Губницын: Проблема есть, конечно. Алина Жестовская: Вот об этом надо думать. Юрий Алексеев: Я Алексея хочу к нашей дискуссии подключить. Как социальный психолог вы как для себя это явление трактуете? Алексей Рощин: Я, честно говоря, все это послушал. Вспоминаю советское время. Получается по тому, что я слышал, что в советское время были все эти нынешние идеалы фудшеринга и так далее реализованы. Я вспоминаю советский магазин, обычно овощной. Приходишь туда – и, как правило, до половины закупленной картошки шла или в обрезь, или выбрасывалась, потому что она гнилая. Капуста чаще всего почерневшая. Яблоки тоже наполовину гнилые. И так далее. То есть получается, что в Советском Союзе все идеалы воплощались. Там очень плохо было с сортировкой. Соответственно, приходишь, берешь – и как бы наслаждайся. Зато ты соблюдаешь конвенции ООН на этот счет, которые появятся чуть позже. Юрий Алексеев: Идеи фудшеринга – это, на мой взгляд, показатель развития общества, его какой-то зрелости? Или это, наоборот, тревожный звоночек? Алексей Рощин: Я помню настроения, которые царили в обществе как раз на закате СССР. И тогда людям это крайне не нравилось. Люди на самом деле именно как идеал воспринимали западные магазины, в которых все свежее, в которых все качественное, куда можно пойти, просто это все купить и съесть. Поэтому, соответственно, на этом новом этапе, как бы на новом витке нам возвращаться назад – я думаю, что это в обществе будет воспринять как регресс. И еще вопрос такой чисто философский действительно возникает. Ведь на самом деле, когда мы говорим, что мы хотим, чтобы у нас было много еды, мы хотим, чтобы у нас не было недостатка – это же на самом деле означает, что мы хотим избытка. То есть если мы хотим питаться качественными продуктами, овощами и одеждой, то, соответственно, обязательно появится избыток, который придется выбрасывать. Это надо понимать. Это в СССР мечталось о том, что за счет некоего такого мощного планирования все, что мы произвели, все будет, так сказать, и потреблено. Но, как мы помним, в СССР это все вылилось в эти самые магазины с гнилой картошкой. А если мы хотим действительно общество потребления (а я думаю, что мы все-таки его хотим, а не хотим получать по карточкам все), то в этом случае я думаю, что эта вся борьба – это борьба с мельницами ветряными. Юрий Алексеев: Мне кажется, мы общество потребления уже давно получили. Алексей Рощин: Избыток продовольствия будет, оно будет портиться, и придется кое-что выбрасывать. Тут никуда не денешься. Юрий Алексеев: Общество потребления уже есть, и давно. Алексей Рощин: Часть людей хотела бы от него отойти. Юрий Алексеев: Александр, вы человек из индустрии. Насколько проблема, о которой мы сегодня говорим, актуальна для деятелей общепита, ритейлеров и так далее? Александр Марон: Вы знаете, если говорить конкретно о ресторанах, то в ресторанах, где правильно поставлены процессы, такой проблемы нет. То есть все продукты перерабатываются, все проходит согласно каким-то нормам, установленным внутри ресторана. При этом есть история с кулинариями, со шведскими столами. Иногда это банкеты, где действительно остается какое-то количество еды. Она не испорченная, просто сегодня не смогли продать то необходимое количество – тот же самый хлеб или полуфабрикаты, которые должны были продать. Не было такого количества спроса. Совершенно замечательно, что сейчас появились платформы, на которые можно обратиться, и достаточно оперативно люди распределяют эти оставшиеся продукты среди тех, кому он действительно нужен сегодня. Юрий Алексеев: Но для предпринимателей это чистой воды волонтерство и возможность помочь кому-то? Или какая-то выгода есть? Или наоборот – проблем больше? И если да, то какие проблемы всплывают? Александр Марон: Для предпринимателей, естественно, если что-то остается из продуктов и получается перерасход – значит, какие-то процессы выстроены неправильно. Если же есть возможность не выбросить, а передать этот продукт дальше, то я считаю, что это правильная история. То есть это история экологичности, да и вообще здравого смысла. Продукт не должен выбрасываться. Антон Губницын: Вот здесь очень важный, мне кажется, момент прозвучал наконец-то – про здравый смысл. Мне кажется, любой человек, который занимается продуктами питания, понимает, каких бы идеологических установок он ни придерживался, что продукты питания не нужно выбрасывать, это нехорошо. Если говорить о мотивации, то опять же предприниматели или компании бывают самые разные, прежде всего по масштабу. Для тех, кто представляет собой малый и средний бизнес, я думаю, что проще всего и легче всего реализовать этот здравый смысл – то есть сделать так, чтобы продукты не выбрасывались – через волонтеров, ничего не подписывая. Просто потому, что так проще, не наедет Роспотребнадзор и так далее. Для компаний большого масштаба, общероссийского, может быть, международного – безусловно, они не могут так поступать, позволить себе так поступить. Поэтому они работают опять же с большими некоммерческими фондами, передают на баланс этих фондов продовольствие и так далее. И, помимо здравого смысла, еще важный момент: ведь утилизация еды также чего-то стоит. Это тоже деньги, да? Поэтому если есть возможность сделать вот такое, повторюсь, тройное доброе дело – накормить нуждающихся или тех, кто уверен, что необходимо питаться рационально, оптимизировать свои расходы и принести пользу экологии, – конечно, я всеми руками «за», чтобы это было. Юрий Алексеев: Алексей. Александр Борисов: Я бы здесь хотел подхватить. В частности, был вопрос: а где было государство? Государство было или нигде не было, когда фактически отдавали монополию на торговлю торговым сетям. Ведь сегодня (и это ни для кого не секрет) от 35 до 60%, в зависимости от регионов, – это торговые сети, где мы с вами, потребители, отовариваемся. А теперь вопрос. Я пришел в магазин… Я рассказываю реальный пример. Я вчера пришел в магазин. На прилавке лежат яблоки, яблоки непотребные, которые никто не будет покупать за 90 рублей. Но торговая сеть не будет снижать стоимость, потому что эти яблоки уже мы с вами оплатили, до 2% стоимости яблок. Мы уже с вами оплатили за их утилизацию. Для торговой сети… А наши торговые сети на сегодня – это мамонты, потому что современные технологии не развиты. И любое повышение маржинальности для торговой сети – это оптимизация персонала. В этой ситуации кто-то должен принять решение, чтобы по этим яблокам произошло снижение, вбить в базу, эту базу синхронизировать с кассой, отправить некоего мерчендайзера, который должен повесить ценник. И всех их мы оплачиваем. Поэтому в этой ситуации торговой сети проще взять эти коробки с яблоками и выкинуть их на помойку, вместо того чтобы не за 90 рублей, а за 5–10 рублей продать бабушкам, которые с удовольствием бы их купили. Я бы их с удовольствием купил на компот, для переработки. Юрий Алексеев: Узнал недавно, что в Москве целая карта помоек есть, где крупные ритейлеры сбрасывают подходящую к концу срока годности продукцию. И там малообеспеченные какие-то люди, пенсионеры могут впервые увидеть какие-то деликатесы с подходящим сроком годности, о которых они в жизни не слышали. Анна, но ведь ни для кого не секрет, в каких условиях часто хранятся продукты на тех же прилавках, на торговых полках. Очень легко попасть в неприятную ситуацию, когда человек отравится или что-то с ним произойдет. Получается, что фудшеринг повышает риск того, что с человеком что-то произойдет? Никто ведь гарантии никакие не дает. Анна Успенская: Действительно, когда мы говорим о передаче продуктов с истекающим сроком, риски увеличиваются. Но по нашему опыту, ну и по здравому смыслу, и по нормативам, намного больше влияют условия хранения, чем срок хранения продуктов. То есть если продукт был изначально качественный, если он хранился в надлежащих условиях, то к моменту истечения срока он, как правило, еще пригодный. Юрий Алексеев: А с волонтеров есть какой-то спрос? В каких условиях они должны хранить продукты? Или в течение какого времени от магазина должны передать нуждающимся эти продукты? Анна Успенская: Так как мы работаем на устных договоренностях и у нас нет каких-то официальных договорных отношений ни с волонтерами, ни с подопечными. Мы все это просто прописываем в правилах. Ну, в каком-то смысле на честном слове контролируем выполнение. Конечно, мы просим всегда об обратной связи. Если что-то не так с продуктами, мы просим сообщать. И мы стараемся разобраться, в чем была причина. Если есть какие-то риски, мы отказываемся от этих продуктов, потому что безопасность превыше спасения конкретного продукта. Юрий Алексеев: А почему мясо распространяете? Александр приводил пример с этим мясо, с курятиной, с сальмонеллой. Это же повышенный риск – мясо, рыба. Тем не менее вы не отказались Анна Успенская: Дело в том, что те организации, которые в данный момент нам отдают продукты – это те компании, которые, наоборот, гораздо больше заботятся о безопасности продуктов. Они списывают чуть раньше, чем многие другие. Они не положат в заказ, например, если мы говорим о какой-то онлайн-доставке (а такие организации у нас часто встречаются), они не положат туда заказ, у кого два дня до конца срока осталось. Поэтому чаще всего мы получаем продукты качеством выше среднего. Юрий Алексеев: А эти ваши партнеры афишируют то, что они с вами работают, или наоборот – стараются как-то тихо это делать? Анна Успенская: По-разному. Мы сами проводим такую политику: на всякий случай мы не афишируем, потому что, пока мы работаем неофициально, мы можем рисковать. Но, конечно, я совершенно согласна, что для масштабирования этой истории необходимы дополнительные стандарты качества, чтобы мы могли говорить о категории продуктов, например, которая уже не может продаваться, но еще может отдаваться бесплатно. И нормы требования к безопасности должны быть одинаковыми. Но пока проект небольшой. И из-за того, что организации отдают достаточно качественную еду, у нас таких рисков не возникает. Юрий Алексеев: Да, Александр, вы хотели сказать. Александр Марон: Я думаю, коллеги, мы все поможем Анне после эфира, с точки зрения именно правового регулирования и правого оформления. Юрий Алексеев: Да, я целиком «за». Я люблю такие общения после эфира. Да, Александр. Александр Марон: Как раз я хотел сказать про правовое регулирование. Вспомнился опыт Израиля, где, по-моему, три года назад был принят закон, как раз касающийся перераспределения продуктов, у которых исходит срок годности. И там снимается ответственность с жертвователя, передающего этот продукт. То есть если вдруг случается какая-то ситуация, что человек, не дай бог, отравится, то жертвователь не несет уголовной ответственности. Алексей Рощин: На свой страх и риск. Александр Марон: Да, на свой страх и риск. Это тоже важный такой момент. И по поводу сроков годности, о чем Анна говорила. Действительно, сейчас нет такого ресторана, где не используется вакууматор – что очень сильно продлевает срок хранения продуктов. Юрий Алексеев: А что это такое? Александр Марон: При помощи вакуумных пакетов убирают воздух. Юрий Алексеев: А, вакуумная упаковка. Александр Марон: Да. Сохраняют продукты. И продукты хранятся гораздо дольше. То же самое, сейчас появились во многих заведениях общепита шокерные заморозки – это когда очень быстро замораживается продукт, сохраняя свои ценные свойства и качество. Все эти вещи позволяют хранить продукт дольше, чем это установлено нашими нормами, СанПиНами. Юрий Алексеев: Александр, а есть ли ощущение, что государство какие-то шаги навстречу делает? Вот год говорили про «регуляторную гильотину», ждали СанПиНа от Роспотребнадзора. В итоге какие-то самые одиозные положения из СанПиНов убрали, а все остальное осталось. Ну, теперь ветошью необязательно мыть посуду и яйцебитню, то есть отдельное помещение для битья яиц, можно не заводить. А все остальное как было, так и осталось. А тут еще мы со своим фудшерингом. Александр Марон: Вы абсолютно правы, потому что, в принципе, законодательство в этом вопросе малоподвижное. И законы, которые мы сейчас имеем – это наследие Советского Союза. Я последний год провел в Казахстане, и меня очень удивили некоторые моменты. Приходила санэпидстанция в ресторан, в котором я работал, помогал, вел этот ресторан. И вдруг такое требование: нужен пескосборник. То есть сборник песка уже после того, как прошла мойка овощей. Вода во всем городе с песком идет. Если там ванну набираешь, то это просто желтая вода. И тут возникает вопрос: для чего нужны эти очень странные нормы? Я считаю, что законодательство должно регулироваться. Юрий Алексеев: А проверяющие органы эти все нормы очень хорошо знают, процитируют просто на ура. Антон Губницын: Коллеги, хотел еще важный момент поднять. Помимо СанПиНов и требований к качеству передаваемых продуктов, я думаю, что важным моментом является налоговый аспект. Почему до сих пор фудшеринг находится в России в таком зачаточном состоянии? Юрий Алексеев: Вот! Какие интересы у бизнеса? Потому что Александр вспомнил Израиль. Можно и другие страны привести. Антон Губницын: Конечно. Если мы возьмем крупный бизнес, который работает в России, одним из главных препятствий является налоговый барьер, как это ни странно. И описать этот барьер можно очень простым примером. Допустим, у вас на полке есть пакет молока с подходящим сроком годности. Есть две опции. Первое – отдать его на благотворительность. А это значит – заплатить НДС и налог на прибыль с рыночной цены, то есть докинуть плюс 30–40%. Либо дождаться смиренно, пока его срок годности истечет, и отдать его на утилизацию по существенно более невысокой цене. Или растворить его каким-то другим, неведомым нам здесь, способом. Поэтому процент компаний, которые могут себе позволить таким образом жертвовать на благотворительность, очень невелик. В основном это опять же крупные, общероссийские, международные компании, для которых это, скажем, одна из целей их корпоративной стратегии устойчивого развития. Ну, это такое как бы движение против экономической целесообразности. Вот поэтому… Вы наверняка знаете, что сейчас обсуждается внесение в Госдуму законопроекта, который бы позволил эту проблему решить каким-то образом и сделать так, чтобы компаниям было легче отдавать на благотворительность. Это очень важно и с точки зрения масштаба, и с точки зрения прозрачности сделок. Потому что, как только ты можешь легально по документам передать продукты питания, разумеется, надзор и контроль за их качеством гораздо выше. Юрий Алексеев: Вроде бы да. И документ необходим. Алина, а вам что опыт подсказывает? Один документ решит все проблемы? Или там дальше просто клубок начнет закручиваться еще больше? Алина Жестовская: Слушайте, ну мы как-то решили проблему с польскими яблоками, которые давили. С сырами мы как-то решили проблему, да? С продуктами, у которых срок годности и качество вообще под сомнением не стоит. Антон Губницын: А «мы» – это кто? Алина Жестовская: Мы? Наше чудесное государство. Мы как граждане. Мы как представители каких-то движений, каких-то политических или общественных сил. Как-то мы это решили. Естественно, тут должна быть воля самая высшая, и в первую очередь политическая, а не наша – практическая и инициативная. Я категорический противник теорий заговоров и конспирологии, но у меня такое чувство, что в последнее время мы готовим свое население к сознательной нищете и бедности. То есть мы сейчас «случайно» поднимаем тему легализации и раздачи предпросроченных продуктов и ликвидации помоек посредством их потребления нашими гражданами. Мы почему-то абсолютно «случайно» начинаем качать истории с раздачей одежды поношенной нашим же гражданам. Мы почему-то периодически, но с какой-то уже завидной периодичностью поднимаем тему продуктовых карточек. Мы сейчас все очень радуемся, что повысили маткапитал. Но, на секундочку, люди разве должны рожать не потому ли, что они хотят расширить свою семью, не потому ли, что они хотят детей, а потому, что им денег за это заплатят? Ну что мы в голову нашим гражданам закладываем, какое отношение к самим себе мы сейчас воспитываем в наших россиянах? Юрий Алексеев: Ну, это одна точка зрения. Алина Жестовская: Может быть, просто стало проще вот этим нищим и запуганным населением, которое у нас ест с помойки, которому мы говорим: «Посмотрите, как здорово! Вы едите с помойки – вы спасаете экологию, вы помогаете бизнесу, вы и сами желудок себе набиваете»… То есть проще управлять людьми, которые едят с помойки и приняли это как благо. Юрий Алексеев: Монолог очень драматичный. Алексей, а вы что по этому поводу думаете? Потому что если есть кто-то, кто еду с подходящим сроком годности забирает – значит, есть кто-то, кто эти продукты готов раздавать. Не это ли показатель некоего благосостояния, что ли, или, быть может, способ борьбы с какой-то генетической памятью, когда был голод, была война, были голодные 80-е и 90-е? А сейчас у меня есть возможность делиться этой едой. Значит, это какой-то следующий уровень. Алексей Рощин: Я вообще думаю, что на самом деле масштабная бесплатная или по маленькой цене раздача еды этими самыми торговыми сетями на самом деле экономически противоречит их же собственным интересам. Поэтому я думаю, что на этом все и тормозится. Ведь если действительно много списывается еды (на 1,6 триллиона), и если эту еду, допустим, кто-то будет раздавать, то ведь это к чему приводит? Это приводит к тому, что спрос на ту еду, которая выставлена на прилавках, будет падать. Соответственно, те же самые торговые сети за счет этого будут нести убытки. В этом смысле, как это ни парадоксально, торговым сетям зачастую, может быть, выгоднее на самом деле это утилизовать и никому не дать, но тем самым поддержать спрос на ту еду, которая стоит уже на прилавках. Это экономический интерес, который мы не можем игнорировать. Поэтому, соответственно, масштабно в таком плане не может быть. А с точки зрения как раз социальной психологи, да, действительно, на самом деле, я думаю, для большой части населения просто даже признаться в том, что я ем просрочку или я ем эти самые полученные от благотворителей какие-то продукты, которые списали в магазинах, – это, в принципе, в каком-то смысле переступить через себя, почувствовать унижение и так далее. В этом смысле вот такого типа фудшеринг вообще мне кажется достаточно таким печальным знаком именно того, что в стране люди вынуждены жертвовать достоинством для того, чтобы выжить. Есть же другой фудшеринг, есть фудшеринг такой цивилизованный. Это когда просто люди семьями между собой через соцсети договариваются: «Мы себе готовим еду. Вы себе готовите еду. Я умею готовить борщ, а вы умеете хорошо готовить блины. У вас много яиц, вам столько не нужно, а мы сейчас не закупились. И мы договариваемся о том…» Это, как правило, делают соседи, ну, так или иначе. Юрий Алексеев: Антон же говорил, что шеринг разный бывает. Алексей Рощин: Да. И люди просто… «Мы вам часть своего борща дадим, а вы нам потом дадите часть своих блинов». И так далее. Или: «Мы печем пироги, сделаем больше, в том числе и на вас». И так далее. И люди таким образом оптимизируют потребление своих продуктов. Действительно, у них становится меньше отходов и больше удовлетворения, потому что они пользуются не только своей кухней, но и кухней этих своих соседей. Юрий Алексеев: Ну не знаю. Мне кажется, если человек брезгливый, то ему без разницы – он будет просрочку брать или у соседей борщ есть из кастрюльки. Антон Губницын: Честно говоря, я удивлен всему, что вы говорите, потому что у меня ощущение, что вы немножечко слушаете с закрытыми ушами. Никто не говорит ни о помойке, ни о просрочке. Еще раз, не нужно в ту сторону всегда утягивать дискуссию. Потому что вы сейчас пытаетесь спорить, ну я не знаю, с тем, что правильно выключать свет в комнате, когда тебя нет в ней. То же самое. Правильно думать об остатках продовольствия… Юрий Алексеев: …с подходящим сроком годности. Антон Губницын: …да, с подходящим сроком годности, о разумном распределении. Вот о чем идет речь. Речь идет о том, чтобы сделать еду мобильной. Вот мы с вами уже научились пользоваться мобильными приложениями, я не знаю, такси, пользуемся метро, автобусами и так далее. То же самое. В современном мире, в котором есть интернет, приложения, где люди очень хорошо связаны друг с другом посредством современных сетей, эту проблему можно решить – и тем самым решить сразу несколько, пучок проблем. Не нужно вот этого кошмара, каких-то рассуждений о помойке. Это про другое. Алина Жестовская: Да конечно! Что страшное в том, что люди едят… Юрий Алексеев: Антон, а насколько это больше бизнес, а насколько это больше благотворительность и волонтерство – идеи фудшеринга? То есть может ли такое быть, что фудшеринг – это не изученная пока еще, но зарождающаяся ниша для бизнеса в России? Можно ли на нем зарабатывать? Антон Губницын: Безусловно. Ну, я думаю, что опять же здесь уместно будет прибегнуть к международному опыту. Существует ряд приложений, когда вы можете купить еду с большой скидкой. Повторюсь, сервис зарабатывает комиссию со сделки – порядка 25%. Поэтому скажем так: ниши для этого есть, есть благоприятный международный опыт, показывающий, что это можно монетизировать. Вместе с тем, мне кажется, в любой стране, где развит фудшеринг, существует как минимум два направления – коммерческий и некоммерческий. Есть благотворительность, а есть… Юрий Алексеев: И они параллельно всегда идут? Антон Губницын: Они существуют параллельно. Опять же я сказал бы, что это во многом выбор бизнеса, условно говоря: «Мне комфортнее и я чувствую правильнее жертвовать» или «Я хочу отбить хотя бы немножечко затрат». В немалой степени это ведь про масштаб бизнеса. Условно говоря, предприниматель, средний и малый бизнес не может себе позволить жертвовать даже остатки иногда и думать над тем, как отбить свои расходы. Александр Борисов: Ну, наверное, это сложно, потому что очень много рисков, очень много рисков для коммерческого сектора как для бизнеса, потому что у нас, с точки зрения гражданского законодательства, все несут субсидиарную ответственность, начиная от производителя и заканчивая продавцом. А в этой ситуации это будет продавец либо некий распределитель. Готов он нести ответственность за ту продукцию, которая сегодня находится на наших отечественных прилавках. Я вам скажу, что по ряду категорий, по ряду отраслей (молочная продукция, мясная продукция) до 50–60% – фальсификат. Это мы не говорим сейчас о качестве, а просто о безопасности продукции. Готов? Наверное, нет. А готов он потом оплачивать? Наверное, тоже нет. И теперь вопрос взаимодействия этого коммерческого сектора с большими торговыми сетями. Ведь здесь получается, что происходит конкуренция. Мы заходим в большой гипермаркет, и там стоят полки с кулинарией. Ну давайте по-честному. Кто скажет, что на эту полку с кулинарией эта курица-гриль приехала только что сейчас с завода? Конечно, это те продукты, у которых истекает срок годности. И поэтому в этой ситуации фудшеринг начинает активно конкурировать именно уже с самой торговой сетью. Поэтому на сегодняшний момент без законодательного регулирования и без наведения порядка на полке коммерческая история, я думаю, неосуществима. Юрий Алексеев: А насколько просто порядок навести с этим законодательством? Вот обсуждали эту «регуляторную гильотину». Ну, год прошел – и что? Александр Борисов: «Регуляторная гильотина» – это одно, это надзор, это полномочия надзорных органов. Давайте исходить из санкций. Ведь сегодня, если тот или иной производитель выпускает фальсификат, то сумма штрафа составляет порядка 300–500 тысяч рублей. Я приведу пример. Для производства килограмма сыра нужно 10 литров молока. 27 рублей – молоко в закупке. 270 рублей – как сырье на килограмм сыра. А килограмм пальмового масла стоит 40 рублей. Как вы считаете, вот этот производитель, псевдопроизводитель, который гонит фальсификат… Да он хоть каждый день будет ходить, хоть каждый месяц. Покажите ему кассу – и он будет просто платить штраф. 500 тысяч рублей – это как дробина для слона. В ситуации, например, с европейским опытом, если поймали за руку, то сумма штрафов варьируется: 10, 12, 15 миллионов евро и долларов. При этом за рубежом еще существует такой институт, как институт репутации. Это то, к чему мы только-только-только начинаем подходить. Если системно сейчас не менять ситуацию на рынке, то и коммерческий фудшеринг, и некоммерческий фудшеринг – просто сегодня это зона риска для конечных потребителей. Юрий Алексеев: Но есть филантропы, которые готовы рисковать, чтобы помогать. Александр Борисов: В этой ситуации, может быть, я бы рекомендовал информировать конечного потребителя, например, о термообработке, об обязательной термообработке мяса, об обязательном отказе от соседства приборов, которыми разделывается, где может происходить контаминация и так далее. Это большая работа, которую нужно проводить совместно с тем, чтобы приносить пакеты с продуктами. Юрий Алексеев: Да, Алина. Алина Жестовская: У меня вопрос. Мы каждый год осенью начинаем хвататься за головы. Один из показателей эффективности работы наших губернаторов – самообеспечение регионов сельскохозяйственной продукцией, либо если ее профицит, то распределение ее по другим регионам. И каждый год у нас абсолютное количество субъектов федерации въезжают в пень и говорят, что они не могут обеспечить себя картошкой, не могут обеспечить себя зерном, не могут обеспечить себя овощами. Теперь вопрос. Если у нас в регионах, как правило, выходят в ноль либо живут с профицитом сельскохозяйственной продукции, то откуда у нас возникает лишняя еда? Может быть, она возникает у нас оттого, что у нас люди просто не могут ее купить? Антон Губницын: Я напомню, что мы живем уже несколько десятков лет в рыночной экономике. И не все завязано на том, как губернаторы перераспределяют еду между регионами. Александр Борисов: Раньше это была потребкооперация. Алина Жестовская: Почему? Если мы, государство, которое не может себе вырастить достаточного количества сельскохозяйственной продукции и еды, обсуждаем тему того, что у нас огромное количество лишней. Алексей Рощин: Я думаю, что все в итоге, наверное, сводится к тому, что у нас собираются принять какой-то аналог этого закона, о котором нам рассказали, как в Израиле: если какая-то коммерческая структура станет брать эти самые фудшеринговые продукты и станет ими торговать, то она освобождается от ответственности перед потребителем за то, что он, допустим, почувствует себя плохо. Юрий Алексеев: Ну и с налогами помогать будут. Алексей Рощин: То есть торговля на свой страх и риск. Если к этому все ведется, то давайте обсудим такую возможность. Действительно, тогда получается, что в этом получится и какой-то коммерческий смысл. Но будут ли люди ходить в такие магазины, где будет написано огромными буквами… Александр Борисов: «Если вы умрете, то мы не виноваты». Алексей Рощин: «Вы покупаете здесь продукты на свой страх и риск». В Израиле это приняли. Может быть, и нам пора такое принять. Алина Жестовская: А кто у нас крупнейший распределитель продуктов? И логистические центры кому принадлежат опять же? Юрий Алексеев: Антон, ответите? Интересная тема затронута по поводу сельского хозяйства. Вот статистика опять из вашего исследования. Потери продуктов на всех этапах производства: сельское хозяйство – минус 8%; транспортировка – минус 3%; переработка – минус 8%; логистика и хранение – минус 4%; реализация – еще минус 4%; и потребление (та самая просрочка) – почти 12%. А как это оптимизировать все? Антон Губницын: Как это оптимизировать? Во-первых… Юрий Алексеев: Это на каждом этапе. И сельское хозяйство в общей сложности – 20% потерь. Антон Губницын: Во-первых, оптимизация идет. И не нужно все-таки думать, что на каждом звене цепочке о потерях не думают и не пытаются их минимизировать. Минимизация идет. В том числе внедряются IT-решения всевозможные, искусственный интеллект и прочее, прочее. Все пытаются сократить потери и издержки, потому что это просто невыгодно. Но вместе с тем пока мы не пришли к какому-то балансу, который позволяет в должной мере минимизировать. Поэтому, еще раз, я считаю, что именно сервисы, подобные фудшерингу, они позволят нам в какой-то мере на определенном этапе перейти к так называемой циркулярной экономике, то есть обеспечивать экономический рост не только и не столько за счет вовлечения новых ресурсов, а за счет максимально эффективно использования существующих ресурсов. Точно так же опять же, я не знаю, вы все видите, как развивается каршеринг как минимум в больших городах и миллионниках. По сути, о чем речь? О том, что одной арендованной машиной могут пользоваться довольно значительное количество людей – тем самым уменьшить в конечном итоге количество частных автомобилей на улице. Логика такая же. Юрий Алексеев: Анна, про западный опыт много говорили. А вам чей опыт наиболее импонирует, какие государств? Анна Успенская: Мне кажется, надо смотреть на конкретную ситуацию. Не нужно бездумно копировать какой-то конкретный опыт, а нужно просто подбирать комплексные решения для российской ситуации. Юрий Алексеев: А касательно всяких технологических приложений, наворотов – насколько это сейчас развито у нас в сфере фудшеринга? Или это просто страничка во «ВКонтакте», и люди там как-то делятся информацией: «Я могу отдать это». – «Я могу забрать». Анна Успенская: Если говорить о коммерческом секторе, о стартапах, о которых говорили, то, да, у них обычно есть приложения, которые позволяют покупать потребителям продукты со скидкой. Если говорить о некоммерческом секторе (это банк продовольствия «Русь», это наш фудшеринг), то там гораздо меньше развита эта IT-инфраструктура, потому что это благотворительные и некоммерческие организации. Конечно, такие приложения полезны, и нам тоже какие-то подобные улучшения помогли бы масштабироваться. Но пока все-таки эта проблема регулирования более актуальна для нас, она больше нас сдерживает. Антон Губницын: Извините, Юрий, я вас перебью. Смотрите. Мне кажется, образец или пример успеха, который есть в российской реальности, – это так называемый сектор фудтеха или онлайн-доставки. Как мощно взлетел этот сектор! Речь идет о чем? О том, что с мобильного… Как раз о том, чтобы сделать еду мобильной, чтобы еда из ресторанов, из кафешек перемещалась на рабочее место человека, в офис или домой. По сути, механизмы-то уже разработаны. Необходимо сделать нормальную рамку регулирования и нацелить этот механизм на минимизацию потерь. Юрий Алексеев: Это в теории. Но Анна начала говорить о реальных проблемах, которые в этом секторе существуют. Я хочу, чтобы вы немножко развили эту тему, подробнее рассказали. Анна Успенская: Мы уже назвали все эти проблемы. Основная проблема – это регулирование. И из нее уже следуют остальные. Например, у нас не хватает человеческого ресурса очень сильно, потому что это все волонтерская работа. Если получится сделать фонд благотворительный, то можно будет хотя бы какие-то пожертвования привлекать и часть вещей просто масштабировать, спасать больше еды. Юрий Алексеев: А государство как-то идет на диалог? Либо вы как-то обозначаете, что эта проблема есть, ее надо решать, и решать активно? Что происходит? Есть ли какие-то подвижки? Анна Успенская: Вся эта история с налоговыми инициативами началась только благодаря фонду «Русь», который инициировал обсуждение этой проблемы. Только благодаря вот таким низовым благотворительным инициативам возможны, мне кажется, такие подвижки. Александр Борисов: Обсуждение? Чаще всего государство смотрит на подобного рода общественных деятелей, волонтеров следующим образом: «Вы молодцы. Вот вы копаетесь в песочнице, вы молодцы. А вот когда вырастете и будете представлять из себя что-то, тогда мы будем с вами разговаривать, тогда мы будем, возможно, ваши какие-то интересы лоббировать и рассматривать». А пока, наверное, в том режиме, в котором сейчас работает Анна и ее волонтеры. Юрий Алексеев: Но от «Справедливой России» был же законопроект, по-моему, касательно фудшеринга. Антон Губницын: Я не помню, не уверен, что он был именно от «Справедливой России». Юрий Алексеев: А Комитет по налогам его развернул. Антон Губницын: Да, законопроект действительно был. И вот сейчас есть попытка внести повторно улучшенный законопроект. Справедливости ради, мне не кажется его текст идеальным, там есть что улучшать. Но движение правильное. Я думаю, что рано или поздно (я надеюсь, что рано) поправки будут приняты. Юрий Алексеев: Алексею дадим слово. Алексей Рощин: Понятно ведь на самом деле… Еще в самом начале прозвучало, что ряд министерств за фудшеринг, а именно Минфин против. Почему? Потому что понятно, что… Минфин считает, что при помощи фудшеринга наши ушлые сети начнут просто уходить от налогов. И ту же самую еду, может быть, даже вполне нормальную, сбывать таким образом, получая доход, но как бы не платя с него налогов. Это на самом деле понятная фискальная позиция. Но я бы сказал по-другому. Если бы мы, я думаю, задали людям вопрос, как вообще обеспечить доступность еды, чтобы она не пропадала и так далее, то я думаю, что большинство людей (можно даже не опрашивать) согласится с позицией, которая уже была высказана: проблема не в том, что еду выбрасывают, а проблема в том, что еда слишком дорогая. И если бы государство было озабочено этой проблемой, то, я думаю, оно бы пошло как раз вопреки позиции Минфина. Даже не то чтобы принять закон о фудшеринге, а, допустим, например, обнулить НДС на товары продовольственные. Цены бы стали ниже – соответственно, люди бы стали больше их покупать. Понятно, что множество продуктов питания сейчас не берут просто потому, что это слишком дорого. Вот о чем бы на самом деле, я думаю, нам пожелал народ сделать, чтобы действительно еды меньше уходило непонятно куда. Получается, что мы работаем в очень узких рамках: туда нельзя, сюда нельзя. Давайте обсуждать, как бы нам… Юрий Алексеев: Образ песочницы Александр нарисовал. Алексей Рощин: Да. Как бы в этой песочнице сбыть то, что выбрасывают торговые сети. Юрий Алексеев: Но некоторые продавцы на продукты с подходящим сроком годности начали какие-то скидки делать. И люди стараются мониторить эту ситуацию. Александр. Александр Борисов: Ну, здесь позиция Минфина, мне кажется, понятная. Вспомним 90-е годы, когда от налогов был освобожден весь некоммерческий сектор. И у нас, по сути, большинство бизнеса ушло в некоммерческий сектор. Сейчас не буду говорить даже про какие-то конкретные организации, которые торговали, занимались импортированием продуктов питания, табака и алкоголя. Не суть. Дело в том, что все это происходило. Сейчас введя закон, не рассмотрев его, не проработав риски, можно, в принципе, упереться в это же все и опять получить, что продовольственный сегмент будет проходить через некую форму фудшеринга. Через некую форму. Понятно, что не весь. Тем не менее деньги просто будут не попадать в государство, а оседать в чужих карманах. Юрий Алексеев: Потихоньку движемся к финалу. В качестве резюме. Фудшеринг – это все-таки что-то из разряда моды? Это модно сейчас? Или это необходимость, с которой мы столкнулись в условиях российских реалий? Антон. Антон Губницын: Я думаю, что это объективная реальность. Более того, это не только и не столько российские реалии, а это реалии и европейские, и американские, и общемировые, если хотите. Это часть, повторюсь, концепции рационального потребления, часть концепции экономики замкнутого цикла, к которым идет весь развитый мир. И я думаю, что у нас есть все шансы быть частью этой системы. Юрий Алексеев: Алина. Алина Жестовская: Сейчас – в XXI веке, в 2020 году – понимая всю благородность и благостность фудшеринга, я с большим энтузиазмом и большей радостью восприниму, чтобы каждая российская семья вечером могла что-нибудь недоесть и выкинуть из своего холодильника, чем приходить в магазин, перебирать копеечки и считать, как бы им на 500 рублей неделю вчетвером прожить. Юрий Алексеев: Алексей. Алексей Рощин: Ну, я думаю, что сама идея фудшеринга (если мы переведем, то это идея делиться едой), естественно, в принципе, она очень хорошая, она и полезная. И то, что сейчас массе людей, допустим, в тех же мегаполисах некогда готовить, им не до этого и так далее. И идея, что они моли бы делиться вот этими самыми продуктами между собой, даже блюдами и так далее – это прекрасная идея. А вот что касается уровня государства, то я думаю, что все-таки здесь для начала надо бы, может быть, подумать о том, как саму еду делать дешевле. Юрий Алексеев: Александр. Александр Марон: Я не могу согласиться со многим, что сказала сегодня Алина. То есть я считаю, что это история про ответственное потребление. То, что вы говорили сегодня про секонд-хенд… Я не вижу ничего плохого в том, что люди берут вещи, уже кому-то не нужные. Алина Жестовская: Ну съездите в регионы. Они их берут не потому, что они им нравятся. Они их берут потому, что они не могут себе позволить даже самую дешевую новую вещь. Александр Марон: По-вашему, лучше сжечь эти вещи, чем передать нуждающимся или тем людям, кому это нравится? Алина Жестовская: По-моему, лучше думать в первую очередь и отправлять запрос наверх о том, что у нас люди за гранью нищеты. Юрий Алексеев: Мы об этом говорили, повторяться не будем. Александр. Александр Борисов: Ну, тренд, мода. Наверное, в странах Европы, наверное, в Нидерландах, во Франции, наверное, это мода. Это некая а-ля культура, хипстерская культура, где люди помогают, несут какую-то свою социальную миссию и так далее. У нас, я полагаю, на сегодняшний момент это просто социальная необходимость – поддержать те слои населения, которые находятся за чертой бедности, даже не бедности, а нищеты. И подобная работа позволяет просто потреблять больше. А вот регулирование, государственное регулирование необходимо проводить. А самое главное – разобраться с качеством и безопасностью продуктов, которые и без всяких скидок и фудшеринга находятся на прилавках. Юрий Алексеев: Анна, и вам заключительный вопрос. Вы представляете здесь крупный благотворительный фонд. Какая помощь нужна вам и вашим коллегам? Вот в двух словах. Чем мы – зрители, эксперты в студии – можем помочь вам? Анна Успенская: Если коротко, то, конечно, мы вместе с фондом «Русь» ждем вот этой налоговой инициативы. И мы активно думаем над тем, как нам оформить фонд официально и как нам перевести работу в такое официальное русло, чтобы избежать рисков. Я считаю, что тут лучше не торопиться, лучше тщательно все продумать, чтобы не испортить эту идею, не дискредитировать ее. Юрий Алексеев: Ну а люди как могут помочь вам? Нужна ли какая-то поддержка от них? Анна Успенская: В данный момент люди могут становиться нашими волонтерами, потому что у нас всегда много работы. Дела хватит всем. Юрий Алексеев: Друзья, благодарю всех. Так получается, что мы только учимся бережно относиться к еде в современных, относительно сытых реалиях, когда все-таки продуктов в магазине достаточно много. Люди, которые готовы развивать такое сложное и новое явление, как фудшеринг, в нашей стране появятся, они уже есть. И если государство не будет в этом вопросе ставить палки в колеса, а активно включится в работу, то может получиться большое, хорошее и полезное дело. Это была программа «ПРАВ!ДА?» Смотрите нас по будням на Общественном телевидении России. Меня зовут Юрий Алексеев. Правда у каждого своя.