Лев Данилкин: Ленина стали воспринимать как эрзац Бога, как бы кощунственно это сейчас не звучало
https://otr-online.ru/programmy/prav-da/novogodnii-stol-cena-prazdnika-29497.html Анастасия Урнова: Здравствуйте! Вы смотрите Общественное телевидение России. Это программа "ПРАВ!ДА?". Меня зовут Анастасия Урнова.
Николай Матвеев: А я – Николай Матвеев. И гость программы сегодня – писатель Лев Данилкин. Лев, здравствуйте.
Лев Данилкин: Да, добрый день.
Николай Матвеев: Спасибо, что нашли время прийти и поговорить. Тема важная и повод важный. Но, прежде чем мы начнем, я предлагаю традиционно посмотреть небольшую справку о вас. Вы, наверное, вряд ли что-то новое узнаете, а вот наши зрители – думаю, да. Давайте посмотрим.
Он самый влиятельный и цитируемый отечественный литературный критик последних десятилетий. Родился в семье учителей-словесников и сам окончил филологический факультет и аспирантуру МГУ. Многолетний ведущий рубрики "Книги" в прогрессивном журнале "Афиша". Имеет репутацию человека, чья положительная рецензия может превратить неизвестного автора в любимца читающей страны. В конце 2000-х начал писать книги сам. У него вышли биографии Александра Проханова и космонавта Юрия Гагарина, сборник эссе о путешествиях "Клудж". Последние пять лет работал над книгой "Ленин. Пантократор солнечных пылинок", которая получила гран-при литературной премии "Большая книга – 2017".
Анастасия Урнова: Лев, во-первых, разрешите вас поздравить с "Большой книгой". Это действительно одна из самых уважаемых в стране литературных премий. Поздравляем вас!
Анастасия Урнова: Но и для нас это очень удачно, потому что мы рады не только поговорить с вами, но и возможности поговорить в первую очередь о Ленине, потому что весь этот год мы в некотором смысле отмечаем юбилей революции в России. И завершаем цикл этих программ человеком, без которого, наверное (мы сегодня будем это выяснять в том числе), этой революции бы не было. Вот ваша лениниана. Почему вы решили писать именно о нем?
Лев Данилкин: Как действительно правильно тут было замечено, я на протяжении полутора, а то и двух десятилетий был литературным критиком. Я много читал и всегда… Знаете, как астрономы узнают о существовании какого-то огромного небесного тела, черной дыры, которую невозможно увидеть ни через какой телескоп, а по каким-то сторонним другим признакам, так и я в какой-то момент понял, что есть какая-то очень большая физическая величина, которую я не вижу, но которую хорошо бы мне все-таки понять. Эта величина, по-видимому, и есть Ленин. Так я вышел на эту фигуру. Но я-то рассчитывал… Я литературный критик, и мне всегда проще понять про какого-то человека, про какое-то любое существо, прочитав его текст, не поговорив, как бы не увидев, а именно прочитав текст. Но с Лениным это не очень сработало. Я несколько лет сидел и читал это собрание сочинений.
Николай Матвеев: Вот оно у нас представлено.
Лев Данилкин: 55 томов.
Николай Матвеев: Вы прямо все прочитали?
Лев Данилкин: Да. И я думаю, на каком-то… ну, конечно, я не историк, но на любительском уровне я неплохо знаю это собрание сочинений, но на любительском. Да, я прочел его некоторые вещи по несколько раз. Есть же, помимо собрания сочинений… Человек, который пишет биографию Ленина, должен прочесть… Не знаю, есть еще биохроника Ленина, 12 томов, ленинские сборники. Ну, достаточно.
Николай Матвеев: Сколько времени это у вас заняло?
Лев Данилкин: Ну, с 2012 года. Пять лет по сути это все продолжалось и продолжалось. Но выяснилось в какой-то момент, что мне скучно было читать вот эти тома подряд. Это не работает. Ты не очень понимаешь на самом деле, что происходит. И поэтому от ужаса, что у меня ничего не получается, я стал ездить по вот этим местам. Я поехал в Шушенское, на Капри. Так я понял, что это правильнее будет, если я буду не только сидеть и читать книжки, но и буду гоняться за ним как бы живьем. И у меня возникло какое-то такое…
Анастасия Урнова: Мистически звучит.
Лев Данилкин: …такая задача – вот угнаться за ним. Я был, наверное, ну, почти-почти во всех местах, как-то связанных с Лениным. И это правильно, потому что Ленин имеет отношение к тем местам, в которых он был. Это не случайно какое-то возникшее образование, а он отчасти продукт не только истории, но и географии. В общем, дальше выяснилось, что на самом деле не только, но и мои великие предшественники – не знаю, Мариэтта Шагинян, Катаев, много кто – тоже гонялись за Лениным. В общем, ничего нового, как выяснилось, я не изобрел.
Анастасия Урнова: Вот интересно, обращает на себя внимание название книги "Пантократор солнечных пылинок". Интересная деталь. Я прочитала, что в "Яндексе" количество запросов "Пантократор – что это такое?" увеличилось примерно на 99%. То есть вы еще и слово продвинули.
Николай Матвеев: То есть до этого собственно никто не искал, не гуглил в "Яндексе" это название.
Анастасия Урнова: Никто, наверное, не знал слово и не гуглил. Но вообще с греческого это означает "вседержитель".
Лев Данилкин: Это тот лик Христа, который рисуют обычно на куполе, такой Христос во славе, Вседержитель, да. Мне кажется, это… Вы хотите спросить, почему так странно называется книжка?
Николай Матвеев: Не странно, но почему?
Анастасия Урнова: Ну, звучит как ленинская идея, которая управляет судьбами людей. Или это домыслы?
Николай Матвеев: Можно? Это для тебя такое звучание.
Анастасия Урнова: Может быть, домыслы?
Николай Матвеев: Для меня просто: почему книга так называется? Что это значит?
Лев Данилкин: Во-первых, важно, что она называется не "Ленин. Пантократор", а "Ленин. Пантократор солнечных пылинок". Там такая же разница, как между "государь" и "милостивый государь". Это такие зависимые слова, они меняют смысл. Ну, вообще солнечные пылинки вынесены даже в эпиграф к этой книге. Это то, что я обнаружил в ленинских конспектах Гегеля, написанная им фраза: "Душа есть солнечные пылинки". И мне важно было показать, что Ленин – это не только и не столько человек, одержимый как бы инстинктом власти, пантократор, кратор (Κράτος – это "власть" как раз), но это и человек, которого интересовала и душа тоже. И важно то, что вот эта революция, которая произошла в семнадцатом году, на самом деле она была не только социальной, но и религиозной революцией.
Анастасия Урнова: Ну, вы делаете Ленина немного сакральной фигурой, если я сейчас вас правильно понимаю.
Лев Данилкин: Ну конечно. На самом деле это не я делаю, а так получилось, что… Во-первых, собственно марксизм – это история про класс-мессию, пролетариат, который выведет мир из капиталистического апокалипсиса. Это сейчас звучит пустыми, абсолютно бессмысленными…
Николай Матвеев: А как же сейчас те телезрители, которые скажут: "Ну, Ленин же был материалист. Какая душа? Его душа не интересовала".
Лев Данилкин: Нет, Ленин не только материалист, который объясняется вот так на пальцах. Большевиков интересовала религия. Ведь мало кто знает, что в 1904 году РСДРП издавало газету для сектантов, она называлась "Рассвет". Ленин, Бонч-Бруевич и Плеханов как раз этим занимались. То есть важная история состоит в том, что так получилось исторически, что эта фигура… так получилось, что ему самому пришлось стать мессией. Он был бы в ужасе от этих слов, но по сути его именно так самого персонифицировал вот этот класс, который освободил Россию от этого капиталистического ужаса.
А потом, солнечные пылинки – мне показалось, что это такая хорошая метафора для ленинской диалектики. Пылинка солнечная – это одновременно и свет, и тьма, и истина, и ослепление, и террор. То есть мне показалось, что это хорошая метафора вот этой борьбы противоположностей, главного собственно метода, посредством которого Ленин угадывал то, что будет за поворотом, и оказывался лучшим аналитиком, чем все остальные. И выиграл, в конце концов, в той ситуации, в которой они все оказались.
Николай Матвеев: Лев, вот смотрите. Весь советский период, мы понимаем, что работала пропаганда, и Ленин был не столько человеком, а некой такой обожествленной фигурой, запредельной, которую, наверное, понять и познать было невозможно. В 90-е все обернулось совсем наоборот и дошло даже до глумления. Помните "Ленин – гриб"? Какие-то теории обсуждались.
Лев Данилкин: Конечно, он сложная фигура.
Николай Матвеев: 25 лет прошло. Вот сейчас, наверное, наступил период, чтобы понять, а что это был за человек. Какой он для вас – тот настоящий Ленин?
Лев Данилкин: На самом деле многие, пока я писал эту книжку, узнавали какие-то мои знакомые или случайные знакомые, и многих интересовало: "Что за человек-то был?" Я на разных как бы этапах написания этой книжки отвечал по-разному. Вот сейчас, не знаю, если в двух словах… Меня спрашивают: "А какой он был как человек?" Я скажу, что он был смешливый. Вот это очень важное, мне кажется, какое-то свойство. И не случайно во всех на самом деле, в очень многих мемуарах вспоминающие посвящают абзац или два, или страницу смеху Ленина, как он смеялся. Даже в фильмах этих, особенно при Сталине, там Ленин все время хохочет. И это не смех на самом деле психопата, который вот дорвался до власти.
Николай Матвеев: Ну, это не смех доктора Зло, который: "Ха. Ха. Ха"?
Лев Данилкин: Не смех доктора Зло, такого сумасшедшего, одержимого.
Анастасия Урнова: То есть не террорист и параноик, как о нем часто говорят?
Лев Данилкин: Нет. Это смех, как правило, над собой. Вот они с Крупской…
Анастасия Урнова: Знаете, вы просто сказали, что он такой комичный. Простите, я схватилась сразу за цитату собственно из одного из томов его собрания сочинений. Я процитирую. Он спрашивает: "Что лучше? Выловить ли и посадить в тюрьму, иногда даже расстрелять сотни изменников из кадетов, беспартийных, меньшевиков, эсеров, "выступающих" против Советской власти? Или довести дело до того, чтобы позволить Колчаку и Деникину перебить, перестрелять, перепороть до смерти десятки тысяч рабочих и крестьян? Выбор не труден", – заключает Ленин.
Лев Данилкин: Ну, послушайте…
Анастасия Урнова: Смешливый человек.
Лев Данилкин: Одной стороны нет. Мы же воспринимаем… Чем отличается биограф от историка? Это Плутарх еще замечал. Историк описывает вот этого персонажа в каких-то славных деяниях, в битвах каких-то существенных. А биограф может какую-то частную деталь, какую-то частную жизнь описать и через нее как бы обнаружить характер персонажа. Биограф интересуется не оправданием или, наоборот, демонизацией своего персонажа. Ему интересно как бы найти ключ к характеру. Просто на каждую такую цитату, которые часто использовался в перестроечной публицистике конца 80-х – начала 90-х…
Анастасия Урнова: Ну, это, прямо скажем, не самая распространенная. Есть более агрессивные.
Лев Данилкин: Да, можно найти десятки других записок, где Ленин спрашивает, можно ли вытащить кого-то из тюрьмы, спасти чью-то жизнь. Это важная история на самом деле, как он для многих оказывался спасителем в буквальных, конкретных ситуациях. Ну, еще раз. Неправильно Ленина ловить… Если вы его будете просто такими маникюрными ножницами выстригать такие цитатки…
Анастасия Урнова: Простите, мне кажется, здесь…
Лев Данилкин: …единственное, к чему мы придем – к тому, что он очень противоречивая фигура. Он сегодня говорит одно, завтра – другое. И не понятно, что с ним делать.
Анастасия Урнова: Про противоречивую – наверное, да. Просто здесь суперважный, мне кажется, момент. Выстригаем, как вы говорите, маникюрными ножничками нечто или все-таки мы говорим о человеке, который в большом количестве своих и цитат, и сохранившихся писем (я, честно говоря, могу процитировать сейчас еще) говорит о необходимости расстрела огромного количества людей и создания массового террора? Насколько это маникюрные ножницы?
Лев Данилкин: Послушайте, важный момент – понимание каких-то обстоятельств. Если бы он сидел с нами в студии здесь, и вдруг он написал бы вам или мне, и сказал, что три четверти людей из здесь присутствующих хорошо бы расстрелять.
Николай Матвеев: Незримо он присутствует.
Лев Данилкин: Ну конечно, это повод для того, чтобы задуматься.
Николай Матвеев: То есть это вырванные из контекста элементы?
Лев Данилкин: Ну конечно. Идет гражданская война. Вы понимаете, что такое гражданская война? Это когда, не знаю, варят "коммунистический суп", когда на площади стоит котел и в него заживо бросают каких-то людей и варят эти коммунисты. Вот что такое гражданская война.
Николай Матвеев: Наверное, защищая Ленина, нужно быть справедливым и сказать, что белые призывали к не менее репрессивным мерам в отношении своих оппонентов.
Лев Данилкин: Мы не защищаем ни Ленина, ни белых. Мы пытаемся понять логику ситуации.
Анастасия Урнова: Нет, разбираемся. Может, не будем… Ну ладно.
Николай Матвеев: Можно понять? Вот мы видим, так скажем, публичного Ленина, Ленина опубликованного, разрезанного на цитаты, цельной картины нет. Вы увидели Ленина, скажем так, за кулисами. Вот это разные люди или это один человек, просто по-разному себя ведущий?
Лев Данилкин: Нет, мне кажется, это зависит… Он не похож на двуличного политикана, который, условно говоря, в жизни говорит одно, а публично ведет совсем другой тип жизни. У нас никто и никогда не обвинял Ленина, не знаю, в коррупции, условно говоря, в каких-то личных проступках. Да, если уж на то пошло, то определение "святой", которое к нему часто применяли, оно не такое уж… не такая уж это и гипербола. Другое дело, что, как правильно сказал Горький, "это святой, для которого нет ничего святого". И это тоже правильно.
Анастасия Урнова: Тогда, может быть, поговорим о мотивах, которые, наверное, вы поняли, которые вас подтолкнули к тому, чтобы стать мотором этой революционной деятельности?
Лев Данилкин: Его подтолкнули.
Анастасия Урнова: Да-да, его, Ленина.
Лев Данилкин: Ну, понятно, что если вы хотите биографию рассказать как сценарий, то она, конечно же, начинается с того, что 17-летний Ленин получает известие о смерти брата. И дальше вся его жизнь выстраивается как такая месть.
Николай Матвеев: Граф Монте-Кристо.
Лев Данилкин: У него есть какая-то травма семейная, которую он пытается… Возникает невроз у него, и он пытается изжить его. И он идет в революцию. И таким образом, не знаю, условно говоря, вот эта смерть Романовых является таким естественным ответом на ту травму, которую он получил в таком юношеском возрасте. Мне кажется, это вообще не совсем так. У нас нет ни одного, по крайней мере, свидетельства того, что, конечно, смерть старшего брата, с которым у него были хорошие отношения, конечно, важный для него момент. Но у нас нет никаких документов для того, чтобы судить, что вся дальнейшая его деятельность революционная – это как раз переживание этой травмы. Если бы Ленин на самом деле, вся его жизнь была таким ответом на казнь брата, наверное, он был бы не марксистом, а эсером. Это история как раз про террор как ответ на насилие власти.
Ленин не про то. Ленин про то, что он как бы ученый. Он вычитал у Маркса, что историю можно немножко корректировать, что есть какие-то исторические законы, что история – это наука, что общество развивается не только потому, что там возникает какая-то личность, какой-то герой, который ведет за собой толпу, а потому, что существуют в обществе классы, которые должны пережить те иные метаморфозы в связи с разными историческими обстоятельствами. И он как бы из этого исходит. То есть он человек скорее от ума, от науки пришедший в революцию. Он прочел у Маркса, что историю можно корректировать вот так, и придумал затем способ – создание партии.
Николай Матвеев: А вот такой вопрос. Давайте представим, что я зритель. Вот я смотрю кино про всю эту историю. Знаете, мне не понятно, почему главный герой… я не хочу никого обидеть, но, честно, не похож на главного героя: низенький, лысенький, картавит, не очень приятный, скажем прямо. И окружают его люди, по некоторым позициям превосходящие в качествах. Троцкий был не меньший оратор, если даже не больший, чем Ленин, да? Сталин, ну, Коба молодой – красавчик. И прочие-прочие деятели. Почему именно у Ленина получилось стать лидером всего этого и потом уже превратиться в божественную фигуру?
Лев Данилкин: Мне кажется, код, связанный с внешностью, не является все-таки определяющим для харизматичности даже. Мы знаем множество примеров того, как не шибко… "С лица воды не пить", условно говоря. У него было прозвище Тяпкин-Ляпкин, у Ленина молодого, в рабочей среде, потому что до всего своим умом дошел. Это, конечно, ироническое прозвище, но тем не менее. Ленин – история про ум, про интеллект.
Николай Матвеев: А потом его мозг целый институт изучал.
Анастасия Урнова: Неспроста.
Лев Данилкин: Нам кажется, что такой странный эксцентрик. Вот мы с вами собрались и почему-то из человека, которого неплохого знали и уважали, мы почему-то решили сделать из него мумию. Мы просто не можем понять, насколько колоссальная дистанция разделяла этих всех очень неглупых людей. Сталин, не знаю, Бонч-Бруевич, Зиновьев, Дзержинский – они были не последними, они были очень неглупыми людьми.
Анастасия Урнова: Ну, в глупости, мне кажется, их никто не обвиняет.
Лев Данилкин: Нет, в смысле, что этот странный эксцентричный поступок – сделать из Ленина мумию, изучать его мозг. Это очень странно, конечно. Потому что они действительно чувствовали какую-то колоссальную, астрономическую, космическую дистанцию в интеллектах, которая разделяла его и их. Про немецкую социал-демократию говорили, что есть где-то наверху Маркс. А потом очень долго-долго вниз – будет Энгельс. И еще совсем-совсем потом – Бебель, не знаю, и так далее. В случае с Лениным, с российским вариантом… Был Ленин, и потом очень долго до конца никого близко. Даже Троцкий при всех его… Конечно, доминирование в качестве оратора над Лениным и так далее. Но про интеллект…
Николай Матвеев: А можно вопрос от Коли из 6-В? А кто все-таки умнее – Маркс или Ленин?
Лев Данилкин: Мне кажется, Маркс. Конечно, Маркс. Это такой солярис, такой океан интеллекта, в котором можно выловить абсолютно все что угодно. И Ленин, конечно… Он в 44–45 лет всю жизнь будучи марксистом осознанным и посвятив жизнь этому, вдруг пишет: "Я ничего, как выяснилось…" Перечитал Гегеля и опять как бы заново, с другой стороны зашел к Марксу. Он понял, что он не понимал его. На самом деле, конечно, следующим, если бы у меня было чуть сильно больше ума, я дальше бы писал книжку про Маркса.
Анастасия Урнова: Может быть, со временем.
Лев Данилкин: То есть Маркс – это совсем какая-то еще более удивительная история, чем Ленин.
Анастасия Урнова: Мы все-таки заговорили про то, что странная идея – взять Ленина, мумифицировать и изучать его мозг. Болезненная же тема все-таки для многих. Стоит этот Мавзолей и стоит. По-вашему, надо его оставить или все-таки захоронить дедушку Ленина?
Лев Данилкин: Слушайте, во-первых, давайте поймем, как он там оказался. Потому что некрополь на Красной площади возник в конце семнадцатого года, после того, как Москве была такая небольшая, но все-таки довольно кровавая и с большим количеством жертв (среди прочих, женщин и детей) гражданская война. И жертвы ноября семнадцатого года как раз и были захоронены у Кремлевской стены. Ленин там оказался… Много кто умирал до двадцать четвертого года. И это была тяжелая работа – руководить этой страной в тот период. И там много кто оказался. В общем, он как бы и должен был оказаться, конечно, именно там, в этом некрополе у Красной площади. Но еще раз говорю, поскольку он все-таки отличался от всех своих по статусу, по интеллекту и по тому отношению…
Николай Матвеев: Надо было выделить.
Лев Данилкин: Особенно после того, как он заболел и на протяжении многих месяцев, даже пары лет болел. Ну, люди знали об этом, крестьяне. И у него почти божественный на самом деле статус. Ему присылали крестьяне какие-то рушнички бесконечные, "Отцу нашему Ленину". То есть его воспринимали как такого… Ну, эрзац как бы Бога, как бы кощунственно и гротескно это сейчас ни звучало. В общем, в тот момент, когда он наконец скончался, он был для огромного количества… То есть не было ничего удивительного, когда его стали хоронить, когда похороны превратились в то, во что превратились.
Я думаю, что идея мумии странным образом возникла, потому что вся вот эта… Двадцать второй год – это как раз был момент, когда нашли мумию Тутанхамона. И была такая в мире, не только в советской России, мода на египтоманию. Она на самом деле была, не знаю, и в архитектуре, и в дизайне тканей, и так далее. Вот странным образом… Я думаю, что если бы не нашли в двадцать втором году гробницу Тутанхамона, то большевистскому ближайшему окружению Ленина просто не пришла бы в голову такая эксцентричная действительно мысль – превратить Ленина в мощи, в мумию.
Анастасия Урнова: Знаете, интересно то, что много рецензий на вашу книгу в Интернет. В том числе люди говорят, что вы изменили их отношение к персонажу. Например, пишет человек: "Я очень негативно отношусь к большевизму и к РСДРП, но по ходу чтения сменил ненависть к Ленину на искреннее уважение".
Лев Данилкин: Мне кажется, тут нет никакого трюка. Вы просто показываете, не только рассказываете… Решения Ленина понятны. Есть биохроника, где расписана его жизнь по минутам. Не нужно читать биографию, чтобы знать, какие решения он принимал. Важно то, в каких обстоятельствах и в каких ситуациях. Поэтому моя книжка такая толстая. Я как бы показываю, в чем была логика таких странных, спорных, двусмысленных, выглядящих ужасными сейчас решений. И поэтому, когда вы видите логику, что это не сумасшедший…
Я думаю, та же история возможна и про Сталина. Я знаю биографию Сталина написанную. И после этого вы не можете воспринимать Сталина как только чудовище, монстра, который сошел с ума и угробил полстраны. Нет, вы видите конкретные обстоятельства. В случае с Лениным это гораздо проще, да.
Николай Матвеев: Кстати, что непонятно? Я думаю, больше всего непонятно нынешним правителям, мне кажется, всех стран: человек занимался активной политической деятельностью, позже возглавлял государство, создал государство…
Анастасия Урнова: Когда он успевал писать?
Николай Матвеев: Когда он успевал писать? Ощущение, что у него не 24 часа в сутках было.
Лев Данилкин: Том собрания сочинений он пишет за два месяца. Ну, он не такой, как все. Это важно понять, что он обладал какой-то колоссальной работоспособностью. Это гений как бы.
Николай Матвеев: Как по Ницше – сверхчеловек?
Лев Данилкин: Как бы мы ни относились к нему, как бы негативно мы ни оценивали его деятельность, надо сказать, что он не такой, как все. Вот это очень важно.
Николай Матвеев: А качество текстов, если они за два месяца написаны? Вы как писатель скажите.
Лев Данилкин: Послушайте, у него есть какие-то, не знаю, очень скучные статьи в газету "Правда" в 1912–1913 году, когда он пишет про цены на мясо. Это не великие тексты, это такие журналистские поделки, ему нужно было отрабатывать какое-то количество статей. У него было 100 рублей, не знаю, в месяц фиксированная зарплата, и ему нужно было каждый день писать. А он сидел в Польше, особо материала не чувствовал. Это такая весьма средняя журналистика.
Но есть какие-то поразительные вещи. Не знаю, ну, "Государство и революция", когда вдруг он понимает, когда еще ничего не произошло, но он понимает вдруг, что общество через полгода столкнется с проблемой, что государства не будет, и нужно как бы заменить его чем-то другим, до того как это произошло. Или, не знаю, "Пролетарская революция и ренегат Каутский", несмотря на дикое название… Ну, кто сейчас будет читать это? Но поразительно, что он узнает новости не из газет. Он сначала пишет, что произойдет, потом ставит точку, открывает газету – и видит, что то, что он написал, сбывается.
Анастасия Урнова: Произошло. Но при этом интересно, что изучают-то его во многом в школах и в институтах не потому, что людям хотелось, а потому, что людей заставляли: либо ты учишь, либо нет. Правильно?
Лев Данилкин: Это другая история.
Анастасия Урнова: Другая история совершенно.
Лев Данилкин: Я биограф, а не…
Анастасия Урнова: Нет, конечно, другая. Но при этом интересно то, что все равно насколько часто перевирались наиболее известные цитаты Ленина. Вы ведь, наверное, тоже с этим столкнулись?
Лев Данилкин: Ну конечно. Слушайте, любой… Ленин вошел в фольклор. Ну, как мем существует в обществе. Какие-то цитаты, которые получают какой-то повышенное общественное внимание, в конце концов, они циркулируют в качестве фольклора, обрастая каким-то другим контекстом.
Николай Матвеев: А можно конкретный пример?
Анастасия Урнова: Пример
Николай Матвеев: "Каждая кухарка может/должна уметь/иметь возможность управлять государством".
Анастасия Урнова: Все же знают.
Николай Матвеев: Вот 26-й том у меня, 88-я страница, читаем: "Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством". Ну, обратный же абсолютно, противоположный смысл. Кто занимался таким подлогом и перевирал, поворачивал все с ног на голову?
Лев Данилкин: Ну послушайте, проще… Конечно, в общественном сознании сейчас, я думаю, Ленин – это кто-то вроде Швондера, да? Такое вот странное существо, которое с гротескно-идиотическими мыслями, да? Просто надо… Как только вы открываете собрание сочинений, вы выясняете, что Ленин скорее не Швондер, а профессор Преображенский, как это ни странно. Это правда так. Я думаю, что собственно в "Собачьем сердце" Булгаков Филиппа Филипповича писал скорее с Ленина.
Анастасия Урнова: Мне кажется, скорее интересно… Я не думаю, что это делали нарочно, так искажали эти цитаты.
Лев Данилкин: Послушайте. А как циркулирует народная мудрость? Кто придумывает анекдоты?
Анастасия Урнова: Я скорее хотела спросить: как по-вашему, много ли таких цитат, о которых мы все говорим "Ну, еще Ленин говорил", а на самом деле он этого не говорил?
Лев Данилкин: Я, честно говоря, не вижу… Мы знаем, что в общественном сознании фигура Ленина абсолютно демонизирована и не соответствует институтской правде. И это тоже любопытно – функционирование этого фантомного двойника Ленина в обществе. Это говорит как бы и об обществе, как оно его переварило в таком виде. Это просто отдельная история, любопытная, конечно, как образ Ленина дальше отражался в этом лабиринте зеркальном.
Николай Матвеев: А может быть, это было потому, что Ленин был таким, знаете, мерилом всего и вся? Ну, условно, про кухарку – сама цитата Ленина непримечательна. Мы не дожили до того момента, когда кухарка может управлять государством.
Лев Данилкин: Это история про то…
Николай Матвеев: Но зато как патетично и высоко звучит: "Кухарка может управлять государством". И человек, который придумал эту фразу, думает: "Мне не поверят, а дедушке Ленину поверят, поэтому припишу ему"
Лев Данилкин: Конечно, может. Смысл в том, что… На самом деле, по большому счету, да, кухарка может управлять государством, если…
Николай Матвеев: Если государство выстроят.
Лев Данилкин: Ленин говорит, что не существует… не элита имеет только право и возможность управлять государством, но и кухарка, если дать ей образование и дать ей голос. Вот Ленин тот человек, который дал на самом деле… Это все чудовищные, нагруженные пафосом слова, но это правда – то, что Ленин дал голос вот этому…
Николай Матвеев: Низам.
Лев Данилкин: Социальным низам, да. Ну, очень простой пример. Еще до того, как заниматься Лениным, я написал биографию Гагарина. И я обнаружил уже задним числом, что у меня эпиграф к этой книжке: "Главные продукты революции – это люди, которых она производит". Хотя у меня книжка о Гагарине вообще не про то была. Но смысл в том, что Гагарин на самом деле вот и есть та кухарка, которой дал голос Ленин, вот тот продукт, образованный ленинской революцией, потому что Ленин создал такие условия, при которых Гагарины могли оказаться в ракете, а не только у какой-то сохи, не получив никакого образования.
Николай Матвеев: Ну смотрите, есть мнение, что Ленин разбудил вот эту темную силу толпы. Мы вспоминаем мыслителя, жившего немножко пораньше, Пушкина: "Не приведи господь видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!" Почему два гения (кто-то, может быть, в кавычках, кто-то – нет), почему два гения, размышлявшие о народе, размышлявшие о его судьбе, один приходит к такому выводу, что нужна революция, что нужно поднимать людей со штыками и бороться за свое счастье и добро, а другой говорит: "Не приведи господь увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!"?
Лев Данилкин: Только надо понимать, что Ленин его тоже… Революция не является продуктов Ленина. Ленин приехал, он узнал о революции из газет.
Николай Матвеев: Ну да, он же писал: "Наши дети и внуки…"
Анастасия Урнова: Нет, ну как же? Он же все-таки писал письма, говорил, что нужно срочно, скорее, быстрее, нужно выступать, делать.
Лев Данилкин: Подождите. Конечно, Февральская к Ленину не имеет вообще никакого отношения. Он предсказал ее.
Анастасия Урнова: Но не было бы Октябрьской революции, могла бы история пойти совсем по-другому.
Лев Данилкин: Нет, подождите. Важно то, что мы говорим про хаос, про этот бунт, бессмысленный и беспощадный. Ленин узнал о Февральской революции из газет, хотя предсказал, что империалистическая война перерастет в гражданскую. Это ровно то, что стало происходить. Но Ленин не имел к этому отношения.
Николай Матвеев: Нет, не имел, но призывал же к революции. Революция как инструмент достижения…
Лев Данилкин: Нет, подождите. Это важный момент. Человек может призывать к чему угодно, но это что угодно произошло вообще, совсем без его участия. Это важный момент. К Февральской революции Ленин не имеет никакого отношения.
Николай Матвеев: Это понятно, это понятно. Да, это буржуазная революция.
Лев Данилкин: Нет, неважно. К тому, что сменился как бы строй и так далее, что стали жечь помещичьи усадьбы… Ленин приехал уже в апреле – в тот момент, когда это все происходило. И Ленин столкнулся как раз с этим хаосом. И Ленин был тот человек, который не только усугублял хаос, но придумал вот тот способ, каким образом хаос превратить в новый порядок, потому что старый уже не работал.
Анастасия Урнова: Я так понимаю, у Ленина все-таки было стройное и четкое видение того (простите за тавтологию) строя, который он хочет увидеть в стране, то, каким должно быть государство? Или не было этого плана?
Лев Данилкин: Удивительным образом… Если вы прочтете "Государство и революция", то это история про то, что государство должно быть отменено в принципе. Ну, другое дело, что должен пройти период, не сразу, а не мгновенно. Конечно, Ленин на самом деле…
Анастасия Урнова: Просто, как говорится, не воруйте мой вопрос, потому что он-то в том… А то, что получилось – это то, чего он хотел?
Лев Данилкин: Ну, смотрите. В тот момент, когда мы застаем Ленина отступающим с исторической сцены, мы можем обозначить (грубо, конечно) как диктатуру пролетариата. Вот была диктатура буржуазии, крупной буржуазии до февраля семнадцатого, до октября, средней и крупной. А после октября семнадцатого диктатура пролетариата. На самом деле как бы проект-утопия, большой проект будущего Ленина не связан с диктатурой пролетариата.
И когда он… Вот здесь частый анекдот, который пересказывают, как он шел на какой-то митинг и обнаружил какой-то лозунг, на котором было написано: "Царству рабочих и крестьян не будет конца". И он сказал, что это чудовищно, это неправильно. Он говорил: "Люди не понимают, над чем мы тут работаем, зачем мы сделали революцию". Смысл не в том, чтобы всегда была диктатура пролетариата и крестьянства, условно говоря, а в том, чтобы общество стало бесклассовым, чтобы после того, как… Буржуазия не отдаст власть просто так, поэтому, чтобы ее удержать, нужно на какое-то время только временная диктатура пролетариата. А дальше общество перестает быть классовым, и в нем как бы снимаются все конфликты между сословиями. Вы в идеале создаете такую ситуацию, когда общество само себя регулирует, оно становится бесклассовым. Вот это проект Ленина.
Анастасия Урнова: Мне кажется, ситуация, которую вы описываете, – это тот пример, когда такой мыслитель и философ, создатель утопии…
Николай Матвеев: Мечтатель.
Анастасия Урнова: …мечтатель, да, дорвался до власти.
Николай Матвеев: А он был мечтателем?
Анастасия Урнова: И в итоге редко получается задумка мечтателя в реальности.
Николай Матвеев: Герберт Уэллс…
Лев Данилкин: Конечно, на самом деле… Еще раз говорю. Это очень важно, что Ленин приехал в Россию в апреле семнадцатого года. У него в голове была конструкция "Государства и революции". Но то, чем он занимался после октября семнадцатого – на самом деле ему пришлось в тех конкретных исторических условиях просто выстраивать новое государство, то государство, которое он пытался сделать, создать условия…
Анастасия Урнова: "Мы старый мир разрушим…"
Лев Данилкин: Создать условия, когда оно должно было отмереть. На самом деле это очень простой… Знаете, у Сталина есть такая цитата, которую очень любили цитировать, особенно в 80-е, на самом деле как образец такого идиотизма: "По мере продвижения к социализму классовая борьба будет возрастать". Это на самом деле не такая уж и глупая вещь, учитывая 89-й год, когда собственно в рамках этой цитаты все объясняет произошедшее. Просто была война классовая, да? Смешно как бы это звучит "буржуазия", сам термин. Но класс бывших собственников, они не собирались отдавать власть.
А еще важно знать то, что гражданская война была по сути формой интервенции. Первые несколько месяцев гражданской войны не было, а было то, что называется "триумфальное шествие советской власти". Это когда вдруг вот эта не очень большая группа большевиков была настолько успешна, что она распространила свое влияние до Владивостока и Петрограда. Потом началась эта гражданская война, которая на самом деле была, по сути, формой интервенции и формой продолжения мировой войны. Это какие-то важные вещи. Ну, это была война, послушайте. Это не оправдывает ничего, это объясняет.
Николай Матвеев: Вы сказали о Ленине как о герое анекдотов. Помните, такой заход на анекдоты многочисленные был: "Если дедушка Ленин неожиданно оживет сейчас, встанет, посмотрит на современный мир и вот что-то скажет". Представим, я сейчас словесно осуществляю мечту некоторых представителей КПРФ и говорю: "Ленин воскрес". Что он сказал бы о современной России 2017 года?
Анастасия Урнова: "Ленин жил, Ленин жив…"
Лев Данилкин: Я и говорю, что эта сталинская как бы… Еще раз говорю, буржуазия никогда не отдает власть просто так. Как Парижская коммуна продержалась 100 дней, а советский проект продержался (вторая попытка) 70 лет. Но это не значит, что на самом деле идея дискредитирована. Как христианство не дискредитировано инквизицией, условно говоря. И потом, бывает так, что есть народы, которые в состоянии породить какую-то великую идею, но потом не в состоянии ее, к сожалению, выносить. В Израиле не христианства, но тем не менее родина там. Послушайте, история не окончена. То, что мы сейчас находимся в 2017 году…
Анастасия Урнова: То есть получается…
Лев Данилкин: Ну, вы должны просто, я думаю, если бы вдруг…
Николай Матвеев: Можно я закончу то, о чем хотел я сказать? То есть не было бы сейчас такого, что 2017 год, Ленин смотрит на все и говорит: "Опять нужна революция, опять классовая борьба"?
Лев Данилкин: Конечно, нужен какой-то… В 1903 году создавалась партия. Сейчас я не думаю, что удачный инструмент политической борьбы, борьбы за власть. Ленин придумал бы какой-нибудь… со своими аналитическими способностями он придумал бы какой-то инструмент, который в момент кризиса (в момент кризиса, заметьте) в состоянии был бы не просто перехватить власть, но и удержать ее. В XX веке это была такая марксистская партия. Сейчас что-то еще. Я думаю, у него хватило бы ума.
Анастасия Урнова: Давайте тогда, наверное, немножко поговорим о современной литературе, ведь вы не только писатель, но и сам критик все-таки. Правильно ведь?
Лев Данилкин: Слушайте…
Анастасия Урнова: Или уже все, это дела минувших дней?
Лев Данилкин: Невозможно быть одновременно и водителем, и пассажиром. Понимаете? В общем, я долго, да, действительно, на протяжении полутора или двух десятков лет был таким наблюдателем. Это любопытная история, но она закончена.
Анастасия Урнова: То есть сейчас вы все-таки ощущаете себя писателем и развиваться продолжаете в этом же направлении?
Лев Данилкин: Если вы хотите поговорить про современную литературу, то мы можем это сделать. Но я просто в гораздо меньшей степени… Пять лет назад я был гораздо более компетентным собеседником по этой части, чем сейчас. Я сейчас скорее как обыватель.
Анастасия Урнова: Сейчас вы получили, насколько я знаю, приз в "Большой книге" – 3 миллиона рублей.
Лев Данилкин: Не получил еще, нет.
Анастасия Урнова: Но вам, я надеюсь, его все-таки вручат.
Лев Данилкин: И я.
Николай Матвеев: Ты хочешь поделить, что ли?
Анастасия Урнова: Я хочу узнать, куда…
Николай Матвеев: По-ленински.
Анастасия Урнова: По-ленински, по-ленински, совершенно верно.
Лев Данилкин: По-швондеровски.
Анастасия Урнова: Как вы хотите ими распорядиться? Продолжать деятельность писателя? Или, может быть, есть еще какие-то задумки?
Лев Данилкин: Нет, я знаю, что следующая книга тоже будет биографией. Мне кажется, биография – это очень хороший такой жанр. На самом деле вы можете писать все что угодно. Там есть некий канон, но есть и бесконечные возможности отступления от него. Вы хотите знать, про кого?
Анастасия Урнова: Конечно. Раскройте секрет.
Лев Данилкин: Это странная такая фигура. Все, что я говорил, как бы это обессмысливает, потому что выяснится, что сидел тут как бы сумасшедший.
Николай Матвеев: Вы посеяли интригу!
Лев Данилкин: Еще до Гагарина и до Ленина я стал пытаться писать… Я нашел себе персонажа. Это математик, наш современник живой и здравствующий, но со странной немножко репутацией, потому что он еще и историк. Это академик Фоменко. Это человек, который имеет репутацию шарлатана, но при этом он великий математик, неоспариваемый. Но это такая странная картина мира, которая стоит за ним. Я вот уже почти десять лет не могу придумать, сконструировать рассказчика, который в состоянии изложить его историю. В тот момент, когда я придумываю какой-то трюк с рассказчиком, как я придумал с Ленин, мне кажется, в тот момент книжка пишется. Но герой у меня есть.
Николай Матвеев: Простите, я правильно понимаю, чтобы Фоменко – это тот самый, который написал альтернативную историю сжатую, сжатый ее вариант, что Грозных было на самом деле четыре человека?
Лев Данилкин: Это в очень грубом изложении, но тот самый
Николай Матвеев: Ну, скажем так: мои знания по комментариям в Интернете.
Лев Данилкин: Это тот самый.
Николай Матвеев: Отсюда у меня вопрос: по какому принципу вы выбираете своего героя для литературных байопиков, таких расширенных биографий?
Лев Данилкин: Что такое – писать биографию? Это на несколько лет на самом деле. Но находишь на самом деле не столько человека, сколько какую-то странную идею, которой как бы намеренно инфицируешь себя. И вот пять лет ты на самом деле рассказываешь не только… В биографии такой, как я пишу, важен не только герой, но и рассказчик. Читатель наблюдает за какими-то метаморфозами этого рассказчика. Он инфицирован этой странной идеей. И что с ним происходит? Какие отношения между ним и его героем? Такая драматургия.
Анастасия Урнова: Наверное, немного похоже на то, как актер вживается в роль?
Лев Данилкин: Ну, скорее, мне кажется, это параллель, не знаю, как художник и модель, когда ты рисуешь портрет, и между вами в тот момент… Если рисуют много лет, конечно, мы с вами оказываемся… возникает какая-то химия, какие-то отношения. Людям интересны истории и отношения, поэтому возникает интерес к этой биографии.
Анастасия Урнова: А вот что сложнее писать – биографию уже ушедшего человека или еще живого?
Лев Данилкин: Ну, интереснее, конечно, живого. Но просто сложно найти среди наших… Самое важное – это найти человека, конечно.
Николай Матвеев: Как вы ищете?
Лев Данилкин: Послушайте, это какой-то… Нет, тут точно никакой технологии нет. Ты просто понимаешь, что… Ну, я встречаюсь с разными людьми. В тот момент, когда, что называется, в активном поиске ты находишься, ты просто встречаешься с разными людьми и тестируешь их на предмет того, в состоянии ли они изменить твою картину мира или нет. И в случае с этим математиком – я с ним встретился и понял, что не сумасшедший, не шарлатан, и весь его публичный образ вообще не соответствует действительности. В общем, мне важно, чтобы человек умел иронизировать над собой. Мне кажется, и Гагарин был самоироничный человек, и мой предыдущий герой Александр Андреевич Проханов, и Ленин, и Анатолий Тимофеевич Фоменко прекрасно понимает весь ужас той ситуации, в которой…
Анастасия Урнова: А на возможную реакцию вашего главного героя вы оглядываетесь в этот момент?
Николай Матвеев: Да, реакцию Гагарина сложно, конечно, узнать.
Анастасия Урнова: А с Прохановым?
Николай Матвеев: Да, что сказал Проханов?
Лев Данилкин: Нет, послушайте, конечно… Вы помните, как Незнайка рисовал портреты? Про всех остальных хорошо, а когда человек смотрит на себя, то этот портрет лучше… Конечно, мой взгляд на человека отличается от того, каким он видит себя в зеркале. Конечно, я искажаю. Это какая-то художественная история, я ломаю его. Но это правила игры.
Анастасия Урнова: Но вы не стараетесь угодить лишний раз? Все-таки человек прочтет, потом позвонит и скажет: "Лев, ну что же ты/вы такой?"
Николай Матвеев: Но он же не личный биограф.
Лев Данилкин: Да, я не то чтобы… Это такая история… Я ничего никогда не обещаю, а не то чтобы действительно какой-то придворный биограф. История и про меня тоже. Еще раз говорю, необязательно… Вот в книге про Ленина рассказчик не явный, но там есть рассказчик. Это важно. Вот эта фигура, которая воспринимает всю эту ленинскую историю. Я параллельно знаю гораздо больше, чем этот рассказчик. Он начинает с нуля. Он обычный человек, которому просто интересно, что такое Ленин. И за его приключениями интеллектуальными тоже следим, потому что читатель может как-то идентифицировать себя с ним тоже. Ну а как можно обижаться? Можно, конечно, можно.
Николай Матвеев: А какова доля рассказчика? Вот какова доля субъективизма? Биограф говорит: "Ленин проснулся. Ленин пошел на кухню. Ленин налил себе…"
Лев Данилкин: Нет, мне кажется, это халтурная биография.
Николай Матвеев: Я условно говорю. Я к тому, что где-то нужно же осмысливать, подытоживать, где-то рассказывать о том, что к этому привело, причинно-следственные связи.
Лев Данилкин: Важна манера изложения. Я знаю, что про Ленина написано… Вот если отсюда до Луны сейчас выложить книжками расстояние, то существуют книжки про Ленина, в том числе его биографии. Можно, но они все будут разные. То есть я автор миллионной книжки про Ленина на самом деле. Я видел это не просто каталожные карточки, я однажды видел это до горизонта. Это удивительное зрелище! Конечно, депрессивное, потому что после начинаешь писать еще одну книжку и чувствуешь себя полным идиотом.
Ты придумываешь какой-то способ. Я знаю, что в такой манере никогда о Ленине… Существует некий канон: когда ты пишешь о Ленине, ты должен придерживаться каких-то естественных стилистических правил игры. Эта книжка написана… На "Лабиринте" есть рецензия какого-то очень проницательного читателя на мою книжку. И там сказано, что эту книжку невозможно читать, потому что это такой сплошной клубок стилистических ошибок. И это правильно. Я знаю, как писать так, как нужно, но какой смысл? И придумываешь, как сплести этот лабиринт, клубок стилистических ошибок.
Анастасия Урнова: А когда вы пишете про Ленина (вы все-таки подчеркиваете, что вы не историк, вы в первую очередь литератор), вы чувствуете на себе ответственность и понимаете ли вы то, что через призму вашей книги будут составлять мнение об истории?
Лев Данилкин: Да, потому что там… Я сдал эту книжку в начале марта. Чем я занимался и продолжаю заниматься? Я сижу и ищу ошибки. Ну, я читаю книжки по истории и ищу. Она не придумана, у всего есть… Я не историк, еще раз говорю, у меня на визитке не написано. Но я знаю, что все, что написано в этой книжке, имеет, кроме финала, в котором я позволяю себе сделать некоторые предположения, ну, просто потому, что к концу книги у меня должен быть какой-то приз. И я делаю странный какой-то финал в этой книжке, некий твист. Но вообще все, что там написано, имеет подоплеку и референс документальный в мемуарах, в исторической литературе.
Николай Матвеев: Скажите, пожалуйста, а есть ли в вашем прицеле на будущее, когда уже вы выпустите биографию Фоменко, какие-то исторические личности, типа Ленина, которые действительно нуждаются в том, чтобы написать о них спустя время биографию?
Лев Данилкин: Слушайте, куча вокруг Ленина на самом деле. Вот эта Ленинская вселенная, как Марвеловская вселенная, да?\
Николай Матвеев: Ленинская вселенная.
Лев Данилкин: Потому что как бы супергерои, да? Даже в ней есть, я наталкивался. Если бы у меня было больше времени, я бы продолжал ее разрабатывать. Это не сиквелы, а это такие параллельные… Ну, как Marvel. Во-первых, Крупская – это невероятно важный персонаж, который абсолютно, мне кажется, не понят. Ну, это вторая главная героиня в этой книжке. И именно с ней связан финал этой книги. Мне кажется, она не была такой тумбочкой при Ленине, а она была самостоятельной политической единицей, которая важная и значимая часть самого Ленина. Не знаю, это какой-то Бонч-Бруевич, невероятный, тоже человек, про которого можно написать отдельную биографию.
Это поэт Демьян Бедный, например, который существовал до какого-то момента в пантеоне, в школьном кабинете, условно говоря, в том же ряду, что Пушкин и Толстой, а был тотально вышвырнут, как убогий графоман. Хотя Пастернак про него говорил, что это великий поэт. То есть, конечно, мы знаем, что каждое поколение на самом деле заключает свой договор и про классиков тоже. И мы можем когда-нибудь… черт его знает, доживем мы вряд ли, но когда-то, не знаю, Лев Толстой будет восприниматься… тоже будет вышвырнут из этого канона и будет восприниматься как автор плохого исторического романа про двенадцатый год. Черт его знает. Мне кажется, как бы ревизия, восстановление статуса каких-то важных фигур. Демьян Бедный, Чернышевский.
Вот Чернышевский тоже вышвырнут на самом деле, а это блистательный писатель. Вот это "Что делать?" мне невероятно нравится. Я перечитывал в связи с Лениным. Это такая великая, очень странная, конечно, она не соответствует современному канону и оболганная, демонизированная Набоковым фигура. Много, много, и только в этой Ленинской вселенной, еще раз говорю.
А на самом деле есть какие-то… То есть я бы написал, например, книжку… Ничего про это не понимаю, но, наверное, если бы у меня были лишние пять лет, я бы написал книжку про академика Лысенко, например, который тоже такая как бы фигура, которая синоним шарлатанства в науке, а на самом деле, по-моему, насколько я могу судить по каким-то косвенным признакам, это самостоятельная научная единица, может быть, равная Вавилову, а может быть, больше. В общем, еще раз говорю…
Анастасия Урнова: Выбор есть.
Лев Данилкин: История в том виде, в котором мы ее имеем, вот эта историческая картина в 2017 году, общепринятая так называемая, она на самом деле будет пересматриваться. И вообще ревизия истории – это такая вещь, которая неизбежна. Поэтому собственно отсюда фигура Фоменко, потому что вот человек, который, возможно, переменит нашу картину мира. Я не знаю.
Николай Матвеев: Лев, последний вопрос. Если вам позвонит какой-нибудь именитый режиссер или сценарист и скажет: "Прочитал книгу, хочу фильм или сериал. Пиши сценарий", – согласитесь?
Лев Данилкин: Слушайте, это звучит как-то странно. У меня есть в телефоне несколько таких звонков. Мне кажется, что история киновоплощения Ленина и его истории (я уже не говорю про революцию, а вообще только про Ленина), она не закончена. И мы еще увидим что-нибудь, кроме "Демона революции", условно говоря, и сериала…
Николай Матвеев: Ну, хотите, чтобы ваша книга ожила на экране?
Лев Данилкин: Нет, я бы хотел, если бы достаточно было техничности, написать какой-то сценарий. Самая драматичная глава в истории про Ленина на самом деле – это история (самая кинематографичная) про то, как он уходил в 1907 году из России через Финляндию и Швецию. Я ее выкинул просто, потому что как бы…
Анастасия Урнова: Значит, мы будем ждать кино.
Лев Данилкин: Она очень хорошая, но она не из этой книги, она перетянет на себя все остальное. Но в кино я прямо представляю фильм про Ленина, через эту историю рассказанный.
Николай Матвеев: Лев, спасибо вам большое, что нашли время. Еще раз вас поздравляем с наградой. Друзья, у нас в гостях был Лев Данилкин, писатель. А мы с вами встречаемся, как всегда, в "Правде". Будьте с нами.