"Ограничить прессу – значит оскорбить нацию; запретить чтение определенных книг – значит провозгласить народ либо дураками, либо рабами". Клод Адриан Гельвеций Николай Матвеев: Здравствуйте! Это дискуссионная площадка "ПРАВ!ДА?" на Общественном телевидении России. Меня зовут Николай Матвеев. И вот тема сегодня: За последние несколько лет фильмы, спектакли, выставки неоднократно подвергались критике со стороны власти и общества. Некоторые эксперты считают, что россиян пытаются научить любить искусство по правилам и только те предметы культуры, что прошли цензуру. Имеют ли право общественники диктовать условия художнику? Нужна ли специальная комиссия, которая будет оценивать работы авторов на предмет допустимости их к открытому показу? Николай Матвеев: С одной стороны, если у нас демократия, если у нас рынок, если у нас есть 29-я статья Конституции, то, наверное, что-либо запрещать и ограничивать художника в его творчестве не стоит и нельзя. С другой стороны, если у нас рынок опять же таки, посмотрим на все это иначе: "Я – заказчик. У меня есть деньги, я дал деньги. Мне не понравился продукт, который сделали. Что я могу сделать? Предъявить я могу претензии за это?" Вот в этой ситуации мы сегодня и будем искать правду в нашей программе. Валентин, вы как считаете, можно ли ограничивать художника в его творчестве, а главное – запрещать что-либо? Валентин Лебедев: Я понимаю, о чем идет речь в нашей передаче. И нам – так сказать, православным активистам – много раз приходилось сталкиваться и с ситуацией определенной, и участвовать в определенных дискуссиях и спорах. Конечно, никто (я сам ратовал при советской власти за различные свободы) не отрицает, что художник может быть свободен. То есть очень просто совершенно. Но есть известная формула… Николай Матвеев: Должен быть или может быть? Валентин Лебедев: Может быть. Да и даже должен быть. Почему? Ну, это, так сказать… Хорошо. Нет, ну а как он может быть замкнут в своем творчестве? Какой это художник? Он же не служащий в погонах определенной организации, который руководствуется уставом? Ну конечно нет. Но нести определенную ответственность нравственную он, безусловно, должен. Есть темы, которых не то что нельзя касаться, но нужно изображать, как сейчас говорят, скажем, политкорректно. Или другая ситуация – не художник. Ну, художник, поэт… Мы сейчас про художника в широком смысле слова будем говорить. Николай Матвеев: В широком смысле, естественно. Валентин Лебедев: Конечно. Не живописец, а писатель, поэт. Вот я главный редактор журнала православного. Представляете, кто-то из наших уважаемых гостей принесет мне определенные стихи – такие, которые публиковать, в общем, с точки зрения здравого смысла, хотя формально они хорошие… Они могут быть любые – классические, авангардные, неважно. Они хорошие. Но – нельзя. Тогда ответственность буду нести я как главный редактор. И третье, последнее – ответственность вне цензуры. Речь идет, конечно, не о цензуре. Вот всегда уходят в сторону такие дискуссии. Но власть, которую мы избираем и которую назначает избранная власть (ну, департаменты культуры везде существует – правильно? – определенные отделы в мэриях) должна все-таки что-то разуметь. Вот пример можно? Была выставка в позапрошлом году. Сколько было внимания! Какой страшный акт, когда православные активисты, небольшая организация (я необязательно такой уж сторонник) кинули творения Сидура. Ну, кинули? Нехорошо. Возбудили дело. Пришли возмущенные. Вообще эта история известна, наверное, и нашим зрителям, и участникам передачи всем. Но ведь где же куратор Манежа? Это же Манеж, а не село. Ведь у того же Сидура, простите меня, в год 70-летия войны… Есть его музей, его военные работы. Вот кто это? Нет художника, нет цензуры уже давно. Кто вот это устроил? Вот тут напрашивается определенная мысль и действие – может быть, не такое резкое, действительно, сразу соглашусь, а нормальное и даже правовое. А правовое – это может быть и пикет, может быть судебное разбирательство, может быть и эта передачи у нас с вами. Кто эти люди, кто это попустил? Почему вызвано вот такое действие? А если это массовое действие? Вот в Новосибирске… Николай Матвеев: Мы еще это обсудим. Виталий Наумович… Валентин Лебедев: Массовые беспорядки. И кто за них отвечает? Художник? Нет. Николай Матвеев: Секунду. Дело в том, что происходящее за последние годы примерно умещается в следующую схему. Появляется некий творческий продукт. Два варианта – либо его только анонсируют, но он еще не вышел, либо вот-вот он вышел, состоялась премьера. И появляется некий состав небольшой, небольшой состав общественников, которые выступают "против". И дальше вот то, что меня лично интересует – это реакция власти. В случае, например, с новосибирским "Тангейзером" реакция была однозначная: пьесу сняли, постановку сняли, оперу сняли, режиссера привлекли. Ну, благо там не нашли состава преступления в его действиях. Вот в случае с "Матильдой" Алексея Учителя реакция тоже вроде бы понятная: власть отреагировала, что ограничивать свободу художника нельзя, но при этом художник должен прислушиваться к тому, что ему говорит условный заказчик – общественность. Вот вы каких позиций в этом плане придерживаетесь? Виталий Дымарский: Я придерживаюсь позиций Конституции Российской Федерации, где написано черным по белому об отсутствии цензуры и о свободе художественного творчества. Мне кажется, что все остальное – это от лукавого. И я вполне согласен с человеком, в котором мы в какой-то степени видим оппонента, что, безусловно, у людей, которым это не нравится, у них есть миллион способов для того, чтобы выразить свое неудовольствие, свое несогласие. Никто ни от кого не требует стопроцентной поддержки или, наоборот, осуждения. Но просто это надо делать в правовых рамках и, как вы совершенно справедливо сказали, в рамках обсуждений. Вы говорите, что вам не нравится. Я говорю, что мне нравится. Мне, может быть, не нравится, но это не значит, что я должен кого-то в чем-то ограничивать. Но хулиганство недопустимо. Как и недопустимо вмешательство власти в любые процессы такого рода. И я не очень хорошо понимаю нашу власть, которая, на мой взгляд, недостаточно, даже я бы сказал, последовательна. В "Матильду" не надо вмешиваться. А почему надо было вмешиваться в "Тангейзера"? А почему туда надо вмешиваться, а туда не надо? Власть вообще не должна в это вмешиваться. Валентин Лебедев: Я потом скажу – почему. Виталий Дымарский: Вообще существует, вообще Конституция у нас есть или ее нет? Мне вообще кажется странным, и не только по отношению к этой проблеме… Очень многие вещи у нас должны быть ясные, как день. Да? Николай Матвеев: Виталий Наумович, вот что говорят оппоненты? Они говорят, что в Конституции, в статье 29-й, к которой сегодня я уже прибегал… Виталий Дымарский: Еще 44-я есть – о свободе художественного творчества. Николай Матвеев: Да, еще 44-я. Там говорится о цензуре как об органе, а вот о каких-то ограничениях или, скажем так, о контроле там ничего не сказано. И приводят они в пример, например, Соединенные Штаты Америки, где практически в каждом штате есть те самые общественные советы, где можно как-то привлечь их мнение, их резюме. Мы сейчас заговорили про фильм "Матильда" Алексея Учителя. Давайте посмотрим небольшую справку и вернемся к этому тему вопросу. Виталий Дымарский: А можно по поводу Америки только сказать? Николай Матвеев: Да, конечно. Виталий Дымарский: Почему у нас все время… Николай Матвеев: Я как знал! Валентин Лебедев: Я скажу – почему. Виталий Дымарский: Почему? Николай Матвеев: А вот почему – давайте узнаем после справки. Внимание на экран. Виталий Дымарский: Давайте выборы так же устраивать, как в Америке. Валентин Лебедев: Потому что очень часто другая страна как раз… "Если фильм покажут, кинотеатры будут гореть", – с такими угрозами выступили православные активисты и противники картины режиссера Алексея Учителя "Матильда". Киноистория о любви будущего императора Николая II и балерины Матильды Кшесинской оскорбляет чувства верующих, решили общественники. "Любой баннер афиши, листовка с информацией о прокате фильма будет рассмотрена как желание унизить святых православной церкви и провокация к "русскому майдану", – говорилось в письме, которое организация "Христианское государство – Святая Русь" распространила в Интернете. Нападки православных активистов прокомментировали в Кремле. Пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков отметил, что подобные угрозы в адрес режиссера "Матильды" недопустимы. "Дело в том, что Учитель действительно подвергается нападкам организации, которая называет себя "Христианское государство – Святая Русь". Мы специально проконсультировались: в Минюсте такая организация не зарегистрирована. То есть, по сути, речь идет об угрозах со стороны анонимных экстремистов", – подчеркнул Дмитрий Песков. "Христианское государство – Святая Русь" не имеет права выступать от имени Церкви и не представляет православную общественность", – подчеркнул представитель РПЦ Вахтанг Кипшидзе. Активная борьба против киноленты началась после того, как экс-прокурор Крыма, депутат Госдумы Наталья Поклонская опубликовала пост в своем блоге, сообщив, что трейлер фильма вызвал множество вопросов и возмущение зрителей. "Люди уже расценивают этот фильм как антиправославную провокацию и имеют право так говорить, потому что они выражают свое мнение". Депутат Госдумы дважды обращалась в Генпрокуратуру с предложением проверить фильм, подчеркнув, что на ее имя официально поступило более 20 тысяч обращений против проката фильма, и не только из России. Со стороны защиты режиссера немедленно последовала реакция. Адвокат Алексея Учителя Константин Добрынин направил в Генпрокуратуру два заявления: одно – в отношении православных активистов, второе – чтобы выяснить основания, по которым Поклонская обвиняет создателей фильма в совершении ряда преступлений. На сторону режиссера Алексея Учителя встали более 50 российских кинематографистов. В то же время в Минкультуры заявили, что реакция общественности не повлияет на выдачу прокатного разрешения кинокартине Учителя. Николай Матвеев: Кирилл Эмильевич, хочу к вам обратиться. Если в советское время говорили только лишь о политической цензуре, то сейчас появляется даже такой термин – "потребительская цензура" – что вот эти самые общественные движения, очень активные граждане – они являют собой то, что когда-то называли "цензурой", именно как инструмент, как орган. Вы согласны с этим? Кирилл Разлогов: Если кому-то из церковных иерархов что-то не нравится, то кто им мешает объявить: "Верующие, не ходите на это произведение"?  Кирилл Разлогов: Ну, во-первых, я должен сказать, что все те разговоры про то, что цензуры у нас нет, что нигде нет цензуры, – это разговоры, на мой взгляд, как бы самообман. Точно так же, как есть пункты Конституции, которые мы, конечно, читаем с удовольствием, но прекрасно понимаем, что такого не бывает и не будет никогда. Цензура есть определенный механизм (и психологический, и социальный), который охраняет либо человека, либо общество от вещей, которые могут его разрушить. Если этого механизма нет, то организм разрушается, люди сходят с ума, общество разрушается, государство прекращает свое существование и так далее. Весь вопрос в том, как этот механизм организовать, кто имеет право как бы его контролировать или его проявлять и так далее. И эти механизмы есть очень разные. Когда православные, вообще религиозные люди говорят, что вот это оскорбляет чувства верующих… Ну, во-первых, верующих невозможно оскорбить, потому что это внутреннее состояние верующего, который либо верит, либо нет. Во-вторых, если кому-то из церковных иерархов что-то не нравится, то кто мешает объявить: "Верующие, не ходите на это произведение"? В Католической церкви… Николай Матвеев: Что собственно и делают в упомянутой нами Америке – там дают рекомендацию, а не запрещают. Кирилл Разлогов: Вот! Если тебе доверяют, если тебе верят, если действительно веруют, а не просто на словах подписываются, что люди принадлежат к той или иной религии, то люди не пойдут. Они не пойдут как бы уничтожать что-то, сжигать кинотеатр. Они просто возьмут и не пойдут. Поэтому то, что вы называете "потребительской цензурой" – это просто цензура с точки зрения того, что "если я не хочу на это тратить деньги, я не пойду в кинотеатр". Если мне не нравится тот или иной актер, или тот или иной режиссер, или та или иная трактовка, то я не буду затрачивать на это деньги, а я пойду на выставку. Мне не нравится Серов? Я пойду не на Серова, а пойду на "Сокровища Ватикана". Мне не нравится "Тангейзер"? Я не пойду на "Тангейзер", а вместо этого пойду на оперетту… И это тоже можно называть в известной мере цензурой. Это называется еще "экономическая цензура". То есть это тоже механизм, благодаря которому общество влияет на это. Естественно, что когда работаешь на огромное количество людей или на всю планету, то ты какие-то вещи не делаешь, а воздерживаешься от этого. В той же Америке есть сертификат R, который отрезает всех людей, которые младше 17 лет. И когда продюсер хочет этим людям свое кино показать, он делает другую версию. Вот возьмите "Викинг" – "12+" и "18+". Пожалуйста, смотрите то, смотрите это. Есть возрастные ограничения. Возрастные ограничения обоснованы. Николай Матвеев: Виктор Владимирович, я хотел бы вот какой вопрос поднять. Это все оборачивают, заворачивают в обертку следующую. Организация, которая требует запрета этого фильма, насчитывает 15 тысяч активистов, но при этом как-то вскользь говорят о том, что фильм обошелся бюджету в 25 миллионов долларов, что только на пробы, по-моему, пошили 5 тысяч костюмов, а уж какое количество там снималось – это отдельная статья. Вот я лично ощущаю себя немножко обманутым, когда мне говорят, что фильм хотят запретить только потому, что "это нужно общественности". У меня складывается ощущение, что я не часть этой самой общественности. У вас складывается такое ощущение? Виктор Ерофеев: Мне кажется, вокруг цензуры всегда идет игра. Я много раз сталкивался сам с цензурой. Я сейчас подумал о том, что когда у нас была премьера оперы Шнитке и моей оперы "Жить с идиотом" в Лондоне, то там ходили такие же активисты, только не православные, а эти самые… англиканские. Викарий их послал: "Не смотрите эту оперу". Вот стояли, привели огромное количество народу. Реклама была фантастическая! Все знаменитости Лондона на эту… Поэтому, наверное, с точки зрения какого-то такого социального бреда, наверное, и хорошо, чтобы были люди незрелые, ушибленные сознанием, которые таким образом выступают, не понимая, что свобода творчества – это эволюционное движение. Мне тут как-то Кураев говорит: "Ты знаешь, я признал рок-н-ролл". Я говорю: "А до этого?" – "А до этого я писал против". Так, может быть, кто-то через какое-то время из этих активистов признает тоже рок-н-ролл или "Матильду", что может молодой великий князь тоже увлекаться – с подачи Победоносцева, между прочим. Победоносцев ему сказал: "Дорогой, давай, ты действуй вообще. Ты же мужчина". Виктор Ерофеев: Государство подумало, что через православие оно укрепит нравственность народа. А православие подумало, что через государство оно может себе Исаакий "в карман положить" – и будет хорошо  Здесь совсем про другое. Дело в том, что у нас в стране сейчас идет определенная тенденция. Это тенденция завязывания узла между идеологически оформляющимся государством и церковью, причем православной. Другие церкви как бы не допускаются, а православная. Это такой сговор, торг. Я имею в виду абсолютно… Мы говорим о рыночных отношениях. Государство подумало, что через православие оно укрепит нравственность народа. А православие подумало, что через государство оно может себе Исаакий "в карман положить" – и будет хорошо. И эта тенденция усиливается все больше и больше. И считается, что государство понимает, как укрепить нравственность. И вместе с тем церковь тоже это понимает. Это не так. Это не так. Ни государство, ни церковь в этом случае не укрепляют нацию, а разрушают представления о свободе. Дело в том, что человек так устроен, что у него есть прямо совсем разные эмоции. Он может стоять на коленях перед Богом, а может также и бросать вызов Богу, быть богоборцем. И мы все знаем по искусству, что, например, Пушкин молодой написал "Гавриилиаду" – произведение, которое вряд ли можно принести в православный журнал. Он скажет, что такое произведение… Николай Матвеев: Так и отрекался от нее долгое время. Виктор Ерофеев: Отрекался, разумеется. Отрекался, разумеется, потому что если не отречешься, то голову снимут за это произведение. Там у него есть и "Царь Никита и сорок его дочерей". И него мало чего есть. Или у Лермонтова, или у того же Некрасова и так далее, и так далее. Дело в том, что чем лучше художник, тем больше он безответственный по отношению к этим активистам, он этих активистов посылает куда подальше. Другое дело, что активисты… Вот правильно мой сосед сказал. Он может сказать: "Ребята, я это не печатаю. Просто не печатаю, не хочу, и всё. Пусть оно ходит в самиздате, как ходило в Советском Союзе, еще где-то". Наше общество так раздроблено, что мы к консенсусу не придем еще 150–160 лет минимум. Поэтому возникают, конечно, тут борьба и трения. Но мне кажется, что главное сейчас – что государство ошибочно выдвинуло себя как критерий истины. Я предлагал вот тем людям из церкви, которых я глубоко уважаю: "А давайте сделаем религиозно-просветительные, религиозно-интеллигентские общества, как было это в России в XX веке, в начале". Помните, туда входили все: и Бердяев, и Булгаков, и Розанов туда входил, и Струве, и мало кто. И входили, с другой стороны… Валентин Лебедев: Религиозно-философские общества. Виктор Ерофеев: Да, религиозно-философские. Давайте это обсуждать. Валентин Лебедев: Начало века. Как-то вот я не нашел отклика, не нашел я отклика. Николай Матвеев: Ну, это, условно, если я себя отношу к какому-то лагерю, но при этом не знаю, как относиться к тому или иному произведению. Я прихожу к "умам" и говорю: "Ребята, объясните мне – а как?" Виктор Ерофеев: Конечно. Николай Матвеев: И они мне… Виктор Ерофеев: Вот тут, я думаю, что мы бы все нашли общий язык, по крайней мере на уровне дискуссии. И тогда мне было бы понятно, что эти люди запрещают вот такую фотографию… Хотя вот случился скандал. Я его как бы улаживал, власти меня призвали к этому. Я приехал и увидел там 32 фотографии. Да, с точки зрения, знаете, вот так вот посмотреть – можно сказать, что действительно эти фотографии наносят вред. Но вы помните замечательный анекдот про студента? Николай Матвеев: Вы про выставку Стёрджеса? Виктор Ерофеев: Да. Как студент приходит, проваливает экзамен, и ему говорят: "Ты чего не учишься?" Он говорит: "Я не могу учиться – у меня баня женская видна из окна, из моей комнаты". Идет комиссия, приходит – никакой бани нет. Они говорят: "А где же баня?" – "А вот если залезть на шкаф, – говорит он, – и глянуть вот туда, налево – тогда баня и есть". Николай Матвеев: Угол зрения. Виктор Ерофеев: Значит, каждый для себя придумывает женскую баню. И если человек… Например, как Белов, считал, что Роден – это порнография, но Белов при этом был хороший писатель. Вот так вот. Так что, знаете, все зависит от того, на кого государство выкладывает ответственность, в смысле – нравственную. Сейчас, мне кажется, это жулье получается, жулье. Николай Матвеев: Все ясно. Сергей, мотивация тех, кто "против", тоже понятна: царь канонизирован, он святым считается. А здесь он показан, как им кажется (это их мотивация, я только транслирую одну точку зрения), в неприглядном виде, замешан в этой… Они так считают, я транслирую эту точку зрения: мол, царь святой замешан в каком-то любовном скандале, и история здесь извращена, не надо показывать этот фильм. Вот если есть такая позиция, ее можно каким-то образом услышать, как вы считаете? Сергей Соловьев: Собственно мы ее и слышим. Другое дело, когда очень небольшая на самом деле группа людей начинает выставлять себя в качестве выразителя мнения большинства – вот это очень опасная вещь в риторике, которая идет со стороны этих так называемых православных активистов. Поскольку, если верить социологическим опросам разных служб, то воцерковленных – то есть людей, кто регулярно ходит в церковь, ходит к причастию и к исповеди, – их не более 10%. Это я беру… Кирилл Разлогов: Не более 5%, я думаю. Сергей Соловьев: Ну, там 8%, по данным на 2007 год. Сейчас современные вещи – может быть, чуть побольше. Но в любом случае это немного, это очень немного людей. Для кого Николай II является святым? Для меня он не святой. Для меня он Николай Кровавый, например, прежде всего. И таким он является тоже для очень значительной, между прочим, части населения. А большей части населения глубоко наплевать. Николай Матвеев: Отвечая на ваш вопрос: это же не личное решение каждого по поводу того, кого считать святым. Все-таки церковь говорит: "Вот этот – святой, а этот – не святой". Сергей Соловьев: Совершенно верно. Николай Матвеев: И в данном случае церковь говорит: "Этот – святой". Более того – страстотерпец. Кирилл Разлогов: Потому что он мученик, а не потому, что… Николай Матвеев: Потому что мученик, да. Не за деяния, а за принятую боль, так скажем. Валентин Лебедев: Не важно. Важно, что он святой. Сергей Соловьев: Допустим. У нас уже упоминалась в студии Конституция, ее статьи. У нас, напомню, есть еще одна замечательная статья Конституции, не исполняющаяся тоже, 14-я статья Конституции, которая провозглашает государство светским, а церковь – отделенной от государства. Старый диссидентский принцип: господа, соблюдайте свою Конституцию, в конце концов. Для православных, пожалуйста, Николай II… Для части православных. Далеко не все, кстати, представители Православной церкви, насколько мне это известно (по крайней мере, прихожан), поддержали идею канонизации Николая II. С моей точки зрения, это чисто политическая идея, связанная с возрождением идеологических нормативов Российской империи, в частности этой триады – "православие, самодержавие, народность". Нужно и можно ее немножко подретушировать. Для какой-то части населения, конечно же, рекомендации со стороны, предположим, патриарха, который скажет: "Ну, не ходите на этот фильм, это плохой фильм", – всё, вопрос на этом мог бы быть закрыт. Навязывать остальным точку зрения меньшинства – это противоречит в данном случае Конституции Российской Федерации. И еще один маленький нюанс: фильма-то еще никто не видел, а видели трейлер. Николай Матвеев: "Не смотрел, но осуждаю". Сергей Соловьев: Видели трейлер. Валентин Лебедев: Но он уже меняется – вот что любопытно. Вот что такое общественная деятельность. Сергей Соловьев: Если бы не этот скандал, то количество людей, которые пошли бы на этот фильм, с моей точки зрения… Виталий Дымарский: Было бы намного меньше. Сергей Соловьев: Было бы намного меньше, конечно. Виталий Дымарский: Абсолютно, да. То есть вместо запрета, о котором мы слышим… Если бы это были просто рекомендации, как в Америке опять же, которую вы очень любите нам в пример ставить, то рекомендации… Николай Матвеев: Не очень любим. Виталий Дымарский: Этот порекомендовал так, этот – так. Мусульмане – одно, православные – другое, католики – третье. Я их слушаю. Хочу – прислушиваюсь. Не хочу – не прислушиваюсь. Но когда начинаются запреты, начинается запретный плод. Вы знаете, было подозрение (и я знаю, что не только у меня, а у многих людей), что вся эта история с "Матильдой" – это вообще PR-кампания… Кирилл Разлогов: Придумана Учителем? Виталий Дымарский: Придумана Учителем как PR-кампания. Николай Матвеев: Да-да-да, Феллини говорил о том, что "цензура – это PR-кампания за государственный счет". Виталий Дымарский: Абсолютно, абсолютно, абсолютно. Николай Матвеев: В данном случае… Виталий Дымарский: Интерес к "Матильде" огромный! В журнале мы теперь вообще только пишем о "Матильде". Подождите, давайте тогда, кстати, запретим еще и дневники Николая, где он все это описывал. Сергей Соловьев: И переписку с супругой особенно. Это же полное безобразие! Николай Матвеев: Друзья, про Америку, которую мы пригрели красным словцом. Я не просто так начал этот разговор. Какой там механизм? Опять же таки рыночный. Есть эти некие общественные советы, и им на суд выносят это произведение искусства – и они уже выносят вердикт. Но не запретить, там нет такого инструмента. Там есть инструмент по влиянию на ротацию. Условно, они поставят там 15 звездочек – и этот фильм, например, свалят куда-нибудь в ночь. Его будут ротировать: определенное количество залов, где-нибудь в 11 вечера. Это такой чисто рыночный механизм, мол: "Как бы основную часть населения, детей, мам и так далее это не устроит, и поэтому днем мы это показывать не будем". Валентин Лебедев: Кстати, об этом речь и идет в письме депутата Натальи Поклонской. Николай Матвеев: Чтобы ограничить? Валентин Лебедев: Ограничить, да. Я знаю, что вы скажете. Что формы у нас такой нет… Николай Матвеев: Слушайте, во-первых, запретить. Во-вторых, тех, кого она поддерживает… Вот мы показывали цитату, что "они имеют право на свое мнение". Эти люди говорят о том, что если "Матильду" кинотеатр будет показывать, то кинотеатр будет гореть. Валентин Лебедев: Можно мне слово сказать? Николай Матвеев: В огненной геенне? Да, пожалуйста. Валентин Лебедев: В огненной геенне – само собой. Сергей Соловьев: В геенне, но не огненной. Валентин Лебедев: Ответить, поскольку я как бы один, поэтому я чуть побольше… Дело все в том, что по каждому пункту, как ни странно, хотя тут кругом уважаемые люди и знающие, ну, есть некоторое удивление и определенная наивность. Ну, можно хаотично. Когда говорят так уверенно: "У нас церковь отделена от государства, 14-я статья"… Она везде отделена, кроме двух-трех государств в мире. Это просто моя специальность, я вам скажу. Просто у нас не понимают, что это такое. Николай Матвеев: И что, там не работает это отделение? Валентин Лебедев: Нет, оно работает, просто у нас не представляют себе, о чем речь идет. А у нас как раз работает. Потому что есть церковь государственная – скажем, в Бельгии, в Норвегии, в Греции, где священник еще получает государственные деньги, начнем с этого. Есть корпоративная система. Вот вы знаете, очевидно, да? В Германии, где просто налоги собирают. И все школы, и подавляющее… Есть места, где вообще нет ни одной, скажем, не церковной больницы. Вот я был в городе Трире. Это так, для справки. Виталий Дымарский: Есть. Валентин Лебедев: А есть… Минуточку! А есть индифферентная – в Америке и во Франции. Всего две страны. Но и там, простите меня, все мы видели такой как бы американо-пропагандистский фильм несколько лет тому назад про жизнь на авианосце: утро и вечер начинаются с молитвы капеллана. Ну, это я так, на всякий случай. Почему про Америку? Почему про Америку мы говорим? Потому что, во-первых, это, конечно, смешно… У нас люди, которые придерживаются (вот сейчас свободы-то у нас есть) каких-то еще более… сверх каких-то свобод, в общем, либеральных взглядов, всегда ссылаются на Запад и на Америку. Правильно вы совершенно сказали, что ввели советы после того, как вот такие же активисты такого же типа, ну, посильнее на самом деле… Возьмите американский какой-нибудь женский союз, организацию (не буду называть вероисповедание), ну, христианско-протестантскую… Николай Матвеев: Не назвали. Валентин Лебедев: Ну, не буду называть я. Ну, наши не совсем православные, прямо скажем, не церковные братья, но все равно. Или в прошлом… И устройте вы выставку. Или вообще ковбой в южном штате, которого недавно показывали, как он не хочет голосовать за президента (вот такой дяденька в шляпе, с бородой, на мотоцикле), которого ему навязывают. И вы устройте выставку. Мы же не только о фильме говорим, правильно? Вот несколько лет тому назад был перформанс, все знают, в Сибири у нас тоже… Не будем называть, чтобы не возбуждать умы некоторых людей. Стояла свинья. А вот там поставим кабана, какую-нибудь лошадь, на американский взгляд. И подходи, ковбой, местный житель, смотри: это и есть история Америки! Как вы думаете, что за этим последует? Ответ ясен и вам, и нашему зрителю. Значит, те общественные советы, которые у нас кто-то пытается назвать "цензурой"… А вы верно сказали, что цензура не в виде Главлита, мы все это отрицаем, а вот та самая общественная, любая, может быть как и воспитание. Понимаете, не бывает недирективной педагогики. Она как-то должна работать уже потому, что сталкиваются различные интересы. И формула "не ходите в кинотеатры" – вы меня простите, вы человек, так сказать, у нас уважаемый, но она детская. Давайте предложим такие темы опасные и положительно, так сказать, с авторским положительным пафосом изобразим в кино определенный геноцид и покажем это в кинотеатре. Вот система у нас в Москве любая, стоит по универсам каким-то. И что будет, интересно? И прокуратура вам, и общественность… Николай Матвеев: Нет, подождите… Виталий Дымарский: Есть уголовно запрещенные вещи. Николай Матвеев: Да, уголовно. Виталий Дымарский: Есть уголовно запрещенные вещи. Это разжигание ненависти расовой, национальной, религиозной… Валентин Лебедев: 282-я. Вот! И религиозной. Виталий Дымарский: Но религиозную ненависть Сидур никоим образом не провоцирует. Валентин Лебедев: Как сказать… Да его давно нет. Я не про него, а про организаторов выставки, вообще-то. Вот они-то думают, как в Америке должны… Виталий Дымарский: Организаторы выставки? Валентин Лебедев: Теперь – фильм "Матильда". Мы все время говорим очень коротко. Вот то самое общественное действие, абсолютно никакая не цензура. То есть, вообще-то, деньги дали этому фильму, и, по-моему, Министерство культуры, начнем с этого. О каком Главлите… Ну, может быть, не все молодые люди знают, что это такое. Это орган при советской власти (это я для зрителей), который просто сидел и запрещал. Речь идет о том, когда фильм благословлен, говоря православными словами. Простите… Виктор Ерофеев: Мне нравится система нашего спора: либералов упрекают в том, что они оскорбляют чувства верующих. Вот наш дорогой друг здесь уже сказал, что вы вспомнили дремучие стороны русской, советской России – значит, вы наивные и ничего не понимающие люди. Так, значит, кто-то имеет право наносить такие в споре оскорбления, а кто-то… Если я нашему дорогому другу скажу, что это полный бред, что он несет, он скажет: "Вы оскорбили все мои чувства, с вами я больше разговаривать не буду". И получается… Валентин Лебедев: Вот как раз… Виктор Ерофеев: Подождите. Мы все-таки можем друг друга выслушать сначала, прежде чем сопротивляться другому мнению. И получается тогда так, что есть установки, которые звучат авторитарно, если не тоталитарно. Каждая церковь по-своему тоталитарна, это понятно. Но все-таки есть какие-то пределы. Православие стало разнузданной совершенно церковной организацией, которая вместо того, чтобы заниматься связью с Богом, занимается связью с какими-то делами, не имеющими никакого отношения… Валентин Лебедев: Вот вы сейчас говорите абсолютно, кстати сказать, совсем неполиткорректно, мягко говоря. Николай Матвеев: Виктор Владимирович, если немножечко уходя в сторону от православия, поднимаясь над этой проблемой, может быть, у нас неправильное отношение в принципе к художнику? Художник – это доставщик пиццы, а не человек, который в свободном таком полете уходит на кухню и готовит мне мое блюдо. Да? Виктор Ерофеев: После того как русская литература и русское искусство авангарда, русское кино, которое Кирилл знает лучше всех нас, показали свободу свою вселенскую, вселенскую свободу… Толстого, конечно, потом выгнали из церкви. Понятно, это великий акт Православной церкви, за которую мы еще до сих пор любим и уважаем. Достоевского власть поставила расстреливать – совсем молодого – за то, что он письмо прочитал Белинского. У нас с цензурой все хорошо. Но что касается нашего искусства, нашей культуры, то это наша великая гордость. И мы потом эту гордость – нашу культуру – и передаем тем странам, на которых и ссылаемся. Виталий Дымарский: И это не цензура, которая обеспечила такие высоты творческие. Виктор Ерофеев: Да, вот именно. Получается так, что наши самые великие, самые правильные люди прежде всего определяли себя как люди свободные. Находили они диалог с теми или другими организациями церковными или государственными не часто, не всегда. Но когда государство их начинает использовать, как при советской власти Пушкина, – это тоже было скорее изнасилование Пушкина, чем реальная встреча с ним. Поэтому… Валентин Лебедев: Вы знаете, я вас немножко перебью. Виктор Ерофеев: Сейчас, секундочку. Валентин Лебедев: Дело в том, что то, что вы говорите – это все всем известно. Виктор Ерофеев: Я-то понимаю, что всем известно. Валентин Лебедев: А я вам про свинью, которой заглядывают в задний проход. Виктор Ерофеев: Хорошо, хорошо… Валентин Лебедев: Если для вас это высокое искусство, то вот такого на Руси ни в XIX, ни в XVIII веке не было. О чем мы вообще говорим? Давайте про эту свинью. Виктор Ерофеев: Ну, про задний проход я могу вам рассказать. Давайте расскажем… Валентин Лебедев: Это высокое искусство? Виктор Ерофеев: Давайте я вам расскажу про задний проход. Вот смотрите… Валентин Лебедев: Не надо рассказывать. Виктор Ерофеев: Я вам могу сказать, что… Валентин Лебедев: Все, что вы рассказываете, не соответствует действительности вообще! Вас слушают люди. Николай Матвеев: Виктор Владимирович, давайте короткую реплику – и мы перейдем к сюжету. Виктор Ерофеев: "Заветные сказки" Афанасьева – там про задний проход русская крестьянская масса очень много говорила, и очень подробно. Я этим занимался – мифологией русского… Валентин Лебедев: Масса, может быть, и говорила. Кирилл Разлогов: В фольклоре это живо отражено. Виктор Ерофеев: Да, очень живо. Валентин Лебедев: Речь не о фольклоре тут идет. Николай Матвеев: Кирилл Эмильевич, я неслучайно привел такой пример, как сравнение с доставщиком пиццы и с поваром, который в свободном полете готовит блюдо. Все-таки доставщику пиццы можно в любой момент позвонить: "Ты где вообще? Ты когда приедешь-то?" Так же и в случае с художником. А у нас, увы, сейчас большинство фильмов делается именно на государственные деньги, и поэтому художнику предъявляют претензии, мол: "Ты чужие деньги осваиваешь – делай, пожалуйста, то, что хотим мы, заказчики, а не ты". И кстати, в роли заказчика, как правило, выступает не власть и конкретный чиновник, а транслируется, что "это мнение большинства, это не я так подумал". Так вот, отношение к художнику, может, у нас какое-то не совсем правильное? Кто такой художник в России? Вообще кто такой художник? Как к нему относиться? Это человек, которому я изначально доверяю? Помните, как у Формана образ приходящего к Моцарту человека в черной маске? Пришел, заказал похоронную мессу: "Пиши, художник, твори. Я приму то, что в итоге ты сделаешь". Он же не приходил к нему каждый день и не говорил: "Нет, давайте здесь нотки поменяем, давайте здесь немножко перепишем". Как относиться к художнику? Кирилл Разлогов: Бывало и такое – и ничего, и Моцарт справлялся. Николай Матвеев: Ну, как относиться? Кирилл Разлогов: Свобода художественного творчества и есть возможность людям выражать свою точку зрения, свое понимание, если они признаются художниками. Вот тут задавали вопрос насчет человека, который куратор Манежа, по поводу Сидура. Валентин Лебедев: Как пример. Кирилл Разлогов: Дело в том, что людям, которые как бы стали кураторами искусства, которые назначены директором Третьяковки или назначены директором Пушкинского музея, одновременно им дано право решать, что такое искусство, а что такое не искусство, что следует поддерживать, а что не следует поддерживать. Виктор Ерофеев: Это ты говоришь при мне, когда моего брата за это два года вообще таскали по судам, когда… Кирилл Разлогов: За милиционеров, да? Виктор Ерофеев: За то, что он сделал выставку "Запретное искусство" и пригласил в Сахаровский центр, пожалуйста, на выставку людей и сказал: "Посмотрите, вот это у нас в стране запрещают". А там такие были дырочки, и все было закрыто, как в магазине для интимных вещей. Так вот, пришли некоторые товарищи, разбили эту всю выставку. А потом он оказался во всем виноватым, и его таскали по судам. И пришлось… Кирилл Разлогов: Ну, не он один. Очень много таких. Виктор Ерофеев: Поэтому я хочу сказать, что здесь кураторы… Ты прав, что кураторы имеют это право… Кирилл Разлогов: Конечно. Виктор Ерофеев: Они и есть те самые "мастера культуры", которые отвечают… Николай Матвеев: Друзья, мы уже… Виталий Дымарский: А почему вообще куратор должен был Сидура откуда-то убрать? "Это кого-то может оскорбить". Почему оскорбить? Что оскорбить? Значит: "Это я не поставлю, а это я поставлю"? Валентин Лебедев: Мы сейчас, простите меня… Николай Матвеев: Друзья, секундочку! Можно я вмешаюсь? Дело в том, что мы уже приводим здесь отдельные примеры. Давайте обновим нашу память, освежим. У нас есть некая подборка того, где собственно мнения художников и так называемой "общественности" соприкасались. Давайте посмотрим. "Оскорбление чувств верующих, клевета, антироссийское содержание", – такая реакция на фильм Андрея Звягинцева "Левиафан" о жизни в заполярном поселке Териберка последовала со стороны общественников в 2014 году. Православные активисты и депутаты требовали наказать актера Валерия Гришко за создание "низкопробного клеветнического опуса" его героя – архиерея. Против показа выступала и Татьяна Трубилина, глава Териберки. На ее взгляд, жители поселка показаны в картине односторонне негативно. Несмотря на это, фильм в итоге был допущен к прокату. Кроме того, фильм Звягинцева получил широкое признание за рубежом, был номинирован на "Оскар", получил премию "Золотой глобус" и приз Каннского фестиваля. Инцидент произошел, когда организаторы были вынуждены закрыть экспозицию после нешуточного скандала. Их пытались обвинить в пропаганде педофилии. Резонанс в обществе вызвал резкий пост блогера Лены Миро, опубликованный в "ЖЖ". Она выложила в Интернет подборку откровенных фото, сделанных Стёрджесом в разное время на нудистских пляжах Калифорнии, Франции и Ирландии. Погром в столичном Манеже в августе 2015 года устроили православные активисты "Божьей Воли". Во главе с лидером движения Дмитрием Энтео (Цорионовым) они ворвались на выставку советского авангарда "Скульптуры, которых мы не видели" и стали разбрасывать гравюры с изображением Христа. Ущерб оценили примерно в 200 тысяч рублей. Участники погрома были задержаны и понесли административные наказания. В отношении одной из активисток, Людмилы Есипенко, возбудили уголовное дело по статье "Повреждение культурных ценностей". Споры и даже скандал в свое время вызывала и постмодернистская опера "Дети Розенталя" композитора Леонида Десятникова на либретто скандально известного сценариста и драматурга Владимира Сорокина. Некоторые депутаты Госдумы России выступили с резкими высказываниями относительно пьесы. Так автор протокольного поручения, единоросс Сергей Неверов заявил, что "недопустимо ставить пошлые пьесы Сорокина, чтобы потом эту порнографию обсуждала вся страна". Несмотря на сопротивление депутатов и выходивших на митинги общественников, мировая премьера оперы состоялась 23 марта 2005 года. Около 3 тысяч жителей Новосибирска в марте 2015 года выступили против современной трактовки оперы Вагнера "Тангейзер", поставленной режиссером Тимофеем Кулябиным. Православные активисты заявили, что постановка оскорбила чувства верующих. В опере персонаж Христа предстал в качестве героя эротического фильма. В итоге спектакль убрали из репертуара Театра оперы и балеты, его директор после скандала был уволен и даже вместе с режиссером предстал перед судом. Однако судья не нашел в их действиях состава правонарушения. Валентин Лебедев: Можно? Николай Матвеев: Сейчас, секундочку! Сейчас, секундочку! Виталию Наумовичу хотел вопрос задать. Виталий Наумович, мы же, журналисты, любим с оглядкой на Запад какие-то вещи анализировать. Вот пример – сериал "Молодой Папа". С успехом прошел первый сезон в Италии, в Германии (я сейчас расскажу, о чем нем), в Соединенных Штатах. И этот сериал, кстати, покажет на Пасху один из наших телеканалов. "Молодой Папа". В главной роли – Джуд Лоу. Он итало-американец по происхождению. Вот в 44 года он стал понтификом. И Паоло Соррентино – такой провокационный режиссер итальянский, у него есть "Оскар", он известный в своих арт-кругах. И вот главный вопрос: верит ли он? При этом он курит, он разоблачает педофилию среди священников. Вот об этом сериал, понимаете. Единственное, как отреагировала на это Католическая церковь – просто запретила все снимать в Ватикане. И все, больше никакой реакции на это не было. Если мы уж говорим о каких-то примерах – а как на такие провокационные вещи реагируют на Западе? – может быть, раз у нас нет опыта адекватной реакции на какие-то задевающие наши чувства вещи, может, просто брать и учиться, как вы считаете? Виталий Дымарский: Ну, вы все сказали. Николай Матвеев: Я все сказал? Очень люблю такие вопросы. Валентин Лебедев: Можно я? Поскольку… Николай Матвеев: Сейчас, секундочку. Виталий Дымарский: Абсолютно, надо учиться. Надо учиться уважать друг друга. Надо учиться уважать другое мнение… Николай Матвеев: Но они же тоже к этому не сразу… Виталий Дымарский: Надо учиться уважать другой вкус. Не надо считать себя носителем истины в последней инстанции. Николай Матвеев: Сколько женщин сжигали. Виталий Дымарский: Не надо считать себя судьей, тем более… Понимаете, когда вообще в морали, в нравственности возникает судья, становится всегда страшно. Понимаете? Потому что брать на себя роль судьи – это брать на себя роль Бога. Я думаю, что никто из нас, земных людей, на это права не имеет. Николай Матвеев: У вас была реплика. Да, пожалуйста. Валентин Лебедев: Насчет вкуса у меня было… По поводу кадров последних. Кстати, об Америке. Ведь действительно правильно было сказано вами, что после вот этих разных протестов общественные советы, что американское кино… Мы все знаем – и участники, и зрители. Почему опять про Америку? Я, например, не знаю – вот не довелось – кощунственного фильма. Они очень аккуратные. Николай Матвеев: Кто? Американцы очень аккуратные? Валентин Лебедев: Американские фильмы очень аккуратные. В том-то все и дело. Николай Матвеев: А подскажите, в какой стране появилась опера "Иисус Христос – суперзвезда"? Валентин Лебедев: Это рок-опера, это не фильм. Николай Матвеев: Ну, понятно. Валентин Лебедев: Потом был и фильм. К нему разное отношение. Давайте сейчас не будем. Это не "Тангейзер", понимаете. Николай Матвеев: Сейчас я даже навскидку… Валентин Лебедев: Сейчас, минуточку! Я еще раз говорю: американские фильмы в целом… Николай Матвеев: "Догма". Виктор Ерофеев: А особенно "Глубокая глотка"! "Глубокая глотка", ребята, – это не "Тангейзер"! Николай Матвеев: А "Догма", где Бог представляется в виде афроамериканской немой женщины? Валентин Лебедев: Представляется не так, как в "Тангейзере", понимаете. Мы берем в целом. Виктор Ерофеев: Это не знание. Валентин Лебедев: Нет, это знание. Не надо претендовать на знание. Николай Матвеев: Друзья, пожалуйста! Мнение мы хотим услышать. Валентин Лебедев: Про знание я как раз вас поддерживаю. В принципе американское кино аккуратно в этом смысле. И вот те самые общественные советы, о которых идет речь, и та реакция общественности, которую я представляю, она и сыграла тут свою роль. Вы тут же нашли… Виктор Ерофеев: Наверное, Кирилл знает лучше американское кино. Валентин Лебедев: Минуточку! А он сказал то же самое. Я его сейчас поддерживаю. Кирилл Разлогов: Не то же самое. Вы услышали по-другому. Валентин Лебедев: Но мы сейчас не про критику. Кстати… Николай Матвеев: Кирилл Эмильевич сам с собой, цитируемым вами, не согласен. Валентин Лебедев: Хорошо, ладно. Ну, пусть он скажет слово. Николай Матвеев: Да, сейчас. Валентин Лебедев: Кстати, насчет "Левиафана", между прочим. Вы знаете, почему ему не дали "Оскара"? Выступил один из академиков (ну, я там не был, я смотрел трансляцию) и сказал: "Этому фильму мы не можем дать. Формально он неплохой, формально, а содержательно это фильм, который утверждает зло. Мы такому фильму не можем дать". Николай Матвеев: Может быть, там были более сильные фильмы, типа "Мандарины", "Ида"? Валентин Лебедев: Нет, не сильные. А он утверждает зло. Николай Матвеев: Ну, как же? "Мандарины" эстетически… Виталий Дымарский: Подождите, кто вам это сказал? Мнение академиков… Валентин Лебедев: С экрана. Американская академия. Виталий Дымарский: С экрана академики это не говорят. Валентин Лебедев: Подсказал. Николай Матвеев: Ну, ладно. Валентин Лебедев: Хорошо. Я о другом – о более важном. Николай Матвеев: Да, пожалуйста, коротко. Сейчас, секундочку. Коротко, коротко, коротко! Валентин Лебедев: Мы все время говорим сейчас про критику, какие-то инстанции, про общественность. Вот мы сейчас видели на экране что? Не подметные письма, не три человека что-то там сваливают. Я это не одобряю. Но дело не в том. И многие православные, так сказать, активисты не придерживаются такой точки зрения. Но вы видели "Тангейзера"? Ведь никто… Нет никакого сговора, никакого союза. У меня организация 20 лет существует. Никто не звонил, ничего. Ни священноначальник, ни государство не просили, не приказывали. Вот сейчас принесите Священное Писание – и я поклянусь. Этого не было никогда! Так вот, "Тангейзер". Посмотрите, какие волнения. С одной стороны вышли казаки, народ "против". С другой стороны тоже была демонстрация "за", я знаю. Но эти демонстрации могли перерасти в те самые массовые беспорядки, которые характеризуются и статьей 282-й… Николай Матвеев: Я прошу прощения… Виталий Дымарский: А такие же беспорядки вокруг Исаакиевского собора. И тоже могут перерасти, я вам должен сказать. Валентин Лебедев: Исаакиевский собор? Пока что люди ходят крестным ходом и демонстрации… Виталий Дымарский: Но могут тоже перерасти. Николай Матвеев: Я могу чуть-чуть соврать, но один известный демократ сказал: "Мне не нравится ваша точка зрения…" Это не относительно меня и вас, а просто относительно дискуссии наверху. Валентин Лебедев: А вообще. Виталий Дымарский: "Но готов умереть…" Николай Матвеев: Да. "Но я готов умереть за то, чтобы вы ее высказали". Это, наверное, и есть демократия. Вы знаете, какой вопрос я вам хотел задать? Виктор Ерофеев: Это демократ по имени Вольтер. Николай Матвеев: Да. Я поэтому и сказал, что "один известный демократ". Так вот, какой вопрос я хотел задать? Смотрите, у нас рынок, да? Ну, потратили мы 25 миллионов долларов на создание этого фильма. Ну, получился плохой фильм. И у нас большинство православных – и не придут они. А если и придут, то один-два, скажут всем свои – и так "сарафанным радио" это распространится. И фильм просто захлебнется в экономической неудаче. А дальше уже государство, которое выделяет эти самые деньги, скажет: "Товарищ, извини, ты не окупился, ты со своими мыслями никуда, поэтому – до свидания". Вот честно, даже самые либеральные круги не начнут эту историю обсуждать, что это какие-то запреты. Ну, не собирает он кассу! Зачем ему давать такие деньги? Кирилл Разлогов: Вы правильно говорите. Сергей Соловьев: У нас государственное финансирование часто получают какие-то объекты искусства, которые, с точки зрения значительной массы населения, действительно искусством не являются. Виталий Дымарский: Самое ужасное, что еще получают и субъекты искусства. Сергей Соловьев: И субъекты искусства, да. И здесь я не хочу говорить о необходимости цензуры, но как раз проверка рублем здесь бы показала целый ряд довольно интересных вещей, как мне кажется. И я не видел зависимости государственного финансирования, в нашей стране по крайней мере… Я сразу хочу сказать, что я явно не все знаю, но я не видел зависимости от рыночного успеха картины или спектакля, или какого-нибудь театрального центра… Николай Матвеев: Ну, мы этими формулировками как бы и подсказываем: может быть, стоит как-то обратить на этот рыночный механизм внимание? Сергей Соловьев: Мне кажется, что здесь этого как раз недостаточно, потому что значительная часть так называемого актуального современного искусства, к коему, могу сказать, я отношусь очень плохо в целом и считаю его в основном псевдоискусством, но тем не менее… Валентин Лебедев: Вот видите? Сергей Соловьев: Вот оно этой проверки финансовой не выдерживает – и тем не менее продолжает поддерживаться и с точки зрения финансирования, и с точки зрения, соответственно, круга экспертов каких-то. Виталий Дымарский: Критерии другие. Сергей Соловьев: Но есть еще один момент. Мне кажется, что эти споры о том, что является оскорблением чувств верующих, а что не является – мне кажется, это (сейчас особенно ярко показалось после кадров из Новосибирска) отвлечение внимания, перевод общественной дискуссии от по-настоящему важных вещей, связанных с образованием, здравоохранением и многими другими вещами, перевод на самом деле в разговор о пустых множествах. Николай Матвеев: А "Тангейзер" – просто жертва? Просто закрыли, просто так? Сергей Соловьев: На самом деле в том же Новосибирске есть куда больше проблем, которые должны выводить людей на улицы – тем не менее в качестве поводов для общественного возмущения выдается, выражаясь постмодернистским языком, какой-то симулякр. Я не уверен, что это настоящая цель подобного рода дискуссий, но мне кажется, что что-то в этом все-таки присутствует. Если мы обсуждаем, например, роль Николая II, то крики, с одной стороны – "он святой!", а с другой стороны – "он кровавый!", ничего не решают. Кто был при своем мнении, при своем мнении и останутся. Например, хорошая публичная дискуссия профессионалов-историков с разных сторон, которая бы показала, где здесь истина, а где здесь, соответственно, какие-то мифы. Но такие дискуссии у нас не проводятся. Виктор Ерофеев: Понятно, совершенно ясно, что мы таких людей встречаем, и я таких людей видел на самых разных уровнях церковной иерархии. Но там сразу начинает звучать антисемитизм чудовищный, черный совершенно, презрение ко всем другим церквям: буддисты – это язычники, которые туда-сюда… Валентин Лебедев: Вы сейчас о чем говорите? Вы клевещете сейчас прямо. Мы этого не слышали никогда. Какой антисемитизм? Какое презрение? Виктор Ерофеев: Видите, вот у нас… Валентин Лебедев: У нас работает межрелигиозный совет много лет, я сам был… Николай Матвеев: Справедливости ради, Виктор Владимирович… Валентин Лебедев: "Среди иерархии"? Ну, о чем вы говорите? Кирилл Разлогов: Но христианство в основе своей содержит элемент антисемитизма. Ну, это исторический факт. Николай Матвеев: Друзья, давайте мы о христианстве поговорим отдельно. Валентин Лебедев: Это неправильно! Вы взрослый человек, а говорите совсем… Николай Матвеев: Отдельную программу, я вам обещаю, мы обязательно посвятим… Кирилл Разлогов: Фарисеи были… Николай Матвеев: Друзья, обещаю. Обратите на меня внимание! Я здесь! Я здесь! Обратите на меня внимание, пожалуйста! Я здесь! Я здесь! Я обещаю вам, что религиозным вопросам и миссии христианства на Земле мы обязательно посвятим целую программу, и не одну. Кирилл Эмильевич, я хочу вот что спросить. Я как молодой человек ратую за наше кино, я люблю смотреть кино. Но открываю я статистику, и, например, первое место по количеству (даже не по качеству) снятых фильмов – Индия, 1500 в год. Второе место – я был очень сильно удивлен – Нигерия, 1200 снятых фильмов в год. Ну, там средний ценник, средняя сумма на каждый фильм – 10 тысяч долларов. То есть мы такие клепать можем. Третье место – Голливуд, 600 с лишним картин. И где-то там – в двадцатке, в тридцатке – потерялась Россия с 150 картинами. И то не все показывают по телевизору… ой, в кинотеатрах. Я к чему это говорю? В стране, где мы просто количественно недотягиваем до того, чтобы попытаться хотя бы потом выйти на качество, как это было в Голливуде… Они же в 20–30-е годы штамповали, штамповали, штамповали, а потом что-то где-то какой-то появился просвет. Может быть, так вопрос вообще не поднимать – запрещать тот фильм или не запрещать, – а оставить всё, как есть? "Плохой фильм? Пожалуйста, давайте, давайте! Конвейер! Делаем, делаем!" И когда-нибудь, когда выйдем на полтысячи в год, появится у нас хорошее кино, которое мы предъявим миру. Кирилл Разлогов: Ну, у нас на самом деле появилось очень хорошее кино в Якутии, где делают очень дешевые фильмы для своего якутского зрителя на своем якутском языке. А недавно они были на Берлинском фестивале, куда центральные студии (Москва и Петербург) допущены не были. Поэтому у нас есть. Такие же кинематографии есть в Узбекистане, есть в Киргизии, где делают очень дешевые картины, делают для своего зрителя – и они в списке главных коммерческих успехов оказывают среди голливудских картин. И у нас есть картины, которые оказываются среди коммерческих успехов. Их не так много, их могло бы быть больше (а могло бы быть меньше). Но у нас есть все-таки в образовании кинематографистов идея, что мы делаем искусство в высоком смысле слова. Это европейская позиция. А Голливуд и американское кино в высоком смысле слова искусство никогда не делало. Они делали то, что хотели смотреть зрители, то, что хотели смотреть те самые слои, которым не дали культурно развиваться в Европе. Поэтому здесь очень много культурных вещей, о которых мы забываем. Николай Матвеев: Всё, друзья! У нас, к сожалению, ограничено время, я уже вынужден выйти на финишную прямую. Что же, этот разговор мы давайте оборвем на полуслове и обязательно к нему вернемся. Я всех благодарю за то, что вы отозвались на наш призыв прийти и обсудить эту тему. И приглашаю вас на продолжение этой темы в следующей программе "ПРАВ!ДА?". Ну а от себя хочу сказать, коль уж мы начали здесь цитировать "известных демократов", один из них еще написал: "Веленью божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца, Хвалу и клевету приемли равнодушно, И не оспоривай глупца". Берегите себя! Всего доброго!