Дмитрий Лысков: Здравствуйте! Меня зовут Дмитрий Лысков. И это программа "ПРАВ!ДА?" – специальный проект, приуроченный ко Дню Победы в Великой Отечественной войне. "Экономика тыла" – такова тема нашей программы сегодня. Великую Отечественную войну называют тотальной. Это была схватка двух экономик – советской и германской, на которую работала почти вся Европа. СССР помогали союзники, но основной вклад в победу над врагом сделали миллионы советских людей. Как работала экономика тыла? Как было организовано снабжение населения? Какие были нормы потребления? Какое значение имели деньги? Какой была повседневная жизнь в тылу? Чем жили те люди, без вклада каждого из которых был бы невозможен День Победы? Дмитрий Лысков: Вся страна встала на военные рельсы. "Всё для фронта! Всё для победы!" – таков был тогда лозунг. Алексей Валерьевич, но означает ли это, что экономики тыла как таковой, экономики гражданской в Советском Союзе не существовало? Алексей Исаев: Нет, разумеется, не существовало. Более того, можно сказать, что одной из проблем была текучесть кадров на военных заводах, на которых труд был, естественно, более тяжелым. И люди перетекали в другие предприятия, на которых график работы мог быть менее напряженным, или даже, например, не нужно было ходить за 10 километров, как это было в случае танкового завода. Или я могу сказать такой любопытный факт, что то, что мы сейчас эксплуатируем в нефтедобыче – Волжско-Уральский нефтяной бассейн – как ни странно, его освоение началось во время войны. И первый раз пробурили те скважины, из которых потом пошла нефть, которая сейчас составляет одну из основ, один из "слонов" экономики России, – это произошло в 44–45-х годах. Дмитрий Лысков: Ольга Германовна, экономика была плановая. Мы сейчас смело ставим знак равенства между плановой экономикой и экономикой мобилизационной. Так может быть, с началом Великой Отечественной войны ничего существенно и не поменялось? Ольга Жукова: Вы знаете, вы начали с замечательной фразы, с нашего главного девиза военных лет: "Всё для фронта! Всё для победы!". Но когда изучаешь документы Великой Отечественной войны, неожиданно приходишь к выводу, что этот лозунг мог бы звучать и чуть иначе: "Не всё для фронта, но всё для победы!". То есть, на самом деле несмотря на то, что вся страна была переведена на военные рельсы, очень много в стране делалось для того, что напрямую, казалось бы, с обороной никак не связано. Ну, как, например, могло быть связано с обороной открытие завода шампанских вин в Москве в 42-м году или фабрики детских игрушек, которая была открыта в Кирове тоже в 42-м? И так далее. То есть какие-то предприятия открывались, начинали работать и продолжали выпуск своей, казалось бы, совсем такой мирной, гражданской продукции, которые не должны были влиять на обороноспособность страны. Но то, что они производили стране, то, что все это происходило, безусловно, настраивало на победный настрой вообще все население. То есть завод шампанских вин, 42-й год – ясно, что такой как бы посыл идет о том, что нас ждут впереди… Дмитрий Лысков: Кто же потреблял шампанские вина в 42-м году? Ольга Жукова: Вот можете себе представить, да. Причем не просто завод шампанских вин, но плюс к нему и конференц-зал, и лаборатория, и ассортиментный кабинет, то есть серьезное такое научное предприятие. Был замечательный такой наш шампанист Фролов-Багреев Антон Михайлович, пожилой человек уже в ту пору. Он стал лауреатом Сталинской премии за новый способ ускоренной шампанизации вин. То есть, если раньше шампанское разливали в каждую бутылочку отдельно, поворачивали в погребах, а это долгий был процесс, то он придумал резервуар, в котором шампанское быстрее вызревало – и, естественно, во много раз производство увеличилось. Вот за это его наградили. А страна действительно в 42-м году в Новый год и в последующие годы могла попробовать "Советского шампанского". Дмитрий Лысков: Спасибо. Василий Евгеньевич… А, прошу прощения. Конечно. Вы хотели добавить? Валентина Жиромская: По поводу как раз шампанских вин. Вы знаете, потребляли самые обычные люди. У меня довольно большой архив воспоминаний участников и очевидцев событий – тех, кто пережил войну. И там есть воспоминание. Тогда была молодая девушка совсем. Приехал ее брат буквально на два дня с фронта и угостил ее сухим шампанским. Это 42-й год. И осталось воспоминание на всю жизнь такого необыкновенного праздника и надежды, что в конце концов, но все образуется. Дмитрий Лысков: А вы не знаете, дорого ли стоила тогда бутылка шампанского и насколько она была доступна? Я понимаю, что брат приезжает с фронта – видимо, у него есть все-таки денежное довольствие. А простой человек мог себе позволить бутылку шампанского? Валентина Жиромская: Ну, в принципе мог, но, конечно, это было дорого, очень дорого. И в то время (я думаю, тут будут рассказывать, и мы еще вернемся к этой проблеме) продукты вообще были дороги. И конечно, шампанское в бюджет семьи не входило. Но вот в такой праздник, в такой редкий случай люди могли себе позволить. Морально это очень важно. Дмитрий Лысков: Праздник и надежда, я думаю, конечно же. Валентина Жиромская: Да, праздник и надежда. Дмитрий Лысков: Василий Евгеньевич, смотрите, какой интересный пласт целый мы сейчас затронули: открываются заводы шампанских вин, ведется геологоразведка, то есть гражданская экономика функционирует. Но, естественно, я понимаю, даже подача исторического материала – понятно, что все сосредоточено на фронтовых сводках, что все сосредоточено на информации с фронта, да и на военных нуждах нашей экономики и промышленности. Вот можно как-то в цифрах, если угодно, охарактеризовать, в процентах, может быть, долю гражданской экономики и долю экономики, работающей на фронт? Или они все-таки настолько взаимосвязаны, что это неразделимо? Василий Шишков: Вряд ли это можно разделить. Это была экономика, представляющая единое целое. Причем люди, которые были задействованы в этой экономике, показывали какие-то совершенно необъяснимые результаты. Люди, выходившие на работу сразу после речи Молотова, перевыполняли (ну, экономика все-таки была плановая) план на 100, на 200, на 300, на 500 процентов. Причем очень многие отмечают, что брак – по крайней мере, в первые дни войны, в дни вот этого порыва первого – брак составлял очень небольшой процент. У меня просто есть некоторые цифры: уже 22 июня на заводе имени Орджоникидзе слесарь Молчанов выдал 500% дневной нормы, строгальщик Мосин – 170%, карусельщик Чудов – 150%. Дмитрий Лысков: Ну, может быть, это была пропаганда? Может быть, все-таки это было не массовое явление? Василий Шишков: Вы знаете, конечно, доля пропаганды в этом, скорее всего, есть, но только доля. Потому что нельзя объяснить пропагандой то, что уже к 1943 году, идя такими темпами, мы фактически опередили экономику Германии и задавили Германию в первую очередь экономики. Дмитрий Лысков: Ну, не будем забегать вперед. Я сейчас предлагаю посмотреть справку о том, как действовала экономика Советского Союза, каковы были налоги, как люди участвовали в повышении обороноспособности страны, каковы были, в конце концов, зарплаты, ведь люди работали не бесплатно. Давайте посмотрим. Монархи прошлого утверждали: "Чтобы вести войну, нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги". За 1941–45 годы расходы госбюджета СССР составили 1 триллион 146 миллиардов рублей, из них военные расходы – чуть более половины этой огромной суммы. С самого начала Великой Отечественной государству потребовались дополнительные источники средств. И они были найдены. Во-первых, были введены новые налоги. В ноябре 41-го появился налог на холостяков, одиноких и бездетных граждан. С 1 января 42-го года был введен единый военный налог. К его уплате привлекались все граждане, достигшие 18 лет. Ставки военного налога различались. Рабочие и служащие при годовом заработке до 2400 рублей платили 180, а до 4800 рублей – 360. Колхозники и единоличники платили от 150 до 600 рублей с каждого члена хозяйства. Граждане, не имевшие самостоятельного дохода, уплачивали 100 рублей в год. Военный налог дал более 72 миллиардов рублей. Но были и другие способы пополнения казны. Даже родившиеся много позже войны хорошо знают слова "заем" и "облигация". Некоторым даже довелось поиграть с красивыми бумажками с изображениями танков, самолетов, заводов и колхозных полей. Военные займы дали бюджету почти 90 миллиардов рублей. Подписка на них распространялась не только в тылу, но и на фронте. Пожертвования от граждан и трудовых коллективов принимались в Фонд обороны и в Фонд Красной армии. Вся страна знала о почине Ферапонта Головатого – колхозника из Саратовской области, который в декабре 42-го и в мае 44-го годов внес по 100 тысяч рублей на строительство двух истребителей. Кстати, на обоих сражался гвардии майор Борис Николаевич Еремин. А всего на всенародно собранные средства было построено 9 подводных лодок, свыше 40 торпедных, броневых и сторожевых катеров, более 2500 боевых самолетов, несколько тысяч танков. За годы войны в Фонд обороны населением добровольно было внесено 130 килограммов золота, 9,5 тонн серебра и драгоценностей более чем на 1,5 миллиарда рублей. Дмитрий Лысков: Таким образом, очевидно – деньги у населения были. Ольга Германовна, но стоили ли они чего-нибудь? Можно ли было на них что-либо купить? Ведь война, система распределений и наверняка дикая инфляция. Ольга Жукова: Да, но тем не менее рынок работал. Работала масса предприятий, начиная со столовых и ресторанов, заканчивая магазинами. То есть деньги было где тратить, хотя это, конечно, сложно было все. Хотелось бы добавить две важные цифры к тому, что сейчас прозвучало. Нам сказали, что почти 90 миллиардов было за счет займов получено от населения государству. Так вот, один день войны государству стоил 388 миллионов рублей. То есть ежедневно на оборону вот такую сумму страна должна была выкладывать для того, чтобы обеспечить фронт всем необходимым. Если сделать перерасчет, то получается, что 222 дня войны из более чем 1400 могло быть оплачено за счет займов и того, что было собрано у населения. В общем, действительно потрясающая сумма. Но ее было бы недостаточно, поэтому и работали все предприятия, поэтому и нужна была денежная масса, которая постоянно оборачивалась для того, чтобы приносить доход государству. Дмитрий Лысков: Алексей Валерьевич, вы можете оценить масштабы инфляции в Советском Союзе в годы Великой Отечественной войны? Алексей Исаев: Вообще оценить именно инфляцию довольно затруднительно – ввиду того, что была плановая экономика, и, естественно, она контролировала эти процессы. Но тем не менее можно сказать, что цены выросли на 100–300%. Естественно, был еще и черный рынок, где инфляция цен на продукты была в разы больше. Но тем не менее для рабочего промышленного предприятия, который получал 600 рублей, и ИТР (инженерно-технического работника), который получал 1000 рублей, не сказать, что это были большие деньги. Для сравнения: командир дивизии на фронте получал где-то от 2000 до 5000 рублей. То есть, в общем, зарплаты платили. Но понятно, что в условиях нехватки продуктов и колоссальных, космических цен на черном рынке вынуждены были идти такие внеэкономические меры, как подсобные хозяйства, то есть когда при танковом заводе держались поля, держались коровы, держались свиньи. И про одного из директоров завода вспоминают, что он со своим техническим умом тем не менее вникал, разбирался и обеспечивал функционирование подсобного животноводческого хозяйства, где цены были разумные на продукты, и можно было рабочих хотя бы подкармливать и давать им возможность не падать от истощения. Дмитрий Лысков: Василий Евгеньевич, мы в сюжете видели пример колхозника Ферапонта Головатого. Его история, в принципе, известна. Он занимался пчеловодством, у него была пасека, он торговал медом своим выращенным, причем торговал на рынке. И в общем-то, 200 тысяч рублей он вложил на постройку двух истребителей. Откуда у колхозника такие деньги? Василий Шишков: Вы знаете, вообще деньги… Дмитрий Лысков: Вроде бы казалось, мы представляли себе, что колхозы-то жили впроголодь. Василий Шишков: Вообще представлять себе советское государство государством абсолютной нищеты я побоялся бы. Это в корне неправильно. Если даже вспомнить слова английского журналиста Верта, который рассказывал в своей книге "Россия в войне", удивляясь, что воюющая страна – и летом в Москве продают конфеты, девушки ходят в белых носочках, одеты очень хорошо, одеты даже дороже, чем англичане. Причем когда началась Великая Отечественная война, когда произошло это знаменитое радиообращение Молотова, народ, естественно, отреагировал по-разному. И очень многие люди отреагировали не с такой ура-патриотической точки зрения, а, будем так говорить, по-бытовому: кто-то за спичками, кто-то за хлебом, кто-то за солью. А огромное количество людей выстроились в сберегательные кассы. Только за 22 и 23 июня из Государственного банка на выдачу вкладов было выделено 26 миллионов рублей. Начальники УНКГБ и УНКВД по Москве и Московской области Кубаткин и Журавлев в записке на имя Кобулова сообщали, такие сводочки делали. Они сообщали о том, что, например, в сберкассе по Ростокинскому району только за 22 июня было выдано 1 миллион 400 тысяч рублей. Например, в 14-й сберкассе ежедневно выдавалось вкладов где-то на 100 тысяч рублей. 22 июня – в 5 раз больше – 500 тысяч рублей. То есть деньги у населения были, и вклады были. Да, были проблемы, не всегда можно было их на что-то потратить, но эти деньги были. Дмитрий Лысков: У нас есть сюжет о введении карточной системы. Он как раз непосредственно связан с ростом цен, который начался с началом Великой Отечественной войны. Давайте сейчас его посмотрим и продолжим наше обсуждение. С первых же дней войны во многих городах страны возникли очереди за хлебом – граждане спешили запастись продуктами и товарами первой необходимости. Цены стали быстро расти, и советское руководство решило вернуться к системе нормированного распределения. Карточки были уже хорошо знакомы советским людям, их использовали в годы Гражданской войны и коллективизации, а отменили в 1935 году. В июле 41-го карточки были вновь введены для жителей Москвы и Ленинградка, а к концу первого года войны карточная система охватила почти все города страны. Колхозникам карточек не полагалось, но их получали некоторые специалисты, работавшие на селе. Слово "купить" тогда почти вышло из употребления. "Мы не покупали, а отоваривались", – вспоминает писатель Валерий Митюшев. По нормам снабжения все население делилось на четыре группы: рабочие, служащие, иждивенцы и дети до 12 лет включительно. По карточкам первой категории рабочие получали 800 граммов хлеба в день, а по второй категории – 600 граммов. При этом те, кто перевыполнял производственные нормы, могли рассчитывать на дополнительный паек за ударный труд. И наоборот – за прогулы и другие нарушения трудовой дисциплины нормы выдачи снижались. Служащие и приравненные к ним лица также обеспечивались хлебом по двум категориям: по первой – 500 граммов, по второй – 400 граммов хлеба в день. Иждивенцы и дети до 12 лет получали по 400 граммов хлеба. Основными продуктами по карточкам, кроме хлеба, были мясо, рыба, растительные и животные жиры, крупа, сахар, макароны и кондитерские изделия. Особым дефицитом стал керосин, его тоже выдавали по талонам. Также дефицитными были талоны на водку и табак. Продуктовые карточки надо было прикрепить к определенному магазину или столовой. На предприятиях с февраля 1942-го были организованы отделы рабочего снабжения – ОРС. По свидетельству Валерия Митюшева, народная мудрость расшифровывала ОРС так: "Обеспечь Раньше Себя, Обеспечь Родственников Своих, Остальное Раздай Сотрудникам". Снабжение промышленными товарами также нормировалось. Промтоварные карточки выдавались на полугодие и состояли из условных единиц – купонов. Рабочим полагалось 125 купонов, служащим – 100, детям и иждивенцам – по 80. На 1 купон можно было взять, например, моток ниток или электрическую лампочку, на 2 купона – кусок хозяйственного мыла, на 5 купонов – головной убор. Пара обуви для взрослого обходилась в 50 купонов. А самыми дорогими были мужские и женские костюмы и пальто – они стоили по 80 купонов. В каждом городе были свои особенности организации карточной системы. Многообразие карточек возрастало: если в 41-м году печаталось 12 их видов, то в 44-м уже 135. К концу войны распределением было охвачено до 80 миллионов человек. Люди настолько привыкли к карточкам и талонам, что их отмена в 1947-м стала по-настоящему значимым событием со знаком "плюс", чего нельзя было сказать о послевоенной денежной реформе. Дмитрий Лысков: Валентина Борисовна, карточная система – система распределительная, система, при которой люди получают по предъявлению карточки определенное количество общественных благ. И вместе с тем мы слышим, что были деньги, платили зарплаты, люди сдавали деньги в Фонд обороны. Ну и работали заводы шампанских вин, в конце концов. Как одно с другим сочеталось? Вот это не укладывается в голове. Это же две разные совершенно вещи. Валентина Жиромская: Ну, сочеталось все достаточно… Как бы сказать? Жизнь была очень трудная, поэтому все это сочеталось. Дело в том, что, в отличие от времен Гражданской войны, по карточкам выдавали продукты не бесплатно, за них надо было платить деньги. И поскольку товары эти, положенные по карточкам, поступали нерегулярно, нужно было отслеживать: по дороге в школу, по дороге с работы, кто имел такую возможность, иждивенец, который специально подходил к магазину. Они увидели, что выдают по карточкам, отоваривают, как здесь правильно сказано, тот или иной продукт. Были, например, специальные детские магазины. Они отличались от общих, и там выдавали для детского пайка, для детей до трех лет. Сливочное масло – раз в месяц, раз в три недели, 200 грамм сливочного масло или растительного (ну, растительного пол-литра, даже литр иногда могли выдать). 300 грамм манной крупы, предположим. В общем, такие товары для очень маленьких детей. И вот воспоминание женщины, которая увидела… У нее было как раз двое маленьких детишек. Она увидела, что выдают сливочное масло – большой дефицит. И у нее не хватило денег, чтобы отоварить имеющиеся у нее на руках карточки. Она вышла на улицу – люди ей помогли, собрали ей деньги. И она, в общем, смогла купить. Товаров-то было по карточкам, казалось бы, много, карточки были на очень многие виды товаров, но они не отоваривались на самом деле. И практически по карточкам люди в очень многих городах – я не беру здесь столицы, здесь было полегче, – а вот во многих очень городах, в том числе и промышленных центрах, фактически не отоваривались мясные и рыбные карточки никогда, а выдавали только селедку, иногда кильку. Выдавали пшено. В общем-то, набор был небогат. Меланж выдавали, яичный порошок, как известно, лярд, жир. Собственно вот это. Все остальное – это черный рынок, это базар. Здесь говорили о ценах. Цены черного рынка были примерно такие. 600 рублей – зарплата очень многих категорий рабочих и служащих, в частности учителей. На черном рынке кирпич черного хлеба стоил 200 рублей. Вот считайте. Килограмм картошки стоил 80 рублей. Молоко – от 50 до 100 рублей. Ну и так далее. Дмитрий Лысков: Чтобы представить себе разницу, если угодно, "ножницы цен": а по карточкам сколько стоил тот же набор продуктов? Валентина Жиромская: К сожалению… Дмитрий Лысков: Нет информации? Валентина Жиромская: Нет, цены были государственные, очень невысокие, они практически не отличались от довоенных и были невелики. Но все-таки их надо было набирать. Тогда эта женщина на масло набирала что-то в районе трех с половиной рублей. Дмитрий Лысков: Пример, который вы рассказали про женщину, как деньги собрали возле магазина, конечно… Валентина Жиромская: Она как раз собирала очень небольшую сумму, но без этой суммы не дали бы. Дмитрий Лысков: Очень показательно. И можно ли себе представить сегодня такую взаимопомощь? Это, конечно, тоже такое свидетельство происходящего яркое. Василий Евгеньевич, традиционно забывается о еще одном аспекте советской экономики того времени. Плановая-то она плановая, но ведь существовали организации, существовали промыслы, существовали в конце концов компании, как сейчас бы сказали, и сейчас бы их охарактеризовали коммерческими. Василий Шишков: Кооперативы. Дмитрий Лысков: То есть я говорю о кооперации, об артелях и так далее. Вот как же они жили в Великую Отечественную войну? Или они исчезли? Василий Шишков: Нет, они не исчезли. Дмитрий Лысков: Но они же были ориентированы все-таки на получение денег. Василий Шишков: Естественно, естественно. Дмитрий Лысков: А тут – инфляция. А тут – карточная система распределения. Василий Шишков: Они давали огромный доход в государственный бюджет – коммерческие рестораны, коммерческие магазины. Те, люди, у которых были средства и которые могли их потратить, оставляли эти деньги в коммерческих ресторанах. Вспомните советские фильмы, тот же самый фильм "Место встречи изменить нельзя". Дмитрий Лысков: У нас как раз есть сюжет по этому поводу. Давайте мы его сейчас посмотрим и потом дальше обсудим. Как раз с этого сюжет у нас и начинается. Давайте посмотрим. Кадры из к/ф "Место встречи изменить нельзя": – В коммерческом ресторане на сотню не больно зашикуешь. – А что можно купить на 100 рублей? – На 100 рублей? Чашку кофе, рюмку сухого вина, бутылку лимонада. 15 апреля 44-го года, примерно за год до окончания войны, в Москве открылись первые 20 продовольственных магазинов, где без карточек продавались рыбные изделия, масло, колбаса, мясо, вино и другие товары. На этих же началах были открыты и некоторые рестораны. Через три месяца вслед за Москвой такие же магазины были открыты в Ленинграде. Свободная торговля для этого города имела особое значение. Каждый ленинградец хотел лично убедиться, действительно ли в магазинах есть мясо, масло и даже свежие фрукты. Вскоре открыли коммерческие магазины и рестораны в Киеве, Свердловске, Челябинске, а в конце того же 44-го года еще в 25 городах страны. Зачем советское руководство поощряло это? К чему такой шик? Ведь война-то еще не кончилась. Народный комиссар торговли Дмитрий Павлов объяснял: это позволило снизить цены на колхозных рынках, усилить воздействие на промышленность и побудить ее производить изделия, выпуск которых в годы войны был прекращен, улучшать качество товаров и их упаковки. А главное – коммерческая торговля дала возможность увеличить поступления в госбюджет на 5 миллиардов 200 миллионов рублей. Цены там, правда, кусались. Например, хромовые мужские ботинки по промтоварной карточке стоили 100 рублей, а такие же ботинки в коммерческих магазинах продавались в 12 раз дороже. Но даже при таких ценах торговля приобретала все больший размах. К началу 46-го года свободная продажа продовольственных товаров осуществлялась в 130 городах страны, а промышленных изделий – в 40. В каждом городе была коммерческая сеть ресторанов и чайных. Именно в одном из таких злачных заведений советские сыщики Жеглов и Шарапов ловили злостного рецидивиста Фокса. Дмитрий Лысков: Коммерческие рестораны, коммерческие магазины. Ольга Германовна, а в какой форме собственности они вообще существовали? Слово "коммерческий" подразумевает "частный". Нет? Ольга Жукова: Вы знаете, насчет коммерческих ресторанов не скажу, но вообще существовал хозрасчет, очень серьезно был развит. И вот то, о чем вы вспоминали – об артелях, которые работали под эгидой Наркомата местной промышленности. Они действительно огромную роль сыграли в годы войны, потому что они объединяли мастеров, практически ничего не берущих у государства – ни средства производства, ни помещения, ничего, у них было все свое. Но тем не менее они выпускали продукцию очень значимую. С первых дней войны было известно, например, что очень многие артели буквально требовали для себя военных заказов. То есть, если артель выпускала до войны какие-нибудь зажимы для волос женские или запоры для сумочек дамских, они хотели получить военный заказ. И им разрешали выпускать какие-то детали к грантам или что-то для вооружения, какие-то мелкие составляющие и так далее. То есть это был их огромный вклад. И эти артели занимались буквально всем – и оборона, и быт. То есть по-прежнему надо было выпускать очень массу мелких вещей, которые в быту необходимы: расчески какие-то, платочки, заколки, гвоздики и так далее. Вот это все, весь ассортимент продукции должен был производиться по-прежнему. Почему? Потому что… Ну, лично мое такое убеждение, мне так кажется: власть понимала, что нужно поддерживать иллюзию мирной жизни у людей в тылу глубоко, чтобы не было этого разрыва, что "началась война – и все изменилось, и все стало хуже, не так, как было". Очень интересные на эту тему воспоминания оставила наша знаменитая метростроевка Татьяна Федорова. Она пишет о том, как в 41-м году они, метростроевцы, сдают оборонные сооружения, созданные ими под Москвой, одному военпреду молодому. И он ей радостно говорит: "Товарищ Федорова, я слушал последние известия из Москвы. Как хорошо, что в Москве, оказывается, все работает. Там работают артели, там работают ателье, там работают мастерские по починке обуви и примусов. Это же здорово! Правда, здорово?" Она говорит: "Я ответила ему "да", а сама не поняла его восторга. И только со временем я поняла: оказывается, на фронте людям было очень важно, что тыл живет прежней жизнью". Дмитрий Лысков: Что жизнь сохраняется. Ольга Жукова: Что все есть, да. Что можно в ателье сшить себе платье, в починочной мастерской отремонтировать обувь и так далее. Что ничего не изменилось. Что людям на фронте есть за что бороться – вот за ту мирную жизнь, которая осталась в тылу. Дмитрий Лысков: А ведь сегодня практически нет представления об этом разнообразии, экономическом разнообразии, которое было в это время в нашей стране, в том числе и о коммерческом. Алексей Валерьевич, вы хотели добавить что-то? Алексей Исаев: Да, я хотел сказать насчет того, кто мог быть посетителями коммерческих ресторанов и магазинов. Дело в том, что офицеры, например, летчики, получавшие 1000 рублей за сбитый самолет, действительно заслуженные офицеры и командиры могли, приехав в Москву и даже в другой город. А поскольку на фронте некуда было деньги тратить, они действительно могли себе позволить прийти, в том числе сделать подарок своим родственникам, купив необходимые продукты в магазине. И выдача денежных вознаграждений – не только за сбитые, но и за вовремя отремонтированные танки, за количество отремонтированных танков в соответствующих подразделениях – позволяла делать какие-то значимые вещи и для себя, и для своих родственников. Дмитрий Лысков: А коммерческие магазины и рестораны действительно появились только в 44-м году? Если мне память не изменяет, в "Живых и мертвых" у Симонова главный герой, выйдя из окружения и попав наконец Москву, идет, по-моему, как раз в коммерческий магазин. Нет? Василий Шишков: Нет, он идет в обычный магазин. Дмитрий Лысков: Все-таки в обычный? Алексей Исаев: Нет, это было позже, позже. Дмитрий Лысков: Позже. Алексей Исаев: Не раньше 43-го. Ольга Жукова: Ну, насчет коммерческого я не знаю, но мне тоже попадалась в газете "Вечерняя Москва" за 41-й год просто как бы информация о том, что открывается новый ресторан в Москве. Но там не пишут, что коммерческий, а просто ресторан. Дмитрий Лысков: Может быть, кооперативный. Василий Шишков: Вот кооперативный – может быть. Дмитрий Лысков: Валентина Борисовна, а не возникало, как сказали бы по фразеологии опять же того времени, классовой розни между посетителями коммерческих ресторанов и всеми остальными, которые вынуждены были по карточкам отовариваться в обычных магазинах? Валентина Жиромская: Ну, как вам сказать? Классовая? Я бы не сказала. Конечно, если это приезжал летчик или заслуженный человек… Дмитрий Лысков: Нет, понятно. Если фронтовик, то – да. Валентина Жиромская: У него большие деньги, фронтовик. Для него было все, как говорится. Это понятно. Но если отнюдь не фронтовики посещали эти заведения, куда большинство людей ходили смотреть на еду… Это я встречала много раз: именно смотреть. Там красная рыба была, белый хлеб. Белого хлеба, кстати, по карточкам не давали. Его иногда давали в школах в бесплатном пайке, вот такое бывало. А так, конечно, раздражение было. Было раздражение, было осуждение. Так же, как и для тех лиц, которые торговали на базаре, явно не будучи крестьянами и колхозниками, для тех, кто покупал "бронь", и это становилось известно. Такое раздражение, конечно, возникало. И в общем, память об этом таком неприятном осадке на душе у людей тоже оставалась. Я хотела бы еще добавить к облику того времени экономики, городской жизни то, что с 42-го года жители городов получили право получать (работающие, естественно, рабочие и служащие) земельные участки, огородные участки, скажем так, в пользование, чтобы выращивать овощи. Это было за городской чертой обычно. Вы знаете, газоны, клумбы – все шло в дело. Выращивалась картошка. Выращивался турнепс – "король овощей" на тот период. Ну, без картошки вообще жизнь была невозможна. Все, что, как говорится, можно было без особых затрат легко вырастить в нашем климате. И это очень помогло выжить многим-многим семьям. То, что вы сказали, конечно. Люди, которые вот так копали огороды, люди, которые стояли в очередях и отоваривали, а часто и не отоваривали карточки, очень много продуктов не поступало. По талонам керосина получали так мало, что можно было только уроки сделать при керосиновой лампе. В общем, пользовались любым светильником из испорченного жира, еще из чего-то. Электричества ведь не было во многих городах, кроме заводов и школ. Конечно, они с осуждением смотрели на посетителей ресторанов и коммерческих магазинов. Дмитрий Лысков: Коммерческих ресторанов и магазинов. Мы говорим все время о городах. А как выживали люди на селе? Ведь колхозникам, например, карточки не полагались. Давайте посмотрим небольшой сюжет и продолжим наше обсуждение. Татьяна Тюрикова, труженица тыла: Как война началась – так мы, наверное, где-то в первом классе. А потом уже кончилась – так, наверное, уже в шестом, что ли, я была. Вот это помню. Ничего не было. Всё государству, всё государству… Всё на войну отправляли. Лошадей даже – и то всех отправили. У нас была корова. На корове пахали, картошку садили. Корова упадет, ее бьем – она не может вставать, не может борозду делать. Вообще так трудно было, ужасно. Думаю – и слезы бегут сейчас… Денег никаких не было. Покупать? Ничего нигде не покупали. Вот что найдем, то и… Весной ходим и перекапываем, где была картошка, эти гнилушки все собирали. Подсолнечники, эти корни все мололи. Так изрубим и мололи на мельнице, чтобы измельчить это все. Сушили сначала, чтобы сухое было оно. Эти корни все, даже стебли, и шляпы эти все без семечек – всё перемалывали. Ничего не было есть, ничего не было. Ой, какой хлеб-то ведь ели – вообще рассыпался. Ой-ой, даже вспоминать не хочется… Дмитрий Лысков: Страшные воспоминания… Алексей Валерьевич, а откуда такая дифференциация? Вот мы говорили о Ферапонте Головатом, который 200 тысяч рублей отправил на строительство истребителей. И в то же самое время – вот пожалуйста, воспоминания колхозницы. Алексей Исаев: Это опять же зависело от районов. То есть были хлебные районы, были районы, как говорится, зоны рискованного земледелия. И тут главной проблемой было массовое изъятие техники, поскольку на фронт уходили в качестве тягачей артиллерии трактора, уходили автомашины – и это резко снижало эффективность сельского хозяйства. Если тому же Ферапонту Головатомогу не было настолько критично в силу характера его деятельности, то обычные крестьянские хозяйства, которые только-только в 30-х годах получили мощную технику, которая позволяла им быстро вспахивать поля и, тем самым, небольшим числом людей не только себя обеспечивать, но и поставлять хлеб государству – сейчас они были поставлены в очень сложные условия. Естественно, не все изымали, оставалось на уровне 100–200 автомашин в народном хозяйстве, но опять же очень много еще шло и на заводы. Как говорится, деталь танка на руках не отнесешь. Естественно, из сельского хозяйства и лошадей, и автомашины, и трактора… И это все приводило к таким негативным последствиям, поскольку очень много времени уходило на вспашку полей для того, чтобы обеспечить в том числе армию. Дмитрий Лысков: Одну секундочку, просто я хочу для зрителей тоже пояснить. Мы уже неоднократно упоминали Ферапонта Головатого. Это не вымышленная фигура и это не пропагандистский газетный штамп, это реально живший человек. И его племянница вспоминала позже, что у них дома тоже нечего было есть, и самого крестьянина непрерывно пилили его родные за то, что он отправляет эти деньги на нужды фронта. Они тоже перебивались с хлеба на воду, но эти деньги шли на нужды фронта. Василий Евгеньевич, можно ли сказать в целом, что деревня жила значительно беднее города? Василий Шишков: Вы знаете, деревня, конечно, жила значительно беднее города. И у деревни сразу, с начала войны вопросы появились к власти, между прочим. Не все было так гладко. Почему, вот вы говорите, пытались какие-то заколочки выпускать, мыло и прочее? Необходимо было как-то немножечко поддержать хотя бы общественное настроение, немножечко его подтянуть, потому что вопросы-то задавали: "А в оккупированных областях немцами колхозы распустили или нет?" В Тамбовской области вообще открыто сын одного из участников расстрелянных Тамбовского восстания говорил: "Ну, теперь я коммунистам головы поснимаю!" То есть вопросы задавали такие. "А второй фронт откроют Англия и Америка?" И колхозники рассуждают: "Да, откроют, если колхозы распустят и церкви откроют". То есть вопросы-то были. И они были как раз спровоцированы именно этим очень низким уровнем жизни. Почему хлеб рассыпался, как эта женщина рассказывала? Потому что древесную муку добавляли в хлеб, потому что изымали огромное количество муки для нужд фронта, а женщинам, на которых фактически и пахали, оставалось… Дмитрий Лысков: Валентина Борисовна, как вы видите настроения деревни? Действительно негатив? Валентина Жиромская: Вы знаете, у меня не получилось такой негативной картины, потому что был фронт и была война. И уже было, в общем-то, известно, что происходит на территории оставленной. Постепенно это становилось известно все шире. Дело в том, что деревня находилась в самом разном положении, надо сказать. Конечно, было очень тяжело. Конечно, по трудодням они обязаны были работать в колхозе. Они ничего не получали по трудодням, вообще ничего. У них сохранялся приусадебный участок, с которого, в общем, они и жили, уж как получалось, насколько получалось. Если деревня была в глуши, далеко от городов, то, конечно, жизнь была очень и очень трудная. Если вблизи города, то такая деревня из положения выходила, потому что в городе продуктов-то не хватало. И поскольку денег тоже, в общем-то, не было (если 600 рублей зарплата, то не хватит на коммерческие цены), то в городе процветал натуробмен на базаре. В общем, меняли на привезенные продукты – в основном на картошку, прежде всего на картошку. Ольга Жукова: Молочники ездили из деревень. Валентина Жиромская: Да, на молоко, конечно. На вишню, между прочим. Вот ягоды иногда привозили. Все равно меняли, потому что дети нуждались. У детей был авитаминоз очень часто в это время, малокровие и так далее. Меняли костюмы, меняли отрезы, меняли столовое серебро – всё, что было. Очень многие остались в городе безо всего. Три сундука ушло… Вот одна семья писала: у них было три сундука, накопленное по старинке на приданное двум дочерям. Всё ушло, ничего не осталось, ни одной вещи. Всё ушло на базар. Был муж на фронте, боялись взять костюм его парадный – примета плохая. Но что было делать? Есть было нечего, дети заболели. Пошли, сменяли. Хорошо сменяли – на целый мешок картошки. Дмитрий Лысков: Ольга Германовна, ситуация менялась постепенно в деревне? Или до конца войны она так и оставалась значительно хуже, чем в городах? Ольга Жукова: Конечно, менялась. Конечно, менялась. На фронте становилось лучше, в деревне становилось легче и так далее. То есть ничто не стоит на месте. Кстати говоря, мне еще хотелось бы такой вопрос добавить к этому. По воспоминаниям моей семьи… Это подмосковная деревня, очень близко к городу, деревня Минино (Орехово-Зуевский район). Они жили не столько сельским трудом всегда, сколько фабрикой. С одной стороны, они были такие пролетарии на земле, то есть у них был свой участок, была ткацкая фабрика, на которой большинство из них работало. Так вот, действительно выживали они за счет участка своего. На фабрике они выпускали продукцию для фронта. Кроме того, я сейчас вспоминаю по своим детским воспоминаниям…. Как бы сказать? Когда я начала историей вообще войны заниматься всерьез, я поняла, откуда это было в моей семье. Была вот такая большая стеклянная банка с пуговками черными и белыми. И были огромные катушки ниток черных и белых на таких каких-то проводах, из которых я себе делала бусы в детстве, как-то с этим всем играла. И когда спросила: "Откуда это всё?" – оказалось, что семья вся во время войны участвовала в помощи фронту, то есть они шили белье, они шили обмундирование. И вот эти пуговки – это то, что осталось от того, как они обрабатывали белье и так далее. То есть это было очень массовое явление. И это тоже была возможность, с одной стороны, фронту помочь, а с другой стороны, себя поддержать, потому что это немного, но оплачивалось. А когда это первоначально было придумано? Буквально в первые месяцы войны. По документам там проходит так: "Нужно организовать месячник помощи фронту, соберем теплые вещи", – и так далее. Но кто-то очень умный наверху очень быстро сообразил, что месячника недостаточно, что это должна быть такая постоянная программа. И был спущен план, была организована центральная комиссия по сбору теплых вещей в Москве и региональные комиссии в каждой области, в каждой краевой республике и советской республике. И по плану они собирали эти вещи. Люди работали над этим, шили. Потом это все собиралось. И нужно было вначале каждую пятидневку, потом каждые семь дней, потом каждые две недели отчитываться в Москву, сколько какая область собрала. И благодаря этому народ одел свою армию. Это тоже был важнейший такой момент нашей истории и важный фактор Победы. Дмитрий Лысков: Спасибо. Валентина Жиромская: По поводу этих вещей мне тоже хотелось бы добавить. Дмитрий Лысков: Конечно. Валентина Жиромская: Очень многие семьи брали шерсть, им выдавали, и парашютный шелк. И вечерами эту шерсть мыли, потом из нее кудель по-старинному делали, еще не забыли. И потом вязали варежки вот такие с пальцем, как полагается, для фронтовиков, носки, шили кисеты. И для одной из женских частей даже вышили платочки. Хочу отметить, что семьи ни шерстинки не брали из этой шерсти. Если не хватало, например, довязать варежку или носок, иногда довязывали со своего, распускали. Ничего для себя они из этой шерсти, из этого шелка не брали, хотя не хватало. Дмитрий Лысков: Еще один пример того, что всё для фронта. Но ведь и фронт мог помочь людям, которые трудились в тылу. Давайте посмотрим сюжет о том, как это было. Война – как известно, дело мужское. В годы Великой Отечественной через армию прошло более 34 миллионов человек, из них до миллиона – советские женщины. А вот в тылу на них легла, пожалуй, основная тяжесть повседневной работы, ведь миллионы мужчин призывных возрастов ушли воевать. И женщины совершили настоящий трудовой подвиг. Работали, не жалея сил, на заводах, фабриках, полях, чтобы обеспечить всем необходимым и фронт, и тыл. Жизнь в тылу – тяжелая, голодная. Как прокормить себя, детей, престарелых родителей? Многие семьи тех, кто воевал на фронте, выжили за счет денег, которые присылали им с передовой мужья, братья, отцы. В армии и солдаты, и офицеры получали денежное довольствие. Кроме окладов, начислялись "боевые" плюс премии за подбитую технику. Офицеры, получавшие гораздо больше рядовых бойцов, свои деньги предпочитали отправлять семьям в тыл. Для этого родственникам выдавались специальные денежные аттестаты, по которым в военкоматах выплачивались причитающиеся офицеру суммы. Ну а что можно было купить на эти деньги? Цены на рынках выросли в 13 раз против довоенных. Бутылка водки – 400–800 рублей. Буханка хлеба стоила от 200 до 500 рублей. Картошка – 90 рублей за килограмм. Сало – 1500 рублей за килограмм. Самосад – 10 рублей/стакан. Так что деньги тех, кто был на фронте, оказывались подспорьем для их семей в тылу. А премиальные могли помочь не только семьям офицеров, но и рядовых. Пока мужья проливали свою кровь, их жены вовсю осваивали мужские профессии. В 42-м году в социалистическом соревновании приняли участие 3,5 тысячи женских тракторных бригад и почти 150 тысяч трактористок, не объединенных в бригады. Многие военные не вернулись с фронта или вернулись физически и морально искалеченными, и женщины еще долго оставались привычной чернорабочей силой советской экономики тех лет. Впрочем, не только в те годы. Увы, и сегодня в России женщины чаще мужчин готовы браться за менее квалифицированную и хуже оплачиваемую работу. Дмитрий Лысков: Между прочим, Великая Отечественная война серьезнейшим образом изменила представление об очень многих профессиях. Яркий пример и малоизвестный пример – это облик банковского сотрудника. До войны бухгалтер, банковский сотрудник, экономист – это были мужские профессии. И после Великой Отечественной войны они стали исключительно женскими и остаются такими, по большому счету, по сей день. Но вернемся однако к денежному довольствию. Алексей Валерьевич, солдаты на фронте, бойцы, офицеры получали денежное довольствие, получали премиальные. Всё шло в тыл, всё шло родственникам? Алексей Исаев: Естественно, что-то себе оставляли для того, чтобы иметь возможность купить папиросы, еще что-то. Естественно, одинокие – те, у кого не было семьи в тылу – они оставляли себе всё. Но тратить на фронте было негде, поскольку где-нибудь, что называется, в окопе под Витебском что 10 рублей, что 1000 рублей мало чем помогут. Но "семейные", естественно (упомянутые аттестаты), отправляли в тыл, и это позволяло им поддерживать семью. Но тут была проблема, что иной раз терялись семьи в эвакуации. Могли иной раз через много месяцев узнать, куда эвакуировалась семья. И вот это сдерживало возможности по поддержке родственников в тылу. Относительно женщин на производстве. Тут хотелось бы все же сказать, что, например, на танковых заводах только 30% персонала составляли женщины, а на пороховых – 50%. Было немало подростков. При этом на танковых заводах – где-то 10%, а на пороховых – 14%. Но тем не менее были категории мужчин, которые были защищены "бронью", потому что просто никто не мог делать… Дмитрий Лысков: Заменить их. Алексей Исаев: Да, заменить эту работу. Например, на пороховом производстве пытались из армии получать жителей Средней Азии, но практика показала, что они не могут, что называется, алюминиевыми вилами ворочать пироксилин в чане, и их использовали на всяких погрузочно-разгрузочных работах. А вот вилами пироксилин – это мог быть только очень крепкий и здоровый мужик. Дмитрий Лысков: Василий Евгеньевич, но существовал еще Фонд обороны, и туда очень часто уходили деньги, в том числе и военнослужащих. Из каких средств, из каких фондов наполнялся и он в том числе? Василий Шишков: Это и всенародные пожертвования. И Церковь, с которой отношения у советской власти в этот момент улучшились, пожертвовала огромное количество средств. Церковь никогда не была бедной организацией. Чего там греха таить? Да и простые люди, в общем-то, несли последнее. Как здесь уже много раз говорили, что ни шерстинки, ни кусочка не оставляли себе. То есть это было такое всеобщее наполнение этого Фонда обороны. Даже жители далекой Тувы поставляли шерсть, поставляли деньги, давали деньги в Фонд обороны. Ольга Жукова: Это при том, что Тува только в 1944 году присоединилась к Советскому Союзу. Дмитрий Лысков: Нельзя забывать и о Монголии, которая помогала нам. Василий Шишков: Это было союзное государство. Ольга Жукова: И дубленки знаменитые монгольские. Дмитрий Лысков: Да, и дубленки, и лошади, несомненно. Ольга Жукова: И еда, мясо. Василий Шишков: Монголы были благодарны нам за помощь довоенную. Ольга Жукова: Если можно, хотелось бы добавить по поводу Фонда обороны. Дмитрий Лысков: Конечно. Ольга Жукова: Какие удивительные вещи туда действительно сдавались? Очень часто это были фамильные драгоценности. Это было действительно вот то самое дорогое, что было сохранено за годы Гражданской войны, за годы, когда работали торгсины, в которые тоже ушло очень много драгоценностей. Тем не менее начинается война – и гражданки Советского Союза из Средней Азии, Закавказья, республик Северного Кавказа, с Поволжья приносят свои серебряные украшения из монет. Там было по пуду – по 16 килограммов – вот этих драгоценностей расшитых, которые они сдают в Фонд обороны. Интересный случай в Москве, об этом даже писала "Вечерняя Москва" в ту пору: в Фонд обороны одна пожилая благородная дама сдала свою медаль золотую, которую она получила за окончание Института благородных девиц. И так далее. То есть действительно были очень редкие памятные вещи, с которыми люди были готовы расстаться ради Победы. Дмитрий Лысков: То есть вот такой народный порыв. Валентина Борисовна, еще один аспект, который мы затронули в сюжете, – это детский труд в Великую Отечественную войну. Расскажите, как обстояло дело с ним. Валентина Жиромская: Здесь уже начали говорить о том (и очень правильно), что подростки заменили ушедших мужчин. Женщины, да, но и подростки. И вклад их был очень большой. Нужно сказать, что количество рабочих и служащих, необходимых для нормальной деятельности предприятий, сократилось более чем вдвое уже в первый год войны, поэтому, соответственно, на эти места пришли именно подростки, почти дети, ну и женщины. Нужно сказать, за первый год войны в Москве известно, что 15 тысяч подростков получили тяжелые производственные травмы, многие со смертельным исходом. Оборудование не было приспособлено. Они не были обучены, они были просто слабые, до многого не доставали. Дмитрий Лысков: Знаменитый кадр из хроники, когда ящики подставляют подростку, чтобы он мог дотянуться до станка. Валентина Жиромская: Да, и ящики подставляют. И сил у них не хватало. И падали они в голодные обмороки, в обмороки от переутомления в основном от заводской работы. Их государство обучало, естественно, это было необходимо. И 2 миллиона подростков уже в конце 41-го, в 42-м году прошли обучение через ФЗО, часто без отрыва от работы. Разумеется, на здоровье этих ребят это все сказалось, и впоследствии очень многие из них страдали всевозможными расстройствами – и желудочными, и нервной системы. И масса была последствий для формирования костей, в общем, для мышечного аппарата – в связи с необыкновенно тяжелой работой. Но они выдержали весь этот труд. И не было жалоб, выступлений, что нельзя их использовать на этой работе. Дмитрий Лысков: Они выдержали. И на самом деле вся страна выдержала. Валентина Жиромская: Они выдержали, да. Дмитрий Лысков: Это была тяжелейшая война, это была тяжелейшая борьба и на фронте, и в тылу. Но страна выстояла, страна выдержала и победила. Это был настоящий подвиг, гражданский подвиг, перед которым все мы сегодня с благодарностью склоняем голову.