Современный учитель для российской школы

«Самым важным явлением в школе,
самым поучительным предметом, самым живым
примером для ученика является сам учитель».

Адольф Дистервег

Анастасия Урнова: Здравствуйте! Вы смотрите Общественное телевидение России. Это программа «ПРАВ!ДА?». Меня зовут Анастасия Урнова. И вот о чем поговорим сегодня:

Еще 30 лет назад школьный учитель был практически единственным источником знаний для учеников, но сегодня окружающий мир меняется с огромной скоростью: внедряются новые технологии, увеличивается объем знаний, а дети живут в непрерывном потоке информации. На этом фоне роль и статус учителя в школе существенно изменились. По мнению экспертов, нынешняя ситуация требует переподготовки большинства педагогических работников, а также совершенствования всей системы профессионального образования учителей.

Анастасия Урнова: Ежегодно 5 октября в России отмечается День учителя. Профессию педагога без какого-либо преувеличения можно назвать одной из главных в современном мире, ведь именно от учителей зависит образование наших детей, а значит – и будущее страны в целом. При этом профессию учителю оценивать и обсуждают, кажется, все. Каждый из нас когда-то был учеником, и сегодня многие уже родители, соответственно, смотрят на систему общего образования в целом и работу учителей уже с новой точки зрения. Тем не менее, кажется, все сходятся во мнении, что сегодня учителю недостаточно быть уже просто ретранслятором информации, написанной в учебнике.

Надежда, как же все-таки изменилась, видоизменилась профессия учителя за последние десятилетия?

Надежда Иванова: Вы знаете, я, наверное, вас немножко разочарую. Я не думаю, что профессия учителя видоизменилась за последние десятилетия, а может быть, даже и столетия, потому что на самом деле учитель как был одним из главных людей для ребенка, который хочет что-то знать и что-то уметь, так и остается. Он перестал быть рассказчиком интересных историй и основным источником информации? Наверное, да. Но тем не менее либо учитель поведет за собой – и тогда ребенок за ним пойдет, либо нет – и тогда этот предмет, скорее всего, останется для ребенка закрытым, тайной.

Анастасия Урнова: Хорошо. Сергей, но при этом сейчас много говорят, и особенно в преподавательском, как мне кажется, сообществе, то, что учителя стали поставщиками услуг – ну, в общем-то, как и в медицине. И вот насколько это сказывается на отношениях учителя с учеником, с родителями? И почему это вызывает такую негативную реакцию со стороны учителей?

Сергей Цыбульский: Ну, вы четко обозначили три позиции: учитель, ученик и, соответственно, родители. У каждого свои задачи, у каждого своя цель от образования. Поэтому, ну, сложно сейчас, потому что… Не знаю, мне-то кажется, что, во-первых, представление о школе у современных родителей… а это приблизительно где-то 30–40 лет, соответственно, вот те, которые в 90-е годы заканчивали, у них свое представление о школе – тогда была такая полная свобода, у нас было все что угодно возможно. И программы меняли, как хотели, и так далее.

Сейчас совершенно по-другому. Люди вспоминают свою прошлую школу и приходят с такими же требованиями, а требования-то другие совершенно. И здесь есть некоторое недопонимание между родителями и, например, школой. Но я знаю, что многие делают такой очень хороший опыт – беседы с родителями, когда рассказывают о современных технологиях и о том, что не нужно бояться, что, например, домашние задания не записываются в дневнике, а есть электронный дневник, например; что можно по-другому совершенно подходить к этому вопросу.

Анастасия Урнова: И это скорее новинка для учителя или для родителей?

Сергей Цыбульский: Ну, и так, и так.

Надежда Иванова: Для родителей.

Сергей Цыбульский: Ну да, мы-то в этой системе постоянно работаем. И каждый раз в августе мы приходим в школу, и нам говорят: «А теперь, сегодня, в этом году мы будем что-то новое совершенно, осваивать новые технологии». Родители, к сожалению, в этом плане чуть-чуть отстают, они не очень… Мы пытаемся им рассказать на собраниях, на общих собраниях каких-то, но все равно такой эффект есть. Школа сама по себе, кстати, все время отстает от прогресса, прогресс быстрее идет. И учителям приходится бежать за прогрессом еще быстрее, чтобы донести это детям, которые вырастут, закончат одиннадцатый класс и войдут уже в другую реальность, которая уже изменилась.

Анастасия Урнова: А дальше им скажут: «Забудьте все, чему вас учили в школе». Ну, потом в университете будет примерно то же самое.

Сергей Цыбульский: Ну, так не должно быть.

Анастасия Урнова: Конечно, конечно. Павел, вот при этом все-таки современная система взаимоотношений – это «учитель – ученик» или «продавец – покупатель»? И как это в идеале должно быть?

Павел Сергоманов: Ну, у школы много вообще задач и функций. Есть часть, связанная с услугами: поесть, пойти куда-то в школу, что-то такое сделать. Конечно, такая часть есть. Но по большому счету образование – это, конечно, как экономисты говорят, доверительная услуга, то есть такая услуга, но не услуга на самом деле. Вообще школа реализует образовательные программы, и они ясно обозначены: чему учить детей, как, какие результаты ожидаются и так далее. Поэтому здесь есть противоречия, даже есть конфликты между установками родителей о светлом и прекрасном, тем, что преподает учитель, и чего хочет администрация.

Ну, по моему опыту, масса случаев, когда, в общем, если сесть «на троих» и поговорить, то все трое желают одного – чтобы у ребенка была самостоятельность. Вот это то, как правило, на чем сходятся, о чем договариваются – иногда быстро, иногда не очень быстро. И мне кажется, что это важно предусмотреть. Но мы при этом должны включить в эти переговоры и детей, потому что это же у них самостоятельность…

Анастасия Урнова: А когда вы говорите «на троих», то третий – это кто? Учитель? Родитель?

Павел Сергоманов: Это администратор, учитель и родителей. Но нужен четвертый обязательно. Когда, как я говорю, «договариваемся на троих», тогда появляется про самостоятельность. Но вообще, по большому счету, на четверых надо договариваться. И эти переговоры постоянно. Постоянно приходят новые родители, постоянно приходят новые дети, и каждый раз для них это новое. Поэтому школе нужно каждый раз воспроизводить переговоры для того, чтобы говорить: «Образование – это не «чего изволите?», а, в общем, по большому счету, чему вас научат или предлагают научить». Нужно договариваться о том, чему научить, потому что ребенок должен быть мотивирован и понимать, чему, собственно, учится.

Анастасия Урнова: Продолжаю тему того, что образование – это все-таки «чего изволите?» или «чего предложат»? Когда читаешь о том, какой должен быть сегодня современный учитель, в статьях встречается масса информации о том, что у него очень сильно меняются функции – он и воспитатель, и ментор, и даже провайдер самостоятельной образовательной деятельности. Много всего интересного появляется. Как это на самом деле сейчас происходит? И успевают ли учителя за столь стремительно меняющейся действительностью?

Игорь Реморенко: Вы знаете, мне кажется, основная проблема не в наших представлениях, каким должен быть учитель, а внутри самой педагогики, внутри самого образования нет слаженности и договоренности. Вот Павел говорил про необходимость договариваться. А мне кажется, что тут очень четко надо понимать, какие разные позиции, вот в чем их разность. Я помню, что когда я учился в школе, для нас было совершенно естественным задание учителя географии – выучить названия всех столиц всех стран мира.

Анастасия Урнова: Помню такое, да. А потом выходишь к доске и все это показываешь.

Игорь Реморенко: Да. И я помню, что Зимбабве – Хараре. Вот ты сейчас заходишь в аудиторию к студентам и спрашиваешь: «Ну-ка, скажите, какая столица Зимбабве?» И максимум одна-две руки. Это мало кто запоминает.

А сейчас я уже, кстати, не очень уверен, что так уж надо всем обязательно знать, в какой стране как называется столица, потому что действительно меняются представления. Если раньше функция образования была – это какие-то такие важные культурные коды… Ну, то есть невозможно быть образованным, если не читал «Войну и мир». Невозможно быть образованным, если ты не можешь отличить дезоксирибонуклеиновую кислоту от рибонуклеиновой. Ну и так далее. То есть некоторые такие установки, которые позволяют поколениям жить в общем смысловом поле, быть знакомыми с общими событиями, знать, когда закончилась Вторая мировая война, знать, когда Гагарин полетел в космос, и так далее и тому подобное.

Сергей Цыбульский: А сейчас у нас память искусственная.

Игорь Реморенко: И совершенно другая позиция состоит в том, что есть Интернет, есть знаньевые системы, где все это можно найти; а человек – он такой оспособленный, он должен во всем этом ориентироваться, он должен понимать, где чего найти, он должен не доверять на слух, если ему, так сказать, разные точки зрения сказали, он должен их сопоставить и выработать собственное мнение и так далее. Это другая позиция, которая как бы в пределе своем говорит, что этого огромного количества знаний, дат, событий, таких знаковых событий не нужно, а нужно уметь во всем этом ориентироваться.

Это действительно разные позиции, которые сейчас сложились в педагогике. Везде идет очень большая дискуссия, все-таки что важнее. А в результате учитель как-то, так сказать, должен себя соотносить в этой системе координат и выбирать какие-то результирующие. То есть правильного ответа нет на этот вопрос. И поскольку сам самоопределяется, нет правильного ответа и на вопрос: какой же учитель должен быть?

Анастасия Урнова: Хорошо. Артем, кстати, если вот вам задавать вопрос, какая все-таки из этих точек зрения, что должен дать учитель, то вы бы как ответили на этот вопрос?

Артем Соловейчик: Первое. Мне кажется, что никогда учитель не был ретранслятором. Мы почему-то решили, что раз раньше знания были доступны только через учителя, а сейчас они доступны еще и из других источников, то теперь он вроде бы и не должен быть… раньше он транслировал знания, а сейчас он как бы что-то другое делает.

Анастасия Урнова: Ну как? Выходит учитель к доске и 40 минут рассказывает параграф.

Артем Соловейчик: Та информация, которая происходит между учителем и учеником – это не история педагогическая, это вырастание, прорастание. Он так же учил мышлению, так же учил каким-то пониманиям. Но в целом роль учителя только… Я в последнее время занимаюсь именно информатизацией образования и считаю это сейчас как бы моей специальностью, создаю электронные учебники.

И мне кажется, что есть платформы, где ты можешь все… Я все больше убеждаюсь, все больше начинаю понимать, что природа разговора человека с человеком только укрепляется сегодня, как никогда раньше. И требуется учитель сегодня еще более живой, реальный, общающийся. И даже если учитель продолжает транслировать знания, то это совсем не плохо, потому что все-таки знания, приходящие из устно в устно, из уст в уста, что называется, – это другие знания, чем те, которые ты получаешь откуда-то, потому что не всегда у них есть авторская позиция. А авторская позиция сегодня как раз и высвечена всеми и блогами, и все, что происходит сегодня в мире. Это не исчезновение одного или подмена другого, а это укрепление авторской позиции. Учитель – это авторская позиция в знаниях, в образовании. И каждому человеку нужен рядом автор, чтобы он стал автором своей жизни.

Анастасия Урнова: Марина, но вообще то, что Артем говорит – это, мне кажется, очень созвучно с тем, что часто и я очень много читала, мнения экспертов, что главная задача учителя – это научить самостоятельной, такой познавательной деятельности. И когда у тебя есть рядом авторская позиция, ты заинтересован, соответственно, погружаешься и дальше учишься. Вот можем ли мы считать это таким основным трендом педагогическим сегодня? Или все-таки узковатый подход? Вот это то, что я сейчас постаралась как-то объединить.

Марина Шалашова: Ну, я точно согласна, что это абсолютно правильная позиция. И я хотела бы сказать, что учителя тоже понимают этот вызов. И если раньше, например, каждый учитель понимал, что он решает свою задачу только в рамках учебного предмета, и, по сути, как бы ориентировался только на свою предметную область, то сегодня, если уж говорить о ФГОСах (сегодня прозвучала тема), то мы понимаем, что развитие личности ребенка, достижение каких-то этих ключевых компетенций, формирование у него – это задача не этого учителя, а это задача педагогического коллектива.

На мой взгляд, вот недостаток наших учителей иногда состоит в том, что они редко общаются между собой. Я учитель химии, я заинтересован только в своем предмете. Вы, не знаю, учитель математики и работаете только в своей предметной области. А у нас в центре стоит ребенок. И вот как нам всем вместе создать те условия, которые будут способствовать развитию личности ребенка, научить его учиться? Как совместно проектировать этот процесс? Какие инструменты, какие технологии выбирать? Вот это сегодня все чаще стали понимать учителя. И это уже звучит как запрос к системе повышения квалификации, вообще к педагогическому образованию – научить их самих коммуницировать и совместно проектировать.

Анастасия Урнова: Спасибо большое, что вы подняли эту тему, потому что, действительно, во ФГОСах много говорится, и вообще сейчас такая жутко популярная тема – метапредметные компетенции. И вот дети должны ими обладать, учителя должны их давать. Но при этом в тех же стандартах ведь ничего не говорится о том, каким образом это должно быть сделано. Как быть учителю, который, может быть, еще сам не очень хорошо понимает, что такое метапредметная компетенция и как ее передавать?

Надежда Иванова: Ну погодите, давайте немножко разделим этот вопрос, отделим сами стандарты, которые не должны, по большому счету, рассказывать – как. Мы действительно приняли в стране первое поколение стандартов, которые, по большому счету, задают рамку. Они говорят: «Я, государство, хочу, чтобы ребенок, который закончит школу, обладал следующими предметными (то бишь взятыми из предметов) и метадпредметными (то бишь стоящими как бы над всеми предметами сразу) умениями, компетенциями и так далее, компетентностями». И в этом смысле стандарт не должен рассказывать учителю, как это сделать. Для того чтобы объяснить учителю, как добить этого результата, как раз существует система подготовки кадров. Да, Игорь Михайлович?

Надежда Иванова: Есть такая система.

Анастасия Урнова: Хорошо.

Надежда Иванова: И система повышения квалификации, то бишь постдипломного постоянного образования, которое здесь, насколько я понимаю, представляет Марина.

Марина Шалашова: Все представляют в какой-то степени.

Надежда Иванова: Ну, в какой-то степени – да. Плюс к этому существует наша скромная роль – издательская, которая, по большому счету, тоже стоит на решении именно этой задачи – помочь учителю сделать то, чего от него хочет государство. Может быть, это достаточно прозаично, но для абсолютного большинства учителей (и мы это хорошо понимаем) необходима авторская позиция автора, который создал ту или иную программу, ту или иную линию учебников. И вот здесь мы пытаемся помочь учителю. Вот этот инструмент он должен получить из системы подготовки кадров и от авторов учебника.

Анастасия Урнова: Сергей, естественно, вопрос к вам как к учителю. По-вашему, вот эта вся система, о которой сейчас говорилось, и все вовлеченные в нее игроки справляются со своими задачами? Учителя получают нужные сегодня навыки?

Сергей Цыбульский: Ну подождите. Если мы говорим о том, что учитель – это профессионал…

Анастасия Урнова: Ну, хотелось бы верить.

Сергей Цыбульский: …тогда мы верим, что он профессионал и он знает, как и что ему преподать, как донести это до ребенка. Совершенно верно, стандарт – это рамка, в которой нам говорят: «Ты должен сделать то-то и то-то с ребенком, чтобы он обладал тем-то, тем-то и тем-то». Но как – это моя задача. Мы столько лет – в 80-е, в 90-е годы – говорили о том, что: «Дайте свободу учителю. Что вы нас зажимаете, программы точные даете? Мы хотим творчества». О’кей, сейчас есть творчество.

Сейчас, наоборот, учителя многие говорят: «Дайте нам методику, методичку, вот как раньше писали: вошел в кабинет, опросил, дальше поднял такой-то вопрос, такой-то вопрос». А как мы можем научить ребенка креативности, как мы можем научить ребенка мышлению критическому, если мы пытаемся это критическое мышление по шпаргалке передать ему? Это не получается. Поэтому, конечно, учитель должен быть, ну, таким… Как сказать? Мы начинали с этого разговор. Он, конечно, авторитет, да? И он тот, который ведет за собой. И он показывает, как это надо сделать.

Анастасия Урнова: Не продавец.

Сергей Цыбульский: Ну да, не продавец. Другое дело, что многие учителя действительно столкнулись с проблемой. Они столько лет вели по своим двадцатилетним конспектам, а в результате им сказали: «Ну все, конспекты не нужны. Давайте, смотрите, есть учебники такие, такие, есть варианты такие». Конечно, учитель столкнулся с определенными проблемами.

Анастасия Урнова: Марина, тогда, естественно, к вам вопрос как все-таки к главному представителю дополнительного образования и повышения квалификации. У нас просто в студии оказываются очень хорошие и компетентные учителя, которые являются во многом примером для своих коллег. И они, как правило, здесь у нас говорят: «Нет, ну что вы? Конечно, мы и учебниками не пользуемся, и вообще мы идем в ногу со временем, а то и опережаем».

Но мы ведь понимаем, что далеко не все учителя такие. Вот хочется поговорить о среднестатистическом учителе. Вот насколько он получает все те необходимые знания и навыки сначала из университета, из учебников, из дополнительных курсов? Видите ли вы по студентам, которые у вас есть?

Марина Шалашова: У нас слушатели.

Анастасия Урнова: Слушатели, да.

Марина Шалашова: Студенты в университетах. Значит, я бы хотел сказать так. Вот буквально три года назад, когда мы активно ввели повышение квалификации по ФГОС, главное было – получение вот этого удостоверения, в котором хотя бы был прописан этот ФГОС. Все. В общем-то, задачу минимум все выполнили, школе повысили квалификацию, к ФГОСу готовы.

Но сейчас запрос звучит по-другому, то есть учитель реально пытается сказать: «Мне не надо просто это удостоверение». Хотя, конечно, остается какая-то часть учителей, которые хотят это удостоверение, и мы должны это, в общем-то, признать и с этим работать. Но сейчас они формулируют запрос: «Вы знаете, нам не нужны лекции, даже если у вас очень хорошие специалисты и крутые лекторы читают, спикеры. Нас научите вот с этим работать».

Артем Соловейчик: Мастер-классы нужны.

Марина Шалашова: Да. Мы переходим от форматов традиционных систем повышения квалификации, вот таких лекционно-семинарских, к форматам проектных сессий, когда мы начинаем совместно проектировать какие-то вещи, разрабатываем и отбираем технологии. Ну, слово «разрабатываем» – это для очень одаренных, а в основном отбираем тот инструментарий, который подходит под решение вот этой задачи. Понимаете?

То есть запрос звучит: «Научите нас. Сделайте так, чтобы мы вышли с курсов повышения квалификации, – я не знаю, – с каких-то мастер-классов, тренингов, – на которые мы приглашаем, – с каким-то реальным опытом, то есть не просто прослушав про это или получив удостоверение». То есть реально происходит изменение запроса среди учительства. И нам надо…

Надежда Иванова: Я хочу поддержать Марину в этом смысле. Дело в том, что практически все учебные издательства так или иначе проводят, во-первых, выездные семинары и конференции с учителями в регионах, а во-вторых, вебинары, достаточно большое количество. И мы тоже следим за тем, каков запрос учительства. Действительно, был период, когда главное было – получить хоть какую-нибудь бумажку, сертификат, ну, хоть что-нибудь. А сейчас мы видим очень четкий запрос на «научите».

И, реагируя на то, что сказали вы, Сергей. Да, безусловно, учитель как бы должен вести за собой, а для этого он должен владеть всем этим арсеналом сам. Но все-таки для надежности иметь методичку, в которой все начинается со строки «Здравствуйте!», а дальше прописаны этапы урока, огромное количество учителей все-таки очень хочет.

Сергей Цыбульский: Ну, я думаю, это на начальном этапе.

Анастасия Урнова: Ну а там, если получается пойти уже дальше, то и прекрасно. Павел, а есть ли какие-то критерии для объективной оценки работы учителя? Можно ли их выработать? И разные ли они, если мы смотрим с точки зрения учителей, опять же родителей, учеников, администрации? У всех же свои «хотелки».

Павел Сергоманов: Ну да, у всех свои «хотелки». Конечно, критерии нужно вырабатывать. Но я хочу сказать, что тут важно не для зарплаты вырабатывать критерии, а для роста учителя.

Про роль и профессию. С моей точки зрения, роль не меняется, я в этом смысле с Артемом согласен абсолютно. Но вот профессия очень усложнилась. Она усложнилась в двух частях. Первое – те, кто просто, как вы говорите, транслировал знания, они просто потеряли почву под ногами. К сожалению или к счастью – я уж не знаю. Любой ребенок легко найдет то, что где-нибудь написано.

С другой стороны, сама профессия очень дифференцировалась. Вот вы перечислили разные болевые, скажем так, позиции профессиональные. Можно еще к ним добавить с десяток, и мы не ошибемся. Поэтому описание профессии – это первейшая задача. У нас описания профессии нет. Есть две попытки исторические – это профстандарт, который утвержден Минтрудом, и профстандарт, который Ямбург активно продвигает, Евгений Александрович, в котором предпринята попытка (она первая фактически) описать профессию и, соответственно, критерии оценки, успешности и так далее. Но этого пока нет.

По оцениванию пробуют сейчас различные тесты – мне кажется, где-то удачные, а где-то не совсем удачные пробы. Но необходимо понимать, что это все-таки творческая профессия. И надо как-то где-то остановиться, понимаете, потому что подходят и к тестам, как к «угадайке», периодически, и пытаются вывести по этому тесту оценку учителю. Она так не схватывается, оценка. Нужно профессиональное обсуждение, рефлексия, видеосъемки, тщательный анализ, сценирование. Есть так называемые сценарии, даже не тесты, а диагностические сессии, которые чуть более тонко настраиваемые. И мы, собственно говоря, в начале пути, если честно.

Анастасия Урнова: В общем-то, даже в бизнесе поняли уже, что такие жесткие KPI ни к чему хорошему не ведут. Это я про жесткие критерии оценки.

Павел Сергоманов: А уж тем более для учителя.

Анастасия Урнова: Тем более. Но давайте все равно посмотрим…

Павел Сергоманов: Но хотя нужно попробовать эти компетенции, я думаю, что это стоит попробовать.

Анастасия Урнова: Давайте посмотрим на результаты опросов общественного мнения – это все-таки тоже в некотором смысле какая-то оценка, на которую мы можем опираться. Так ФОМ в 2017 году спрашивал у своих респондентов, как, по их мнению, работают сегодня учителя, как они справляются со своими обязанностями – отлично, хорошо, удовлетворительно, плохо или очень плохо. И, мне кажется, это скорее неожиданный результат, по крайней мере неожиданный для тех, кто много читает форумы (ну, для такого человека, как я), потому что там в основном ругаются, а здесь мы видим, что «отлично», «хорошо» и «удовлетворительно» – это абсолютно большинство людей. Получается, что, в общем-то, несмотря на приходящую из разных точек критику, в итоге-то все неплохо получается.

Игорь, действительно, современные требования, как правильно говорят, в общем-то, все собравшиеся, многообразные – здесь и «детей люби», и «работу люби», и «преподавай интересно», и «будь со всех сторон начитан», и так далее. Вот педагогические вузы, когда мы говорим о людях, которые только приходят в профессию, этому учат сегодня?

Надежда Иванова: Любить?

Анастасия Урнова: И этому тоже.

Игорь Реморенко: Вы знаете, мы находимся в ситуации очень противоречивых требований, потому что часто мы видим по телевизору, когда нам показывают опрос граждан – спрашивают их про исторические даты, про знание великих русских композиторов, про то, что они читали. Они, значит, ничего не знают.

Анастасия Урнова: А потом часто оказывается, что это монтаж.

Игорь Реморенко: Обычно говорят: «Ай-ай-ай! Как же они не знают?» – «А американцы вообще ничего не знают». – «Какой кошмар! Что натворили?!» И такая раздражающая в отношении образования ситуация постоянно всех возмущает. Но одновременно с этим люди, выбирая репетиторов, понимая, что репетиторы не готовят к ЕГЭ… Вот как Артем говорил, и я с ним согласен в той части, что репетитора часто выбирают как человека, который вдохновит на какую-то сферу. И не потому, что этот репетитор хорошо подготовит к химии или биологии, а потому, что он сам занимается химией или биологией и может ребенку показать, какие там классные, интересные, вдохновляющие, впечатляющие задачи. Вот это сейчас становится важно.

И вот это представление об образовании как хранителе известного набора знаний, каких-то культурных кодов, и одновременно с этим, параллельно с этим, может быть, даже в противовес этому – как вдохновение на будущую жизнь, на какие-то поступки, на интересную, увлекательную, позволяющую себя самореализовать работу, – это совершенно другая функция. И общество ждет и того, и другого одновременно. И мы видим вот такие, ну, как бы странные вещи, которые дают нам эти самые социологические опросы.

Поэтому разобраться, что одновременно мы находимся в пространстве противоречивых запросов и противоречивых ожиданий – это очень важно. То есть пока этого согласия нет, и оно не наступит завтра. Мы будем иметь, действительно, разные школы. Мы с каждым годом видим, что образовательные программы, о которых Павел говорил, они в школах начинают отличаться.

Когда в школе собирается управляющий совет и решает, какой выбрать профиль на следующий год… Кто участвовал в работе управляющих советов в школах, знает, какие ожесточенные дискуссии бывают среди родителей, определяя все эти профили. Мы имеем дело со сложными переговорными процессами в обществе, которое начинает определять образование, влиять на него из того будущего, которое тоже по-разному у разных людей в голове складывается.

Павел Сергоманов: Мы все время забываем переговорщика по имени «ребенок».

Анастасия Урнова: Давайте его тоже вернем.

Павел Сергоманов: Мы даже не совсем понимаем, кто такие современные дети, если честно.

Анастасия Урнова: Это тоже вопрос, который встает все время. Сейчас мы обязательно к нему перейдем. Хочу пока немножко закончить с учителями. Хватает ли их? Артем, мы сейчас с вами говорим, и создается впечатление, что учитель – это фантастически интересная профессия. Я уже начинаю думать, что когда я еще была в школе и думала, что надо идти работать учителем, нужно было серьезнее об этом думать. Но тем не менее, действительно ли хватает их сегодня? Идут ли молодые люди в профессию? Нет ли здесь серьезных проблем с тем, что все-таки и зарплата, может быть, не такая большая, и социальный статус, в общем-то, тоже, может быть, недостаточно высокий?

Артем Соловейчик: Ну, начну прямо с зарплаты.

Анастасия Урнова: Давайте. О наболевшем.

Артем Соловейчик: Она очень разная, она очень разная по стране. В Москве, в общем-то, высокий уровень зарплаты у педагогов.

Анастасия Урнова: В 2017 году средняя по стране была аж 34 900 рублей.

Артем Соловейчик: Ну, в общем, зарплата сегодня уже есть, хотя и 34 тысячи – это очень мало для того, чтобы сегодня выживать. В Москве гораздо выше, чем эта средняя по стране. Ну, и образ жизни, уровень жизни другой в стране.

Я думаю, что на самом деле это фантастическая профессия. И во всем мире сейчас мощная тенденция… И она всегда была на самом деле, только школа пускает или не пускает, была тенденция для людей пойти в школу профессионалов и там передать свое понимание уже не со стороны педагогики, а со стороны профессионализма. И сегодня у нас есть красивый проект «Учитель России», который как раз берет специалистов, молодых людей, не учились педагогике, приводят в школу и на этом зазоре дает очень интересный результат.

Но я и по своим друзьям зарубежным знаю, что сегодня норма для многих детей после самых шикарных вузов – на два, на три года уйти в школу, причем не сильную, а слабую школу, и быть там, потому что все больше понимают, что когда меняется сегодня мир, он меняется не от учителя, а в сторону учителя.

Игорь Реморенко: Удивительная вещь в этом году была летом – очень большой рост на программы магистратуры педагогического образования. Кто туда приходил? Туда приходили те, кто закончил бакалавриат не по педагогике, но какое-то время чем-то позанимался, ему стало вдруг интересно съездить и поработать с детьми в лагере, стало вдруг интересно с какими-то детьми проект какой-то организовать. И поняли: «Вот я хочу действительно пойти работать в школу». И они дальше приходят на магистерские программы, иногда совмещая с работой в школе, и получают педагогическое образование. Хотя первое у них не педагогическое, но у них есть свой интерес, и они понимают, чем можно заинтересовать ребенка. Мне кажется, это…

Сергей Цыбульский: И в школы сейчас осознанно приходят.

Анастасия Урнова: А с чем связана эта тенденция?

Артем Соловейчик: Я даже думаю, что неосознанно. Я думаю, ситуация меняется в такой степени, что… Вот говорят, что все профессии исчезнут, все исчезнут. Но дело в том, что чем больше исчезает профессий, тем яснее и ярче становится профессия педагога, она становится основной. То есть мы, вот здесь стоя, из образования, мы можем уже сказать: мы-то знаем (вы-то еще не знаете, и наши телезрители еще, может, не знают), что очень скоро основной профессией будет педагог, то есть человек, передающий опыт, потому что все остальное делается уже…

Павел Сергоманов: Машинами.

Артем Соловейчик: Машинами, да. А передать опыт, передать мотивацию, передать ощущение счастья, ощущение, зачем ты живешь, куда ты движешься – вот это все становится важно. Другое дело, что напрямую про счастье не поговоришь. Почему предметники исчезают? Потому что на деятельности, на усвоении вот этой красивой какой-то формулы, от которой я счастлив как педагог, как раз счастье лучше передается, чем если просто говорить: «Будь счастлив».

Анастасия Урнова: Давайте тогда посмотрим результаты опроса – спрашивали, что же привлекает молодых учителей в первую очередь для работы в школе. РАНХиГС проводил опрос и сделал результаты мониторинга за 2014–2017 годы. В общем-то, мы видим, что в первую очередь это режим работы, это стабильность и интерес к работе. Поэтому, в общем-то, как раз таки высокая зарплата, какие-то материальные ценности здесь уходят на второй план. Получается, что все-таки действительно учитель – это в первую очередь призвание, а не способ…

Игорь Реморенко: Это люди, которые любят лето.

Павел Сергоманов: Ну, не совсем так.

Анастасия Урнова: И вообще не любят все остальные времена года.

Павел Сергоманов: Вот не совсем призвание. Мне кажется, что здесь важна как раз и профессиональная часть, потому что… Посмотрите, если представите себе на секунду, с какими разными детьми учителю приходится работать, именно приходится, потому что в школе он обязан…

Надежда Иванова: Нельзя выбрать.

Павел Сергоманов: Да. И к нему приходят дети очень разнообразные.

Анастасия Урнова: Когда приходишь работать на завод, тоже не выбираешь, в общем-то.

Павел Сергоманов: Нет, тут вопрос в другом. Тут вопрос в том, что, например, приходит ребенок с ограничениями по здоровью, приходит ребенок, который на русском почти не говорит. Понимаете? А вы стоите в ситуации, когда вы обязаны это сделать. И учителю приходится… Почему я говорю, что профессия усложняется? Потому что изменения в законодательстве теперь не обязывают родителя отдать ребенка в какую-то спецшколу, а все идут и в школу отдают, обычную. И все хотят быть, даже несмотря на противопоказания…

Анастасия Урнова: Ну, инклюзия все-таки.

Павел Сергоманов: Конечно. Понимаете, а учитель с этим непосредственно имеет дело. И, конечно, уровень сложности работы колоссальный. И мне кажется, что здесь как раз есть требования и к высшим учебным заведениям, и к системе дополнительного профессионального образования, связанные именно с практикой, с кейсами, с работой с детьми с определенными потребностями, с определенным возрастом. Ну что? История более или менее понятна. А это только с практикой…

Анастасия Урнова: Но при этом опять же опросы показывают то, что есть очень большой дефицит учителей в школах, и часто школам просто приходится затыкать дыры: учитель географии идет преподавать историю, учитель младших классов…

Павел Сергоманов: Дефицита нет. Это больше рисуют. Полпроцента всего вакансий. Полпроцента по стране в 2015 году.

Анастасия Урнова: Давайте тогда… Разрешите я буду оперировать тоже цифрами. Буду оперировать цифрами.

Павел Сергоманов: давайте.

Анастасия Урнова: Общероссийский народный фронт с 9 мая по 10 июня 2018 года (вот буквально сейчас) опросил 3 110 педагогов в 82 регионах и выявил то, что дефицит все-таки есть. 44% респондентов сказали, что не хватает учителей математики, практически 40% – что не хватает учителей иностранного языка; на третьем месте русский и литература, начальное образование, физика, химия, история, и так далее, и так далее, и так далее. Получается, что по факту не хватает преподавателей, в общем-то, в ключевых сферах. Особенно если мы говорим, что будущее, по крайней мере ближайшее, за людьми, все-таки владеющими не гуманитарными, а естественными науками… да даже если и естественными, то все равно история грустная.

Игорь Реморенко: Это не так, что в школах не хватает 44% учителей математики.

Анастасия Урнова: Ну, это просто 44% респондентов испытывают…

Игорь Реморенко: Это ответ на вопрос: по каким предметам есть дефицит компетенций? И действительно, современная математика, которая прикладная математика, когда, например, нужно быстро сообразить, в каком интервале находится число по задаче, когда нужно привлекать интуицию, когда нужно методами матстатистики пользоваться, и так далее, и так далее…

Анастасия Урнова: В школах же это не проходят.

Игорь Реморенко: Проходят. Но вот как раз мало кто умеет таким образом…

Анастасия Урнова: Как мне повезло!

Игорь Реморенко: Например, помните… Я как преподаватель математики по образованию могу сказать, что, скажем… Вот когда мы учились в советское время, мы учили преобразовывать выражения, мы много набивали руку на преобразовании выражений.

Анастасия Урнова: Помню, конечно.

Игорь Реморенко: Сейчас таких задач стало меньше. Они тоже есть, но их меньше. Но большинство задач – это задачи, где нужно решить какую-то проблемную ситуацию, построив математическую модель, построив схему и математическую модель. И вот этих навыков, действительно, не хватает учителям математики. Видимо, про это в этом опросе.

Павел Сергоманов: Ну да. Понимаете, есть же вакансии. Но здесь речь не о вакансиях. А вакансий полпроцента всего.

Анастасия Урнова: Нет, это не вакансии.

Сергей Цыбульский: Я так думаю, что мы все-таки должны столкнуться с темой ЕГЭ. В конце концов, здесь предметы наиболее важные, которые сдаются всеми. И учителя математики очень востребованные, и они везде есть. Но квалифицированные специалисты, действительно (то, что Игорь Михайлович как раз сказал), с такими компетенциями педагоги необходимы, просто в каждой школе с руками и ногами оторвут, которые подготовят не просто к ЕГЭ ребенка и класс, но и какие-то новые условия предложат для решения совершенно новых задач.

Анастасия Урнова: Смотрите, мне кажется, мы с вами вышли на самую главную тему. Мы все говорим, какой должен быть учитель, какой, какой… А теперь оказывается, что нужен же компетентный учитель! Ну конечно!

Сергей Цыбульский: Это конкретный запрос родителей тоже

Анастасия Урнова: Но это опрос учителей.

Сергей Цыбульский: «Я хочу, чтобы в конце математика, русский и английский, – который сейчас входит в ЕГЭ, – у меня ребенок сдал». И все.

Анастасия Урнова: Да. Ну, на всякий случай просто подчеркну, что это опрос учителей, это не опрос родителей – что, мне кажется, довольно важно. То есть все-таки мы разговариваем с людьми изнутри.

Павел Сергоманов: Вот про компетентность. Я думаю, что данные надо представлять более четко, потому что мы как-то упрощаем сильно школьную действительность. И вот когда читаешь опрос, думаешь: «44% учителей отсутствуют! Это какой-то ужас!» Но это же не так. Речь идет о другом.

Игорь Реморенко: Кстати говоря, если бы посмотрели рынок репетиторов, мне кажется, он был бы похож.

Анастасия Урнова: Примерно такой же?

Игорь Реморенко: Но только в том отношении, что больше всего требуется по математике…

Анастасия Урнова: Хорошо, вы нас успокоили. Знаете, тогда я хочу вернуться к теме, которую Павел поднял. И она, действительно, тоже очень много где фигурирует. Мы не совсем понимаем, с какими детьми мы сегодня работаем. Действительно, очень часто тоже, по крайней мере, наверх поднимается дискуссия о том, что «с современными детьми вообще так сложно», «да у них клиповое мышление», «да они не вникают», «да им неинтересно» и так далее. Надежда, действительно ли такая проблема, что мы не знаем сегодняшнего ребенка? И так ли он сильно отличается от тех, кто сидел за партами 20–30 лет назад?

Надежда Иванова: Ну, я думаю, что из собравшихся точнее всех на этот вопрос ответит, конечно, Сергей, который каждый день с ними общается.

Анастасия Урнова: К нему мы обязательно обратимся.

Надежда Иванова: Вы знаете, я не думаю, что профессия учителя когда-либо была простой.

Анастасия Урнова: Тут не можно поспорить.

Надежда Иванова: У каждого поколения учителей были свои сложности с поколением детей, ну, те или иные. То, что сегодняшние дети развитые – да. То, что они зачастую умеют больше, чем учитель – да. То, что они свободы внутренне – да. Но ведь это же очень хорошо. И на самом деле учителю не надо с этим справляться, ему нужно научиться с этим работать, таким образом строит взаимоотношения с ребенком, чтобы эти его заложенные, уже имеющиеся… хотела сказать «возможности», «способности», но, наверное, скорее качества поддержать и развить. А в остальном я все-таки уступлю Сергею. Мне кажется, что…

Анастасия Урнова: Сергей, надо ли нам жаловаться на современных детей?

Надежда Иванова: Нет, на детей вообще жаловаться не надо.

Сергей Цыбульский: Не надо. Ну, они просто правда другие. Вот один мой знакомый мальчик в седьмом классе заявил о том, что он прочитал всего Троцкого. Ну, мы-то знаем, что всю «Википедию» просто. И даже написал статью про Троцкого в «Википедии». Хорошо, что ее удалили, потому что это его личное как бы было видение Льва Давидовича.

Значит, соответственно, ну да, где-то поверхностно они что-то берут, где-то еще что-то. Но они умеют искать информацию. И они могут сделать то, что я, может, не могу. Но при этом мы требуем почему-то у них такую глубину во всем. Да, они не читают Льва Толстого. Да, они быстро пролистывают что-то. Но, может быть, им это и не надо? Может быть, те же проблемы, которые Толстой поднимает в конце XIX века, можно решить на каком-то более понятном, блогерском варианте? Соответственно, это будет более к месту, нежели чем заставлять читать тома литературы, которая для них уже ничего не значит. Действительно, культурные коды-то потеряны. И у нас очень большая проблема в этом.

Анастасия Урнова: Тут я сразу вспоминаю министра, которая говорит о преемственности поколений. А все-таки единство нации обеспечивается именно с помощью того самого культурного кода.

Сергей Цыбульский: Да. Но, может быть, на других каких-то произведениях, на других каких-то… ну, по-другому просто.

Игорь Реморенко: Можно ответить на этот вопрос так. Культурный код – это все-таки уважение к русской классике, возможность найти там свой собственный интерес. И то, что каждый ребенок как-то должен к ней приобщиться – это безусловно.

Сергей Цыбульский: Но заставить любить-то невозможно.

Игорь Реморенко: Но когда мы назовем конкретные произведения и только их, то тут возникает масса вопросов: почему мы этому человеку приписываем, что ему должно быть интересно именно это?

Анастасия Урнова: Ну, мы же говорим «хотя бы их».

Игорь Реморенко: Мне кажется, это абсолютная неправильная позиция, когда мы слово «хотя бы» употребляем. Потому что нам кажется, что есть некоторая иерархия, что среди Толстого можно взять произведения, выстроить их по ранжиру и сказать: «Вот эти – точно, а эти – не очень хорошие». Как раз, мне кажется, вот этого и не хватает, с точки зрения воодушевления детей, по их интересу к нашему культурному коду. В культурном коде надо искать возможность вот этого личностного самоопределения. Он должен быть, но человек всегда в нем должен найти как-то свой интерес. Если он не нашел свой интерес – это, конечно, будет принудиловка, которую изучили, экзамен сдали и забыли все, что учили.

Артем Соловейчик: Есть, мне кажется, гораздо более простое объяснение всему, что происходит. Не утверждаю, что оно окончательное, но в целом дети всегда в чем-то послушные, а в чем-то они самостоятельные. И вот это зазор всегда был. Какие у нас, взрослых, есть инструменты, чтобы он делал так, как мы хотим, а не так, как он хочет? Еще в XVI веке у нас можно было бить розгами, и это было принято всеми. У нас был инструмент принуждения. Потом он ушел – о чем очень печалились, кстати, педагоги, они говорили: «А как же мы будем теперь?»

Надежда Иванова: И им было так трудно с современными детьми!

Артем Соловейчик: Как было трудно, да, с современными детьми. Нам – это просто цветочки, да? Дальше появились другие способы принуждения. Не знаю…

Сергей Цыбульский: Электронный журнал.

Артем Соловейчик: Электронный журнал.

Анастасия Урнова: Прозрачность.

Артем Соловейчик: Но все средства принуждения, которые у нас были, весь инструментарий, он как раз все больше дисквалифицируется. У нас нет больше способов взаимодействия с детьми, кроме настоящей педагогики, настоящего общения. И дети в этом смысле такие же, как и раньше были, просто нам приходится перейти в ту зону, в которой мы должны с ними больше договариваться, больше разговаривать.

И может быть, сейчас как раз и произошла революция, когда у нас больше нет ни одного средства принуждения. Он выживет, даже если он не учит математику – посчитает у него компьютер. Раньше же он боялся, потому что он не сможет что-нибудь считать, да? А сейчас настолько технологии развились, что сегодня, и не получив образования, вполне можно жить в обществе.

Анастасия Урнова: Другой вопрос, что плохо просто.

Артем Соловейчик: Нам – плохо, ему – не плохо. Вот если мы хотим этот код передать, во-первых, мы должны быть сами заряжены так, чтобы было понятно… Как говорят: «Не надо писать, если не жжет руки». Не надо это все знать, если это не жжет твою душу. Мы сами должны оказаться такими людьми, которые просто… Я вот по-другому жить не могу.

Анастасия Урнова: Павел, но при этом, мне кажется, мы по факту говорим о том, что меняется очень сильно школьная иерархия. Если раньше учитель был однозначно человек уважаемый, и он находится в таких вертикальных отношениях по отношению к учителю… к ученикам, и понятно, кто здесь прав, а кто здесь – нет. Да и в этой студии тоже очень часто говорят: «Надо в своих детях воспитывать стопроцентное уважение к учителю, поддерживать то, что говорит учитель», – и так далее. Но из нашей дискуссии получается, что все-таки отношения становятся все более горизонтальными. Действительно, современное поколение к такой жесткой иерархии уже не склонно совсем.

Павел Сергоманов: Ну нет конечно. Потому что зачем заставлять быть кого-то авторитетом, если он авторитетом не является? Конечно, учитель – он авторитет ровно настолько, насколько он действительно что-то показывает, увлекается чем-то, зажжен чем-то и так далее. Это во-первых. Во-вторых, он не должен быть, наверное, авторитетом для всех. Это какая-то ложная совершенно, по-моему, посылка, ведущая к невротизации и вряд ли к чему-то еще хорошему.

А относительно иерархии школьной – она как была, так и есть. Взрослый есть взрослый, ребенок есть ребенок. Взрослый как бы выше, чем ребенок, просто потому, что… по такому факту, по такой позиции. Но при этом вы, мне кажется, очень хорошо подмечаете, что развиваются сильно и горизонтальные связи и отношения.

И здесь нужно говорить о том, что и то, и другое присутствует, и то, и другое развивается. Развиваются отношения и детско-взрослые, и горизонтальные отношения, в том числе… Ну, вот мне, например, единственное, что не понятно всегда было – зачем взрослому заигрывать с ребенком и прикидываться, что он такой же, как он? Вот я этого цирка не понимаю.

Анастасия Урнова: Мне кажется, здесь речь о взаимоуважении, а не о том, что человек, которому за пятьдесят, прикидывается двенадцатилетним.

Павел Сергоманов: Взаимоуважение построено на каком-то содержании, на какой-то работе, на какой-то деятельности и так далее. Если у человека есть содержание, то его, наверное, есть за что уважать и в какие-то отношения вступать. Если нет – ну о чем говорить? Вообще, собственно говоря, не о чем говорить.

И мне кажется, что, извините, дети все же другие. Вот другие они. У них изменились форматы восприятия, мышления, «соображаловки» и так далее. Конечно, само по себе мышление осталось, да, но, например, поток информации, который… Например, раньше книгу надо было прочитать, а он может воспринять инфографику. Вот вы ему показываете, и она настолько богатая – и сразу симультанно, как говорят психологи, мгновенно все схватывается. И вот то, что обзывают клиповым мышлением – это, мне кажется, другая форма мышления, на самом деле более эффективная, чем мы привыкли к этим лонгридам, как сейчас говорят, к такой фундаменталисткости. Она тоже неплоха, но оказывается, что есть более эффективные формы.

Анастасия Урнова: Но времена меняются.

Павел Сергоманов: И они быстрее осваивают, чем мы.

Анастасия Урнова: Марина, вы согласны с этим, да?

Марина Шалашова: Да, я бы поддержала. Понимаете, чтобы увлечь ребенка, чтобы мотивировать его, чтобы стать вместе с ним исследователем какой-то проблемы, надо самому учителю встать в позицию исследователя. То есть если ты… ну, в общем-то, ребенок знает, что ты точно знаешь ответ на этот вопрос, то не получается совместной исследовательской практики.

Мы в этом году впервые попробовали прожить такую интересную штуку, как летнюю школу педагогов и профильную смену детей, когда у нас учителя вместе с детьми совместно решали кейсы, сложные кейсы, которые для них писали не учителя, а представители, так сказать, сферы производства и бизнеса. Понимаете, вот эта совместная исследовательская практика позволила каждой стороне друг на друга посмотреть совсем другими глазами – и детям на учителей, и учителям на детей. То есть надо встать на эту позицию. Если ты увлечен и ведешь за собой, то и дети будут менять отношение к учителю.

Анастасия Урнова: Мне интересно, Сергей, а в среднем? Все-таки мы знаем, что учителя – это по большей части люди все-таки 45+ и так далее. И тут скорее даже важно то, что это просто люди, которые получили образование в другой стране, в СССР, сразу в постсоветском пространстве. Они готовы в том числе к такому изменению? Все-таки, мне кажется, ломка иерархической структуры – это очень тяжело для тех, кто находится внутри этой системы.

Сергей Цыбульский: Ну, вы ответили на вопрос. Да, это очень тяжело. И действительно это видно. Хотя сейчас в школу приходит очень много молодых педагогов, действительно. Ну, я не знаю, у нас больше 300 педагогов в школе, и я думаю, больше половины – это действительно до 30. И это здорово.

Анастасия Урнова: А ваша школа – это пример, может быть, или все-таки что-то выдающееся?

Сергей Цыбульский: Наверное, это не самый… это не школа, которая…

Анастасия Урнова: Не среднестатистическая.

Сергей Цыбульский: Да, не среднестатистическая. Но тем не менее это просто то, что я вижу. В лицее Высшей школы экономики огромное количество моих коллег, вот буквально только что закончили университет, и вот они уже преподают.

Анастасия Урнова: Но вы все-таки не забывайте, что вы супермодное учебное учреждение.

Сергей Цыбульский: Нет, почему? Наоборот я бы сказал: «А как же так? У них же нет еще опыта». А они, наоборот, идут и набираются.

Игорь Реморенко: У них нет опыта, но они идут в супермодное учреждение.

Сергей Цыбульский: Но это с моей точки зрения: «Как же так? Я вот столько лет проработал». Нет, наоборот, они готовы креативить, они готовы вместе с детьми работать, они готовы решать и кейсы, и задачи разные. И детям, конечно, с ними – ну, как сказать? – не то что больше интересно, но они действительно решают те образовательные задачи, которые ставятся. И для нас, для людей, наверное, уже которые за 40, сложнее это происходит. Но тем не менее, если ты хочешь оставаться в профессии, если ты хочешь работать и действительно быть современным, то это обязательно нужно, потому что… Тем более стандарт заставляет нас постоянно учиться. Ну, это и неплохо.

Анастасия Урнова: Надежда, мне немножко страшно, что мы все-таки говорим на примере лицея Высшей школы экономики. Это действительно крутое современное учебное учреждение. Мы говорим о людях, которые… Ну, это правда так. Я просто как выпускница Вышки, знаете, еще очень лояльно отношусь. Плюс мы говорим про какие-то хорошие практики. Понимаете, в стране огромное количество учителей в небольших городах. Я про сельские школы вообще молчу. Да, вот то же самое изменение иерархии, эти все образования, о которых мы говорим, – туда это доходит?

Надежда Иванова: Это доходит везде, это существует везде. И на самом деле то, о чем мы сегодня говорили… Мы пришли к такой интересной, с моей точки зрения, позиции: как только возникает сотрудничество между ребенком и учителем, вопрос иерархии растворяется сам собой, потому что, с одной стороны, возникает естественное уважение ребенка к учителю, а с другой стороны – естественное уважение учителя к ребенку.

Как это ни парадоксально, но чем меньше город, чем комфортнее домашняя сельская школа, тем проще учитель идет на вариант сотрудничества с ребенком. Ему не надо никому ничего доказывать, он уже в этом находится гармонично. Я не хочу сказать – упаси господь! – что в Москве это иначе, потому что Москва – огромный город, мегаполис, и учителя ведут себя как-то не так. Я говорю только о том, отвечая на ваш вопрос, что эта проблема решается легко, независимо от географического положения школы.

Анастасия Урнова: Тогда, наверное, практически последний вопрос, потому что… Может быть, я YouTube насмотрелась. Но я еще разговариваю с людьми, у которых дети учатся в школах. И многие жалуются на то, что учителя продолжают оскорблять, унижать детей, хотя, казалось бы, уже понятно, что этого делать не нужно. Все-таки это (подводя итог) из ряда вон выходящие какие-то ситуации, эксцессы исполнителей, а в целом школы и учителя развиваются вот так, как нам бы хотелось, и через шесть лет совершенно точно будет не страшно отдавать ребенка в школу, там его научат всему, что нужно знать в современном мире, дадут основу?

Надежда Иванова: Не бойтесь, Настя, отдавать ребенка в школу. Его точно… его, скорее всего, не сломают, а это самое главное. Ему дадут все то, что нужно для того, чтобы он вырос и получил все, что ему необходимо для дальнейшей жизни. А будет ли хорошо? Ну, во-первых, посмотрим. А во-вторых, все хорошо не бывает. А то, что мы видим в YouTube – да, это так же, как и в любой другой области, в любой другой отрасли, мы видим выходящие из рамок возможного события.

Анастасия Урнова: В общем, не стоит делать каких-то общих выводов из отдельных эксцессов исполнителей и вещей, которые просто привлекают общественное внимание. Сегодня мы говорили о роли современного учителя, какой он, как он относится к современной школе и сегодняшним ученикам. И здорово, что дискуссия заканчивается на редкость на позитивной ноте. Отдаем детей в школу и верим в то, что там они найдут сотрудников и партнеров в лице учителей.

Правду вместе с вами искала Анастасия Урнова. Оставайтесь на Общественном телевидении России.