Николай Матвеев: Здравствуйте! Это программа "ПРАВ!ДА?" На Общественном телевидении России. Меня зовут Николай Матвеев. Сегодня выпуск необычный – это спецвыпуск, называется он "ПРАВ!ДА? Человек". Мы пригласили гостя и будем задавать ему вопросы. У меня есть эпиграф – это слова Эмиля Кроткого: "Хочешь быть впереди классиков – пиши к ним предисловия". Это, кстати говоря, было моим предисловием к нашему сегодняшнему гостю. Итак, у нас писатель, философ, мыслитель, публицист, журналист, автор и ведущий программ Михаил Веллер. Михаил Иосифович, здравствуйте. Михаил Веллер: Здравствуйте. Николай Матвеев: Я не ошибся? Все правильно? Михаил Веллер: Вы меня уже поставили в тяжелое положение. Остальные 51 минуту я вынужден буду пытаться соответствовать тому, что вы представили. Николай Матвеев: Что вам ближе всего из того, что я перечислил? Михаил Веллер: Да как вам сказать? "Не могу же я разорваться, когда красивая и умная в одно и то же время! – обезьяна". Оставьте что вам больше нравится. Николай Матвеев: Давайте определимся с классиком как-то, положим это в центр нашего стола – и пусть будет так. Сегодня вместе со мной вам вопросы будут задавать мои коллеги. Это Анастасия Урнова – ведущая программы "ПРАВ!ДА?". Иван Панкин – ведущий радиостанции "Комсомольская правда". И Сергей Рязанов – журналист газеты "Аргументы недели". Здравствуйте, все. Эмиля Кроткого цитировали вы в одном из интервью. И вот что вы добавили… Михаил Веллер: Я – Эмиля Кроткого? Николай Матвеев: Да, да. И вот что вы добавили: "Этот афоризм был хорош полвека назад, но теперь устарел. "Хочешь быть впереди классиков – пиши к ним предисловия". Но теперь устарел. Никого, кроме замученных учителей, классики сегодня не интересуют. А раз так, то и наши практичные современники больше не бьются за должности привратников в пантеонах Пушкина или Толстого". Было такое? Михаил Веллер: "Видит Бог, мы нарвались на опытного истребителя, – сказал Зеггерс". Вы знаете, меня иногда спрашивали некоторые вещи среди прочих: "Вот что такое слава?" Я знаю, что такое слава, разумеется, не больше чем любой другой, но один из аспектов славы – когда тебе рассказывают о тебе то, чего ты сам не знал. Скажите, а вы это где прочитали? Николай Матвеев: Я это прочитал в интервью "Радио Свобода", датированным аж 2004 годом. Это было 12 лет назад. Могло случиться, что вы забыли? Михаил Веллер: Я там был? Николай Матвеев: Да. Может быть, они были у вас. Михаил Веллер: А с кем же я там беседовал? Николай Матвеев: Точно я вам не скажу журналиста, это интервью старое, но оттуда взял. Вы этого не говорили, хорошо. Михаил Веллер: Скажем так: я этого чистосердечно не помню. Николай Матвеев: Определились. Так все-таки, уходя вот от этой цитаты о классиках, как вы считаете, в современном обществе достаточно ценят литературу, искусство, культуру, обращают внимание? Есть у нас пророки в отечестве или их нет? Михаил Веллер: Вопрос многосложный делим на части. Про пророков прекрасно ответил Владимир Семенович Высоцкий на основании старой пословицы: "Пророков нет в отечестве своем, да и в других отечествах – не густо". Очень люблю Высоцкого и ценю его, ибо он был гениален иногда даже тогда, когда не подозревал этого сам. Что касается классиков. Понимаете, знать, безусловно, знают, уважают и почитают. А вот читают ли – это вопрос совершенно другой. Потому что классик, в литературе в частности, отличается от просто хорошего писателя, даже от просто гениального писателя (их очень мало, но встречаются), тем, что классик – это веха в социокультурном пространстве, это знак в социокультурном коде народа. Это значит, что когда кто-то заявляет: "Мне не нравится Пушкин", – речь не о литературных вкусах и пристрастиях, а речь о том, что ты замахиваешься на святое и что ты декларируешь свое отщепенство, ты не вместе со всем народом. Когда мне однажды "бомбила", который с большим акцентом говорил по-русски, в городе Петербурге на просьбу отвезти на Василеостровскую стрелку: "Вот там на набережной Пушдом…" – "Какой-какой?" – "Пушкинский дом". – "А, Пушкина… Пушкина…" А Пушкин как написал? До сих пор читают! Он, кроме фамилии Пушкина, не знает ничего. У него ни "дядя самых честных правил", ни "розы-морозы", безусловно, но он знает. Так вот, знать знают, а с чтением гораздо хуже. И более того, мы не можем от 100% населения требовать чтения классики, потому что иногда это достаточно трудное занятие. Но иметь общее представление об этом необходимо, чтобы не было утеряно самовоспроизводство культурного кода народа, а это очень важно. Николай Матвеев: Как читать? Да, Настя. Анастасия Урнова: Михаил Иосифович, вы сказали, что мы не можем требовать от 100% населения читать, но, в общем-то, мы же это делаем. У нас есть школьная программа – там, в общем-то, все классики. И все в школе учатся, обязаны учиться, читают. И здесь возникает вопрос: должны – не должны? Плюс я тоже сошлюсь на одно из ваших интервью. Я прочитала, что вы считаете, что, например, Достоевского из школьной программы стоило бы исключить. У меня сразу возникает вопрос: почему? Николай Матвеев: Осторожно с цитатами! Я уже обжегся. Анастасия Урнова: Возможно, я ступила на скользкую дорожку. Михаил Веллер: Да нет, все прекрасно, дорожка не скользкая. Вы знаете… Анастасия Урнова: Почему? И кого же тогда оставлять? Михаил Веллер: В замечательнейшем романе Владимира Богомолова "В августе сорок четвертого", в заключительной сцене есть гениальное место: "Не стрелять! – закричал Алехин, что звучало напоминанием о том, что хотя бы одного из троих нужно взять живым". Так вот, любой посыл, любая формулировка всегда должна восприниматься с поправкой. Да, в школьной программе есть какие-то классики, и все учителя знают, что большая часть учеников читать этого не будет. Будет где-то читать краткое содержание, особенно сейчас, в эпоху Интернета. Будет иметь общее представление, а иногда и общего не будет. Но хотя бы какая-то часть, хотя бы 15% будут читать, хотя бы 7% вот вынесут это какое-то знание из школы. И из этих 7% и формируется тот самый тонкий культурный слой, который является слоем, хранящим и воспроизводящим культуру народа. Давным-давно лаборатории в советские времена, 60-е годы, было дано задание выяснить, а то у нас развелось научных сотрудников, горы дармоедов, сколько процентов научных сотрудников делают науку, а сколько занимаются чем-то необыкновенным. Три года массовое исследование – ну, возможности, Советский Союз. Ответ: 97% – это компиляторы, какие-то систематизаторы, прихлебатели, и только 3% делают науку. Нифига себе денег теряем! А у американцев? Проходит два года. Ребята, у американцев 97% черте кого, и только 3% делают науку. Задача: а вот чтобы все делали науку. Проходит год. Ответ: для того чтобы набирать эти 3%, мы должны бреднем брать все 100%. Это относится и к изучению литературы в школе. Мы должны давать всем для того, чтобы незначительный процент что-то толковое усваивал. А теперь – что касается Достоевского. Я не то чтобы сказал, что его надобно исключать из программы. Я сказал, что, по моему разумению, современный школьник читать и воспринимать Достоевского не может, это слишком трудное чтение. Гениальный психолог Достоевский был отвратительным стилистом (о чем не принято писать в учебниках, разумеется), писал очень длинно, коряво, неряшливо и, самое главное, весьма депрессивно. Синергетика русской классики – это вообще отдельная история. И вот я, который вырос в семье, где были книги (из гарнизона в гарнизон родители возили эти ящики с книгами, ни у кого больше в гарнизоне не было), который поступил на русское отделение филфака ЛГУ и который был читающим, знающим… Достоевский – экзамены, программа, лекции профессора Бялого. Да вы что? Весь питерский бомонд съезжался – первые четыре рядя актового зала филфака – на спецкурс Бялого по Достоевскому. И в 25 лет, когда начал наконец пытаться постоянно писать сам, я обнаружил, что я не только писать, я и читать-то не умел. И я начал читать Достоевского. И только тогда до меня, который был о себе такого высокого мнения – "конкурс между Биг-Беном и Спасской башней", – стал доходить Достоевский. Я не могу этого требовать от школьников. Николай Матвеев: Михаил Иосифович, простите, как парируют это в Минобре? Дело в том, что если мы Достоевского вообще изымем из школьной программы, люди даже о такой фамилии не услышат и вообще никогда к нему не придут. Честно признаюсь, в школе Достоевского я не читал. И я счастлив. Я его прочитал на последних курсах филфака – не понял. Перечитал в 27 – и что-то где-то разобрал. И это мой любимый писатель. Понятно, "пятикнижие" все золотое не надо туда вводить, но хотя бы один. Ну, "Преступление и наказание". Пусть кто-то даже и не дочитает, но начнет, запомнит, что есть такой писатель. Почему-то его читают на Западе. В сравнение – даже по отношению к Пушкину нет такой популярности. Михаил Веллер: Я отвечу почему. Спасибо. Первое. Если взять, ну, наиболее несложный из великих романов Достоевского (они все очень сложные, но наименее сложный) "Преступление и наказание", изложить его краткое содержание, его сущность на трех страницах, а еще три-четыре страницы – дать пример письма, потому что не прочтет почти ни один школьник "Преступление и наказание" от начала и до конца, то, на мой взгляд, вместе с общим содержанием кратким еще двух великих романов этого будет достаточно. Кстати, нас тоже не учили в школе Достоевскому, и я всегда был категорически против этого. И те выводы, к которым я пришел, были уже выводами взрослого человека, который уже перешел возраст и студенческий, не говоря о школьном, и, в общем, имеет право на какое-то свое суждение и свои слова. То есть – есть вещи, которые должны быть, и о них надо иметь представление, но они не могут находиться в живом обороте, потому что прошло 200 лет – другой язык, другие реалии, другая жизнь. И кроме того, простите ради бога, мне так кажется… Все, что я говорю, – естественно, мое личное мнение, которое никого ни к чему не обязывает. Читать "Героя нашего времени "Лермонтова – это наслаждение. Это бриллиантовый стиль! Это можно перечитывать бесконечно! Николай Матвеев: Поэзия в прозе. Михаил Веллер: Вот этот дар божий – с этим надо родиться. С Достоевским немного другая история – нужно вникать в эти мысли. Но лучше бы это не читать. Почему его читают на Западе? Первое – его читает весьма узкий слой русистов, славистов и людей, которые хотят быть гуманитарно образованными. Второе – они читают его в переводах Констанс Гарнетт, а это выглаженный, осовремененный, адаптированный перевод. Еще Бунин думал, ну, говорил вслух: "Хорошо бы когда-нибудь переписать Достоевского, чтобы он был написан человеческим языком". Николай Матвеев: Ну, Бунин вообще мало кого любил. Михаил Веллер: Да. Но Бунин был замечательный, как известно, стилист, хотя мощи мышления Достоевского, конечно, не имел. Так что нужна современная литература подросткам всегда, современная, чтобы они читали не ту контрлитературу, суб-, паралитературу, классиками которой сегодня являются уроды, типа Чака Паланика или Чарльза Буковски, которые вообще не имеют отношения к литературе. Это отражение упадка и схлопывания цивилизации, когда направление в литературе просто выработало себя, весь реализм. Чтобы они читали приличные книги о том, что здесь и сейчас. Николай Матвеев: Простите, но в свое время "Декамерон" тоже верхом неприличия приняли, и вообще эту книгу гнали сколько сотен лет. Все равно сейчас это классика мировой литературы. Михаил Веллер: "Декамерон" силен и отличен был своим категорическим перпендикуляром, своим полным нонконформизмом. Эпоха Великой чумы, позднее Средневековье, Предренессанс – регламентировано все! Католическая церковь предписывает, поскольку есть куча религиозных праздников: 12 половых сношений в год между законными супругами только с целью зачатия детей, леди не шевелиться, в миссионерской позе, под одеялом, ночью в темноте, молча. А поскольку народ, знаете ли, не переделаешь, а на юге вообще итальянцы, кровь живая и горячая, то прежде всего это было поперек: "Вот вам всем!" И не надо сравнивать эту, так или иначе, веселую, озорную, хамскую, какую угодно, хулиганскую, эротическую, порнографическую местами прозу с грязью, которая пошла в суб- и паралитературе со времен Генри Миллера. В "Декамероне" грязи нет. Николай Матвеев: Иван, у вас был вопрос. Иван Панкин: Да, у меня есть вопрос, но уже от литературы к истории, если не возражаете. Николай Матвеев: Да, пожалуйста. Иван Панкин: Много споров в этом году было вокруг так называемого единого учебника по истории. Ну, конечно, на два лагеря разбились стороны. Одни говорят, что нужно несколько учебников по истории. Другие говорят, что единый – это то, что нам нужно. Ваше мнение. Михаил Веллер: Вы знаете, вот Черчилль, умный человек, говорил: "Я всегда приветствую живую дискуссию, если она оканчивается принятием моей точки зрения". То есть прекрасен был бы единый учебник, если бы я его окончательно отредактировал, чтобы я был согласен с тем, что там написано. Поскольку это, к сожалению, невозможно, то я считаю следующее. Учебник-то должен быть единый, потому что школьнику на части не разорваться, но он должен быть внимательнейшим образом просмотрен, составлен и отредактирован – это первое. И второе – обязательно к этому обязательному единому учебнику должен быть втрое более толстый факультативный учебник, где любой желающий сможет в расширенном виде посмотреть, что и как было на самом деле. Не хочешь – не смотри, будь уродом. Большинство так и живет, ничего страшного. Но чтобы возможность была. В противном случае, поскольку мы сейчас напираем на мифологию, и более того, раздаются сверху звуки: "Карать каждого, кто замахивается на святой миф!" – это означает посадить в полном составе весь Институт истории Академии наук России, между прочим, они на мифы замахиваются более всего. Это все, конечно, в наших условиях будет совершеннейшим безобразием, потому что чья власть – того и вера. Меняется власть – меняется и история. Была Великая Октябрьская революция, не было Великой Октябрьской революции. Ленин был шпион, Ленин был великий человек и гуманист, Ленин был кровавое и лысое чудовище, Ленин сейчас неизвестно кем будет дальше. Какой это, к черту, учебник? Это дешевая агитка, простите великодушно. Это учебник, направленный на воспитание идеологически выдержанной молодежи. Это не учебник, это хамство. Анастасия Урнова: Михаил Иосифович, разрешите вопрос. Тут вы просто несколько важных тем затронули, которые, мне кажется, должны сейчас всех беспокоить. Достаточно много говорят о том, что история сейчас должна служить, по сути, воспитанию патриотизма. И меня здесь беспокоят два момента. Во-первых, почему история должна чему-то служить? Насколько это объективная наука? И можно ли ее как-то, не будучи адептом одной из точек зрения или одной из многих точек зрения, преподавать? Это первое. И во-вторых, как вы в принципе относитесь к такой позиции, что история должна служить патриотизму? И что тогда патриотизм? Потому что кажется, что тоже много точек зрения по этому поводу. А кажется, что это, в общем-то, должен быть не дискуссионный вопрос. Николай Матвеев: Я прошу прощения, я третий туда добавлю – по поводу мифов. Господин Мединский… Михаил Веллер: Можно я запишу, а то забуду? Николай Матвеев: Господин Мединский высказался, что он за мифы в истории, почему бы и нет. Это министр. Иван Панкин: У нас в России история непредсказуемая. Михаил Веллер: Интересно. Мы с Мединским неоднократно, в том числе публично, говорили на эту тему. И интересно, что принципиально, именно принципиально приходили к согласию. Лично я, сугубо лично я думаю следующее. Всегда существуют в сознании – в сознании людей, народа – две истории. Первое – любой народ создает себе комплиментарную историю, потому что в человеке на уровне инстинкта заложена потребность в индивидуальной, личностной самоидентификации и потребность в групповой самоидентификации, где под группой понимается класс, рота, район, город, народ, страна – все это группа. Таким образом, любой человек, особенно в молодости, он старается инстинктивно завысить свою индивидуальную самооценку: он немножко лучше, чем на самом деле, ну, он поумнее, почестнее и так далее; и завысить свою групповую самооценку: он принадлежит к Большому народу! Это то, о чем писал Киплинг: "Великая отрада – в беде и в несчастье воскликнуть: я гражданин великого государства!" Таким образом любой народ создает себе комплиментарную историю. Вы читаете историю – итальянскую, немецкую, французскую, английскую – все народы хороши, но данный народ все-таки получше других. Его достоинства – на первый план, а его недостатки чуть-чуть топятся. Здесь Россия не составляет исключения – правда, с поправкой на политическое устройство. Да, на самом деле все приличные медиевисты знают, что не было никакой неграмотной пастушки Жанны д’Арк, что никто ее не сжигал, что все это была мощнейшая пиар-акция, но вот для народа есть этот великий благородный миф. Теперь – о воспитании историей. Этим занимались еще греки древние, а также римляне, потому что история неотделима от существования в национальном психологическом, социопсихологическом пространстве идеала поведения, модели поведения. И вот эта модель поведения опирается на примеры из прошлого. Вот это Гораций против Куриациев и так далее, и так далее. Это было всегда у всех. Ну, разумеется, у русских тоже было, так же как у немцев, у англичан – совершенно у кого угодно. Но вот эта комплиментарная история, которая служит некоторому самовосхвалению, некоторым преувеличениям в свою пользу, она потребна людям, чтобы гордиться собой. Ну, потребно человеку быть приличным! Не может человек считать себя дерьмом и ничтожеством. Это скажет любой психолог. Это психологически неправильно, ущербно, невозможно, это больной человек. Но должна быть еще обратная связь с окружающей средой. Нужны еще профессиональные историки. Всегда есть несколько процентов населения, которых интересует правда, и эта правда всегда нужна, потому что нужно знать, что было на самом деле. Ибо если мы не будем знать, что было на самом деле, то ты упадешь с лестницы, не нащупав ступеньки, кошка не поймает мышь, мышь не найдет крупу. А государство развалится к чертовой матери, если оно не будет знать своей истории, потому что история – это биография государства, это, условно говоря, коллективный портрет личности государства. Вот какая история. Николай Матвеев: Сергей. Сергей Рязанов: Предположим, что все-таки вам дадут возможность выступить редактором единого учебника истории. Как бы вы сформулировали в одном абзаце выводы касательно Великой Октябрьской революции или Октябрьского переворота, юбилей которого нас ждет в следующем году? Николай Матвеев: Да, 100-летие у нас. Сергей Рязанов: 100-летний юбилей, да. Михаил Веллер: Формулируйте ваш вопрос корректно, потому что если говорить об одном абзаце, то весь роман "Сто лет одиночества", 22 листа, 400 страниц – это один абзац. Вы абзац-то предполагаете какой длины? Сергей Рязанов: Ну, формат школьного учебника. Иван Панкин: Несколько страниц, эссе на заданную тему. Михаил Веллер: Несколько страниц – это уже можно. Сергей Рязанов: Нет, несколько страниц – это параграф. Вот представим, что в этом параграфе есть заключительный абзац. Николай Матвеев: Да, не как Фидель, который минимум четыре часа выступал, а можно было вместить в полторы минуты. Анастасия Урнова: И не в стиле Гюго. Михаил Веллер: Таким образом, суть Октябрьской революции? Сергей Рязанов: Да. Михаил Веллер: Когда долго сдерживается наводнение какой-то плотины, и в плотине нет никакого водослива, и вода в конце концов прорывает плотину, то вот эту размытую дыру, промоину очень трудно локализовать на каком-то уровне. И это произошло в России в 1917 году, когда развал дошел до грани, когда казнокрадство добралось до высот в России, ранее не бывавших, когда на поставках армейских на фронт люди обогащались в месяцы, а сапоги поставлялись с картонными обмотками, мука с червями, понимаете, шинели из крапивы и так далее. Народ уже озверел. Произошла чудесная демократическая революция. И люди интеллигентные, культурные, образованные, благонамеренные, которые и произвели эту, скажем так, Мартовскую или Февральскую революцию, они были только в одном ущербны: они низовой народ – крестьянство русское – не знали и не представляли. Вот солдатские нужды, солдатские чувства вот этой серой скотинки, которая гнила в окопах три года без всяких военных успехов… Луцкий прорыв, который к десятилетию власти стал называться Брусиловским, – это отдельная история. У нас не принято писать, что за восемь месяцев австрийцы отодвинули фронт обратно, и все жертвы русской армии оказались абсолютно напрасными. Они не удержали власть, потому что они не решили ни одной проблемы: проблему воровства, проблему раздачи земли, проблему выхода из войны, проблему оздоровления экономики. Ни черта они не решили! Одни болтали, а вторые дербанили страну. В результате произошел переворот кучки авантюристов – жестоких, последовательных, имеющих только один принцип "захватить и удержать власть", абсолютно плюющих на нужды страны и народа, но готовых абсолютно на все, чтобы произвести мировую революцию. Так что это в одном абзаце трудно. Нужна хотя бы пара страниц, чтобы люди представляли себе, что делалось в России. А ведь история тоже преподавалась неверно. Кампания 1914 года была разгромной для России. Кампания 1915 года была разгромной для России. Россия потеряла большие территории, причем была бита меньшими силами немцев. И все это тогда знали. Вот, понимаете ли, в чем дело? Нужно было срочно решать проблемы! Ни черта Временное правительство не решило – ну, потому никто за него особенно и не держался. Николай Матвеев: Михаил Иосифович, а за полгода что-то они могли вообще сделать? Михаил Веллер: Они – это кто? Николай Матвеев: Временное правительство. Сергей Рязанов: Февралисты. Михаил Веллер: А вы попробуйте-ка посмотреть, как Наполеон разогнал Директорию, заставил Конвент подписать самороспуск, объявил Консулат и назначил себя первым консулом. Что он сделал за полгода? Ого что он сделал за полгода! Они могли сделать за полгода очень много, а они не сделали практически ни черта. Николай Матвеев: Кстати, если о сроках речь зашла. Вот Трампа-то избрали. Ну, подтвердится все немножко погодя, есть еще какая-то надежда у Хиллари, я так понимаю. Все-таки, как вы считаете, как изменится риторика Трампа по отношению к России в ближайшие, допустим, полгода? И изменится ли она вообще? Михаил Веллер: Во-первых, Трамп интересуется Россией в третью и четвертую очередь. Его интересует, во-первых, судьба Америки. Во-вторых – судьба Европы, с которой Америка достаточно связана. В-третьих, его интересует Китай и "азиатские тигры". В-четвертых, его интересует проблема Ирана, его атомной бомбы и всего Востока. И только в следующую очередь его интересует Россия, которая сидит на своем месте и в сущности занимается своими региональными проблемами, потому что вся крымско-донбасская история – это в сущности, глядя из Америки, региональная проблема. Далее. Мы не можем знать, что будет через полгода в Сирии. Мы не можем знать, что будет через полгода в Донбассе. Я вам скажу больше: мы вообще не можем знать, что будет через полгода. Снизят ли прожиточный минимум? Арестуют ли еще одного министра экономразвития? Николай Матвеев: Кстати, снизили уже прожиточный минимум. Анастасия Урнова: Уже. Михаил Веллер: Да. И окажется ли, что хакеры украли еще сколько-то миллиардов долларов со счетов Центробанка? А ведь это прекрасный способ кражи, даже не нужно какие-то офшоры организовывать! Хакеры украли. "Где деньги?" – "Хакеры украли". Мы не знаем, что будет через полгода. В зависимости от того, что изменится в нашей с вами жизни через полгода, будет, конечно, меняться и риторика Трампа. Анастасия Урнова: Михаил Иосифович, вот заговорили про риторику. Хочется продолжить эту тему. Трамп все-таки пришел, выиграл выборы и задал абсолютно новую риторику как раз публичных выступлений. Он позволял себе говорить то, что раньше, по крайней мере в такой демократической и либеральной Америке, произносить было нельзя. Вот насколько теперь изменится публичная риторика и в Америке, и у нас? Насколько назад откатится политкорректность? Как на эти вещи повлияет в том числе победа Трампа? Николай Матвеев: Ну, я уточню, наверное. Речь идет и о стене, и о радикальном исламизме… Анастасия Урнова: Конечно, и о миграции. Николай Матвеев: Обо всем об этом, о чем Трамп, в отличие от Хиллари, достаточно остро высказывался – и тем самым вызвал даже отчасти вольны недовольства. Анастасия Урнова: И о гендерной проблеме, и о миграции. В общем, все те темы, которые было нельзя трогать. Михаил Веллер: Господа, в основе своей, насколько я в состоянии понять, современный западный мир эпохи глобализации держится на двух не то китах, не то двух веревках. Первое – это транснациональные корпорации, прибыли которых все последние годы, последние 20 лет растут. Разрыв между бедными и богатыми за последние 15–20–25 лет во всех западных странах увеличился. Это первое. Второе – интеллигенции, прежде всего гуманитарные и творческие интеллигенции, все университетские интеллигенции, интеллигенции СМИ, которые говорят именно о политкорректности и о социал-либерализме, о социалистическом либерализме. Прошу не путать с либерализмом. Либерализм – это свобода. Как потопаешь – так и полопаешь. Хочешь – работай и ешь, а не хочешь – не ешь и не работай. Николай Матвеев: А что значит "социалистический"? Михаил Веллер: Социалистический либерализм означает, что работать все должны кто как хочет (хочешь – работай, не хочешь – не работай), а вот получать от государства все должны так, что грань в прибыли, грань в доходах между работающими и неработающими стирается. Потому что всех слабых надо поддержать, всех хилых, больных, увечных, вывихнутых надо не просто поддержать, а продвинуть немного вперед, потому что иначе-то они на равных не придут. И в результате люди, являющиеся становым хребтом своих стран и экономик, работяги, которые пашут… А пашут, вы меня простите, белые работяги. Меня можно упрекнуть в расизме с точки зрения современной политкорректности, если я скажу, что белые работают в среднем гораздо больше и лучше, чем латиносы или чем африканцы, но несколько хуже, чем азиаты, такие как китайцы, японцы и корейцы, потому что эти – чемпионы мира по интеллекту, аккуратности, работоспособности и достижению… Николай Матвеев: Индия еще там. Михаил Веллер: Нет, про Индию не надо. В Индии несколько наоборот. Николай Матвеев: А почему же? Михаил Веллер: А потому что там сотни народов, потому что это другие народы и потому что индусы не относятся к желтой расе. Сергей Рязанов: Я прошу прощения. А в России, вы считаете, тоже белые работают лучше, чем цветные? Михаил Веллер: Одна секундочка. Можно я договорю до конца, потому что речь шла о Трампе, чтобы мы посередине не ухнули. Так вот, меня можно обвинить в расизме, но нельзя обвинить в неправде, потому что на то есть необычайно объемные статистические исследования, которые никто не опровергал, зато вполне поносили. Вот эти либералы, социал-либералы, которые хотят говорить, и транснациональные корпорации, которые хотят сосать деньги, – они прекрасно уживаются друг с другом. Но одни – умные жадные сволочи, а другие – благородные полезные идиоты. Вот ведь какая, понимаете ли, история. Николай Матвеев: Михаил Иосифович, я вам на помощь вас же хотел бы привести… Михаил Веллер: Сейчас, сейчас, сейчас. Таким образом, то, что говорил Трамп, пришлось как раз людям, на которых стоит страна, потому что эти люди стали хуже жить, стали меньше получать, у них сузились перспективы, сузилось будущее их детей. И они же постоянно оплевываемы за то, что они недостаточно толерантны. Они же, которые держат на себе Америку, постоянно выслушивают обвинения в расизме, в фашизме, в сексизме, в ксенофобии, в гомофобии и не пришей кобыле хвост, – вот эти люди и голосовали. А теперь – по порядку. Что касается стены. Закон о стене принят в 2006 году при Буше-младшем. Треть стены – 1000 километров – была построена… Николай Матвеев: 1027, да. Михаил Веллер: 1028, хорошо. К 2009 году. Калифорния вся, граница Калифорнии была отделена стеной от Мексики в 1998 году. И все было абсолютно тихо. Потому что Трамп – это кость в горле у транснациональных корпораций. Его политика будет им мешать делать сумасшедшее бабло. Все остальное – это пиар, это дымовая завеса. Николай Матвеев: Хиллари, получается, марионеткой была? Михаил Веллер: Когда полные идиоты, думая, что они работают в СМИ, вроде этого дурачка, главного редактора "New Yorker" (боже, какой идиот, я даже не знал!), и пишут: "Что теперь? Что теперь? Что теперь будет? Что будет?.." Люди сами себя ввели в гипноз, а потом стали кричать: "Что будет?" Хиллари не марионетка. Хиллари – ворюга. Дело в том, что они с Биллом организовали чудесный фонд, через который прокачали 2 миллиарда долларов. Хиллари откровенно торговала административным ресурсом. Она была госсекретарем, она своей властью выделяла субсидии странам, которым государство решило не выделять. Николай Матвеев: А муж какие-то лекции читал. Михаил Веллер: После чего… Или какие-то преференции, или муж читал лекции, или какие-то акции, или кто-то назначался в этот совет, как было на Гаити после землетрясения, и так далее. Потому что она ориентирована на близость именно к этой транснациональной элите. Так что Трамп – это некоторый возврат к здравому смыслу, ибо в последние десять лет здравый смысл Запад буквально оставил, потому что вся проблема с миграцией, когда закон разрешает мигрантам делать буквально все что угодно с местным населением, но не позволяет местному населению пальцем прикасаться к мигрантам. Да вы что, с ума сошли?! Анастасия Урнова: А Европа пойдет по пути Америки в этом смысле? Михаил Веллер: Европа бурлит. На самом деле под своей толстой пленкой лукового супа с расплавленным сыром там, в глубине, она бурлит. Что там еще будет в Австрии, где очень хорошо поработали над результатами выборов президента? Что там будет в Италии, которой уже вот так вот надоели эти мигранты, от которых невозможно дышать? Что там будет с Германией? Потому что немцы, которые всю жизнь были трудолюбивы, аккуратны и умны, поставлены в положение какой-то дойной коровы. Потому что когда полицмейстер Берлина говорит: "Восемь мигрантских бандитских группировок контролируют криминальный мир Берлина"… И вот тогда население в России, узнав об этом, вздыхает о товарище Сталине, который задействовал бы особый закон по борьбе с бандитизмом от осени 1945 года – и через шесть месяцев ни одного бандита не было бы в стране живого! Анастасия Урнова: Возможно, и не только бандита. Николай Матвеев: У Ивана был вопрос. Сергей Рязанов: Михаил Иосифович, скажите, пожалуйста, а вот эта проблема, что белые работают лучше цветных, в России тоже есть такая проблема? То есть как в России будет развиваться национальный вопрос? Иван Панкин: Миграционную политику в России надо менять? Сергей Рязанов: Да. И нужен ли нам свой Трамп в конечном итоге? Михаил Веллер: Мы идем на помойку истории своим оригинальным путем, отличным от путей Западе. Вот здесь у нас свой путь. И этот вопрос невозможно решать в отрыве от вопроса политического устройства, потому что у них политическое устройство немножко одно, а у нас политическое устройство немножко другое. А именно в чем заключается большой русский бизнес последних 25 лет? Затеять какой-то очень дорогой проект, потратить на него как можно больше денег из бюджета, а как можно большая часть этих денег крадется. Поэтому у нас из всех проектов строительства чего бы то ни было принимается самый дорогой вариант, потому что с него больше можно украсть. Это во-первых. Во-вторых, почему у нас используется труд таджиков, узбеков? Ну, турки чуть на иных условиях работают и так далее. Потому что их можно держать в полурабском состоянии, отобрав документы, платя копейки, поселяя по 12 человек в трехкомнатной квартире, что они, несчастные, варят себе кашу и макароны, а половину заработка посылают семьям, потому что они там впали обратно в средневековый феодализм у себя на родинах несчастных. И конечно же, они согласны это делать. Вопрос: будут ли свои работать дворниками? Ответ: будут. Не просто будут! Потому что все СМИ в основном работают в Москве, и они не знают, как еще десять лет назад кандидат философских наук, доцент (а хоть бы любых наук) в областном вузе, получая ставку 5–6–7 тысяч рублей, если он был еще молод, не болен, работал дворником, потому что дворником он получал 13 тысяч и на эти деньги жил. Николай Матвеев: А сейчас в Москве – от 35. Михаил Веллер: А в свободное время он ходил в свой институт и читал там студентам лекции Это все очень даже есть, я вас уверяю. Так что эти разговоры, что не будут работать… Будут работать! И потом, латиносы и жители Средней Азии – это абсолютно разные народы, потому что… Ну, скажем так, испаноговорящее население Центральной и Южной Америки – это местное население, индейцы, ну, условно говоря, индейцы, которые там были, рабы, которых привозили из Африки, и белые, которые туда приезжали, прежде всего из Испании. Все это были колонии Испании, не считая Португалию, то есть и Бразилию, которая была португальская. Вот это все перемешалось. Чем темнее кровь, тем меньше они хотят работать. В Чили живет население белое, или назовите его европеоидным. То есть чилийцы – люди с нормальной европейской ментальностью, нормальные трудяги, и у них все в порядке. На Кубе или в Венесуэле живут классические латиносы, и работать они не будут никогда, у них психология другая. Ну, если можно выпить, вы понимаете, потанцевать, схватить бабу за задницу и кувыркнуться с ней под куст, на кой черт корячиться на работе, если все удовольствия он уже имеет прямо сейчас? Вот, понимаете ли, и все. Я повторяю: это можно называть расизмом, но это нельзя назвать неправдой. А что касается народов Средней Азии. У большинства этих народов в прошлом была великая культура – в те времена, когда там были империи Великих Моголов, в те времена, когда там была империя Тимура, и прочее, и прочее. Но уклад ведь был жестоко феодальный, жестоко рабовладельческий. И когда туда в середине XIX века входили войска Черняева и Кауфмана, боже мой, что они там видели! Людей же переставали продавать, людей же переставали сбрасывать со скалы, сечь до смерти на площадях и так далее, и так далее. Ну, правда, своих перестали продавать только в 1861 году, но свои жили все-таки немного не так ужасно. Так что они немного другие люди, понимаете. Николай Матвеев: Ваня, у тебя вопрос был, пожалуйста. Иван Панкин: Да, был вопрос, но уже по территориям, который в этом году особенно остро опять-таки стоял. Михаил Веллер: По территориям? Иван Панкин: По территориям, по территориям. Речь идет о курильском вопросе. Путин в этом году с премьером Японии уже вел диалог – а это о чем-то говорит, до этого разговоров вообще не было. И плюс к нам очень хотело присоединиться Приднестровье, прямо вот как Крым. Они были готовы вступить едва ли не через две недели, но, насколько я понял, этот вопрос быстренько прикрыли. А вообще Курилы отдать, Приднестровье присоединить – насколько это выгодно и нужно ли России? И войдет ли Путин в историю как человек, который присоединил Крым и отдал Курилы японцам, например? Михаил Веллер: Когда-то Солон сказал Крезу: "Никого нельзя назвать счастливым, пока он еще не помер". Имеется в виду, что все может измениться. Так что кем кто войдет в историю – до смерти не скажешь. Что касается Приднестровья. Мы бы его, конечно, с радостью присоединили, если бы это не грозило огромным количеством зарубежной копоти, что опять это экспансия, это нарушения, это, понимаете, силовые присоединения, это земля не российская, это де-юре черт знает что и так далее, и так далее. Себе дороже обойдется. Что касается Курил. Я говорю об этом 20 лет. Когда я начал об этом говорить, никто, кроме нашего бывшего, уже бывшего зам. посла по тем местам, меня совершенно не поддерживал. У нас, к сожалению, кстати, как и у всех цивилизационных стран (Америка отдельно – население пестрое), имеет место депопуляция, у нас страшный демографический дефицит. Когда-то Огюст Конт, создатель объективной социологии, сказал известную формулу: "Демография – это судьба". Но и без него это и так всем было понятно. Нам некем держать свои территории. Некем! У нас нет людей, чтобы осваивать все восточнее Урала. Это абсолютно гигантские территории! Нужно думать, что мы исторически удержать можем, а чего не можем, и чем все это кончится, потому что на самом деле основа экономики – это казнокрадство на сегодняшний день. Таким образом, если бы раньше – вот еще когда нефть была дешевая, допустим, до 2001–2002 года – заключить с Японией соглашение, что, о'кей, мы согласны ей отдать Курильские острова на условиях: аренда на 99 лет, а через 99 лет мы посмотрим. Но за это "нацеживается ведро крови" – японские технологии, японские концессии, японская техника в lease, японские разработки Дальнего Востока, и одновременно южнокорейские разработки. И все это конкурирует между собой, японцы и корейцы ненавидят друг друга исторически. И все это противостоит китайской экспансии, потому что оба народа ненавидят китайцев. И в таком случае мы, разделяя, могли бы быть хозяином на своем Дальнем Востоке. Любой премьер, любое правительство Японии за острова даст все, я говорю, "ведро крови нацедит". Можно их оставить за собой и организовать там базу, а то денег девать некуда, конечно же! И что мы будем сбивать? Японские самолеты? Но в результате то, что там делается… Нет смысла говорить, что там делается, потому что невозможно туфли починить, нет мастерской. Николай Матвеев: Недавно асфальт положили. Михаил Веллер: И так далее, и так далее. Мы на этом – как собака на сене. Простите за пошлое и избитое сравнение. Мы не имеем с них толку, и мы не в состоянии разрабатывать ничего. Мы с Китаем уже как два с половиной года строим мост через Амур. Ну, нам 200 метров, а Китаю – 1700… нет, 2700. Китай уже построил свои 2700, а мы выясняем, кто украл деньги и кто будет строить 200 метров. Кроме презрения, ничего российская система хозяйствования у Китая не вызывает. И когда вывозится кругляк, и когда вдруг появляются в Хабаровске или во Владивостоке рестораны, куда чужие не заходят (ну, может быть, их и пустят, но их особо даже и не пускают) – это означает, что китайская экспансия ползучий характер уже носит. И мы ничего не можем противопоставить! Зато "острова будут наши". А потом там останутся 18 человек, японцы придут и скажут: "Да вы что, ребята? Возьмите заодно японские паспорта. Вот вам каждому по 100 тысяч долларов, по автомобилю, по дому. Вам плохо, что ли?" Вот тем и кончится, если будет продолжаться такая политика. Николай Матвеев: Ну, есть мнение, что Синдзо Абэ как раз таки всем этим занимается, чтобы сдержать Китай, а самим японцам эти острова уже давным-давно побоку. Это опять же таки мнение. Михаил Веллер: Японцы с трудом помещаются на своих островах, они с них вываливаются. Они насыпают острова, у них насыпные города, насыпные аэродромы в море. Японцам они до фени? Это нам они до фени. Николай Матвеев: Вот опять же таки говорят, что в целом острова, да, наверное, до фени, но биоресурсы вокруг островов и водное пространство как стратегическое пространство для нашей авиации и для наших судоходных элементов армии – вот это имеет значение. Михаил Веллер: Забывая, что за деньги те же поэты величали Нерона полубогом. Что касается ресурсов. Вы посмотрите на все Курильские острова. Вы посмотрите на Алеутские острова. Вы посмотрите на моря Северного Ледовитого океана. Не слыхали, кстати, пара месяцев назад закрылся Мурманский рыбоконсервный комбинат по своим причинам? Николай Матвеев: Слыхали. Михаил Веллер: Это значит – "закрываем все, но там ресурсы!". А мы эти ресурсы кому продаем? Японцам. А почему японцам? А потому что они разгружают сразу, потому что они платят налом, потому что они моют емкости кораблей – и корабли эти тут же уходят. А денежки можешь хоть там положить, а можешь получить подержанные машины по такой цене, что они даже у тебя там будут стоить в 6–7 раз дороже. Поэтому все туда идет, к чертовой матери. Вопрос: что мы имеем с тех ресурсов? Николай Матвеев: Пока ничего. Только потенциал – 2 миллиона долларов в год. Анастасия Урнова: Так что же нам-то делать? Михаил Веллер: Что касается потенциала. Есть анекдот: "На самом деле, внучек, мы с тобой миллионеры, а живем черт знаем с кем". Ага, потенциал. "У нас потенциал – столько миллиардов!" Вот смотрите, у Ролдугина потенциал – 2 миллиарда долларов. Где они? Почему он с ними не ходит? Почему у него не Maybach? Анастасия Урнова: Ну, с деньгами каждый дурак может. А без денег попробуй. Михаил Веллер: Почему Страдивари не сделал из золота? Иван Панкин: Ну хорошо, от земель, значит, вообще отказываемся? Можно много чего продать. Михаил Веллер: Нет! Николай Матвеев: Кенигсберг у нас… Иван Панкин: Калининград. Николай Матвеев: Да, Калининград заберут без проблем. Михаил Веллер: Если вы будете упрощать, то я ваш вопрос упрощу до одной простой линии, и простая линия будет: никому ничего не отдавать ни за что! "Так протянете ноги, старый дуралей! – закричал Остап". Сергей Рязанов: Михаил Иосифович, вот вы сейчас затронули очень важную, фундаментальную проблему. Вы сказали, что в России депопуляция – то, что у нас в учебниках смешно называется "отрицательным приростом". Михаил Веллер: Можно и так. Сергей Рязанов: Проблема-то на самом деле фундаментальная, потому что даже в развитых странах, где процент сельского населения ниже, чем процент городского населения, везде депопуляция. То есть, по сути, не нужно никаких войн, не нужно никаких бомб для того, чтобы белое человечество просто вымерло. Михаил Веллер: Правильно. Сергей Рязанов: То есть мы к этому шагаем определенно. То есть мы обречены или все-таки возможна какая-то демографическая революция, и сохранится европейская цивилизация на планете? Михаил Веллер: Я боюсь, что по большому счету нынешний порядок дел, конечно же, будет изменен в течение нескольких десятилетий, потому что нужно правильно представлять себе базовые процессы, происходящие с человечеством. Базовый уровень (он, кстати, не так уж далек от Маркса) – это уровень потребляемой, перерабатываемой и выделяемой энергии. Базовый уровень – это уровень перелопачивания окружающей энергоматериальной среды. И покуда человечество занималось исключительно сельским хозяйством, то чем больше людей – тем мощнее экономика. Но когда один человек при помощи машин, роботов, 3D-компьютеров, черта и дьявола может черт знает сколько, то для объективного, с вселенской точки зрения, процесса перелопачивания окружающей среды, потребления, переработки и выделения энергии столько людей уже не надо. И это количество начинает автоматически ("автоматически" – условное слово) уменьшаться. К величайшему сожалению нашему, людей, это объективный процесс. Но из того, что каждый из нас объективно умрет, еще не следует, что не надо лечиться, не надо заниматься спортом, не надо рожать детей, не нужно строить хорошие дома. Николай Матвеев: Ну а как же делать это с мыслью, что все будет плохо? Как же это делать? Михаил Веллер: "Зачем вам галстук? Вы умрете, вас закопают, вас черви съедят!" И как вам с этой мыслью? Это будет еще не сейчас. Правильно? Сергей Рязанов: Михаил Иосифович, извините, но наши дети… Николай Матвеев: Хорошо, скажите, а к чему это… Сейчас, секундочку, секундочку! У нас очень мало времени, мы заканчиваем. Этот энергоэволюционизм к чему может привести? Михаил Веллер: Энергоэволюционизм, который ваш покорный слуга, живущий в России, которую Господь Бог не создавал для философии… Николай Матвеев: Сформулировал. Михаил Веллер: Для философии существуют Германия, Франция, Англия, Штаты – в XX веке. Сформулировал в конце 90-х годов. Все это было задолго до теории Пенроуза о пульсировании Вселенной на уровне материи – энергия, цикл и так далее, и так далее. Все это ведет к тому, что через неопределенное количество времени – вероятно, сколько-то миллиардов, а может быть, миллионов лет – постчеловечество (мы не можем сейчас знать, как это выглядит, это биокиберы или это что-нибудь еще) дойдет до того уровня перелопачивания энергии, что в минимальное время, в минимальную долю секунды всю материю Вселенной превратит в энергию. И это будет новый Большой взрыв, и это будет запуск нового цикла существования Вселенной. И человек здесь – это порождение и орудие Вселенной. Мы все состоим из атомов. А этим атомам в среднем четыре миллиарда лет, четыре с половиной, и все они образовались при взрывах сверхновых в нашей Вселенной. Вот мы такая необычайно краткосрочная удивительная комбинация этих миллиардолетних атомов. Вы понимаете? Мы работаем на эту идею. А все остальное – это сопроводительные механизмы, обеспечивающие мотивационные механизмы для того, чтобы мы, желая любви, дома, красоты, заработка, работали на идею вселенского перелопачивания энергии. Николай Матвеев: Михаил Иосифович, и от Вселенной давайте к России все-таки. Заканчивается декабрь, нас ждет Новый год. Я уверен, что первое лицо скажет опять, что этот год был тяжелым, и следующий, наверное, ждет нас не менее легкий. Что, по-вашему, России ожидать в 2017-м? К чему готовиться к нам всем? Михаил Веллер: Во-первых, я помню песню под руководством Швондера: "Какие-то годы проходят, за ними другие приходят, они будут тоже трудны". Во-вторых, я помню прекрасный анекдот, как армянское радио "Что такое блокада?" передало ленинградскому как самому умному, а ленинградское ответило… То есть "Что такое изобилие?". А ленинградское радио ответило: "Что такое изобилие, мы не знаем. Но пережили мы блокаду – переживем и изобилие". Во-вторых, начиная примерно с середины 70-х годов, когда Брежнев стал плохо говорить и падать с трапа самолета, его двое ребят подхватывали, я едва ли не каждый год вставал с тостом после "За Новый год!": "Ну, чтобы этот год был не хуже прошлого!" Ребята, если 2017-й в России для нас будет не хуже 2016-го, то это нужно рассматривать как немалый успех. Николай Матвеев: Ну что ж, на этом все, дорогие друзья. У нас был в гостях – мы определились, что классик, но все-таки я напомню – писатель, философ, мыслитель, публицист, журналист, автор и ведущий программ Михаил Веллер. Спасибо вам большое. Михаил Веллер: Это все про меня? Николай Матвеев: Все про вас! Михаил Веллер: Ну, тогда и вам спасибо! Спасибо большое. Николай Матвеев: Спасибо. Всего доброго! Анастасия Урнова: До свидания. Михаил Веллер: Всего доброго!