"Большинство взрослых считают, будто чувства подростков несерьезны и все эти душераздирающие страсти – ярость, ненависть, смятение, ужас, безнадежность, отвергнутая любовь – лишь игра гормонов, тренировочный забег перед Настоящим, из этого вырастают. Это неверно". Джоанн Харрис Николай Матвеев: Здравствуйте! Это дискуссионная площадка "ПРАВ!ДА?" на Общественном телевидении России. Меня зовут Николай Матвеев. И вот тема сегодня: Провести реформу службы школьных психологов намерено Правительство России. Сейчас система работает неэффективно, отмечают в кабинете министров. Все чаще это приводит к трагическим последствиям. Николай Матвеев: Судя по всему, в школе опять идут перемены. Психологи должны будут пройти переподготовку, их полномочия, похоже, расширятся. Самое главное – если сейчас они работают с так называемыми неблагополучными семьями, то теперь их обяжут работать с теми, кто подпадает под новую категорию. Я даже прочту: "семьи со скрытой формой неблагополучия". Что это такое? И не распространяется ли эта норма, например, на вас или на ваших друзей? Сегодня мы будем выяснять в программе "ПРАВ!ДА?". Роман Александрович, что это такое – неблагополучные семьи и скрытая форма неблагополучия? Роман Золотовицкий: Вы знаете, сформулировано это на языке Министерства социальной защиты. И я думаю, что сейчас у нас нет времени прояснять, какого типа неблагополучие. Наверное, вернее было бы говорить, что психологи должны работать со всеми. Это пункт первый. Вообще со всеми, потому что… Вопрос: какими методами? Неблагополучие может быть в любой семье, поэтому надо переходить от понятия "ограниченные возможности здоровья" (скорее такого медицинского плана) к чисто образовательным терминам – например, "особые образовательные потребности". Вот это действительно очень важная группа, требующая особого внимания. Николай Матвеев: Валерий Федорович, все-таки когда речь идет о скрытой форме неблагополучия, под этот критерий кого угодно подогнать можно? Или все-таки есть какие-то признаки, внешние может быть, в ребенке? Либо какие-то опознавательные элементы по ситуации взаимодействия "ребенок – родитель" мы можем понять? Валерий Шалимов: Ну, я не очень как бы хорошо воспринимаю этот термин. Это связано с тем, что он очень широкий для выделения тех видов работ, которые должен осуществлять психолог с такой категорией детей. То есть речь идет об ограниченных возможностях здоровья, которые еще не определены даже в самом законе. В законе нет этого определения, а в науке есть это определение. Речь идет о возможностях эмоциональных, о возможностях волевых, о возможностях энергетических, которые должен проявлять ребенок, как вы считаете, обучаясь в обычной среде вместе со здоровыми детьми. Роман Золотовицкий: Поэтому и нужен и психолог, а не врач. Валерий Шалимов: Психолог нужен обязательно. Николай Матвеев: Сергей Леонидович, вот вы как учитель мне помогите понять. Я так понимаю эту ситуацию. Условно – неблагополучная семья. Как определить? Внешние критерии? Ну, наверное, деньги, да? Экономически неблагополучная семья. Там, где мало денег, возможно, существует какой-то нестандартный график, что ли, работы с ребенком. Может быть, родители чаще отсутствуют. Может быть, они выпивают. Как-то вот все за этим… друг за другом все тянет. Сергей Цыбульский: Вы знаете, я работал в разных школах – и в Москве, и в Подмосковье – за долгий свой период работы учителем, и могу сказать, что ни деньги, ни социальный статус не играют роли. И нельзя вот так вот сразу сказать: если здесь есть прислуга и шофер – значит, там все хорошо. Наоборот, возможно, здесь-то как раз и есть определенные сложности у ребенка. С другой стороны, термин действительно размыт весьма. И нужно очень четко получить критерий, с кем должны работать психологи, потому что иначе это зависнет в воздухе. А школьный психолог… Я могу вам сказать, что у нас в одной школе, я знаю, две тысячи человек учится. И на две тысячи человек приходится два школьных психолога – психолог для начальной школы и психолог для средней школы. Вы понимаете, что сейчас психолог обращается в основном с теми, кто к нему сам приходит. Или родители обращаются с какими-то своими проблемами. Но с кем тогда работать психологу, судя по этому закону, судя по этой формулировке? Ну, как вот врач. Врач не может же обслуживать… Сколько может врач обслуживать пациентов в день? Психолог сколько может отработать, так скажем, с детьми, с родителями в день? Это нереально. Поэтому здесь очень важная проблема, проблема гиперважная. И она гораздо острее стоит, чем нам кажется. Дело в том, что и проблемы взаимоотношений в коллективе, и суициды, и все прочее – это острейшая штука. Но пока закон не решает этого вопроса. Николай Матвеев: Надежда Григорьевна, насколько я понимаю, термин не просто так появился. Вот последние громкие случаи, что вытворяли школьники. Помните? В Москве школьник застрелил учителя географии. Выяснилось, что парень из вполне себе обеспеченной семьи, и родители у него пребывают в какой-то такой значительной должности. "Псковские стрелки" тоже из хороших семей, все у них было в порядке и с деньгами, и вроде и с воспитанием. Ребята, даже несмотря на то, что матерились, вполне себе грамотно формулировали мысли – а этим не отличаются обычно дети в их возрасте. Стало быть, видимо, в Минздраве, у Голодец закралось такое сомнение в том, что деньги есть, как бы все хорошо, но дети при этом страдают. Вот эта форма выявления страдания – она есть какая-то вообще, механизм? Надежда Храмова: Дело в том, что вообще просто этот термин "скрытое неблагополучие" психологически очень некорректный, потому что жизнь человека насыщена всевозможными трудностями и проблемами, которые человек должен преодолевать. Если и говорить о школьном психологе, то он призван помочь детям преодолевать эти проблемы. Но он не может решить всего комплекса воспитательных проблем, которые являются такой совокупностью и общественной жизни, и идеологии… Хотя у нас говорят, что у нас нет идеологии. У нас есть агрессивная либеральная идеология, которая, в общем-то, разрушила традиционные смыслы жизни. А работу психологов мы хотим сверять… Николай Матвеев: Агрессивная либеральная идеология в школе или вообще в информационном пространстве? Надежда Храмова: И в школе, конечно. Сергей Цыбульский: В молодежной среде. Надежда Храмова: В молодежной среде через… Николай Матвеев: А что? Уточните, что скрывается под этим словом? Надежда Храмова: Ну, это так называемая пропаганда среди молодежи и подростков новых ценностей жизни. Прямо говорю, что это жизнь по кайфу, это без труда, это сексуальность и это денежные… и богатство. То есть это четыре ценности, которые, в общем-то… Николай Матвеев: А богатство – это разве не Мартин Лютер, простите? Сергей Цыбульский: Но есть и в противоположность, в пику этого: наоборот, все плохо, все ужасно, и поэтому нам еще хуже, и будем наслаждаться вот этим. Надежда Храмова: Нет, я сейчас не об этом хотела сказать. Я хотела сказать, что сначала… Николай Матвеев: Некий такой потребительский подход к жизни, да? Надежда Храмова: Дело в том, что, понимаете, в стране, в обществе разрушена стройная отечественная система образования и воспитания. Кстати, кто первый отрекся от воспитания? Это было Министерство образования с 92-го года. И дальше средства массовой информации делали все, чтобы разрушить просто духовно-нравственные скрепы внутри человека. Теперь подростки 90-х годов стали родителями и привели своих детей. Это дети, которые не имеют устойчивых нравственных опор. И поэтому теперь всю ответственность… Козлом отпущения за все те преступления психологические, за те преступления педагогические, которые были совершены, в общем-то, чиновниками и другими ответственными лицами в нашем государстве, сейчас козлом отпущения хотят сделать школьного психолога. А ему надо помогать. Роман Золотовицкий: Простите, а школьный психолог должен быть проповедником новых ценностей? Надежда Храмова: Психолог должен быть вот таким… Роман Золотовицкий: Вообще ценностей? Николай Матвеев: Традиционных. Ирина Медведева: А вы считаете, что нет? Роман Золотовицкий: Психолог должен заниматься ценностями? Ирина Медведева: Обязательно. Роман Золотовицкий: Мы только что говорили, какие трагедии надо предотвращать. А какими способами? Методы? Надежда Храмова: Дело в том, что… Я сейчас еще хочу просто обратить ваше внимание на то, что именно психолога хотят обвинить в тех ужасных и трагических случаях, которые у нас произошли. Николай Матвеев: Я прошу прощения, уточню. Защитить психологов… Может быть, даже не конкретно психологов обвинить, а просто обозначить, что, наверное, отсутствие и некомпетентность психологов как-то влияет на уровень внутреннего состояния ребенка. Надежда Храмова: Да не нет, некомпетентность… Николай Матвеев: Давайте одну из самых известных мам страны подключим. Надежда Храмова: Подождите. Сергей Цыбульский: Подождите, но это же зависит от самого ребенка. Николай Матвеев: Секундочку! Тутта, скажите, правильно ли я понимаю, что когда… Надежда Храмова: Это семья, школа, общество, психолог… Николай Матвеев: Сейчас, секундочку! Друзья, мы вернемся к этому, вернемся. Тутта Ларсен: Вы знаете, меня очень покоробило, когда вы сказали о псковских в частности ребятах, что это дети из благополучной семьи. Папа бил девочку на глазах у ее бойфренда. Николай Матвеев: Когда я определял норму благополучия, я говорил об экономике вопроса, потому что везде, где я пытаюсь найти определение этого благополучия, в первую очередь речь заходит о финансах. И главное – не папа, а мама ее била, да, действительно. Тутта Ларсен: В общем, невозможно говорить о благополучии семьи, в которой ребенок подвергается телесному наказанию. Николай Матвеев: Но стрелял-то парень. Тутта Ларсен: Ну, это просто такой частный… Надежда Храмова: Даже не наказание, а истязание. Тутта Ларсен: Да, это одно из частных наблюдений. Честно говоря, поскольку я человек не посвященный глубоко в тему, для меня было сейчас откровением и открытием узнать, что психолог в школе работает исключительно… должен работать с неблагополучными детьми или с какой-то скрытой формой неблагополучности. Мой ребенок каждую неделю посещает психолога. У нас благополучная семья, но у него огромное количество вызовов в его жизни, с которыми мы, родители, не можем справиться. Например, ребенок перешел из одной школы в другую, он закончил "началку" и попал в пятый класс – у него полностью меняется вся картина его мира, парадигма. Какой-то ребенок с этим может справиться спокойно и легко. Моему ребенку нужна помощь и поддержка, которую я даже как любящая мать оказать не могу – у меня нет психологического и педагогического образования. И я считаю, что психолог – это такой человек, который обязательно должен стоять на страже психического здоровья не только особых детей или детей, у которых уже куча проблем каких-то бытовых и прочих, а он должен работать абсолютно со всеми детьми. Для меня сейчас фигура психолога в школе в основном – это такой какой-то абсолютно номинальный персонаж, который… Николай Матвеев: Из группы продленного дня. Тутта Ларсен: Да, который там сидит и просто как-то факультативно… Роман Золотовицкий: Нянька. Тутта Ларсен: Вот мне повезло – в нашей школе хороший психолог. Мы ходим в частную школу. Николай Матвеев: А у вас спрашивали разрешения на то, чтобы психолог работал с ребенком? Тутта Ларсен: Да. Но в этой школе… Николай Матвеев: А все родители соглашаются в вашей школе? Тутта Ларсен: В этой школе вообще отношения с детьми изначально… Там психолог стоит на воротах школы так же, как педагог, который тестирует знания ребенка. Психолог помогает родителям в принципе определить, может ли ребенок учиться в этой конкретной школе с этими конкретными детьми в этих конкретных традициях отношений. В этой школе очень важно не только то, какие знания получает ребенок, а то, какие отношения взрослые выстраивают с детьми. Для меня это вообще первооснова образовательного процесса. Если мой ребенок не доверяет взрослым, которые дают ему знания, то мой ребенок не получит эти знания. И здесь, я считаю, фигура психолога очень важна, и важна для всех детей без исключения. Николай Матвеев: Ирина Яковлевна, а психолог в школе – кто этот человек? В идеале каким он должен быть? И по факту кем он сейчас является? Ирина Медведева: Мне, во-первых, очень понравилось то, то сказала Таня – контакт с родителями. Психолог прежде всего должен быть ориентирован и, соответственно, ориентировать ребенка с явным неблагополучием или скрытым (хотя и непонятно, что это такое) на семью, на его связь с родителями, а родителей – на связь с ним. Потому что очень мы сегодня очень часто имеем дело с такими детьми (к сожалению, приходится это признать), которые ребенка уверяют в том, что во всем виноваты его родители, что родители его враги, что родители на него давят и так далее. Николай Матвеев: Кто-кто-кто? Ирина Медведева: Психолог школьный должен сделать все для того, чтобы наладить контакт ребенка с родителями, потому что психолог ребенка не усыновит, ребенок возвращается в семью. И психолог призван наладить благополучие в семье и вообще не отделять ребенка от родителей, иметь дело с семьей, даже если он называется школьный, а не семейный. Это первое, что я хочу сказать. Второе, что мне хочется сказать. Конечно, я абсолютно согласна со своей коллегой Надеждой Григорьевной Храмовой. И хочу больше сказать. Я имею дело с трудными детьми, с детьми, у которых какие-то отклонения в характере и в поведении, которые называются "пограничники" на психиатрическом жаргоне. И я очень тесно общаюсь с семьями. И вы знаете, нравственность и психика связаны прямой даже, а не косвенной связью. Поэтому хороший школьный психолог должен быть прежде всего хорошим педагогом. Грань провести невозможно между настоящей педагогикой и психологией. А особенно детский психолог. Вы знаете, я уже очень много работаю с детьми, много лет, и работаю непрерывно. Очень часто восстанавливая нравственные ориентиры – вот те самые, о которых говорила Надежда Григорьевна – и показывая даже не ребенку, если он еще не дорос, а родителям, что то, что сегодня рекламируется как новые эталоны поведения, очень часто является психиатрическими симптомами. Если мозги поставить на место в этом вопросе, то часто я вижу, что больше с ребенком делать нечего – у него уже ни явного, ни даже скрытого неблагополучия не остается. Роман Золотовицкий: Давайте уточним. К сожалению, действительно эта профессия очень тесно связана и с идеологией, и с просторами Интернета. Но если мы четко не определим функции психолога и его методы – не будет этой должности. Это еще нужно в организационно-управленческом плане. Чтобы у него консультировались? Да. Николай Матвеев: А о каком образовании в первую очередь идет речь? Просто о психологическом или о психолого-педагогическом? Роман Золотовицкий: Ну, я бы сказал, что социально-психологическое. Психолог не должен заниматься только диагностикой. Он упустит сущность явления, он окажется в хвосте, работать будет с пеплом… Николай Матвеев: Вот у коллеги ребенок учится в самом центре Москвы. Их знакомили в начальных классах с психологом. Начали выяснять, откуда психолог, что за образование. Оказалось, что у женщины философское образование. И главный ее аргумент – то, что она сама воспитала своих двоих племянников. Понимаете, в чем дело? Роман Золотовицкий: Да. И очень важно… Ирина Медведева: А у Выготского было, великого психолога, юридическое образование, но он был великий психолог и родоначальник огромной школы. Николай Матвеев: Я не исключаю того, что гуманитарно образованные люди могут быть хорошими психологами, но… Ирина Медведева: Ничего страшного. Роман Золотовицкий: Так вот, эта должность сильно отличается от нашего представления о психологе, потому что он не должен заниматься индивидуумом, иначе он все упустит. Он не должен сидеть в кабинете, он должен быть в гуще событий. У него прежде всего должны быть методы групповые, а не индивидуальные. Он должен заниматься отношениями между детьми, а также между детьми и взрослыми. Тутта Ларсен: А можно я добавлю? В нашей школе психологи, ну, штатные психологи школы регулярно проводят какие-то тренинги для детей, групповые тренинги, такие как, например, я не знаю… В старших классах – вопросы безопасности, безопасных отношений с окружающим миром или, например, выбор профессии, или какие-то, не знаю… "Что мне делать, когда я сержусь?" Это уже может быть и в более младших классах. Роман Золотовицкий: Ну, школа мышления и чувств. Тутта Ларсен: Да, да. И задача… Что меня поражает – какую задачу перед собой ставит психолог? Создать такую атмосферу в школе, в которой было бы комфортно и учителям, и детям, и родителям, которые туда этих детей приводят. Здесь нет задачи спасти одного конкретно взятого ребенка. Роман Золотовицкий: И не приносить политические споры внутрь школы. Тутта Ларсен: Именно, да. А сделать школу местом… Ну, как сказать? Местом атмосферы. Потому что очень мало у нас сейчас школ, в которых есть дух. Николай Матвеев: А вот если уточнять о коллективном и индивидуальном. Насколько мне известно, сейчас на каждого психолога, если он вообще у школы есть, приходится от 1700 до 2000 школьников. Вот каждого по имени-то упомнить сложно, а уж разобраться в его голове и душе… Это реально? Ирина Медведева: Да, особенно в скрытых неполадках. Ну, это просто комедия. Роман Золотовицкий: Это потому, что мы не знаем групповых методов работы. А если это социолог… психолог, который владеет социодрамой, ролевой игрой, то он может эти события играть. С помощью игры очень много можно втянуть проблем и, наоборот, показать их решение. Николай Матвеев: Сейчас, секундочку. Пожалуйста. Надежда Храмова: Дело в том, что подавляющее большинство психологов и, может быть, те зрители, которые нас смотрят, они знают, что психологическая работа в школе содержит в себе и профилактическую, и просветительскую составляющую, и индивидуальные консультации, и индивидуальные консультации для детей, для подростков, для родителей, и тренинги. Поэтому спорить о том, должен ли он сидеть в кабинете или заниматься диагностикой – это смешно. Ирина Медведева: Конечно, это смешно. Надежда Храмова: Это смешно, потому что всем этим школьный психолог занимается. У него разные виды работы. Я просто… Николай Матвеев: Простите, но, судя по изречениям, это либо на бумаге, либо в стране Эльдорадо. А как по факту это выглядит? Надежда Храмова: Нет-нет. Вы что? Ирина Медведева: А еще интересно, как вы собираетесь точно определить, чем он должен заниматься, а чем не должен? Ну, это же зависит от обстоятельств, от ребенка, от группы. Роман Золотовицкий: Это связано с подготовкой школьных психологов. Надежда Храмова: Вы говорите как социолог. Но социолог – это "крупный помол". Психолог – это точечная, очень интимная работа с ребенком, в том числе включая и среду. Николай Матвеев: Объясните, как можно точечно и интимно работать, когда у вас две тысячи человек? Надежда Храмова: Рассказываю. Нет, две тысячи… Подождите, подождите. Николай Матвеев: А у вас зарплата в Москве – 30 тысяч. Ирина Медведева: Ничего. Иногда можно выбрать того единственного, которому больше всего нужно помочь. Да что вы? Конечно. Надежда Храмова: На самом деле, конечно, то, что сейчас есть – 300–500 – это очень большие нормы. 1000 – это просто запредельно. Но я хочу сказать… Дело в том, что те профилактические, те просветительские или тренинговые занятия, которые проводит психолог, они способствуют тому, что между психологом и учащимися, особенно подростками и старшеклассниками, создается такая очень устойчивая степень доверия, доверительности. И дети идут к психологу уже с личными вопросами. И тут начинается уже… А идут ведь не все, а те, кому надо. Я сейчас не говорю… Николай Матвеев: Простите, а можно подметить? Кто к кому идти должен – ребенок к психологу или психолог к ребенку? Роман Золотовицкий: Да, это не работа по обращениям. Мы так будет все время в хвосте событий плестись, понимаете. Надежда Храмова: Подождите, подождите! Дело в том, что все это делается очень практически. Дело в том, что и дети обращаются к психологу, когда уже состоялся вот этот акт доверия, сам со своими проблемами. Профилактическая беседа была одна, тренинг был один, а ребенок пришел со своими личными глубинными проблемами. И это так бывает. И вместе с тем, на основе диагностики психолог видит проблемы, и он может пригласить и родителей, и ученика самого. Ирина Медведева: Конечно. Надежда Храмова: Но насилия здесь, во-первых… Вот "должен вызывать". И еще – нельзя путать психологическую работу и вешать на психолога и социальные, и юридические, и медицинские проблемы. Роман Золотовицкий: Так и политические вешаете. Николай Матвеев: Так вы же сами сказали про просвещение. Он же должен… Надежда Храмова: Вы просто не знакомы с работой психолога. У психолога просветительская работа в школе… Николай Матвеев: В школе я был регулярным клиентом. Надежда Храмова: Подождите. Ирина Медведева: Ну да. Но вы не были психологом, правда? Надежда Храмова: Клиентом, но, может быть, вы не были… Это просто сфера деятельности психолога. Ирина Медведева: Это немножко разные вещи. Надежда Храмова: Это и просветительская деятельность – а она и среди педагогов, и среди родителей, среди учащихся. Это и консультативная – и тоже со всеми. Николай Матвеев: Пожалуйста. Валерий Шалимов: И я хочу немножечко как бы вот этот разговор, который у нас сейчас идет, все-таки в официальное русло повести. У нас в 2015 году был разработан стандарт для психолога в образовании, педагога-психолога. С 1 января 2017 года он вступил в силу. То есть речь идет о том, что вопросы, связанные с тем, что делать психологу, прописаны. Есть у нас квалифицированные психологи, но удивительная история – они иногда не могут найти себе работу. Проблема заключается еще и в том, что на сегодняшний день директора школ не очень осведомлены о том, чем должен заниматься психолог. Именно им на сегодняшний день система предполагает дать право определить объем нагрузки этого психолога. В законе это не предусмотрено. Поэтому, естественно, те нагрузки, которые сегодня на психолога вешаются – в крайнем случае при наличии 2000 детей или 1000 детей, – это просто неразумно, и никакой эффективности не может быть. Николай Матвеев: Ну, такое ощущение, что дыру заткнуть надо просто. Валерий Шалимов: Да. Но при этом я хочу подчеркнуть, что сегодня есть понятные компетентности. И разные виды компетентности у психологов должны соответствовать тем требованиям, которые предъявляет данная профессия. А дети, которые сегодня ими обслуживаются и которым помогают, они должны быть ориентированы психологом и на другие виды помощи. То есть, например, как попадают к психиатру? К психиатру без психолога он никогда не попадет, потому что психолог должен ориентироваться на родителей, объясняя те признаки, которые он у него выявил, и убедить родителей в необходимости получения квалифицированной помощи. И если у ребенка есть проблемы, связанные с аномальностью, если есть дефекты, то психолог не может с ними справиться. Ирина Медведева: Конечно. И не должен. Валерий Шалимов: И не должен с ними справляться. Тутта Ларсен: А мне кажется, что школьный психолог… Валерий Шалимов: Поэтому задача психолога, так это и записано в стандарте… Надежда Храмова: Дифференцировать проблему. Валерий Шалимов: Он должен уметь выявить эту проблему, мониторировать состояние, выделить эти группы, не браться за них самому, а распределить их, соответственно, с тем специалистом, который может помочь. Николай Матвеев: Диагностировать. Тутта Ларсен: Мне кажется, что здесь очень важно действительно как-то выстроить дефиниции. Вот школьный психолог не должен работать глубоко и конкретно с отдельно взятым ребенком. Это задача специалиста, к которому должен его отправить его родитель. Ирина Медведева: А если у родителей на это нет денег? Роман Золотовицкий: А давайте не отвлекаться от главного. Надежда Храмова: Ну, есть разные варианты. Бесплатный школьный психолог… Ирина Медведева: Это главное. Простите, это главное. Сейчас у многих родителей нет денег на частного психолога. Тутта Ларсен: Есть группы поддержки – и психологической поддержки, и горячие линии. Можно найти какие-то формы помощи психологической. Просто действительно не стоит на школьного психолога вешать такое количество груза. Он все-таки школьный. Он должен работать над тем, как ребенок строит отношения со школой, с коллективом, с педагогами. Мне кажется, это очень важно определить. Валерий Шалимов: Но ведь и записано, что основной вид деятельности школьного психолога – сопровождение образовательного процесса и помощь в решении проблем образования. Николай Матвеев: По-моему, там есть формулировка – "улучшение учебного процесса". Пожалуйста, я вам обещал слово. Сергей Цыбульский: Вы знаете, у меня просто случай из жизни такой. Пока это мы теорию сегодня обсуждаем. В пятом классе дети перешли из начальной школы в среднюю. Я стал классным руководителем. И психолог провел такое тестирование каждого ребенка, есть ли какие-то… выявить что-то, может быть. И дальше моя задача была – просто намекнуть родителям: "Ну, если хотите – зайдите и спросите. Может быть, у вашего ребенка в чем-то отставание. Может быть, еще что-то. Помочь. Ничего страшного такого нет". Знаете, очень немногие родители зашли после этой рекомендации, потому что все уверены, что у их ребенка все идеально, он лучший. Николай Матвеев: Что все в порядке. Я поэтому и спросил: а все ли соглашаются родители? Сергей Цыбульский: А когда пошли дальше – начинается отставание и начинаются проблемы. И вот тогда я как классный руководитель пошел с некоторыми родителями к психологу и сказал: "Давайте вместе посидим – может быть, что-то выясним". И был такой у меня случай однажды, когда мама просто плакала одна на груди у психолога, благодарила меня. А потом, на следующий день, написала огромную такую петицию и сказала, чтобы психолога вообще не было в школе… не в школе, а в класс не входил, "без моего разрешения ничего не делали", все замечательно. Родитель, наверное (ну, я так понимаю), поняла, что ребенок не совсем идеальный… Ирина Медведева: И обиделась. Сергей Цыбульский: Да, обиделась, поняв эти проблемы. И дальше… Надежда Храмова: Но они видны, они обнаружены. Сергей Цыбульский: Конечно. И я могу сказать, что до сих пор эта проблема не решена. Тутта Ларсен: Это огромная проблема наших родителей: мы не умеем принимать помощь, мы не умеем признавать себя неидеальными. Сергей Цыбульский: Вот! Ирина Медведева: Это проблема и педагогов, и психологов. Валерий Шалимов: Извините, это не проблема родителей, а это проблема квалификации психолога. Сергей Цыбульский: За 20 лет мы так и не выработали эту традицию – ходить к психологу. Ирина Медведева: Нет-нет, это проблема наша. Николай Матвеев: Секундочку! Очень важная мысль. Почему виноват в этом психолог, если родитель так неадекватно реагирует на профессиональное умозаключение? Валерий Шалимов: Я объясняю. Я психиатр детский, вы знаете, поэтому… Наша задача заключается в том, чтобы родитель осознал наличие отклонений и захотел получать помощь. Это зависит от квалификации прежде всего, а не от самого родителя, потому что мы имеем дело не только со здоровыми людьми, но и имеем дело и с больными. Ирина Медведева: Трудные дети – не случайно. Они от трудных родителей. Роман Золотовицкий: Ну хорошо, вот родитель сказал: "Нет, я не хочу, чтобы…" И дальше? Надежда Храмова: Нет-нет, не надо обвинять психолога, потому что… Валерий Шалимов: Я не обвиняю психолога, извините. Наоборот. Надежда Храмова: На самом деле есть родители, которые не хотят признавать, у них нет мужества признать, что их воспитание не является идеальным и что им надо что-то делать. А как уже сказала Ирина Яковлевна, если родители не контактируют с ребенком, если они не изменяют качество своего родительства, то изменений в состоянии, в характере ребенка, в его жизни может и не наступить. Ирина Медведева: Ребенок возвращается в травмирующую среду. Надежда Храмова: И поэтому я говорю, что проблема детей… Валерий Шалимов: Подождите. Николай Матвеев: А есть ли инструменты влияния на родителей? Условно говоря, диагностировал психолог какую-то проблему, пришел к классному руководителю. Вот что на вершине пирамиды? Классный руководитель. "Уважаемая (или уважаемый), есть проблема". И тогда уже классный руководитель – пусть как дипломат, парламентер – доносит информацию до родителей. При чем тут психолог? Я не понимаю. Надежда Храмова: Рассказываю, что делают родители… Ирина Медведева: А почему психолог не может этого сделать? Не понимаю. Надежда Храмова: Родители говорят: "Моему ребенку и мне дали некачественную психологическую услугу". Понимаете, делают опять крайнего… Ирина Медведева: Потому что психолог сегодня – обслуга. Это самое главное. Надежда Храмова: Обслуга. Ирина Медведева: Клиенты и обслуга. Роман Золотовицкий: Очень часто психологи видят то, что не видят другие даже педагоги. Надежда Храмова: Это понятно. Роман Золотовицкий: Психолог должен быть в гуще событий, то есть в коридоре, в курилке, на заднем дворе. Он должен быть блогером, он должен видеть, что пишут ученики. Сергей Цыбульский: Но дальше-то что он должен делать? Надежда Храмова: Но нам-то сейчас надо разработать… Роман Золотовицкий: Он должен перехватывать инициативу. Понимаете, это не психологическая диагностика так называемая. Он должен быть идеологом и даже в каком-то смысле неформальным лидером молодежи, чтобы он инициировал… Сергей Цыбульский: Это то, что Тутта сказала: формировать среду в школе. Роман Золотовицкий: Да, среду. Николай Матвеев: Некий такой Викниксор – помните, из "Республики ШКИД"? – который всех по именам знал, со всеми мог устроить какое-то мероприятие. Роман Золотовицкий: Да, да. Ирина Медведева: Или "Вверх по лестнице, ведущей вниз". Николай Матвеев: Да, да, да. Роман Золотовицкий: Да. Сергей Цыбульский: Но это в условиях маленькой школы, частной школы, но это не в большой школе. Надежда Храмова: Да, совершенно верно. Роман Золотовицкий: А помните французский фильм "Опасная профессия"? Он там совершенно сознательно создавал – второй неформальный центр, конкурирующий с хулиганами. Николай Матвеев: Опять же возвращаюсь к моему вопросу: как быть Викниксором с двумя тысячами человек? Пожалуйста. Сергей Цыбульский: Там больше. Девять школ вместе слили – и пожалуйста, один психолог. Ирина Медведева: Вы знаете, с двумя тысячами, конечно, одному человеку справиться невозможно… Роман Золотовицкий: А давайте принципиально сначала о качестве, а потом о количестве. Ирина Медведева: Это какой-то "трагический курьез", если можно сочетать эти два слова. Они оксюморонные такие, но это "трагический курьез" – вот то, что мы сейчас обсуждаем насчет двух тысяч. Что об этом даже говорить? А вот то, что мы обсуждаем проблему подачи родителям… Понимаете, вообще это элемент даже не специально психологической культуры, а человеческой культуры – и называется "деликатность", "такт", "умение понять, с кем имеешь дело". Это же элементарные вещи все. Почему мы об этом так много говорим? Роман Золотовицкий: Так зачем же вы так много об этом говорите – о человеческой культуре, когда нам нужно отношения к школе обсуждать? Ирина Медведева: Потому что это очень важно. А можно я вам отвечу? Роман Золотовицкий: Если не будете анализировать, то… Ирина Медведева: Потому что именно вы толкаете школьного психолога, а следовательно и нас – кто об этом говорит – на очень пагубный путь специализма. Вы знаете, в психиатрии есть такое понятие – сознание, суженное по типу коридора. Роман Золотовицкий: А что же это тогда? Я не называл ни одного предмета. Ирина Медведева: Не надо профессию и поведение профессионала сужать до коридора! Это очень опасно. Роман Золотовицкий: Так там же основные события происходят. Николай Матвеев: Подождите! Можно я вопрос задам? Ирина Медведева: Вообще нельзя в рамках формальной логики рассуждать о человеке, который работает с человеческими… Николай Матвеев: Ирина Яковлевна, а если мы… Секундочку. А если это будет не коридор, а рекреация? Будем уж говорить терминами школы. Вот когда что-то случилось (вспомним хотя бы "псковских стрелков"), психологу-то как предъявить? "Работал?" – "Да, работал". А как уточнить? А что он делал? Надежда Храмова: А почему именно надо предъявлять? Николай Матвеев: Секундочку! А как уточнить, что он делал, по какому регламенту он действовал, компетентен ли он? Роман Золотовицкий: Это расследовать надо. Что мы тут сейчас решим? Надо расследовать. Николай Матвеев: А как? А если психолог – он что хочет, то и делает? Главное, чтобы был результат. Роман Золотовицкий: Нет, не "что хочет". Я так не говорил. Николай Матвеев: Нет, я не про то, что вы так сказали. Роман Золотовицкий: Он должен заниматься групповой диагностикой. Надежда Храмова: Дорогие друзья, почему мы из психолога хотим сделать фокусника? Роман Золотовицкий: Конечно нет. Надежда Храмова: Вся общественная среда не сохраняет ни нравственных норм… Где у нас единая целостная среда, система воспитания? У нас даже нет единых идеалов… Роман Золотовицкий: И ничего не делать, пока нет единых идеалов? Ирина Медведева: Вы опять не можете дослушать до конца. Надежда Храмова: Если нет единых идеалов – это очень большая беда для общества. Потому что как систему воспитания выстраивать? Тогда по каким ценностям формировать характер? Дело в том, что вот в этом и есть беда. А говорить о том, что педагогика без идеала… Роман Золотовицкий: Мы говорим о школьном психологе. Николай Матвеев: Друзья, вот уровень образования, уровень компетенции, умения у психолога каким должен быть, чтобы у вас появилось как у мамы доверие к этому человеку? Тутта Ларсен: Вы знаете, мне очень трудно участвовать в этой дискуссии в полной мере, поскольку я не настоящий сварщик, как в том анекдоте, я мама. И я имела дело только с одним школьным психологом лицом к лицу. И мне повезло, что это очень хороший школьный психолог. Поэтому… Николай Матвеев: А вы уточняли, какое у него образование, какой у него опыт работы? Тутта Ларсен: Да, я уточняла. Более того – я разговаривала с другими родителями в этой школе, разговаривала с педагогами этой школы. И я вижу просто, как к этому психологу относятся дети. Я вижу, что происходит в кабинете, как они к ней приходят и как она модерирует процесс общения детей. Я вам даже больше скажу. Совсем недавно, поскольку мой ребенок один из всего двух новичков в нашем классе, в пятом, она устроила специальную игру для новичков – психологическую. Роман Золотовицкий: Я тоже провожу игры. Тутта Ларсен: Ну, дети не знают, что это психологическая игра. Но это была игра, в которой эти двое были поставлены в самые выгодные обстоятельства, они были "звездами" этой игры. И в то же время это помогало другим детям узнать их получше, а нашим новичкам интегрироваться в какие-то дружеские отношения со своим новым классом. То есть меня реально потрясло это. Я никогда не слышала такого про другие школы от своих коллег, от других мам, у которых дети ходят в хорошие, дорогие частные или государственные модные школы. И для меня, опять же повторюсь, это в сто раз важнее, чем то, какую он получит оценку и как его будут готовить к ЕГЭ. Я хочу, чтобы мой ребенок в первую очередь вырос психически вменяемым, счастливым и способным управлять своей жизнью человеком. И здесь, я считаю, школьный психолог играет очень важную роль, да, именно в вопросах выработки у ребенка базового доверия к педагогике, к учебному процессу. Если у ребенка какие-то более серьезные проблемы, я тоже думаю, что их должен решать специалист. Мне кажется, вы немножко в терминологии противоречите друг другу, а по смыслу все совпадает. Для школьного психолога его главная задача – это действительно быть таким наставником и другом, быть тем человеком, к которому и ребенок, и родитель может прийти и сказать: "Я не знаю, что мне делать. Что вы подскажете?" Не "помогите", не "решите наши проблемы", а "давайте, может быть, мы как-то что-то…" Ирина Медведева: "Посоветуйте". Тутта Ларсен: Да, "посоветуйте". Николай Матвеев: То есть роль некоего консультанта, да? Не врача. Тутта Ларсен: Ни в коем случае не врача, не социолога. Может быть, модератора. Роман Золотовицкий: Медиатора в конфликтах. Тутта Ларсен: Медиатора, да. Роман Золотовицкий: Предупреждение конфликтов. Вы понимаете, нет такого вуза, который сейчас способен вот такого психолога подготовить. Нужны магистерские программы для тех, кто уже имеет опыт работы. И стажировка. Надежда Храмова: Вы понимаете, один психолог не может заменить всю систему. Николай Матвеев: А как же психфаки в педуниверситетах? Они, по-моему, на это и заточены. Роман Золотовицкий: Есть такие факультеты. Отдельно есть "Специальная психология", такие кафедры для коррекционных школ. Понимаете, у нас очень разобщено все. Нужно обучать (вот правильно Тутта говорит) игровым методом. Сергей Цыбульский: Но для консультации нужен опыт. А девочке после… Ирина Медведева: Конечно. Роман Золотовицкий: Конечно. Сергей Цыбульский: Это вопрос – как и в педагогике, так и в психологии – вопросов кадров. И вот так за один момент, выпустив 300 человек с педфака или психфака, и вот пошли они… Николай Матвеев: А вот отсюда у меня вопрос: психолог в школе получает меньше, чем обычный учитель? Сергей Цыбульский: Да. Роман Золотовицкий: Конечно, меньше. Сергей Цыбульский: Кстати, очень важно… Николай Матвеев: А по какому критерию? Часы? Количество детей? Сергей Цыбульский: По часам. Вы знаете, очень важный момент – запретили совместителей. То есть если раньше можно было вопрос решить: "Да, у нас два психолога, и все, но мы можем привлекать со стороны", – то теперь экономически выгоднее и проще, если у нас будет просто штатный психолог. Роман Золотовицкий: И должности психологов часто заполняют педагоги, которые просто по сути остаются педагогами, а психологической работой не занимаются, к сожалению. Тутта Ларсен: То есть не являются профессионалами. Николай Матвеев: Может быть, вот где собака-то зарыта? Тутта Ларсен: Мы сейчас немножко о другом. Николай Матвеев: Мы говорим об уровне компетенции, о профессионализме, мы говорим о том, что "надо". Так есть специалисты, только они не пойдут на эту зарплату просто. Роман Золотовицкий: Да, да. Сергей Цыбульский: И такая проблема тоже есть. Николай Матвеев: Простите меня за невежество. А зачем тогда Минобразования вообще берется проблему не с той стороны решать? "Нужно переквалифицировать, переучить, расширить полномочия". Но если там "дуб", насколько я понимаю, то расширьте ему полномочия, переквалифицируйте – и что? Надежда Храмова: А если этот "дуб" умеет делать очень хорошую презентацию, очень хорошо сдает экзамены на переаттестации? Николай Матвеев: Значит, плохие экзамены, если он хорошо их сдает. Ирина Медведева: Ну, это часто бывает. Роман Золотовицкий: Плохая аттестация. Нужна хорошая аттестация. Николай Матвеев: Друзья, я предлагаю посмотреть сюжет, где мы коротко, так косвенно задеваем заграничный опыт (чаще всего говорят "западный"), западный опыт. Давайте обратим внимание, а потом обсудим. Ирина Медведева: Можно я скажу два слова про заграничный опыт, который я видела? Николай Матвеев: Конечно. Американская школьная психологическая служба "Гайденс" считается специалистами самой развитой и эффективной. Созданная в начала XX века как служба профориентации старшеклассников она позже стала полноправным участником образовательного процесса. "Гайденс" – это главный специалист, каунслер, в подчинении которого социальный сотрудник, специализирующийся на работе с трудными подростками, штатный психолог, подчиненный департаменту образования, атташе по связям с органами юстиции, учителя-консультанты, врачи, медсестры, а также отдельный работник, отвечающий за посещаемость. Но каунслер – ключевая фигура. Обычно это человек с высшим образованием и специальной дополнительной подготовкой. Функции каунслера – интервью и конфиденциальные собеседования в случаях, когда школьнику нужен совет или помощь, но собственных знаний и опыта не хватает. В средней обычной американской школе на одного каунслера приходится 400 детей и 200, если школа специальная. Группа психолого-педагогической помощи во Франции – это небольшой коллектив, состоящий из школьного психолога, специалиста по психомоторному развитию и специалиста по психологии обучения. Такая группа обслуживает от 800 до 1000 учащихся и подчиняется департаменту специального образования. Психологи располагаются в какой-то одной школе, хотя обслуживают, как правило, несколько. В Германии школьная психология ориентирована также на раскрытие способностей школьников, но особое внимание уделяется так называемым трудным ученикам. Обычно с ними работают по отдельной программе, согласованной с классным наставником. Но если поведенческая терапия не помогает, то подростком займутся психотерапевты. При неблагоприятных обстоятельствах ученика могут перевести в специальную коррекционную школу. Одну из наиболее развитых служб прикладной школьной психологии имеет Словакия. Ее первичное звено – воспитатель-консультант. Обычно это опытный педагог, получивший дополнительное образование по психологии и освобожденный от части учебной нагрузки. В его задачи входит помощь в профориентации школьников и работа с теми, кому учеба дается с трудом. При невозможности глубокого обследования воспитатель-консультант направляет ученика в районную или городскую психолого-педагогическую консультацию. Николай Матвеев: Секундочку. Правильно ли я понимаю, что для образования важна степень доверия? Если в одиннадцатом классе ко мне пришел психолог (ну, он назвался психологом) и что-то начинает говорить умно, все осознанно, но для меня же он шут гороховый, который сотрясает воздух. Он должен куда-то внутрь копнуть, какую-то струну задеть во мне. А как он это сделает? Ирина Медведева: Ну, он должен, конечно, это сделать, но так, чтобы у ребенка – особенно у подростка, который, как известно, вступает в трудный возраст – не было ощущения, что ему насильно лезут в душу. Тоже эту грань надо соблюдать, и соблюдать очень внимательно. Ее очень легко перешагнуть, очень легко переступить. Но я хотела сказать… Нам так все это красиво показали, а я довольно много была в командировках в странах Западной Европы. Николай Матвеев: Там все ужасно? Ирина Медведева: Нет, там не ужасно. Надежда Храмова: Не идеально, не в пример. Ирина Медведева: Я просто хочу сказать, что в переориентацию психологов ни в коем случае не должно входить то, что во многих западных странах есть тоже в функции психолога, – это, попросту говоря, стучать на родителей. Вот он что-то замечает… Роман Золотовицкий: Я несколько лет работал в Германии и ответственно заявляю, что нет такого. Ирина Медведева: Вы меня перебиваете! Я очень прошу вас не перебивать меня. Николай Матвеев: Секундочку, пожалуйста. Я дам вам слово. Ирина Медведева: Вы знаете, я была во многих странах, и не только в Германии. Надежда Храмова: Есть, конечно. Роман Золотовицкий: У меня собственный опыт. Ирина Медведева: Это есть, и очень часто. Николай Матвеев: Ну, я защищу вас. Давайте так – там в принципе система общества строится на стукачестве. Поощряется… Ирина Медведева: Нет, вы меня защитите от человека, который не умеет слушать. Роман Золотовицкий: Извините, Николай, а где "там"? Николай Матвеев: В Западном мире, в западной модели мира. Давайте так – в развитых странах. Роман Золотовицкий: О чем мы тут говорим? Николай Матвеев: Нет, мы говорим о том, что… Я тут защищу спикера. Объясню почему. Там это считается нормальным, если ты увидел преступление и рассказал об этом. Надежда Храмова: Гражданская позиция. Николай Матвеев: И там, видимо, нарушения в развитии ребенка являются… Роман Золотовицкий: У нас в стране половина страны стучала на вторую. У нас это было. Ирина Медведева: Ну не надо чушь говорить! Николай Матвеев: Секундочку! Я дам вам слово. Я прошу прощения… Ирина Медведева: Ваши родители стучали или бабушки и дедушки? Мои – нет. Надежда Храмова: И мои – нет Ирина Медведева: И не сидели, и не стучали! Николай Матвеев: А почему вы называете это стукачеством? Ирина Медведева: Ну, я могу это называть доносительством. Я могу это называть подталкиваем ребенка к тому, чтобы он доносил на своих родителей. Надежда Храмова: Провокация. Ирина Медведева: Вот мне рассказывала русская мать, которая долго прожила в Канаде, и мальчик ее там учился. Он только вошел в школу первый раз, ему было шесть лет (там с шести лет образование), и к нему сразу подошел психолог и задал два вопроса. Не дождавшись ответа на первый, он задал второй: "Тебя родители бьют? Наверное, ремнем?" А потом уже, когда я стала много ездить в командировки, я узнала, что эта или сходная форма присуща, к сожалению, во многих странах школьным психологам. Я хотела, чтобы у нас этого не было, понимаете. Потому что если у родителей еще с помощью психолога будут отнимать детей, то родители возненавидят школьных психологов, возненавидят школу. А нам нужен союз школы и родителей. Надежда Храмова: Школы, родителей и администрации. Роман Золотовицкий: Согласен. Николай Матвеев: Простите, но если он лупит ребенка ремнем так, что ребенок об этом помнит? Надежда Храмова: Да редко такое бывает. Ну что вы? Ирина Медведева: Нет, мы эти исключительные случаи не обсуждаем. Надежда Храмова: Конечно. Мы же говорим о системе. Роман Золотовицкий: А для чего вы нам показали сюжет про западные школы? Про школы. Давайте… Николай Матвеев: Объясню. Вы задали вопрос – я объясню. Я показал этот сюжет затем, чтобы продемонстрировать: там есть внятные системы. Роман Золотовицкий: Да. Николай Матвеев: Они там подвергаются сомнению, они там хвалятся и так далее, но они есть. Есть ли у нас внятная система? И если она есть, то зачем ее менять? Что хочет Минздрав… ой, Минобразования? Ирина Медведева: Конечно, образование должно быть наиболее консервативной частью жизни. Роман Золотовицкий: Минобразования хочет обезопасить себя. У нас очень много разных случаев, в том числе очень распространены зависимости. Вот Валерий Федорович наверняка пояснит как специалист, сколько есть разных зависимостей, которые распространены среди младших школьников… в смысле, средних в основном. И все это – так называемые группы риска. Вот по каким сигналам и работают наши министерства. Да, конечно, психологи должны этим заниматься. Но, понимаете, по обращению… Вот не по обращению он должен работать, а профилактически. Точно так же, как профилактическая медицина очень сильно отличается от обычной, так и здесь должна быть профилактическая психология и социальная терапия. У нас существуют довольно сильные специалисты по экстремальным ситуациям, телефоны доверия. Вот со всеми с ними, конечно, школьный психолог должен быть в тесном контакте. Но в основном он должен видеть, какие события только намечаются. Агрессивные группы, различное девиантное поведение у подростков, которые начинают сбиваться в кучи и что-то делают, психолог должен замечать. И вот этому надо учить. К сожалению, нет возможности говорить об этом подробно. Но это методы – совсем не тесты, типа Кеттелла или MMPI. Ирина Медведева: Самое главное в этой работе – предупреждение. Это возвышать душу ребенка, развивать верхние этажи психики. Это просто необходимо сегодня. И если этого не делают родители, тем более психолог должен обратить на это усиленное внимание, потому что душа развитая гораздо больше защищена. Понимаете, когда вот эти верхние этажи личности освещены, то ребенку есть чем занять свою душу. Ведь мы сейчас много говорим о детской агрессивности. А от чего она происходит? От того, что душа звереет от "голода". Потому что детей кормят "культурными помоями", а душа звереет и отравляется этими "помоями". Николай Матвеев: А кто эти люди? Роман Золотовицкий: Скажите, да. Николай Матвеев: Кто эти люди? Кто кормит наших детей? Тутта Ларсен: Подождите. Агрессивность, детская агрессивность растет, потому что… Валерий Шалимов: В том числе это тема компетентности. Мы же эту тему как бы обозначили? Я хочу ее как бы дальше доразвить, поскольку вы с этого начали. Речь идет о том, что у нас психологи… Николай Матвеев: Да вы скажите, как есть и как должно быть. Валерий Шалимов: Как должно быть – записано в стандарте. Николай Матвеев: Как? Валерий Шалимов: Там написано все очень понятно. Но я сейчас говорю о ситуации… Николай Матвеев: Но философ может попасть на позицию психолога? Валерий Шалимов: Не понял. Роман Золотовицкий: Может. Почему нет? Николай Матвеев: Человек с философским образованием, с гуманитарным может позиционировать себя психологом? Роман Золотовицкий: Тут вопрос – какая у него будет подготовка. Валерий Шалимов: С моей точки зрения – нет. Николай Матвеев: А как они попадают? Валерий Шалимов: Объясню. У нас уже на сегодняшний день есть, например, в Московском психолого-педагогическом институте факультет школьной психологии. Он выпускает конкретно психологов психологического сопровождения. Мало таких кафедр, но у нас уже такая кафедра есть. Я думаю, что такая намечается и в институте. Но я сейчас хочу все-таки переключить на тему, связанную с тем, что… Николай Матвеев: У нас очень мало времени. Валерий Шалимов: Она значимая. Николай Матвеев: Можно я вас переключу на тему? Зачем это все здесь нужно? Самое главное… Конечно, и воспитание ребенка, и его отношение к жизни, и даже если он замыкается – это очень важно, но это не трагедия. Суициды – вот трагедия. По Бурятии данные: 91 попытка суицида за 2016 год, 29 человек ушли из жизни. По сравнению с 2015 годом рост составил 40%. Может психолог и должен ли выявить какие-то предупредительные стадии, когда человек готов пойти на это и совершить это действо? И как ему это делать? Пожалуйста. Валерий Шалимов: Может, если он работает в том режиме, о котором мы сейчас говорим. Если он работает в режиме 1000, то это невозможно. Если 500, то это невозможно. Есть ориентировочные цифры: 250–300 – это тогда, когда он реально может провести мониторинг и в процессе мониторинга заподозрить необходимые усилия, которые должен сделать либо он сам, либо, если он сам этого не может сделать, он должен обратиться к психиатру. Надежда Храмова: В продолжение этой темы. Дело в том, что проблема суицидов – это ведь не только проблема качественной работы психолога. Это комплексная проблема. Это работа и с семьями, это и семейная проблема, это и общественная работа. Это культ вообще социальной среды. Ирина Медведева: И безопасность, прежде всего. Устранение этих сайтов. Надежда Храмова: Понимаете, поэтому уповать на психолога, что он – тот специалист дипломированный, который будет предупреждать суицидальность… Извините. У нас настолько много суицидальных элементов в нашей жизни и культуре… в антикультуре, так скажем: это и фильмы, это и подростковая какая-то идеология, и так далее, и субкультуры. Вот с чем надо, понимаете… Я еще раз повторяю, что нельзя проблему работы и качества работы школьных психологов замыкать только… Николай Матвеев: А можно защитить день сегодняшний? У Достоевского каждый третий жизнь кончает самоубийством – тем не менее эту литературу не обвиняют в том, что она навязывает какое-то суицидальное мышление ребенку. Надежда Храмова: А в том-то и дело! Роман Золотовицкий: Давайте не отменять культуру. А вот субкультурой молодежной надо заниматься психологу, чем конкретно увлекаются в этой школе. Надежда Храмова: И не только психологу. Роман Золотовицкий: Он должен в этом хорошо разбираться. Николай Матвеев: Позвольте я спрошу учителя. А как вы относитесь к этим, как их сейчас называют, "группам смерти" в социальных сетях, где смерть является выходом из ситуации любой? И дети охотно туда вступают. Надежда Храмова: Да, специально созданные. Роман Золотовицкий: Он должен быть и блогером. Сергей Цыбульский: Это как раз по поводу "Новой газеты"? Николай Матвеев: "Новая газета". А потом опровержение было в других изданиях, что вроде бы они ошиблись. Ирина Медведева: Они не ошиблись, к сожалению. Сергей Цыбульский: Вы знаете, я сегодня просто опрос провел в двух классах – в десятом и одиннадцатом классе – и спросил: "Обращались ли вы к психологу?" И 45% опрошенных… ну, там было немного совсем, но тем не менее они сказали, что "да, обращались". Но на второй вопрос мой, когда я спросил: "Обращались ли вы к школьному психологу?" – всего 20%. То есть школьному психологу не все доверяют, я так понимаю. Ирина Медведева: Ну, тоже неплохая цифра. Сергей Цыбульский: Ну, 9 человек из 44. Ирина Медведева: Ну, хорошо. Валерий Шалимов: А, это проценты. Сергей Цыбульский: Проценты. Но при этом все почти – 86% опрошенных – сказали, что "да, обязательно нужен школьный психолог". И они все с этим соглашаются. Ирина Медведева: Видите, как хорошо. Сергей Цыбульский: И в основном – 72% ребят – сказали, что "конечно, добровольное обращение". А вот по поводу… Николай Матвеев: Значит, предупредить невозможно, если добровольное обращение? Сергей Цыбульский: В том-то и оно, что мы не можем насильно сказать ребенку: "А не пойти ли тебе поговорить с психологом?" Нет, можно предложить. И я так делаю зачастую с ребятами. И мои учителя… не учителя, не мои коллеги, а родители детей очень часто посещают психолога, когда я вижу, что действительно нужно какой-то контакт найти. Но здесь все очень индивидуально и все от них зависит. Мы не можем влезть… Роман Золотовицкий: Тут нет противоречия. Не нарушая Конституцию, можно заниматься отношениями, не влезая в душу конкретного ребенка, если в этом нет необходимости. Если будет необходимость, можно взять разрешение. Ирина Медведева: В конце концов, можно позвонить его родителям. Роман Золотовицкий: Понимаете, нужно событиями заниматься. Николай Матвеев: А вот родителю когда нужно забить тревогу? Когда он понимает, что ребенку бы к специалисту? Тутта Ларсен: Вы знаете, я вообще, когда заходит речь… Мне немножко хочется назад отойти на шаг. Когда заходит речь о детской агрессии… Я согласна, что доносительство – это непедагогический метод. Но по многочисленным опросам разнообразных центров ("Левада-Центра" и так далее), больше половины россиян считают телесное наказание нормой педагогического процесса воспитания своих детей. Дети в семьях очень часто (даже которые выглядят вполне благополучно, эти семьи) подвергаются насилию – как физическому, так и психологическому. И безусловно, это тоже очень большой вклад делает в эту статистику суицидов, потому что ребенку просто некуда идти. У него нет взрослого, которому он мог бы довериться. Ирина Медведева: То есть шлепок вы считаете насилием? Роман Золотовицкий: Мы как раз говорили о наказаниях, если помните. Тутта Ларсен: Я считаю шлепок насилием. Ирина Медведева: Ну, считайте. Тутта Ларсен: Я считаю, что родитель должен…. Сергей Цыбульский: Мы должны… Эту передачу смотрит не только Москва, но и еще остальная часть России, которая огромная. Тутта Ларсен: Послушайте. Я считаю, что родитель должен обращаться к психологу, когда ему хочется ударить своего ребенка. Это тревожный звонок. Это тот педагогический метод… Ирина Медведева: Мне кажется, тревожный звонок, когда он из-за ерунды обращается к психологу, а не решает сам. Роман Золотовицкий: Заниматься надо поощрениями, а наказание малоэффективно. Ирина Медведева: Потому что он своего ребенка знает лучше всех психологов на свете. Тутта Ларсен: Да нет, неправильно! Родитель должен научиться выстраивать отношения со своим ребенком, а не учиться его подавлять. Для меня коммуникация важнее подавления и насилие. Надежда Храмова: Подавлять надо негативное и поощрять хорошее в ребенке. Николай Матвеев: Друзья, у нас всего одна минута. Пару реплик, не больше. Пожалуйста. Сергей Цыбульский: Мне кажется, что… Все-таки мне кажется, что среда не сформирована, традиции обращения к психологам нет. Только в городе Москва, Санкт-Петербург, возможно… Николай Матвеев: На Западе к психотерапевту по каждой мелочи бегают. Сергей Цыбульский: Правильно. Раньше… Вот то, что про духовные скрепы вы говорили, совершенно правильно. Раньше эту функцию выполняли священники. Потом выполняли какие-то общекультурные… Надежда Храмова: Ценности, традиции. Сергей Цыбульский: Традиции, ценности были общие в советское время, но они все равно восходят к христианским, дореволюционным. Ирина Медведева: Конечно. Сергей Цыбульский: А теперь у нас кто? Родители 90-х, которые были полные свободы, "делай все, что хочешь", скреп у самих нет… Надежда Храмова: Безнаказанность. Сергей Цыбульский: Да. А теперь эта полная безнаказанность оказалась на этих детях. Мы ничего не можем сделать без обращения к родителям. А вот захотят ли родители… Николай Матвеев: К сожалению, 52 минуты недостаточно, чтобы объять такую большую тему. И обещаю, мы к ней еще вернемся. Отвечая для себя на вопрос: "А нужны ли в школе психологи для человеческих особей, которые еще ментально-то собственно не сформированы?" – я отвечаю: точно, обязательно нужны, потому что они, наверное, частично в течение этого часа нужны были даже в этой студии. Берегите себя! Будьте с "Правдой". Всего доброго!