Владимир Путин поддержал предложение экспертов и начать работу над законом о российской нации. Что такое нация? Это понятие этническое, политическое, гражданское? Существует ли государство без нации, а нация - без государства? Как формируются нации? Можно ли сформировать нацию административно-командным путем?  Существует ли российская нация? Требует ли это понятие законодательного оформления? Поможет ли принятие соответствующего закона укреплению российской национальной идентичности или наоборот, приведет к ее размытию? "Нация – это сообщество людей, которые через единую судьбу обретают единый характер". Отто Бауэр. В стране необходимо принять закон о российской нации – об этом заявил президент на совещании с Советом по межнациональным отношениям. Правозащитники восприняли эту идею неоднозначно. Уполномоченный по правам человека в России Татьяна Москалькова предложила вынести вопрос о законодательном определении российской нации на референдум. Дмитрий Лысков: Мы говорим о законе и теперь даже о референдуме. Уважаемые эксперты, это вопрос каждому из вас. Попрошу отвечать по возможности коротко, буквально в режиме блиц-опроса. Меня интересует, а когда же в современной России успела сформироваться российская нация? Павел Вячеславович, ваше мнение. Павел Святенков: На мой взгляд, российская нация сформироваться не успела, и попытки ее сформировать были всецело неудачными. Почему? Я надеюсь, мы поговорим в ходе нашей программы. Дмитрий Лысков: Да, мы, конечно же, поговорим в ходе программы. Леонид Владимирович, ваше мнение. Леонид Поляков: Вообще есть официальная дата рождения российской нации – 12 июня 1990 года, Декларация о независимости. Но, конечно же, официальная декларация и реальный процесс рождения нации – это принципиально разные вещи. Нации рождаются в течение длительного срока. Какого – конечно, предстоит выяснить. Но я думаю, что сейчас мы находимся в самой такой важной точке рождения нации. Дмитрий Лысков: Спасибо. Александр Семенович, ваша точка зрения. Александр Брод: В российской Конституции говорится о едином многонациональном народе. В Стратегии национальной политики, которая имеет статус указа, говорится о российской гражданской нации. Что это такое – мало кто представляет. Тема очень важная – как совместить гражданскую нацию и многообразие национальных культур, традиций, особенностей? Я думаю, это тема сегодняшнего разговора. И как закрепить законодательно? И нужно ли это делать? Дмитрий Лысков: То есть не сформировалась все еще? Александр Брод: Я считаю, что пока только приходит понимание, что это такое. Дмитрий Лысков: Спасибо. Вадим Вадимович, с вашей точки зрения, сформировалась? Вадим Трухачев: Нет, никакая единая российская нация не сформировалась. Есть люди разных национальностей, объединенные гражданством, территорией проживания, иногда, может быть, какими-то идеологиями, бытовыми привычками, но никакой единой нации у нас до сих пор нет. Дмитрий Лысков: Благодарю вас. Михаил Иосифович, может быть, хоть вы думаете, что сформировалась? Михаил Веллер: Вы знаете, что интересно? У нас сначала появились нацпредатели, а какое-то время спустя стали говорить: "Как бы нам образовать единую нацию?" Характерный обратный ход процесс. Второе. Если говорить о единой судьбе и единых задачах, то олигарха, который лежит на вилле в Майами, и бомжа трудно признать людьми одних интересов и одной судьбы, хотя, пожалуй, они принадлежат к одной нации. И третье. Когда думают, как бы нам принять какой закон… Не болит – не трогай! Принимая один новый закон, нужно как минимум отменять два старых, потому что законов у нас завались, только в этой залежи уже невозможно работать. Дмитрий Лысков: Спасибо. Ксения Сергеевна, а с вашей точки зрения? Ксения Григорьева: Наши исследования показывают, что есть различные точки зрения на существование российской нации – есть она или ее нет все-таки. Часть экспертов утверждает, как коллеги, что она вообще отсутствует у нас как некое явление. Но мы все-таки придерживаемся точки зрения, что она находится в стадии формирования, и какие-то элементы гражданской нации в России существуют на сегодняшний день. Дмитрий Лысков: Спасибо. Александр Семенович, если российской нации все-таки нет, то давайте поразмышляем – а почему? Вот с вашей точки зрения, почему? Александр Брод: Во-первых, нет четкого определения. Во-вторых, национальная политика стала формироваться, будем так говорить, тоже совсем недавно, потому что я считаю, что в 90-е годы национальной политики не было. Сейчас приняты базовые документы, Стратегия национальной политики, сформирован Совет по межнациональным отношениям. Власть стала как-то более серьезно уделять внимание этому вопросу. Поэтому я считаю, что только сейчас приходит понимание, что гражданская нация – это сообщество россиян, объединенных общей историей, общим законодательством, общими целями развития страны. Я вижу этот вопрос именно таким образом. Дмитрий Лысков: Спасибо. Ксения Сергеевна, вы упомянули, что ряд экспертов и часть населения нашего полагает, что нация формируется. А какие признаки они видят этого формирования? Можете конкретизировать? Ксения Григорьева: Во-первых, наши исследования, прежде всего массовые количественные исследования показывают, что население, в общем-то, знает, что такое российская нация, ну, приблизительно, по крайней мере, себе представляет. Дмитрий Лысков: Ой, я завидую населению. Ксения Григорьева: Во всяком случае, оно ее как-то идентифицирует с гражданской принадлежностью, как правило. И около 80% респондентов говорят, что для них важно, что они в какой-то степени себя идентифицируют с гражданами страны. Это дает нам основания полагать, что все-таки в какой-то степени она существует. Дмитрий Лысков: Михаил Иосифович, законы приняты, власть стала более внимательно относиться к вопросу формирования нации. Так получается, нация формируется административными какими-то решениями, законодательством? Михаил Веллер: На деле, конечно, сначала нация формируется стихийно, а потом законами этот процесс только оформляется и подкрепляется. Говоря о нации, мы сейчас не имеем возможности углубиться в историю Великой французской революции и рассмотреть образование нации как суверенной государственности и тому подобное. Мы сегодня мельче плаваем. Характерно для нас, на мой взгляд, что? Население страны, народ, к сожалению, раздираем социальными и экономическими противоречиями, значительным неравенством, колоссальным разрывом в административных возможностях. И когда мы говорим "ребята, мы все – одна нация", это вот такая скрепа, которая, ничего не меняя в практическом положении дела, должна изменить психологию и отношение людей. То есть сегодня это классический политтехнологический ход, ибо политтехнология отличается от политики тем, что политик изменяет действительность, а политтехнолог изменяет представление о действительности. Дмитрий Лысков: Очень интересное замечание. Леонид Владимирович. Леонид Поляков: Вы действительно верите в то, что есть действительность как таковая, которую кто-то может познать, а есть представление о ней, которое не соответствует действительности? Вы реально верите в это? Михаил Веллер: Если вы предлагаете мне онтологическую дискуссию, то я сообщу… Леонид Поляков: Нет, я говорю о политической дискуссии. Михаил Веллер: Здесь политика – лишь один из аспектов, который базируется именно на онтологии. Признаю ли я объективную действительность? Признаю. Леонид Поляков: Все понял. Мы уходим в глубины… Дмитрий Лысков: Главный вопрос философии. Михаил Веллер: Да. Дмитрий Лысков: Леонид Владимирович, вы упомянули, что мы сейчас находимся в очень важной точке. Леонид Поляков: В самой критической точке. Дмитрий Лысков: В самой критической точке. Поясните свою мысль. Леонид Поляков: Пожалуйста, я могу пояснить свою мысль. Я считаю, что именно сейчас – в этот период 2014–2016 годов – мы проходим очень важную стадию рождения нации. Я не знаю, внутриутробно или уже мы появляемся на свет, но очевидно, по крайней мере для меня, что сейчас есть ряд событий, которые свидетельствуют о том, что при всех тех противоречиях, о которых Михаил Иосифович так страстно, пламенно и ярко говорит, при всей той реальной действительно проблематичности нашей жизни и разрыве в доходах, тем не менее дерзну утверждать, что и олигарха, и бомжа объединяют несколько вещей. Например, уверенность в том, что в 1945 году мы победили всемирное зло. И это не вынешь из нашей истории, это история, которая нас сплачивает и которая воплощается в ежегодном параде "Бессмертного полка". Дальше. В 2014 году вернулся Крым и Севастополь. Причем мы видели, какие цифры сопровождали это явление. То есть это не была дискуссия национальная, там 95–96%. В России по поводу этого был абсолютно национальный консенсус. Это свидетельствует о том, что опять-таки при всех противоречиях и различиях восприятие этого события – возвращения исконно русских земель в состав современной России – это признак того, что мы рождаемся как нация. И наконец, третье. Я бы сказал так: все чаще встает вопрос о смысле и о траектории будущего. Для меня это очень хороший симптом. Хотя постоянно идут такие апокалиптические крики о том, что мы не знаем, куда идем, что у нас нет плана, что был замечательный российский проект, имперский проект "Православие, Самодержавие, Народность", был красный проект "Построим коммунизм для всех", а сегодня мы якобы разбежались. Ничего подобного! Если бы у нас не было потребности и запроса на единство, этого вопроса никто бы не задавал. Жили бы, каждый у себя в норке, ели бы свое, что досталось, и спокойно бы жили. Но мы жаждем смысла. И для меня это самый важный симптом. Это значит, что действительно есть материальное целое, есть государственность, есть территория. Не хватает силы духа. Запрос на силу духа – для меня свидетельство того, что нация находится на пороге своего появления. Дмитрий Лысков: Павел Вячеславович, но ведь действительно посмотрим в недавнюю историю. 90-е годы – многочисленные межнациональные конфликты. В 2000-е годы тоже сохранялась межнациональная напряженность, это объективно так. 2013–2014 годы – ситуация на Украине, Олимпиада, присоединение Крыма, внешнеполитическое давление на Россию. И действительно ведь страна в силу этих факторов выступила единым фронтом. Разве это не проявление нации? Павел Святенков: Понимаете, пока нет. Я бы хотел все-таки дать некоторое определение, потому что не понятно, о чем мы спорим. Я понимаю под народом все-таки сообщество родственников, людей, которые считают себя родичами. Это необязательно так в буквально историческом смысле, но обычно существует сознание. Леонид Поляков: Павел Вячеславович, а народ и нация – это синонимы? Павел Святенков: Сейчас я объясню. Они, если мы следуем научной литературе, обычно объединены представлением об общей истории. Есть общий родоначальник. Этот родоначальник может быть историчным, он может быть мифологическим – какой-то древний герой, пророк или патриарх, но он есть. И общее название. По-моему, это называется "этникон". То есть слова "российский", "еврей", "китаец", "итальянец" – это этникон, то есть народ, объединенный своим названием. Дмитрий Лысков: Это вы сейчас даете определение этноса. Павел Святенков: Народа. Понимаете, у нас обычно существует страх почему-то перед словом "этнос", хотя если вы посмотрите любой словарь, слово "этнос" просто означает народ. То есть "русский этнос" и "русский народ" – это практически синонимы. Но существует страх. Дмитрий Лысков: Справедливо. Леонид Поляков: Проще всего сказать, что это родство по крови, родство по крови буквально. Павел Святенков: Понимаете, тут есть некая проблема опять-таки с этим словом "кровь". Люди боятся люди слов "этнос", "кровь". Хотя когда говорят о родстве крови, просто говорят о родстве по происхождению. Значит – какие-то общие предки. А в юриспруденции право крови, то есть право на получение гражданства, означает право на получение гражданства от предков. То есть, если ваши родители граждане России, то вы тоже гражданин России. Вот оно, право крови. Право почвы – это если вы родились на данной территории, вы тогда получаете гражданство. Дмитрий Лысков: Так, хорошо, с народом и этносом мы разобрались. А теперь – с нацией. Павел Святенков: Нация – это народ, обретший права. Ну, это отражается через систему метафор. Достаточно часто говорят, что нация – это совершеннолетний народ. Потому что есть правоспособность в юриспруденции. Грудной младенец уже имеет права некие, но он не имеет возможности их осуществлять. Когда он достигает совершеннолетия, он получает дееспособность, то есть возможность осуществлять права. Младенец может быть владельцем, допустим, завода или миллиарда долларов, но он не может эти доллары тратить, хотя правоспособность у него есть, на него это все записано. Дееспособность – возможность осуществлять права. Народ, который достиг стадии нации, он дееспособен в этом смысле, он имеет права, он имеет возможность их осуществлять. Исторически… Дмитрий Лысков: А права эволюционно рождаются в процессе развития общества? Павел Святенков: Обычно они рождаются в процессе революции. Почему это так? Потому что обычно всегда есть некая господствующая сила. Это либо собственный национальный монарх, обычно абсолютный, либо какой-то внешний колонизатор. Изгнание вот этого господина приводит к обретению прав. Обычно это оформляется какой-то хартией прав, каким-то историческим документом. Дмитрий Лысков: Смотрите, какая получается странная ситуация. У нас в России произошло три революции, если не считать 1991 год революцией, а то и четыре… Павел Святенков: А прав-то не получили. Дмитрий Лысков: То есть все как-то у нас неправильно развивается, выходит? Павел Святенков: Смотрите, прав-то люди не получили. Понимаете, советская Россия, особенно в начальный период, была государством, где человека могли поставить к стенке ни за что, по вздорному обвинению, по приговору тайного суда, какой-то "тройки". Это не есть ситуация, когда вы имеете права. Я всегда привожу этот пример. Он из древности, но он очень характерный. Апостола Павла задержал какой-то римский центурион (по-моему, это в "Деяниях апостолов" есть) и хотел его бить. Центурион – это что-то вроде начальника отделения милиции, на наши деньги. А тот говорит: "Вы не можете меня бить. Я – римский гражданин". Центурион говорит: "Я купил римское гражданство за большие деньги". – "А я родился в нем", – говорит апостол Павел. Понимаете, вот они, эти права. Нельзя бить было апостола Павла. И он мог апеллировать к суду императора как римский гражданин. Ну, император в конце концов его казнил, но все-таки он прошел по всем инстанциям, пользуясь этим правом. Вот это права. Дмитрий Лысков: А в Древнем Риме какая революция произошла? Павел Святенков: Они изгнали царей. Был такой царь Тарквиний Гордый в начале римской истории, который, в общем, вел себя по-хамски. Изгнание царя и появление республики – это собственно начало Рима как такой древней нации. Некоторые специалисты говорят, что это такая гражданская община. Специалисты по античности используют разные формулировки в отношении этих древних гражданских образований. Ну, в общем, это очень похоже на нацию в современном смысле. Так вот, нация может состоять из нескольких народов, которые совместно боролись за права и их добились. И как ни странно, единый народ может быть расколот на несколько наций, если по какой-то причине часть этих наций исторически разошлась. То есть сербы и хорваты говорят на одном языке, но у них разные религии, и они находятся в состоянии очень больших противоречий. Современные украинцы и русские, в общем-то, родственники почти, даже и в буквальном смысле, и говорят на одном языке, и одна религия – тем не менее современная Россия и Украина, как мы знаем, находятся в состоянии конфликта. Дмитрий Лысков: Вот очень хороший пример вы сейчас привели. Вадим Вадимович, к вам вопрос будет у меня тогда именно по этому поводу. Сейчас мы услышали одно определение нации, а именно правовое. Не знаю, можно ли использовать понятие "юридическое", но по крайней мере "правовое". Павел Святенков: Я долго думал. Честно говоря, только это определение подходит. Потому что попытки… Дмитрий Лысков: Правовое, хорошо. Вадим Вадимович, с другой стороны, мы видим попытки формирования украинской нации вот на данный момент, и формируется она через четкое противопоставление "российская угроза". Может быть, вы меня поправите, но, по-моему, другого фактора нациестроительства там просто нет. То есть что в данном случае является более принципиальным – угроза или правовые отношения? Вадим Трухачев: Является более принципиальной угроза. Плюс то, о чем здесь говорилось, – родство крови. Большинство наций строятся на противопоставлении себя кому-то другому. Украинская и отчасти белорусская нации строятся на противопоставлении себя прежде всего русским. И здесь есть отличия. Скажем, узбекам, грузинам или латышам не надо противопоставлять себя русским, потому что и так понятно, что они не русские. А украинцы и белорусы по-другому не могут. Что касается упомянутых тут сербов и хорватов, то все-таки это были два изначально разных народа, имевших разные средневековые королевства. Изначально одни были православные, другие были католики. И родство языка никак не влияло на то, что это все-таки нации разные. Но прежде всего большинство наций, конечно, формируются на противопоставлении себя другому. Дмитрий Лысков: Александр Семенович, тогда у меня сразу возникает вопрос. 2013–2014 год, присоединение Крыма, против нас вводят санкции, растет международная напряженность – и российский народ или российская нация, если угодно, выступает единым фронтом. Внешняя угроза? Александр Брод: Во-первых, я не соглашусь с коллегой, что белорусская нация как-то формируется, именно противопоставляя себя России. Ну, может быть, там Батька как-то и манипулирует между Россией и Западом и хочет нравиться и тем, и другим… Вадим Трухачев: Я имел в виду то, что идет снизу. Литвины так называемые и тому подобное. Александр Брод: Но в основном, мне кажется, белорусская общественность, по-моему, называет себя братьями россиян. А что касается 2013–2014 года. Здесь, конечно, был серьезный патриотический подъем. И я согласен с коллегой Поляковым, что присоединение Крыма – это было воспринято большинством россиян как такой закономерный исторический факт возвращения Крыма в единое такое правовое, историческое поле. И естественно, конечно, сыграл свою роль и внешний фактор: и режим санкций, и злобная антироссийская риторика, и противоправные действия относительно наших журналистов, которых выдворяли из зарубежных стран, правозащитников, политических деятелей и так далее. Это тоже стало таким объединительным шагом. Но хотелось бы все-таки, чтобы были другие факторы, которые бы объединяли нацию. Это прежде всего какие-то общечеловеческие и гуманитарные ценности, какие-то светлые страницы нашей истории, героический пример наших предков. Дмитрий Лысков: Общая история. Александр Брод: Русская литература, в конце концов, которую невозможно не любить и не понимать. Но это все, конечно, делается не по указу. Сейчас я читаю различные критические замечания, что нельзя сформировать нацию указом президента или каким-то законом. Это абсолютно правильно. Для этого нужна серьезная работа. Это целый комплекс различных направлений: это и повышение уровня образования, это и культурная революция, это и повышение правовой культуры в конце концов. Вот только комплексно это можно решить. Дмитрий Лысков: Михаил Иосифович, в советское время у нас была единая история, причем действительно единая. Я не говорю сейчас, была она правдивая или ложная, или там были какие-то передергивания, но она была единая для всей страны. Михаил Веллер: Бесспорно. Дмитрий Лысков: У нас была единая идеология. Михаил Веллер: Бесспорно. Дмитрий Лысков: У нас было единое законодательное поле. Михаил Веллер: Да. Дмитрий Лысков: А в 1989-м, 1990-м и 1991-м вдруг почему-то все рухнуло. Леонид Поляков: Нет, нации-то не было. Дмитрий Лысков: Как раз вопрос: была ли там нация? Леонид Поляков: Новая историческая общность называлась "советский народ". Михаил Веллер: Совершенно справедливо. Дмитрий Лысков: Так это аналог нации или нет? Михаил Веллер: Леонид Ильич, в декабре 1974 года было объявлено, что к 1975-му… Я помню этот голос из репродуктора, который мы вставили в елку для того, чтобы повеселиться, потому что эта речь как-то всем приподнимала настроение, эта дикция. "Новая историческая общность – советский народ". Дмитрий Лысков: Многонациональная. Михаил Веллер: Да, и это было законодательно оформлено. Но, понимаете, не все то, что оформлено законом, есть на самом деле. Понимаете, какая история? Как образовывали все крупные нации в истории? Первое – железная рука безжалостного объединителя. Не надо идеализировать похороненного в Аахене Карла Великого и так далее, и так далее. Второе – когда образуется мощное культурное течение, оно обладает огромной центростремительной силой, и начинают переправляться вами. Вот два этих параллельных процесса из многих племен, которые были расселены по Земле, образовывали большие нации. Если мы возьмем здесь и сейчас наше время. Вот болеют душой искренне за все хорошее. Скажите, а цыгане входят в современную российскую нацию? Вот цыгане, которые категорически не хотят растворяться ни в чем, ни в ком, сохраняя свой образ жизни, и этот образ жизни обычно не вызывает восторга у окружающих народов. Когда у нас весь наркотрафик идет через Среднюю Азию к негодованию масс населения, которые говорят: "Вот уже ВИЧ в десяти областях зашкалил. И все это по маршруту наркотрафика, оттуда. Почему не перекраивается граница?" Вот эти ребята, которые оттуда приезжают, в свете всех настроений они вольются в единую нацию? То есть сплавление представителей разных этносов в единую нацию – это непростой процесс, где всегда сопрягается элемент силовой и элемент стихийно-культурный. Почему в советские времена… Слушайте, в конце 60-х – начале 70-х я шлялся по всему Союзу, я занимался чем ни попадя, спал где придется, и мне никто слова худого по этому поводу не сказал ни в одной республике. Но все знали: "Разбирается только большой белый брат в красном вигваме на холме. Но если вы попробуете резать друг друга, все будете уничтожены, все на Колыму дружными слоями!" Это тоже имело место. Почему и подспудно все вылилось и разломилось в 1989-м. Так что этот процесс вот так бюрократически – раз-два-три, мы решили! – я боюсь, что из этого ничего не выйдет. Леонид Поляков: Михаил Иосифович, я бы возразил… Дмитрий Лысков: А можно я уточню еще у Ксении Сергеевны? Прозвучала очень важная мысль, что нация подразумевает сплавление этносов различных воедино. С вашей точки зрения, это так? Ксения Григорьева: Я как раз хотела сказать несколько слов по этому поводу. Меня, честно говоря, смущает совмещение в нашей дискуссии понятий "этнос" и "нация". Все-таки это немножко разные вещи. Было сказано, что фактически нация вырастает каким-то образом из этноса. Я бы с этим не согласилась, потому что большинство современных наций… Леонид Поляков: Но некоторые все-таки так вырастают? Ксения Григорьева: Ну, это опять же зависит от точки зрения на процессы роста. Леонид Поляков: Например, японцы. Например, армяне. Павел Святенков: Да все. Леонид Поляков: Нет, ну некоторые. Ксения Григорьева: Дело в том, что большинство современных наций, тем не менее, состоят из множества этносов, согласимся с этим. Я даже не могу себе представить… Дмитрий Лысков: Подождите, возьмем пример Франции. Эльзасцы вообще этнически себя причисляют к немцам, а политически – к французам. Леонид Поляков: Франция – пример того, как из народов получилось… Дмитрий Лысков: Разве нет? Леонид Поляков: Нет, безусловно. Дмитрий Лысков: Но это же не сплавление. Леонид Поляков: Сам тезис… Павел Святенков: Сплавление? Извините, там был навязан французский язык. По состоянию даже на XIX век, если я помню статистику, еще большинство… ну, значимая часть населения Франции не говорила по-французски. Политика после Великой французской революции насаждения французского языка, насаждения единого национального стандарта привела к возникновению французов как нации. А так там была куча народов. Михаил Веллер: Одна фраза. Нация и этнос – не одно и то же. Но нация всегда имеет этнический аспект. Все. Павел Святенков: Безусловно. Дмитрий Лысков: Ксения Сергеевна. Ксения Григорьева: Я бы сказала немножко иначе, потому что этническая принадлежность и гражданская принадлежность – это, в общем-то, может быть, связанные, конечно, в какой-то степени, но это совершенно разные идентичности, которые друг друга не исключают при этом. То есть человек может обладать этнической идентичностью, совершенно необязательно русской, но при этом он может считать себя гражданином России. И тут нет никакого противоречия, это совершенно нормальное явление. Леонид Поляков: Не то что может, а так и есть. Ксения Григорьева: Да, так и должно быть. Дмитрий Лысков: Леонид Владимирович, справедливо. Никто из населяющих Россию народов во время Олимпиады этнической принадлежности не утратил, но радовались этой победе и празднику все едино. Павел Святенков: Это не имеет значения. Леонид Поляков: Лозунг скандировали: "Россия! Россия! Россия!" Дмитрий Лысков: Так значит, этническая принадлежность не смывается? Леонид Поляков: Нет, дело в том, что если мы смотрим на современную российскую нацию в ее рождения, мы видим, как она компонуется из нескольких слоев. Или можно ее представить в виде традиционной российской (хотя говорят, что это китайская игрушка) матрешки. Самая маленькая фигурка, самая маленькая матрешечка – это кто? Это каждый из нас как гражданин России, как индивид. Я просто гражданин, обладающий определенным набором прав, и меня не спрашивают, кто я – русский, татарин, еврей и так далее. Потом возникает как раз эта этническая идентичность. На самом деле я всегда себя отношу к какому-то роду, к какой-то семье, к какой-то крови. Я, например, русский. У меня корни украинские и русские, но я считаю, что русский. Дальше. Понятно, что я живу в субъекте федерации каком-то. На всякий случай, Россия – это федеративная страна. У нас, правда, не договорная федерация, как в США, у нас конституционная федерация, но тем не менее. Павел Святенков: И в США не договорная. Леонид Поляков: Ну, это другой вопрос. Третий уровень идентичности – я москвич. Ксения Григорьева: Региональный. Леонид Поляков: То есть я русский, я гражданин просто как индивид, и я к тому же еще москвич. Кроме того, меня объединяет еще во всех остальных субъектах и со всеми остальными народами нашей страны ощущение того, что я здесь не случайно, что у нас общая историческая судьба в прошлом и общее призвание в будущем. То есть у меня еще есть четвертая идентичность – та самая, которая, наверное, самая существенная для того, чтобы я себя ощущал членом российской нации. Дмитрий Лысков: Но почему же тогда в советское время, имея общую судьбу, общее представление о будущем… Леонид Поляков: Дмитрий, можно я отвечу? Есть ответ. Дмитрий Лысков: Мы говорим, что не было нации. Леонид Поляков: 1989–1991 годы – это закономерный финал так называемой национальной политики советской власти. Дело в том, что когда создавался Советский Союз, он создавался таким образом, чтобы "нарезать" из народов, которые обитали на территории Российской империи, то, что большевики назвали нациями, исходя из своей доктрины о праве наций на самоопределение, вплоть до отделения. То есть, по сути дела, вся 70-летняя история Советского Союза – это история появления наций. И поэтому, когда действительно это национальное самосознание у узбека, тем более у эстонца, у молдаванина, я не знаю, у грузина, у армянина достигло определенной зрелости, вот эта идея о том, что у нас единая национальная культура, что наши нации национальные по форме, но социалистические по содержанию, когда выветрилось это социалистическое содержание и когда идеология коммунизма, которая склеивала всех, абсолютно дискредитировала себя, – осталась форма. И оказалось, что тюбетейка значима. Понимаете? Больше ничего. Вот если я в тюбетейке – понятно, кто я: таджик, узбек. Это моя национальная идентичность. Дмитрий Лысков: Но был и фактор внешней угрозы все-таки. Александр Брод: Но было много лицемерного в этой политике советской национальной… Леонид Поляков: Ой, Александр Семенович, вряд ли. Александр Брод: Процентные нормы, депортации народов. Я имею в виду, что… Леонид Поляков: Это эксцессы войны, я бы сказал так. Но в целом идея большевиков была проста и понятна: создадим… Почему это называлось Союз Советский Социалистических Республик? Для республик нужна нация. Делали эти нации из кого угодно, брали… Ксения Григорьева: И в нацию как раз вкладывался этнический смысл. Леонид Поляков: Поэтому, конечно, в 1991 году, как только вынули "клей", вот эту "скрепу духовную", если современным языком говорить, коммунистическую идеологию, мы друг другу сказали: "Ребята, а что мы здесь вообще вместе делаем? У одного сало, у другого нефть, у третьего газ. Пошли свои ресурсы доедать". Михаил Веллер: Позвольте… Дмитрий Лысков: Павел Вячеславович очень давно просит слова. Я прошу прощения, обязательно предоставлю слово вам. Павел Святенков: Смотрите, почему не состоялась так называемая новая общность вот эта – советский народ? Потому что на протяжении 70 лет коммунисты действительно проводили политику национального строительства в союзных республиках, за исключением Российской Федерации. Это приводило к чему? Что, например, русское население… Леонид Поляков: Да и в Российской Федерации тоже. Павел, так называемые автономии в составе РСФСР – это тоже национальна политика. Павел Святенков: Да. Например, на территории Украины, где подавляющее большинство населения было русским, этих русских искусственно обращали в украинство. То есть заставляли учить украинский язык, потому что он подавался как родной, хотя подавляющее большинство на этой версии украинского языка никогда не говорило, а в лучшем случае говорило на так называемом суржике, а можно сказать, что это диалект русского. И заставляли менять идентичность, заставляли носить украинскую национальную одежду и так далее. Леонид Поляков: Записывали в украинцы официально. Павел Святенков: Кроме того, в Советском Союзе обязательно существовал так называемый "пятый пункт", то есть писалась национальность, в том числе и в паспорте. Это была отдельная, очень серьезная для советских людей психологическая проблема, в том числе и социальная, потому что люди все время на этот "пятый пункт" натыкались. И этот "пятый пункт" препятствовал интеграции людей в какое-то общее целое. То есть, может быть, куча людей и хотела бы просто записаться русскими и присоединиться к условно русской нации, но они этого не могли делать, потому что они спотыкались об этот "пятый пункт", потому что "пятый пункт", в свою очередь, зависел от национальности. Дмитрий Лысков: К русскому этносу или к русской нации? Мы все время здесь как-то смешиваем представления. Павел Святенков: Понимаете, я считаю это немножко демагогией… Леонид Поляков: А вот русской нации и не было как раз. Вот парадокс. Павел Святенков: Минуточку. Я считаю это немножко демагогией, потому что у нас (опять-таки это наследие коммунистического правления) восторжествовало представление о народе и об этносе как о чем-то жестко зависящем от происхождения и совершенно не зависящем от выбора самого человека. То есть, грубо говоря, если у человека, допустим, родители грузины, то он обязан быть грузином, именно обязан, он не может сказать "я русский". Но если мы посмотрим ситуацию дореволюционную, при царях, то люди, которые принимали православие, приезжали и начинали говорить на русском языке… Дмитрий Лысков: Да, там по религии смотрели. Павел Святенков: …они вполне себе становились русскими через поколение-другое, если они не сохраняли какую-то условно другую религию, лютеранство или какую-то иную. То есть Советский Союз препятствовал интеграции народов, допустим, в русские – с одной стороны. С другой стороны, он активно вел национальное строительство в союзных республиках. Дмитрий Лысков: То есть препятствовал этнической ассимиляции, если угодно, и вел активное национальное строительство? Павел Святенков: Да, безусловно. Господствовал принцип "разделяй и властвуй", то есть сталкивать народы. Леонид Поляков: Особенно на Северном Кавказе. Дмитрий Лысков: И на этом моменте, уважаемые эксперты, у меня возникает важнейший вопрос. Мы пришли только что к тому, что Советский Союз препятствовал этнической ассимиляции, более того – возрождал и формировал этносы… Павел Святенков: Для очень многих народов это был чудовищный стресс, этот "пятый пункт". До сих пор люди вспоминают и за голову хватаются! Дмитрий Лысков: Да. Но ведь Советский Союз выступал солидарно при возникновении той же самой внешней угрозы. Мы можем вспомнить Великую Отечественную войну. Мы можем вспомнить противостояние двух сверхдержав. И узбеки, и армяне, и азербайджанцы одинаково знали, что Америка готовит против нас ядерную войну, и в этом они были абсолютно солидарные. Во время Великой Отечественной войны они вышли солидарно защищать Родину. Это было проявление нации или нет, Михаил Иосифович? Михаил Веллер: Так вот, изначально, если позволите добавить, большевики выиграли на том, что белые говорили о "единой и неделимой", а империя уже развалилась на части, а большевики поддерживали борьбу всех наций за самоопределение. И когда белые были разбиты порознь, то большевики железной рукой вырезали все, что противилось объединению, объединили и сказали, что так и было. Но поскольку то же басмачество продолжалось до начала 30-х годов, то была изобретена совсем нехитрая политика, когда фактически есть второй секретарь, который осуществляет реальную власть в республике и который человек Москвы. А номинально есть табличка – национальный кадр – первый секретарь, который собой олицетворяет национальную власть. И вот здесь ребята себя немного перехитрили, потому что, раздувая этот тезис о расцвете наций при социализме, выделяя национальные квоты в элитных вузах, изобретая письменность и литературу в Москве для отсталых народов Севера, Сибири и так далее, они в результате раздули стремление к национальному самобытству, независимости даже там, где его не было. Что касается объединения наций. Вот здесь мы миф и действительность разделим, потому что узбекскому хлопкоробу, нищему крестьянину советского колхоза в Узбекистане до этой войны не было никакого дела. Он не представлял, где эти немцы и что им надо. И ребята давали солдатам военкоматов вообще все, что могли, только бы "закосить" от этой армии. Это было не разовое, это было массовое явление. Казачество донское, прежде всего кубанское, которое вырезалось по закону о расказачивании, оно достаточно массово выступило на стороне однако немцев. И случаи эти можно продолжать. А вот что касается… Дмитрий Лысков: Можно продолжать, а можно возражать. Михаил Веллер: Было и другое. Дмитрий Лысков: Я напомню, как жители Узбекистана приютили огромное количество эвакуированных, причем сами разбирали по домам, как собирали деньги на танки и на самолеты. И говорить, что им абсолютно это было далеко и безразлично, я бы не стал. Михаил Веллер: Что касается собирания денег… Простите, я могу рассказать, как это делалось. Вот про собирание денег не надо, это все как раз пустое. То, что они дружными рядами против американской военщины? Это привет от Александра Галича: "Как мать, – говорю, – как женщина. Я требую к ответу!" Ну что вы говорите, честное слово, дорогой? Дмитрий Лысков: Да, пожалуйста. Ксения Григорьева: Я тоже поучаствую в этом обсуждении. На мой взгляд, внешняя угроза – это на самом деле не то, что является решающим каким-то фактором. Если мы будем сравнивать ту самую советскую общность, которая называлась условно "советский народ"… Дмитрий Лысков: Я куда веду? Я как раз пытаюсь выявить факторы, которые объединяют в нацию. Ксения Григорьева: Я поняла. Дмитрий Лысков: И если мы соглашаемся, я не знаю… Мы соглашаемся, что в моменты Великой Отечественной войны, в моменты противостояния двух сверхдержав… Ксения Григорьева: Это не совсем так. Дмитрий Лысков: …советское многонациональное общество объединялось и проявляло национальные черты? Или нет, все-таки не проявляло? Ксения Григорьева: Нет, объединение и нация – это все-таки немножко разные вещи. Политическое объединение в условиях какой-то внешней угрозы – это одно. А существование гражданской нации – это немножечко другой вопрос. И если мы будем сравнивать советский вот этот народ пресловутый, который формировался в советское время, и нации, которые сформированы, например, в Западной Европе современной (в то время они уже существовали), то основное различие будет как раз проводиться по границе того, о чем говорилось моими коллегами. Павел Святенков: Ксения, основное различие… Ксения Григорьева: Там есть гражданское общество, и оно собственно и составляет эту гражданскую нацию, и это основной элемент гражданской нации. А в Советском Союзе гражданского общества, как известно, не было. И вот здесь существует основной водораздел между советским народом, советской общностью и тем представлением о гражданской нации, которая сегодня существует. Дмитрий Лысков: То есть вы сейчас отрицаете возможность существования нации не только в значительном количестве стран мира, где нет гражданского общества (я имею в виду арабский мир в частности), но и на значительном историческом интервале вообще? Потому что гражданское общество возникло совсем недавно в нынешнем своем представлении. Михаил Веллер: Нации в исламе – это совсем другой вопрос. Ксения Григорьева: Дело в том, что это вопрос… Дмитрий Лысков: Объединение французов под знаменами Жанны д'Арк – это не было национальным объединением? Леонид Поляков: Один момент мы забываем, только один решающий момент… Дмитрий Лысков: Леонид Владимирович, прошу вас. Леонид Поляков: Нация, которая сплачивается под угрозой внешней агрессии, как это сейчас происходит в России, только тогда нация, когда она свободна. Можно было говорить о советском народе как о свободной нации в период Советского Союза? Никак. Вадим Трухачев: А как крепостные крестьяне уходили в партизаны в 1812 году? Дмитрий Лысков: Справедливый вопрос. Павел Святенков: Но это не была нация. Дмитрий Лысков: А что это было? Михаил Веллер: Вы знаете, если честно, то никак не уходили. Леонид Поляков: Крепостной крестьянин 1812 года – это человек, живущий совершенно особым представлением о свободе и о своем статусе. Мы не можем переносить наше современное представление о свободе на крепостного крестьянина 1812 года. Крепостной у конкретного помещика всегда, который чувствовал иногда себя в этом крепостном состоянии как у Христа за пазухой. Правильно? Вадим Трухачев: Наполеон нес ему свободу, но он свободы от Наполеона не захотел, от чужака. Михаил Веллер: Совсем не так! Леонид Поляков: Вспоминаем Смердякова, дискурс Смердякова: "Пришел Наполеон, который должен был освободить, а мы не поняли". Я вам еще раз повторяю, что свобода в понимании крестьянина 1812 года – это совершенно другая вещь, по сравнению с которой вообще непонятно, что мы такое. Михаил Веллер: Страна перестала быть договороспособной… Леонид Поляков: Но самое главное, еще раз… Ксения спросила, что различает европейские нации и Советский Союз одновременно, если синхронно их рассматривать. Какое гражданское общество? Гражданское общество – это политический конструкт вообще, на самом деле… Ксения Григорьева: Ну, все – политический конструкт. Дмитрий Лысков: Кроме экономики, которая является основой политического конструкта. Леонид Поляков: …который использовался во время холодной войны как антикоммунистическая пропаганда, только и всего. Когда кончилась холодная война, этот концепт бессмысленный. Мы поэтому сегодня и не можем даже понять, что это такое. Говорят: "В России нет гражданского общества". Как это нет? Вот Александр Семенович стоит – гражданское общество. Любой другой. Самый главный критерий различия именно в этом. Из Советского Союза нельзя было уехать. Ксения Григорьева: Нет, критерии существования гражданского общества – это все-таки существование "третьего сектора". Я надеюсь, меня поддержит представитель… Леонид Поляков: Ксения, я про другое. Из Советского Союза нельзя было уйти, из Советского Союза только бежали. В то время как европейские нации – это были свободные объединения людей, которые скреплены интересами и действительно едиными ценностями. Ксения Григорьева: И эти интересы отстаиваются все-таки на низовом уровне, а это и есть гражданское общество. Леонид Поляков: Да ради бога! Если мы возвращаемся к Гегелю – да, конечно, гражданское общество. Дмитрий Лысков: Павел Вячеславович… Михаил Веллер: Одну секундочку! Вы абсолютно правы… Леонид Поляков: Не абсолютно, но прав. Михаил Веллер: …но тысячу лет назад Чингис сколотил монголов как нацию из разных враждующих племен, держа их железной рукой без всяких свобод. Дмитрий Лысков: Но я боюсь спросить, было ли в Древнем Риме гражданское общество? Михаил Веллер: Еще как! Павел Святенков: С моей точки зрения, конечно, в античности были нации. Это Афины с их фактически народным собранием, когда парламентом являлись все граждане Афин. Ну, там было несколько тысяч человек. Дмитрий Лысков: Кроме рабов. Павел Святенков: И Рим – то же самое. Да, кроме рабов. Но это были рабовладельческие нации, потому что существовало жесткое разделение: есть свободные, обладающие политическими правами, имеющие право участвовать в народном собрании, а если это знать, то и имеющие право баллотироваться на выборные должности, в консулы, преторы и тому подобное, и есть рабы. Проблема заключалась в том, что во всех этих общества до Нового времени из-за того, что не было науки в современном смысле, всегда требовался слой рабов, который этих людей обслуживал. Я люблю приводить пример. В Зимнем дворце есть лифт, он существовал еще во времена, когда еще не было электричества. Как он работал? Просто стояли мужики и крутили лебедку – и лифт ездил. Царица нажимала кнопку – там колокольчик звенел. И вот она на нем ездила. Когда возникла наука Нового времени, она позволила распространить политические права абсолютно на всех граждан любого общества. И этим Новое время, собственно говоря, и отличается от предшествующих эпох. Дмитрий Лысков: Павел Вячеславович, тогда такой вопрос. Чем ваша правовая концепция отличается от концепции Кении Сергеевны гражданского общества? Ведь по сути – гражданское и правовое, правовое и гражданское. Павел Святенков: Вы знаете, я думаю, что наши подходы близки. Единственное, что я считаю, что нация – это именно ситуация, когда мы объединены на основе прав. Я недавно смотрел совершенно замечательный фильм Стивена Спилберга, он называется "Шпионский мост". И там есть такой эпизод, когда беседует адвокат нашего советского шпиона или разведчика Абеля (американец адвокат) с представителем ФБР, то есть контрразведки. Тот на него давит и пытается заставить вступить в сотрудничество. И тот ему говорит: "Вы знаете, судя по фамилии, у вас немецкие корни". Тот говорит: "Ну да, у меня предки немцы". Тот говорит: "А у меня – ирландские. А знаете, что делает нас американцами? Соблюдение правил". Понимаете? Любой американец прекрасно помнит и всегда в биографии пишет, кто у него предки: греки, итальянцы, русские, китайцы. Но он американец, потому что он обладает правами, он связан с конституцией, он связан с американской историей, которая понимается как освобождение людей. И он связан с пресловутой американской мечтой, суть которой заключается в том, что любой человек, вне зависимости от происхождения, расы, религии и так далее, попав в Америку, может там пробиться, стать богатым, известным, знаменитым и так далее. Вот что создает нацию. У нас этого, увы, нет. Дмитрий Лысков: Вот это и есть самое интересное. Леонид Владимирович, тогда получается, что идеал нации в таком представлении – это Соединенные Штаты. Чуть ниже по этой лестнице, ну, пусть Европа, причем Западная Европа. Восточная – еще ниже. А весь остальной мир – в общем-то, три четвертых мира – получается, там наций и не существует вовсе? Леонид Поляков: Да, это очень хороший пример и очень хороший поворот нашей дискуссии. Американцы – действительно исключительная нация. Дмитрий Лысков: Ну, это они сами так считают. Леонид Поляков: Нет, это так на самом деле. Это уникальное государство, которое возникло как территория, заселенная беглецами из разных концов мира. Это люди, которые делали свой определенный выбор. Они шли туда, где, как они считали, в отличие от своей родины… То есть это мигранты, это скитальцы. Если угодно, вот метафора Михаила Иосифовича насчет цыган. Это такие всемирные цыгане, которые собрались в одно место для того, чтобы реализовать свою мечту. Это действительно абсолютно уникальная нация, поэтому брать пример с американцев в этом смысле совершенно невозможно, потому что мы все живем на территории, которая пропитана нами и нашими предками. Скажем, нашей российской истории тысяча лет. Понимаете, нас привязывает к этой почве очень многое. Конечно, отсюда очень многие убежали, но абсолютно большинство остается. И вот эти самые пушкинские строки про "любовь к отеческим гробам" – это неслучайно. Действительно, Америка – это исключение, которое подчеркивает правила. Оторваться от своей земли невозможно. Нацию нужно создавать из того материала, который нам достался от наших предков, от нашей истории. И сегодня в России мы собственно этим и занимаемся. Последнее. Но что меня смущает? Вот эта путаница с терминами "нация" и "народ". Конституция говорит о многонациональном российском народе. И меня страшно на этот счет волнует, что это заимствование из лексики и риторики советской. Дмитрий Лысков: Неправильный перевод? Леонид Поляков: Может быть, в том числе и это. Потому что на самом деле, когда мы ставим задачу создать закон о российской нации, мы предполагаем, что должно быть наоборот, что у нас многонародная российская нация одна. Павел Святенков: В концепции, кстати, так и написано, они попытались исправить. Леонид Поляков: А вот если мы будем настаивать на том, что мы народ многонациональный… Дмитрий Лысков: Будет исключительная путаница. Леонид Поляков: …то я боюсь, что мы можем повторить историю Советского Союза, когда сами вырастим внутри нашего якобы народа нации, которые потом заявят: "А нам лучше разойтись". Понимаете, слова значат. Терминология должна быть точной. И в этом смысле я считаю, что закон может частично поправить путаницу, которая присутствует, к сожалению, и в преамбуле Конституции, и в одной из статей, где говорится об этом. Александр Брод: По крайней мере, уточнить эти понятия. Леонид Поляков: В законе, именно в законе. Михаил Веллер: Очень коротко… Дмитрий Лысков: Очень коротко. Михаил Веллер: Вспомним Китай, где в результате многотысячелетней жестокой имперской политики из многих десятков народов (они есть и сейчас) сложилась однако нация. И вспомним Индию, где в результате нескольких веков английского колониализма однако сложилась одна нация с общим языком и так далее. Павел Святенков: Нация индийская, хотя она состоит действительно из 600 народов, из кучи языков, из кучи этносов… Дмитрий Лысков: Внешний вызов. Павел Святенков: Они изгнали господина в лице английского короля-императора и стали свободными, обрели права, получили свою конституцию. Они объединены этой борьбой и этими правами. Леонид Поляков: И еще религией. Дмитрий Лысков: И культурой, и историей. Павел Святенков: Религия? Извините, Индия – одна из крупнейших мусульманских стран мира. Не только религия. Там 200 миллионов мусульман. Дмитрий Лысков: Александр Семенович, скажите, пожалуйста, вот мы упомянули уже Соединенные Штаты Америки. Ведь люди, хоть они и приехали в Соединенные Штаты Америки, они ведь от своей этнической принадлежности не отказываются. Они итальянцы, они китайцы, есть устойчивые этнические общности внутри американского общества. Леонид Поляков: Особенно китайцы. Дмитрий Лысков: Более того, там есть… Александр Брод: Кварталы в городах. Дмитрий Лысков: Да. Более того, там и межнациональная вражда есть. Не будем же мы отрицать очевидное. Она там есть. Леонид Поляков: Еще как. Дмитрий Лысков: Но тем не менее все они американцы, и никакого слияния окончательного этнического не произошло. Так что же за надэтнический фактор-то влияет? Вот как его определить? Он какой? Павел Святенков: Права, права, права. Дмитрий Лысков: Действительно права? Александр Брод: Да, я думаю, это общая какая-то законодательная база, это права, это гражданская активность. Ксения Григорьева: Это политическая нация. Леонид Поляков: Права, свободы. Дмитрий Лысков: Политическая нация? Вот здесь прозвучало. Леонид Поляков: Первое слово, когда вы ступаете на эту землю, на землю вообще англосаксов – Австралии, Новой Зеландии, Соединенных Штатов, – они говорят: "We are a free country". Понимаете? Вот в чем дело. Права – это те же самые свободы. Вот это самый главный критерий. "Мы свободно собрались, поэтому мы нация". Дмитрий Лысков: Вадим Вадимович, то есть получается нация – это именно политический фактор, который стоит над этническим и объединяет его? Так получается? Вадим Трухачев: Иногда это бывает, но все-таки в большинстве случаев я бы определил нацию так: грубо говоря, язык плюс религия, а дальше начинаются надстройки, и политическое приходит гораздо позже. Дмитрий Лысков: Но если многонациональная нация, как быть в этой ситуации? Мы сейчас обсуждаем именно это. Ксения Григорьева: Много языков, много религий. Вадим Трухачев: Есть сожительство разных народов на одной определенной территории, и в большинстве случаев ничем хорошим это не кончается. В Боснии и Герцеговине чересполосно живут… Дмитрий Лысков: Соединенные Штаты Америки? Вадим Трухачев: Соединенные Штаты – это страна эмигрантская. А большинство стран все-таки не эмигрантские. Леонид Поляков: Босния – хороший пример, действительно. Это традиционно земля нескольких враждующих народов. Павел Святенков: Ну почему? Там же самая Индия, пример которой здесь приводили, она чрезвычайно… Там действительно живет множество народов и как минимум несколько крупных религий. Да, большинство исповедует индуизм. Когда делили Индию как британскую колонию, ее поделили на мусульманскую часть и на индийскую, но там мусульманское меньшинство – порядка 200 миллионов человек. И там есть сикхи, там есть христиане, там есть и многие другие религиозные группы. Главное, что объединяет – права, вот эта совместная борьба с английским колониализмом. Ксения Григорьева: Или менее экзотичный пример – Канада. Там два языка. Дмитрий Лысков: Канада? Это тоже эмигрантская страна, но два языка. Вадим Трухачев: Там четверть населения и сепаратистские настроения… Ксения Григорьева: Сепаратистские настроения есть во многих местах. Дмитрий Лысков: Михаил Иосифович, вот какой массив всего мы сейчас проговорили – то, что касается им нации. Так как это все внести в закон-то? И если я правильно понимаю, мы все сошлись, что нация у нас либо только формируется, либо ее нет. Что записать в этом законе, чтобы он помог формированию нации? Михаил Веллер: Совершенно справедливый вопрос. Я полагаю, итогом можно признать: мы можем говорить на эту тему какое-то время, но пока никакой закон не вытанцовывается, потому что закон – это формулировка, обладающая определенной императивной силой. Дмитрий Лысков: Строго юридической, да. Михаил Веллер: Куда эту силу направлять? К кому ее прикладывать? Никто сейчас сказать не может. Я думаю, будем пока решать более насущные и конкретные задачи, которые у всех на виду, а на эти темы хорошо мыслить и углублять. Дмитрий Лысков: Ксения Сергеевна, вы согласны? Ксения Григорьева: Я бы сказала, что вообще, с нашей точки зрения, во всяком случае, закон как нормативно-правовой акт о гражданской нации, в общем-то, не нужен. Потому что есть масса прекрасных законов у нас в стране, которые фиксируют равенство между гражданами, их прав в суде, при трудоустройстве и так далее. Другое дело, что правоприменение, к сожалению, не всегда отвечает этим прекрасным законам. И на мой взгляд, нужно сосредоточиться на том, чтобы действительно все граждане, вне зависимости от их этнической принадлежности и прочих принадлежностей идентификационных, они действительно обладали равными правами и равными возможностями. И в таком случае гражданская нация будет сформирована. Дмитрий Лысков: Спасибо. Александр Семенович, звучат ведь мысли еще и о том, что… Кстати говоря, мы упоминали тоже в ходе дискуссии: объединенные одной идее люди могут представлять (а может быть, и не могут представлять) собой нацию. Может быть, мы и идем к тому, что действительно национальная идея? Вот уже сенатор от Крыма провозгласил эту идею, внесение изменений в Конституцию. Может быть, таким путем пойти? Может быть, это и будет закон? Александр Брод: Вы знаете, сейчас много желающих как-то себя проявить, какую-то новую идеологию предлагают, референдумы. Но я все-таки считаю, что нужно шире смотреть. И должен быть все-таки закон не о нации, а наверное, закон о национальной политике в целом, где определить… Дмитрий Лысков: Ну, у нас есть Концепция национальной политики. Александр Брод: Концепция – это такой документ, это благие намерения. Леонид Поляков: Нужна стратегия, да? Александр Брод: Я просто знаю одного чиновника в одном регионе, он говорит: "Ну хорошо, написали концепцию. Я ее в сейф положил до очередной проверки". То есть она не несет за собой абсолютно никаких обязательств перед нашей исполнительной и законодательной властью. Дмитрий Лысков: Павел Вячеславович, очень коротко, у нас меньше минуты уже остается до конца программы. Что в законе должно быть прописано? И вообще должно ли там быть что-нибудь? Павел Святенков: Лучше закона о российской нации не делать, потому что, скорее всего, это будет вторым изданием советской нации. А советская нация – это попытки этнизировать, то есть все водят хороводы в своих национальных одеждах. Это заведомый проигрыш. Поэтому лучше гарантировать права людям и обеспечить их, чем писать очередную советскую нацию. Это не сработает. Дмитрий Лысков: Спасибо. Леонид Владимирович, ваше мнение. Коротко. Леонид Поляков: Я считаю, что можно написать несколько проектов законов и вынести на общественное обсуждение. Это не помешает. Дмитрий Лысков: То есть референдум? Леонид Поляков: Ну, например, в конечном счете. Дмитрий Лысков: Зазвучала музыка, а это значит, что время нашей программы подошло к концу. "Российская нация – что это?" Это была тема нашей сегодняшней программы. Надеюсь, мы хоть чуть-чуть приблизились к пониманию этого сложнейшего вопроса. Уважаемым экспертам огромное спасибо за участие в дискуссии! Сегодня мы обсуждали формирование гражданской нации в нашей стране, а завтра в этой же самой студии и в это же самое время мы обсудим бедность россиян и структуру социальной помощи нашего государства.