Эллина Дейли: «Когда я недавно увидела книгу Малкольм Харрис про поколение миллениалов, мне стало особенно интересно узнать его свежий взгляд на то, как сегодня устроено общество – то общество, в котором нахожусь я. Итак, Малкольм выписал несколько типичных стереотипов о нас – о миллениалах. Я думаю, что очень важно по ним пройтись, прежде чем мы начнем анализировать и искать выход из того, в какой мы непонятной и запутанной ситуации сейчас находимся. Я адаптировала эти стереотипы немножко под русскую реальность. Я бы даже сказала: под пространство, где говорят на русском языке, под СНГ – давайте так скажем. Итак, стереотипы, о которых пишет Малкольм, – это, например, то, что миллениалы склонны постоянно постить селфи в Instagram. И чем больше селфи, тем больше вероятность того, что у человека, который их публикует, на самом деле есть предрасположенность к депрессии или он уже находится в депрессии. Малкольм также пишет о том, что у нас нет склонности долго заниматься одним занятием, то есть нам постоянно нужно чем-то себя развлекать, заниматься чем-то новым. Мы сложно фокусируем внимание на одном процессе. И ровно поэтому мы практически перестали читать книги или, по крайней мере, не читаем их так, как читали наши родители в наше время или мы сами 20 лет назад, когда мы были еще детьми. Собственно говоря, читать нам сложно книги, потому что мы сегодня привыкли читать соцсети. Мы также очень хрупкие, нам сложно справиться с эмоциональным давлением. И здесь очень тесно связано также наличие тревожности в нас. Мы постоянно ждем помощи. Мы всего боимся. Мы ждем, что нам кто-то поможет. И в связи со всем этим у нас также очень низкий уровень ответственности за свою жизнь. То есть мы как будто бы не до конца понимаем, что мы взрослые люди. Мы все еще верим в то, что кто-то придет и спасет нас, кто-то скажет, как нам нужно правильно жить. И это очень тесно связано с этим нашим эмоциональным состоянием и уровнем эмоционального развития. И наконец, один из стереотипов, о которых пишет Малкольм, – это то, что мы все любим тосты с авокадо. Тост с авокадо – что это? Это что-то не очень понятное, но прикольное. И именно так характеризуется наша жизнь – жизнь миллениалов – сегодня: «Что-то непонятное, но, в принципе, прикольно». Юрий Алексеев: Принято считать, что миллениалам – поколению, которое родилось в 80–90-х, – и так живется несладко: несбывшиеся надежды, нереализованные амбиции. К тому же выяснилось: те, кому сейчас от 20 до 40 лет, умирают на 40% чаще, чем предыдущие поколения в этом же возрастном промежутке. Чем отличаются миллениалы от всех других? И почему им предрекают риск раннего ухода из жизни? Говорим об этом сегодня в ток-шоу «ПРАВ!ДА». И вот мои гости: Евгения Шамис – основатель и координатор проекта RuGenerations. Считает: те, кто родился сразу после распада Советского Союза, часто относят себя к потерянному поколению. Юрий Андрусов – врач-невролог. Его мнение: возрастные болячки «молодеют» потому, что стрессовые нагрузки возрастают. Чулпан Ильдарханова – директор Центра семьи и демографии Республики Татарстан. Ее позиция: у россиян в принципе нет стратегии поведения, нацеленной на сохранение своего здоровья и жизни. Александр Рикель – преподаватель МГУ, бизнес-тренер. Уверен: здоровье у российских миллениалов такое же, как у их родителей, просто миллениалы внимательнее за ним следят. Все гости у нас по видеосвязи. Ограничения, связанные с COVID, они продолжаются, и они временные. Друзья, спасибо, что согласились принять участие в нашем ток-шоу. Ну, начнем с самого начала: чем принципиально отличаются миллениалы от поколения до них и поколения после них? Евгения, вы этот вопрос подробно изучаете, поэтому вам слово первой. Евгения Шамис: Вы знаете, мне сложно сказать самое важное. У нас есть целая книга, которую мы написали в нашем исследовательском центре RuGenerations, она посвящена полностью этому поколению. Единственное – я бы хотела вас подкорректировать. Потому что раньше мы тоже использовали название millennials по-английски, ну и калька на русский язык – «миллениалы». Но я бы сейчас четко сказала, что более правильно называть поколение либо «миллениумы» с окончанием на «ы», потому что… Смотрите, с ними очень интересная история. Они родились в прошлом веке, их большинство. Они родились, начиная с 85-го года по 2002 год, а закончили школу они уже в новом тысячелетии. И переход этого Миллениума, то есть границы тысячелетий, он для них гораздо более важен. Вторая вещь, которую важно понимать про них. Это тоже второе название, которое можно использовать. То есть вы поняли – «миллениумы» либо «поколение Y». То есть даже не «игрек», а нам важнее «уай», потому что это поколение, которое задает вопросы «Зачем?» и «Почему?». И ответы не получает в настоящий момент. То есть нам кажется, что мы уже много рассказали. «Зачем нужно было прийти и посмотреть эту программу? Зачем нужно пройти какое-то обучение? Зачем нужно к чему-то стремиться?» А реально мы как мир не отвечаем на вопросы этого поколения. И они продолжают спрашивать: «Зачем?», «Зачем?», «Зачем?», «Зачем что-то делать?» И вот это очень важная характеристика. Юрий Алексеев: Ну, дети тоже часто задают вопросы «Зачем?» и «Почему?». Александр… Евгения Шамис: Смотрите. Дети должны задавать. Тут очень важно понимать, откуда берутся поколения. Поколение – это не возрастная история; это история, которая связана со временем, когда формируются ценности. Это происходит от рождения до 10–12 лет под влиянием событий, которые происходят в мире. Например, на миллениумов повлияло очень сильно 11 сентября 2001 года – башни-близнецы в Нью-Йорке, теракты, которые произошли. Юрий Алексеев: Я тоже очень хорошо помню этот день и все, что делал в этот день. Да, согласен. Евгения Шамис: И это было знаете как? Мы уже с вами были взрослыми – часть народа, кто здесь присутствует. А нас интересует ребенок. Я могу сказать, что по исследованиям… У нас в настоящий момент более 5 тысяч групповых исследований. Только в группе можно изучать ценности поколений. Так вот, начиная с трех лет дети помнят. Двухлетки не помнят. Мой шок был тогда, когда мы обнаружили, что нам ребята, кто был в трехлетнем возрасте в 2001 году, они нам описывали свои эмоции, что происходит. И 11 сентября, и теракты, которые были на Дубровке, в Беслане, – они показали, что жизнь может рухнуть в секунду. И поколение очень нервничает по этому поводу, потому что… Знаете как? У остальных не было в детстве такого стимула: все, жизнь может закончиться, то есть она конечная; у тебя есть время, за которое нужно успеть что-либо сделать. Итак, на ребенка такие большие события влияют, которые происходят в мире, в стране, в городе. На него влияют особенности воспитания. На него влияют информационные сообщения. И вопрос, который как раз ставился темой этой программы – там явное информационное сообщение. Я думаю, мы потом еще поговорим. И влияет дефицит – то есть то, чего в детстве поколения было мало. Юрий Алексеев: Александр… Извините, Евгения, я прерву вас. Евгения Шамис: Дефицит у поколения миллениумов – это, например, Интернет. Юрий Алексеев: Евгения, извините, прерву вас. Александр, есть что добавить или с чем поспорить – относительно того, что сказала Евгения? Почему так важно вычленять этих миллениалов? Александр Рикель: Я как социальный психолог абсолютно соглашаюсь с Евгенией, что это история не возрастная, а именно такая социальная, культурологическая по сути. То есть это поколение – действительно продукт своего времени. Ну конечно, тут подискутировать можно. Отделить вот эти возрастные вещи от вещей поколенческих, то есть временных, достаточно сложно, потому что (ну не знаю, коллеги согласятся или не согласятся) найти поколение, которое не задает вопрос «Why?» в какой-то период своей жизни, ну, наверное, достаточно сложно. Юрий Алексеев: А через какое-то время поколение задает, как правило, еще вопрос «За что?». Евгения Шамис: Смотрите, друзья. Можно я сразу, Александр, добавлю? Этот вопрос должен прозвучать не в детстве. Он должен остаться массово в 20, в 30 лет. Поколение X, бебибумеры и уже даже дети-хоумлендеры не будут задавать этот вопрос в 25–30. А вот здесь ребята будут задавать вопросы и в 40. Александр Рикель: Ну, по поводу хоумлендеров и поколения Z давайте подождем лет десять. Может, встретимся с вами в этой передаче… Юрий Алексеев: Это те, кто уже в этом веке родились. Надо просто пояснить. Александр Рикель: Да. И посмотрим, какие вопросы они будут задавать. На самом деле я просто, коллеги, не очень согласен с таким жестко-критическим прогнозом относительно поколения Y («игрек» или «уай») или миллениумов, как сейчас Евгения нас научила называть. Вроде как там все болеют, и все будет плохо. Я сам принадлежу к этому поколению… Юрий Алексеев: И я. И, думаю, многие из нас. Александр Рикель: Печальненько думать про то, что у нас все будет плохо. Но в чем я абсолютно согласен с Евгенией? Давайте обратим внимание вот на какую вещь, друзья. Это поколение, которое действительно, как нам сказали в этой преамбуле… Очаровательная девушка рассказала нам в этом видеоролике про особенности этого поколения. Ну, если не брать, конечно, тосты с авокадо. Хотя давайте тоже их обсудим. Я, например, к авокадо хорошо отношусь. И прямо даже сразу съесть захотелось. Может, потому, что я не ужинал еще сегодня. Но если не брать эту историю, то, действительно, психологи и психотерапевты во многом часто говорят, что этому поколению чаще, чем предыдущим, свойственно вообще иметь некоторые депрессивные проблемы, проблемы, связанные именно с психологическим каким-то статусом. По-медицински я не буду говорить, ибо я не медик. Я как социальный психолог отношусь к этому немножко по-другому. Я не считаю, что это то поколение, которое стало больше испытывать депрессию. Я считаю, что это то поколение, которое стало больше обращать на себя внимания. Есть же расхожая фраза: «На войне насморком не болеют». И в этом смысле я с Евгенией абсолютно согласен. Поколения предыдущие – бебибумеры, молчаливые поколения – росли в гораздо более тяжелых условиях, и поэтому обращать на себя внимание, на свои личные проблемы, на какой-то негатив, который у тебя есть в жизни, было меньше принято. Сейчас в связи с тем, что это есть в некотором таком тренде, поколение может себе позволить больше обратить на себя внимания. Юрий Алексеев: Ну, обратить на себя внимание, Александр, – это значит выставлять напоказ свои проблемы? Что значит «обратить на себя внимание»? Александр Рикель: Ну, нам же рассказали… И, наверное, вряд ли кто-то из нас, из экспертов в сегодняшней программе, будет спорить. Нам же рассказали про Instagram, про селфи и про лайки. Ну конечно же, и в наших исследованиях тоже показывается, что здоровый нарциссизм от поколения к поколению возрастает. Что такое «здоровый нарциссизм»? Очень сложно отделить здоровый от нездорового. Юрий Алексеев: Да, звучит так интересно. Александр Рикель: Вы знаете, меня как-то в другой передаче спросили: «По какому количеству селфи в день можно отделить патологию от нормы?» Ну и я, поскольку решил поприкалываться, сказал: «Если вы делаете меньше пяти селфи в день – с вами все нормально. Шесть – рекомендуем уже обратиться к психиатру». Ну, это, конечно, шутка. Тем не менее нарциссизм действительно возрастает от поколения к поколению. И если это объединить с предыдущей темой, то обращение внимания на себя стало нормативным. Это не плохо, это нормально – рассказывать о себе, в том числе о своих проблемах. Может быть, отчасти то, о чем мы сегодня говорим, имеет в этом корни. Ну, по крайней мере, мне так кажется. Юрий Алексеев: Юрий, а на ваш взгляд, поколение миллениумов, поколение Y – оно стало больше заботиться о своем здоровье? Люди чаще ходят к докторам, сдают анализы, какую-то диспансеризацию проходят? Юрий Андрусов: Я здесь абсолютно соглашусь с Александром, что они стали больше обращать внимания на себя. Может быть, не потому, что у них стало как-то существенно больше проблем. У них стало существенно больше информации. Если раньше человек приходил на прием исключительно уже с вопросом, то сейчас молодые люди часто приходят на прием уже с ответом. Они имеют определенное представление о том, что с ними происходит. Фактически они приходят не узнать, что происходит, а узнать, правы они или нет, и что из того, что они выбрали себе как заболевание, имеет место быть. Юрий Алексеев: И докторов это бесит, полагаю? Юрий Андрусов: На самом деле – не совсем. На самом деле, когда человек собирает информацию о своем состоянии здоровья и выкладывает это все доктору… Мы сейчас все-таки говорим о норме, а не о каких-то, скажем так, ипохондрических гражданах. Когда все-таки человек собирает определенную информацию о своем состоянии, он тоже может натолкнуть доктора на какие-то мысли, которые ему, скажем так, сразу в голову не придут. Не надо уж так негативно к этому относиться. Другое дело, что, получая такой огромный объем информации из Интернета, которая не проходит сейчас определенные, скажем так, фильтры, человек лишний раз себя невротизирует. Он начинает всю эту ситуацию, которая с ним происходит, воспринимать через призму информации о каких-то очень тяжелых, неизлечимых болезнях. У него начинает нарастать тревога, депрессия. Я по специальности невролог. В общем-то, тренд: у многих пациентов, которые приходят со множеством жалоб, между делом на приеме изучать их психический статус с помощью специальных опросников, то есть заведомо уточнять, а есть ли у них какое-то легкое тревожное импульсивное расстройство. Юрий Алексеев: Ну, об этом подробнее еще поговорим. Чулпан, у меня пока до конца в голове не складывается. Действительно ли можно сказать, что подростки в каком-нибудь татарском селе или деревне точно такие же, как подростки в какой-нибудь одноэтажной Америке, в небольшом городке? Это же разные вселенные, разные вкусы, разные судьбы, разные окружения и так далее. Или нет? Чулпан Ильдарханова: Совершенно верно. Я рада, что вы переключили фокус внимания именно на российский контекст. Характеризуя вопросы жизни и смерти миллениалов в России, есть плохие и хорошие новости. Плохие новости связаны с тем, что смертность молодежи в России остается высокой, да. И если мы говорим о смертности от заболеваний, то лидирующей причиной у миллениалов являются болезни органов пищеварения, меньше смертности от внешних причин (а это прежде всего ДТП), ну и небольшая доля самоубийств. И если посмотреть, то главные пики молодежной смертности наблюдались во второй половине 1990-х и первой половине 2000-х годов – тогда было примерно 270 смертей на 100 тысяч молодежи. А затем последовало резкое снижение показателей. Например, в 2012 году было уже примерно 160 смертей на 100 тысяч молодежи – в два раза меньше. Тем не менее уровень смертности людей в возрасте 15–29 лет (ну, мы знаем, что миллениалы – это более широкая группа) в России остается высоким. Сравнивая с другими странами, он в полтора раза выше по сравнению со странами Восточной Европы и в четыре раза выше, чем в Западной Европе. Наверное, все-таки хороших новостей больше. И связано это с тем, что если старая парадигма была… Произошла смена парадигм в здравоохранении и медицине. И если старая парадигма была выстроена вокруг заболевания и роли больного (может быть, со мной Юрий согласится), то сейчас новая парадигма сконцентрирована на том, чтобы заболевание предотвратить и сформировать здоровьесберегающие практики самого индивида. И вот эта новая парадигма в России отразилась в новой правительственной политике, в разработке национальных проектов. Например, национальный проект «Демография» включает федеральный проект «Общественное здоровье». И цель его – формирование системы мотивации граждан к здоровому образу жизни. Юрий Алексеев: Я вас прошу, Чулпан, максимально просто изъясняться, потому что у нас уже такая научная конференция, консилиум начинается. Вы все-таки на мой вопрос не ответили. Миллениумы или миллениалы в татарском селе и в американском городке – по каким принципам можно сказать, что у них одинаковое «зашито» в голову? Евгения Шамис: Я думаю, что это ко мне вопрос будет, конечно, а не к Чулпан, потому что… Ну, это нечестно – задавать неправильные вопросы. Просто у нас у всех есть свои области экспертизы. Я сейчас как раз участвую в «Открытых инновациях», я эксперт, я выступала там. И одна из тем, которая обсуждается, – это вопрос первоисточника. Мы путаем, у кого и что можно спрашивать. Чулпан надо спрашивать… Смотрите, как она шикарно объясняет про медицину и здравоохранение. Вот давайте не путать. Когда вы задаете вопрос: «Можно ли сравнивать?» – это вопрос к нам, с точки зрения исследователей. Юрий Алексеев: Ну ответьте, пожалуйста, на этот вопрос. Евгения Шамис: Потому что мы проводим исследования в городах от 10 тысяч до мегаполисов… Юрий Алексеев: Евгения, ответьте, пожалуйста, на этот вопрос, потому что важно мне понять и разобраться. Евгения Шамис: Смотрите. Здесь мы запутались все. То есть разница, с точки зрения поколений, между ребятами в татарском селе, в Татарстане… А мы работаем с правительством (и не только с правительством) Татарстана, очень его уважаем. Нет особой разницы с Америкой. Этническая разница, национальная разница, конечно, гигантская. Давайте просто помнить, что у нас гораздо больше ценностей. И в тот момент, когда мы задаем вопрос: «О чем идет речь?» – этнически мы будем различаться кардинально. А с точки зрения поколения, в детстве происходят одни и те же влияния. И я хочу обратить внимание… Смотрите. Если говорить про поколения, то разница… Это не социологическая и не психологическая история. Это история, основанная на экономике, на истории технологий, истории, политологии и культурологии. К вопросу о здоровье немножечко. Я сейчас дам свой тезис, парочку, и прокомментирую коллег. Очень интересная дискуссия. Смотрите. Что услышали миллениумы в своем детстве? Они услышали два сообщения, которые очень яркие. Во-первых, «живи молодым», то есть «будь молодым, живи на полную мощность». Это достаточно сильная подростково-юношеская история, которую им показывали. Не студенческая, которую видели бебибумеры. Не детская, которую мы как поколение X, видели (а я отношусь к этому поколению). Это именно подростково-юношеская. А второе сообщение, которое они услышали, – «умри молодым». Юрий Алексеев: И эти оба сообщения услышали по всему миру, во всех точках мира поколения, которые относятся к миллениалам? Евгения Шамис: Да. Я вам рекомендую… У меня нет просто под рукой книги, чтобы я прочитала, процитировала некоторые песни. То есть: «Я выбираю жить в кайф», «Я живу прямо сейчас», «У меня нет времени жить потом». Юрий Алексеев: Ну а хиппари какие-нибудь, Евгения, или поколение MTV? Они разве не точно такую же культуру проповедовали? Евгения Шамис: Больше ни у кого нет такой. Смотрите. Когда мы спрашиваем то поколение… Когда в первый раз столкнулись с вопросом: «Сколько вы хотите жить?»… А мы задаем этот вопрос всем поколениям в группах, не индивидуально. Так вот, миллениумы у нас, когда начали нам говорить сейчас… Вы представляете: 2019-й, 2018-й, 2017-й, 2020-й годы. Когда они нам начали отвечать, что 40–50… Когда я это первый раз услышала, я была в шоке! Ну, нынешние разговоры про долголетие, про стремление к тому, что жить долго. То есть мы говорим про то, как сделать это, позволить себе. А они услышали это влияние как раз, этот посыл «умри молодым». Юрий Алексеев: Ну, слава богу, что 40–50, а не «Клуб 27», потому что есть и такое. Александр, хочу, чтобы вы поспорили с этим тезисом. Евгения Шамис: Про 30 мы слышали, но основная масса нам говорит, что 40, 50, 60. Юрий Алексеев: Евгения, извините, паузу маленькую сделаем, я дам слово Александру. Евгения Шамис: Секунду! Можно я мысль закончу? Юрий Алексеев: Коротко, пожалуйста. Евгения Шамис: Когда мы спрашиваем: «А почему 60?» – они говорят: «Потом мы будем нездоровые. И мы не представляем, как жить». Юрий Алексеев: Александр, мне по-прежнему кажется, что поколение хиппи точно такое же проповедовало. Нет? Александр Рикель: Еще раз… Мне хочется добавить остроты. Я с безмерным уважением к Евгении отношусь, прочитал вашу книгу и посылаю вам воздушный поцелуй. Юрий Алексеев: А теперь – к остроте сразу. Александр Рикель: Но хочется поспорить. Еще раз говорю: чрезвычайно сложная задача – отделение возрастных и поколенческих историй. Просто когда спрашиваем бебибумеров, «иксов», «игреков», «зет» и так далее и тому подобное, все наши любимые буковки, мы должны понимать, что мы докажем какое-то различие только тогда, когда мы спросим «игрека» в его 28 или 30 лет, бебибумера в его 28 или 30 лет, попытаемся каким-то образом учесть (действительно, вы абсолютно правильно говорите) исторический и культурный контекст, и вычтем те возрастные особенности, которые есть, как вы сами правильно говорите, у каждого возраста. Сравнить ответы бебибумеров, «иксов», «игреков» и «зет» в 2020 году – это значит пренебречь возрастными аспектами. Я очень понимаю нашего уважаемого ведущего, который говорит: «Ребята, а как же хиппи? А как же героиновый шик 90-х?» Мне на моих тренингах, которые я провожу, ребята из вашего поколения, Евгения… Хотя вы выглядите вполне как поколение Y, или даже ближе к поколению Z. Но ребята из поколения X мне говорят: «Вы знаете, у нас было два варианта: либо строить карьеру, либо, соответственно, снаркоманиться». И это – наши истории. Половина из нас пыталась что-то урвать от новой России, а половина – не смогли урвать и пустились в эту историю. И песни, про которые вы говорите… Я вам могу напомнить про песни… Я не знаю, насколько в эфире это будет считать рекламой. Юрий Алексеев: Главное – не материтесь. Александр Рикель: Нет. «Ленинград» я не планировал цитировать, коллеги. А вот песни «Агаты Кристи», которые все-таки постарше, чем для миллениумов, а, например, для поколения X – это история, вообще такой декаданс: «давай умрем» и так далее и тому подобное. Они пели не для ребят моего возраста, а они пели для тех, кто постарше. Юрий Алексеев: А «Сплин» пел для нас с вами, получается? Александр Рикель: Кто? Юрий Алексеев: «Сплин». У них тоже похожие строчки: «И лампа не горит…» Александр Рикель: Нет, я вообще молодой. Для меня и Монеточка поет. Главная моя мысль, друзья, она в том, что это очень сложно – отделить здесь поколенческие и возрастные особенности. И я согласен с Евгенией в чем? Если мы говорим о жителях крупных мегаполисов, крупных городов (ну, я не имею в виду обязательно Москву и Питер, а просто крупные города), то портрет поколений мы нарисовать можем. А когда мы уходим все-таки в градообразующие предприятия, в глухие национальные какие-то анклавы и деревни – ну нельзя нам это сравнивать и говорить, что это абсолютно одинаково. Скучно же жить будет, если каждый человек, которому 32 года, будет одинаков и в дагестанском селе, и в Москве, и где-нибудь в деревушке под Чикаго. Очевидно, что это все-таки разные люди. Юрий Алексеев: Евгения, вам слово. Евгения Шамис: «Агата Кристи» пела во второй половине 90-х годов. Это как раз поколение Миллениума. В этот момент мне уже было сильно за двадцать. Так что слушали эти песни вы. С точки зрения поколений, это работало именно в это время. Видите, вы вспоминаете свои песни. Когда вы говорили, конечно, я вспоминала не «Агату Кристи», а я бы вспоминала «Машину», которая была в моем детстве, я бы вспоминала «Крематорий», который не был позитивным, но он пел про другие вещи. Знаете как? «Ласковый май» – это уже помладше меня. То есть будет история, когда она зайдет в возрасте до 10–12 лет. То есть здесь очень важно то, что слышали дети. Я единственное хочу добавить. Очень интересно, что вы сказали про болезнь… Юрий Алексеев: Евгения, я вас прерву, потому что про болезни мы сейчас поговорим подробнее. Интересную мысль подметил. Вы вспомнили «Ласковый май». А получается, что для следующего поколения – поколения Z – эти песни «Ласкового мая» и то, что было популярно в конце 80-х, это опять каким-то образом реинкарнируется и становится популярным уже у наших детей. Зациклено все получается. Мы вынуждены идти дальше Правда ли, что поколение миллениумов такое болезненное? И в чем причина? Об этом будем разбираться через мгновение. Юрий, верно ли утверждать, что действительно болячки, присущие для людей более старшего возраста, применительно к миллениумам (да, Евгения? Я уже запутался в этих терминах) резко помолодели? И если да, то в чем причина? От чего это зависит в первую очередь? Юрий Андрусов: Они-то, может быть, и помолодели, но давайте все-таки учтем, что их стали просто чаще выявлять. Чем чаще люди обращаются к врачу, чем более квалифицированнее специалист, чем больше ресурсов для того, чтобы установить какой-то диагноз, тем больше на выходе вы получите, так сказать, не какого-то мифического монстра, типа вегетососудистой дистонии, а диагноз в виде гипертонической болезни. Так уж получается. Надо сказать, что, в общем-то, процент заболевших молодых будет больше именно в тех странах или городах, в которых и медицина более развита. Это мы говорим о заболеваемости. А в целом – кто ищет, тот обрящет. При желании можно найти… Юрий Алексеев: А что касается роста смертности среди миллениумов? Как вы можете прокомментировать эту цифру, что на 40% чаще умирают люди от 20 до 40, чем предыдущие поколения? Это американское исследование. Юрий Андрусов: Прокомментировать это я не могу – относительно американского исследования о 40%. Юрий Алексеев: Ну, свои пациенты, коллеги как-то подтверждают эту цифру? Юрий Андрусов: Вы знаете, скажем так, как полевой работник, который лечит людей непосредственно, я бы не сказал, что смертность именно от каких-то привычных вещей, привычных заболеваний, которые свойственны более пожилым, значительно увеличилась. Юрий Алексеев: Чулпан, ваше мнение на этот счет. Чулпан Ильдарханова: Вы знаете, я хочу вернуться в российскую реальность. Юрий Алексеев: Давайте. Чулпан Ильдарханова: Надеюсь, коллеги со мной согласятся либо подискутируют. «Зожить» стало модно. По сравнению с предшествующим поколением, у российских миллениалов скачкообразно возросла доля занимающихся физкультурой. Среди миллениумов она в два раза выше, чем у предыдущего поколения. Произошел рост с 25% у прежней молодежи до 40% у миллениумов. И в сравнении со сверстниками предыдущих поколений среди миллениумов курящие встречаются значительно реже. Это подтверждают результаты исследований. Мы видим, что среди российских миллениумов доля курильщиков резко упала более чем в полтора раза. Юрий Алексеев: Но это сознательность самих миллениумов или просто результат политики государства, пропаганды здорового образа жизни? Чулпан Ильдарханова: Мы, конечно, говорили о том, что правительственная парадигма конструирует эти образы здорового образа жизни. И мне все-таки хочется успеть сказать еще про один сюжет. В структуре ценностей миллениумов важное место занимает красивое здоровое спортивное тело. А оно сопряжено все-таки со здоровым образом жизни. И вот эта телесность стала определять идентичность индивида. И это преобразование телесности стало предметом индивидуального выбора: «Хочешь иметь красивое здоровое тело – будь здоровым и реализуй здоровьесберегающие практики!» Юрий Алексеев: Александр, а не породил ли этот подход кучу комплексов у людей, которые худые, полные, с родинками какими-нибудь лишними на лице и так далее? Александр Рикель: Как социальный психолог единственное что скажу? Не могу не съязвить. Мода – понятие внешнее по отношению к человеку, легко приходящее и достаточно легко уходящее. В шутливом (сразу же обозначу) исследовании, когда мы с моими коллегами выявляли как раз отношение к ЗОЖ, мы в том числе спрашивали (правда, в данной ситуации выборка – только жители крупных городов) про приверженность этим самым здоровьесберегающим практикам. И мы поняли, что… Ну согласитесь, коллеги, ведь было, наверное, либо у каждого, либо у каждого есть такие близкие, когда мы покупаем карты фитнес-клуба, а через месяц они начинают пылиться на полочке. Юрий Алексеев: Это бизнес-модель почти всех фитнес-клубов, как мне казалось. Главное – купить эту карту. А потом – забыть про нее. Александр Рикель: Ну нет, очень хорошо, что бизнес зарабатывает. Это круто, здорово и патриотично. Нет, конечно, круче моде на фитнес, чем мода на наркотики. Но мода – это понятие внешнее. История про приверженность ЗОЖ – она классная и она яркая. Но весь вопрос в том, насколько она глубинна вообще по отношению к ценностям. Не вполне уверен, что стремление к красивому телу обязательно коррелируется со стремлением к ЗОЖ. Есть здесь некоторое лукавство все-таки в этой истории. Очень хорошо, что это есть, но при этом, конечно, некоторые моменты, в которых хочется усомниться, все равно есть. И конечно, ваш вопрос: не приводит ли это все к повышенной… к такому процессу, который социальные психологи называют «объективация тела», когда мы начинаем относиться к телу излишне, с позиции этих внешних стандартов? Юрий Алексеев: И упускаем что-то другое, не менее важное. Александр Рикель: Соответственно, вызываются комплексы и так далее. Юрий Алексеев: Евгения. Евгения Шамис: Я хотела поддержать историю… Вот очень правильно выделено слово «мода». Мы исследовали этот вопрос. У миллениумов это именно мода на ЗОЖ. У нас была прекрасная история, когда все говорят: «Ну нет, погодите. Миллениумы – они же бегают на марафонах, они участвуют в каких-то других вещах». Ну смотрите. У нас исследования нигде нам не описывают и не рисуют ценность здоровья. И знаете, что миллениумы говорят? «Знаете, зачем мы участвуем в марафонах? Потому что тусовка там классная. Потому что это модно сейчас». Это такая важная история. Соответственно, мода у поколения может переходить в другие вещи. Я не к тому, что оно уйдет в наркотики. Нет, вряд ли оно туда уйдет. Но оно уйдет во что-то более интересное этому поколению. А вот когда ценности, как сейчас для нынешних детей эти все нормы ГТО, которые обратно вводятся, и, кстати, разговор о разных типажах тела… Юрий Алексеев: Бодипозитив. Евгения Шамис: Сейчас это уже на детях проявляется. Бодипозитив, да. А вот на миллениумах… Очень правильная здесь была дискуссия о моде. И очень правильно и важно называть вещи своими именами. Юрий Алексеев: Евгения, а скажите… Допустим, частично вопрос со здоровым образом жизни решен у миллениумов, стали курить меньше, пить меньше. Хорошо, этот вопрос решен. А где в таком случае провал, где поколение не понимает, не досматривает, и там формируются проблемы, которые будут разгребать, получается, следующие поколения, пробовать их решать? Евгения Шамис: С точки зрения здоровья? Юрий Алексеев: Необязательно. Может быть, есть какие-то другие вопросы: отношения с детьми, с родителями, психология, карьера… Все что угодно. Евгения Шамис: Смотрите. У поколений не бывает таких вопросов. То есть нет поколенческих ценностей плохих или хороших. Есть риски у ценностей или у привычных сценариев поведения. Поэтому здесь я бы единственное сказала, что миллениумы – это поколение, которое, конечно, не очень видит себя в зрелом возрасте сейчас. Мы надеемся, что произойдут изменения. Знаете, они могут услышать уже на персональном уровне другие посылы, которые изменят их поведение. И уйдет эта непонятность: «А как я могу жить в 60 и старше, когда у меня появились заболевания?» Это правда вопрос, то есть: «Как я могу быть успешным?» Потому что в их модели мира успешный человек – он успешен во всем, в том числе в здоровье. А если ты успешный, но ты болеешь, то ты уже не успешный, чего бы ты ни достиг в жизни. Я бы сказала просто, что поколение очень классное, поколение, которое скорее всех нас пойдет в политику. Юрий Алексеев: Ну, успешность – это же элемент перфекционизма какого-то. Александр, в таком случае можно ли сказать, что перфекционизм нездоровый быть может у миллениумов? Поскольку: «Я везде должен быть успешным. И все у меня должно быть идеально: и белье поглажено, и дети-отличники, и какая-то сверхвысокая зарплата на суперской должности». Это же ни одни мозги не выдержат! Александр Рикель: Друзья, у меня нет, как у Юрия, белого халата, чтобы утверждать, что здорово, а что нездорово. Позвольте мне остаться в своей сфере компетенций. Я что хочу сказать? Мы, друзья, закольцевались как раз очень хорошо. Мы начинали с высокого уровня притязаний, мы начинали говорить про депрессию. Ведь еще один из классиков психологии Уильям Джеймс говорил, что успех – это отношение результата к твоим притязаниям. Если ты очень мало хочешь, то весь мир будет всегда у твоих ног. А стоит тебе сформировать у себя завышенные ожидания… Хотя опять же кто определяет, что такое завышенные? Может быть, это адекватные. Для кого-то завышенные, а для кого-то адекватные. Но чем больше ты хочешь, тем, естественно, ты вынужден больше стараться и не всегда это все получать. Вот это поколение действительно с высоким уровнем перфекционизма, с высоким уровнем ожиданий. Я думаю, тоже коллеги тут со мной согласятся. И в этом смысле, конечно, очевидно, чаще впадающее в некоторую грусть, может быть, тоску. Я бы не сказал такое жесткое слово «депрессия». Ну, по крайней мере, неудовлетворенность этими результатами. Юрий Алексеев: То есть в любом случае одно – следствие другого? Иначе просто не бывает, оно все так устроено? Александр Рикель: К тому же не забывайте про социальные сети. Я смотрю на самопрезентацию других людей – и мне начинает казаться, что жизнь у других людей намного круче, чем у меня. Вот я еду в метро и пролистываю френдленту. Меня с двух сторон сжали два человека, а кто-то на Мальдивах, вот Евгения в отеле (еще надо выяснить, в какой стране), а кому-то сто роз подарили или в дорогой машине сидит. И я забываю, что это самопрезентация, и конечно, начинаю еще сильнее себя сравнивать с другими, и еще сильнее запускать этот болезненный перфекционизм. Евгения Шамис: Смотрите. Что мы изучаем в рамках исследований поколений? Мы изучаем очень много смыслов, которые стоят за словами. Слово «перфекционизм» мы не слышим у миллениумов. Вернее, знаете как? Слово «быть отличным во всем» (что ближе к перфекционизму) у нас говорят очень многие бебибумеры (1944–1963 годы рождения). А миллениумы хотят быть, знаете, не перфекционистами, а они хотят быть успешными во всем. То есть очень важна… Здесь возникает очень интересный такой эффект, о котором сейчас, я думаю, Александр тоже много скажет, – это «синдром самозванца». Мы его поймали именно на миллениумах, его нет у других. Знаете, это очень известная история: «А достоин ли я, даже в случае если я чего-то успешно достиг, достоин ли я того, что у меня это получилось? Может, это получилось у меня случайно?» Юрий Алексеев: Самокопание такое? Евгения Шамис: Понимаете, «иксы» говорят… Ценность у моего поколения – быть профессионалами. Но это не профессиональное самокопание. Это, знаете, именно такое сомнение, потому что очень много прозвучало сравнений: «А дочь маминой подруги – она лучше», «Вот этот человек стал миллионером в двадцать. А чего добился ты?». И «синдром самозванца» нам описывают как мужчины, так и женщины. И они могут привести очень много примеров… Мы начали делать небольшое исследование сейчас. Конечно, хочется разобраться больше. Знаете, поразительно быстро успело общество ребятам внушить именно вопрос: «А успешны ли мы? А достойны ли мы этого успеха? А правда вы можете в этом успехе жить?» Так что это очень важная такая история, с которой нам, в общем-то, приходится сейчас всем иметь дело. Я не знаю, попадает ли это в вопросы, которые обсуждаются с психологами, с психиатрами. Я точно знаю, что к психологам по поводу «синдрома самозванца» народ ходит, нам рассказывают. И у поколения Миллениума есть такая интересная история: они считают, что успешный человек улыбается; а если ты не улыбаешься – это повод сходить на консультацию к психологу. Юрий Алексеев: Как-то захотелось улыбнуться. Александр, буквально 20 секунд осталось. Так все-таки миллениумы – это успешные люди? И все ли с нами – с миллениалами, с миллениумами – будет нормально в ближайшие годы, все будем живы-здоровы? Александр Рикель: То есть как я скажу – так и будет? Я правильно понял? Юрий Алексеев: Ну да. А что делать? Поскольку у вас финальная реплика, поэтому давайте. И ответственность вся на вас будет в таком случае. Александр Рикель: Смотрите, коллеги. Я искренне верю в то, что каждое поколение уникально и прекрасно по-своему. И у миллениумов будет все точно так же прекрасно, как было и у предыдущих поколений, как будет и у хоумлендеров. На каждое поколение выпадают испытания, и каждое поколение вырабатывает коллективные копинг-стратегии, чтобы их преодолевать. Я думаю, что все будет хорошо. Юрий Алексеев: Друзья, спасибо всем большое. У каждого из наших гостей своя правда. Кто прав, а кто – нет, решаете только вы, зрители нашей программы. Социальные сети – в низу экрана. Подписывайтесь на них, делитесь отзывами об этом выпуске. Меня зовут Юрий Алексеев. До свидания.