Леонид Млечин: 30 января 82-го года в Москве хоронили второго человека в партии, за глаза его почтительно именовали «серым кардиналом». В те времена многие даже задавались вопросом: «Отчего же Михаил Андреевич Суслов, который руководил повседневной жизнью партийно-государственного аппарата, не стал главой партии и государства?». А кто-то даже уверял, что перед смертью Сталин хотел именно его провозгласить своим наследником, да не успел. ТАЙНЫ БОЛЬШОЙ ПОЛИТИКИ. ГЛАВНЫЙ ИДЕОЛОГ Леонид Млечин: Прощание с членом политбюро и с секретарём ЦК КПСС Сусловым проходило в Колонном зале Дома союзов, но особый режим ввели во всём центре города. Оживлённую Пушкинскую площадь, где я тогда работал в журнале «Новое время», за кинотеатром «Россия» перекрыли кордонами, нужно было показать служебное удостоверение, чтобы пройти, у кордона выстроилась большая очередь, и помню, что пожилой человек, стоявший передо мной, довольно злобно сказал: «Генеральную репетицию устроили». Он оказался прав, со смертью Суслова началось то, что потом стали называть «пятилеткой пышных похорон». В стране нарастало глухое раздражение и разочарование, ощущение упадка страны, который грозил стать необратимым, рождало зрелище очень пожилых людей на трибуне мавзолея, уходивших один за другим. Председателем похоронной комиссии утвердили члена политбюро, председателя Комитета партийного контроля Арвида Яновича Пельше. Редактор моего отдела в журнале, покойный уже Михаил Борисович Черноусов – сын очень крупного партийного работника и человек язвительного ума, – улыбаясь в усы, одобрил выбор Центрального комитета, сказал: «Ну что же, Арвид Янович – зрелый коммунист». Высокий, худой, с пергаментным лицом, Пельше был ещё старше Суслова. Михаил Андреевич Суслов родился в ноябре 1902 года в деревне Шаховской Хвалынского уезда Саратовской губернии. В детстве болел туберкулёзом и смертельно боялся возвращения болезни, поэтому всегда кутался и носил калоши. Единственный в брежневском окружении не ездил на охоты – боялся простудиться, да и не интересовали его эти забавы. Молодой Суслов начинал в уездном комитете бедноты, председателем которого был его отец, но не захотел оставаться в деревне. В 1920 году он пешком дошёл до Сызрани, оттуда отправился в Москву. В родные места он вернулся через много лет. Член политбюро Виталий Иванович Воротников вспоминал, как Суслова по разнарядке ЦК выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР от Тольяттинского избирательного округа, Михаил Андреевич приехал на встречу с избирателями. «Мне казалось, – вспоминал Воротников, – что Суслов – невозмутимый, уверенный в себе человек, но, побыв с ним рядом, особенно перед его выступлением на собрании, когда он нервно перебирал листки, уточнял с помощником некоторые факты, оценки, выводы по тексту, я увидел, что это не совсем так. Первые сбивчивые фразы выступления, неуверенный фальцет, и я понял: волнуется и этот, представлявшийся мне железным, человек». В Сызрани Михаил Андреевич вдруг попросил показать ему вокзал. Поехали. Он внезапно направился в ресторан. Сопровождающие почувствовали себя неуютно – вокзальный ресторан известно, как выглядит. К визиту высокого гостя не приготовились. «Михаил Андреевич, – рассказывал Воротников, – постоял, сощурившись, посмотрел в зал, улыбнулся и, не проходя далеко, вышел. По его просьбе немного прошли от вокзала по Советской улице (бывшей Большой Дворянской). Вернувшись к вагону, он объяснил нам причину своего интереса. В 1920 году юный Миша Суслов пришёл пешком в Сызрань. Потолкался на вокзале и в городе несколько дней и уехал в Москву учиться. С тех пор в Сызрани не был. Ему импонировало, что сохранилось здание вокзала, на том же месте ресторан, да и главная улица мало изменилась. Мы ожидали разноса за вокзальное бескультурье, а ему, наоборот, всё понравилось, напомнило юные годы…». А тогда молодой Суслов поступил на рабфак, потом – в институт народного хозяйства имени Плеханова и в институт красной профессуры, это высшее учебное заведение готовило преподавателей общественных наук и будущие руководящие кадры. Суслов работал инспектором в Центральной контрольной комиссии при ЦК, в наркомате рабоче-крестьянского контроля и в Комиссии советского контроля при Совнаркоме. Стремление контролировать, проверять и призывать других к ответу, выходит, проявилось в нём с юности. В 37-м Суслова командировали в Ростов возглавить в обкоме, где чистки создали много вакансий, отдел партийных органов. Массовые репрессии открыли ему дорогу наверх, и он быстро стал секретарём обкома. А начальником областного управления НКВД в Ростов прислали Виктора Семёновича Абакумова – будущего министра госбезопасности. Они с Сусловым оба сделали большую карьеру, но Абакумова в 54-м расстреляли как государственного преступника, а Михаил Андреевич похоронен у кремлёвской стены. В 39-м Суслова перевели первым секретарём Орджоникидзевского, ныне Ставропольского, крайкома. Тогдашнему наркому внутренних дел Лаврентию Павловичу Берии доложили, что новый первый секретарь недоволен работой краевого управления НКВД, которое, по его словам, проявляет «благодушие и беспечность». Суслов не был кровожадным человеком, но понимал, как делаются карьеры. ЛИТВА И ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ Леонид Млечин: В 44-м Суслов возглавил бюро ЦК по Литве, откуда только что выбили немцев. В республике существовали свои органы власти, но им не слишком доверяли. Все нити управления Литвой сосредоточил в своих руках Михаил Андреевич. В Литве сопротивление советской власти было самым интенсивным, это показано в некогда очень популярном фильме «Никто не хотел умирать», где блистательно сыграл молодой ещё Донатас Банионис. Все, кто служил немцам, повернули оружие против советской власти. Ныне «лесных братьев» в республике чествуют как национальных героев и борцов за независимость. «Лесные братья» вели настоящие бои с подразделениями Красной армии. Суслов недовольный ответил, что карательные органы недостаточно активны, врагу не была показана наша реальная сила. В решении бюро ЦК по Литве записали: «Органы НКВД и НКГБ должным образом не перестроили своей работы в соответствии с новой тактикой врага». Лаврентий Павлович в долгу не остался. 19 июля 45-го Берия отправил Сталину спецсообщение о работе партийно-советского аппарата в Литовской ССР: «Лично тов. Суслов работает мало. Со времени организации бюро ЦК около половины времени он провёл в Москве, в несколько уездов выезжал два раза по один-два дня, на службе бывает редко». Только что произведённый в маршалы заместитель Сталина в Государственном комитете обороны Лаврентий Павлович Берия мог позволить себе критически оценивать даже высокопоставленных партийных чиновников. Во-первых, он чувствовал себя более чем уверенно, во-вторых, знал, что вождь любит, когда ему доносят о личных недостатках тех или иных работников. Михаил Андреевич Суслов не хотел, чтобы чекисты имели право присматривать за ним и жаловаться на него. Это проявится в 53-м, когда будет арестован Берия. Суслов на всю жизнь запомнил годы, проведённые в Литве, и республика находилась на особом положении. Первый секретарь ЦК компартии Литвы Антанас Снечкус всеми правдами и неправдами мешал Москве строить в Литве промышленные гиганты, для работы на которых людей свозили бы со всей страны. Литва выделалась не только баскетболистами, но и особым интеллектуальным климатом. Такой писательской плеяды, пожалуй, не знала ни одна другая республика, кроме России, разумеется. Никому не дано знать, отчего вдруг на той или этой земле рождается целое поколение настоящих писателей, но уж коли они родились, в Литве для них был создан благоприятный климат, как и для кинематографистов, и для художников. Антанас Снечкус свою интеллигенцию в обиду не давал. Суслов закрывал на это глаза – по-своему опекал республику. НА ИДЕОЛОГИЧЕСКОМ ФРОНТЕ Леонид Млечин: Весной 46-го Сталин перевёл Суслова в Москву. Его ввели в состав оргбюро ЦК, которое ведало руководящими кадрами и утвердили заведующим отделом внешней политики. В обязанности Михаила Андреевича входило надзирать за иностранными компартиями, он же докладывал Сталину о том, что во многих учреждениях культуры и науки укоренились низкопоклонство и угодничество перед заграницей и иностранцами, потеряна бдительность и чувство советского патриотизма. Суслов, демонстрируя свою бдительность, доложил высшему руководству страны о возмутительном случае, произошедшем во Всесоюзном обществе культурной связи с заграницей: там отмечали столетие со дня рождения знаменитого американского изобретателя Томаса Эдисона, и академик Кирпичёв, который произносил речь, назвал Эдисона «идеалом, к которому все стремятся», а американцев – «замечательной нацией». Суслов был возмущён словами академика. Суслову поручили курировать и работу Еврейского антифашистского комитета. Михаил Андреевич почувствовал: комитет, созданный в войну для борьбы с нацизмом, не только больше не нужен, но и вызывает раздражение Сталина, и сразу предложил закрыть комитет. Выступал Михаил Андреевич на редкость скучно – ни одного живого слова. Суслов делал карьеру на послевоенных идеологических кампаниях, которые были замешаны на антисемитизме. Отдел науки ЦК представил Суслову записку о «засорённости кадров в основных научных институтах»: «В ряде институтов Академии наук имеет место тенденциозный подбор кадров по национальному признаку. Все теоретические отделы физических и физико-химических институтов укомплектованы сторонниками этой группы – представителями еврейской национальности». В списке значились и выдающееся учёные, будущие лауреаты Нобелевской премии. Оставшись без них, советская наука бы обеднела, но аппаратчики предложили почистить научные институты. Вмешался руководитель атомного проекта академик Игорь Васильевич Курчатов. Он доходчиво объяснил Берии, что без этих людей ядерную бомбу не создать. Лаврентий Павлович обратился к Сталину и физиков оставили в покое, но только физиков. Затем Суслов возглавил в ЦК ключевой отдел пропаганды и агитации и проявил себя образцовым аппаратчиком, не позволявшим себе никакой инициативы. Его любимая фраза тех лет: «Это нам не поручено». Открыто возражать главному идеологу решались немногие. Например, Генеральный секретарь Союза советских писателей Александр Александрович Фадеев, к которому прислушивался Сталин. На заседании Комитета по Сталинским премиям Суслов высказался против кандидатуры выдвинутого на премию татарского поэта. Фадеев взвился: «Товарищ Суслов, а вы читали его стихотворения? Читать нужно, товарищ Суслов, а уже потом высказывать своё мнение». Суслов проглотил невероятно резкую по тем временам реплику Александра Александровича. Только сталинскому любимцу Фадееву такие слова могли сойти с рук. На последнем при жизни Сталина XIX съезде партии в 52-м году Суслов порадовался успехам народного образования в Советском Союзе и информировал делегатов о глубоком кризисе за океаном, где трудящихся держат в «темноте и невежестве». «В Соединённых Штатах Америки, – говорил Суслов, – насчитывается свыше 10 миллионов неграмотных, около одной трети детей школьного возраста не учится. Что касается среднего и в особенности высшего образования, то оно является монополией правящих классов и недоступно детям трудящихся». Михаил Андреевич был, наверное, самым бдительным аппаратчиком в Москве. Возник вопрос относительно переиздания собрания сочинений классика советской литературы Алексея Максимовича Горького. Отдел художественной литературы и искусства ЦК партии представил справку о многочисленных купюрах, которые делались при издании сочинений Горького после смерти писателя. Например, из его знаменитого очерка о Ленине цензура вырезала такие слова: «Невозможен вождь, который – в той или иной степени – не был бы тираном. Вероятно, при Ленине перебито людей больше, чем при Фоме Мюнцере». Томас Мюнцер – вождь Крестьянской войны XVI в Германии, войны, которая была очень кровавой. Отдел ЦК предложил вторично издать 17-й том собрания сочинений Горького, не допуская впредь никаких купюр. Суслов рассудил так: выпускать 17-й том с купюрами – бессмысленно, потому что дотошные читатели сравнят с прижизненными изданиями Горького. Выпускать без купюр – невозможно, нельзя же разрушать канонический образ Владимира Ильича Ленина. И Суслов доложил руководству страны, что впускать 17-й том вообще не нужно. За это умение находить решение его высоко ценили. Суслов никому не позволял отклоняться от генеральной линии партии: ни Алексею Максимовичу Горькому, ни Владимиру Ильичу Ленину. НА ВЕРШИНЕ ВЛАСТИ Леонид Млечин: После смерти Сталина в 53-м Суслов, как и Леонид Ильич Брежнев, лишился высокой должности. Возглавивший страну Георгий Максимилианович Маленков невысоко оценивал Михаила Андреевича, а Вячеслав Михайлович Молотов, который себя считал специалистом по марксизму, говорил: «Суслов – это провинциал в политике, большая зануда». Поэтому они Суслова отодвинули, и он перестал быть членом президиума ЦК. На несколько месяцев практически вся власть в стране оказалась в руках Берии. С мелкими чиновниками он не церемонился: вызвал к себе управляющего делами Совета министров СССР и сказал, что теми, кто лишился высоких чинов, чекисты заниматься не будут, и Управление охраной больше обсуживать их дачи не станет. Среди этих чиновников, которым Лаврентий Павлович отказал в помощи, были будущий председатель Совета министров СССО Алексей Николаевич Косыгин и будущий второй человек в партии Михаил Андреевич Суслов, они запомнили это. Но Хрущёву, который стал отстранять старую гвардию, понадобились услуги Михаила Андреевича. И Хрущёв, и сменивший его Брежнев были малограмотными людьми. Им Суслов, который с карандашом в руке читал Ленина, казался невероятно образованным человеком. Суслов поддержал арест Берии и реорганизацию органов госбезопасности. Михаил Андреевич не хотел, чтобы чекисты были слишком самостоятельными, поэтому положение органов госбезопасности в хрущёвские годы изменилось – их полномочия и влияние сократились. Суслов считал, что главное – контроль партийного аппарата над ведомством госбезопасности. Когда снимали первого председателя КГБ – генерала Ивана Александровича Серова, Суслов недовольно заметил: «Серов мало считался с партийными органами, он вообще малопартийный человек». Многие годы Суслов был верным хрущёвцем: поддержал арест Сталина Василия Иосифовича, которого отец произвёл в генерал-лейтенанты. За что посадили Сталина-младшего? После смерти вождя всё изменилось, но Василий Сталин продолжал разговаривать с руководителями страны так, как привык при отце. Прилюдно сказал о министре обороны Николае Александровиче Булганине: «Убить его мало!». Слова Василия записывали и доносили руководству партии. Во Владимирской тюрьме сына вождя держали под фамилией Васильев. Он, совсем ещё молодой человек, уже сильно болел – видимо, на почве неумеренного употребления горячительных напитков. Да и советская тюрьма быстро разрушает здоровье. Его выпустили, потом опять посадили. «Василий Сталин – это антисоветчик, авантюрист, – говорил Суслов, который вновь стал членом президиума ЦК. – Надо пресечь его деятельность, отменить указ о досрочном освобождении и выдворить обратно в заключение». Суслов поддержал и антисталинское выступление Хрущёва на закрытом заседании XX съезда и сам работал над текстом речи. Он сказал на президиуме ЦК: «За несколько последних месяцев мы узнали ужасные вещи, оправдать это ничем нельзя. Культ личности большой вред наносит, надо делегатам рассказать всё. Говорим о коллективности руководства, а со съездом будем хитрить?». Суслов поддержал и отставку маршала Жукова с должности министра обороны за то, что Георгий Константинович пренебрежительно относился к политработникам. На пленуме ЦК Суслов, оскорблённый до глубины души, цитировал Жукова, который говорил: «Политработники привыкли за 40 лет болтать, потеряли всякий нюх, как старые коты. Им, политработникам, только наклеить рыжие бороды и дать кинжалы – они перерезали бы командиров». Михаил Андреевич твёрдо поддерживал Никиту Сергеевича в критические минуты и возражал первому секретарю только в тех случаях, когда сам Хрущёв нарушал каноны – совершал нечто непозволительное и опасное для партии, скажем, задумал разрушить традиционную структуру партийного аппарата. Хрущёв, уже выйдя на пенсию, называл Суслова «главным околоточным», говорил о его «полицейской ограниченности», рассказывал, что Суслов высказался против, когда партийное руководство решало вопрос, печатать ли повесть Александра Александровича Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Но после того как Хрущёв распорядился напечатать повесть, Суслов снял свои возражения. Суслов был против публикации повести писателя-фронтовика Эммануила Генриховича Казакевича «Синяя тетрадь». Казакевич писал о том, как Ленин накануне Октябрьской революции укрывался от ареста в Разливе, вместе с ним находился его друг и преданный соратник Григорий Евсеевич Зиновьев. Казакевич в духе того времени выставил Зиновьева в неприглядном свете, но после многих лет фальсификации истории, Суслов в принципе не мог примириться с тем, что имя расстрелянного и заклеймённого в истории партии Зиновьева упоминается рядом со святым именем вождя. «Но, товарищ Хрущёв, – недоумённо спрашивал Михаил Андреевич, – как же можно печатать эту книгу? У автора Зиновьев называет Ленина «товарищ Ленин», а Ленин называет Зиновьева «товарищ Зиновьев». Но ведь Зиновьев – враг народа». Зиновьев при Ленине был одним из самых влиятельных людей в стране, Владимир Ильич сделал его председателем исполкома Коммунистического интернационала, членом политбюро и хозяином Петрограда и всего Северо-Запада. Суслов не мог не знать об этом, но для него главным было другое: при Сталине и после Сталина стране внушали, что Зиновьев – враг, значит сейчас придётся признать, что столько лет врали и обманывали людей? Сам Александр Солженицын забавно описал встречу руководителей партии и правительства с деятелями культуры в 62-м году. Солженицын стоял вместе с Александром Трифоновичем Твардовским, и вдруг подходит к нему высокий худощавый человек, начинает трясти руку Солженицыну и говорит, как ему понравился «Один день Ивана Денисовича». И Солженицын вспоминал, что просто такое было ощущение, что лучшего друга у меня не было, нет и не будет. Все остальные представлялись, а этот не назвался, и Солженицын тогда говорит: «Простите, а вы?..». Твардовский ему укоризненно говорит: «Это Михаил Андреевич». «Кто?» – спросил Солженицын. «Да Суслов же!». И Солженицын записал: «Ведь мы должны на сетчатке и на сердце постоянно носить две дюжины их портретов! – но меня зрительная память частенько подводит, вот я и не узнал. И даже как будто не обиделся Суслов, что я его не узнал, ещё продолжал рукопожатие…». ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ НЕ БУДЕТ? Леонид Млечин: Хрущёв ценил Суслова как надежнейшего аппаратчика, верил, что Михаил Андреевич не пропустит неправильной формулировки. Суслов, если видел что-то новое, а потому ненадёжное, опасное, немедленно это вычёркивал, он патологически боялся перемен. Консервативный по складу характера и темперамента, лучше других понимал, что перемены будут не в пользу режима, и Хрущёва предупреждал, что нельзя дальше идти по пути демократизации, что оттепель может превратиться в наводнение, которое всё снесёт. В 64-м Суслова привлекли к заговору против Хрущёва в последнюю очередь. Когда с ним завели разговор о необходимости снять Хрущёва, Михаил Андреевич занял осторожно выжидательную позицию, хотя не мог не чувствовать, что Никита Сергеевич относится к нему пренебрежительно. Начётчик по натуре, Суслов искал прецедент в истории партии, но не находил, ещё никогда руководителя компартии подчинённые не свергали. Михаил Андреевич озабоченно вопрошал товарищей по президиуму ЦК: «А не вызовет ли это раскола в партии или даже гражданской войны?». Но, увидев, что решительно все объединились против Никиты Сергеевича, присоединился к большинству. А при Брежневе Суслов стал вторым человеком в партии. В брежневскую эпоху он стал олицетворением стабильности, или застоя. Соратников изумляла привычка Михаила Андреевича ездить со скоростью чуть ли не 40 километров в час. Если кого-то провожали или встречали в правительственном аэропорту «Внуково-2» и кто-то из членов высшего руководства оказывался позади Суслова, то все тянулись за ним, никто не пробовал его обогнать. Первый секретарь Ленинградского обкома Василий Сергеевич Толстиков говорил в таких случаях: «Сегодня обгонишь, завтра обгонишь, а послезавтра не на чем будет обгонять».