Леонид Млечин: В последний день того революционного года, переломившего судьбу России, 31 декабря 1917, молодой врач и будущий классик русской литературы Михаил Афанасьевич Булгаков написал сестре: «Мне приснилось: Киев, знакомые и милые лица, приснилось, что играют на пианино… Придёт ли старое время? Настоящее таково, что я стараюсь жить, не замечая его, не видеть, не слышать… Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной руганью бьют стёкла в поездах, видел, как бьют людей, видел тупые и зверские лица». Эти лица решали, издавать или не издавать его книги, ставить или не ставить его пьесы, и не сомневались в своём праве указывать автору, о чём и как ему писать. Лишь одну свою пьесу – «Дни Турбиных», которая понравилась Сталину, Булгаков увидел на сцене Московского художественного театра, всё остальное, написанное им, запретили. МЁРТВЫЕ ДУШИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА Леонид Млечин: Юность родившегося в Киеве Михаила Афанасьевича Булгакова пришлась на Гражданскую войну, описанную в его знаменитом романе «Белая гвардия». В те решающие послевоенные годы нигде власть не менялась так часто, как в Киеве: Центральная рада, большевики, гетман, опять Рада, Директория, снова большевики, то немецкая армия приходит, то польская, то добровольческая, и каждый раз смена власти сопровождалась грабежами, расстрелами, погромами. «И продолжалось это в течение четырёх лет, – писал киевлянин Булгаков. – Что за это время происходит в знаменитом городе, никакому описанию не поддаётся. Будто уэллсовская атомистическая бомба лопнула под могилами Аскольда и Дира, и в течение 1000 дней гремело, и клокотало и полыхало пламенем не только в самом Киеве». Большевики взяли Киев, но ненадолго. Объявившая о независимости Украины Центральная рада, оказавшаяся в отчаянном положении, обратилась за помощью к кайзеровской Германии. Берлин ответил согласием и в Киева была восстановлена власть Центральной рады. Казалось бы, удачный ход, но тактический выигрыш обернулся стратегическим поражением. Украинская национальная власть сама призвала на Украину чужеземную армию. Этого ей не простили. А германские войска победным маршем двинулись по Украине. Фактически это было равнозначно оккупации. «Пришли в город серыми шеренгами немцы и на головах у них были рыжие металлические тазы, – писал Булгаков. – После нескольких тяжёлых ударов германских пушек под Городом, московские смылись куда-то за сизые леса есть дохлятину, а люди в шароварах притащились обратно». Но крестьяне, взяв Киев, решили, что дело сделано и двинулись назад в родные деревни. «Из-за Днепра наступали большевики, – вспоминал Булгаков, – и ждал их весь город не только с нетерпением, а я бы даже сказал – с восхищением. Потому что то, что творили петлюровские войска в Киеве в этот последний месяц их пребывания, уму непостижимо. Погромы закипали поминутно, убивали кого-то ежедневно, какие-то простоволосые бабы выскакивали из подворотен, грозили кулаками в небо и кричали: «Ну, погодите. Придут, придут большевики». После Гражданской войны Булгаков перебрался в Москву, сел за посменный стол и очень быстро стало ясно, какого масштаба этот талант, но почти ничего опубликовать он не мог. Как было принято в прежние времена, закончив работу над рукописями, Михаил Афанасьевич приглашал к себе коллег-собратьев по писательскому цеху и зачитывал им написанное. Слушали с огромным вниманием, восторгались, восхищались и приходили к выводу: «Не разрешат». И всякий раз оказывались правы. А Булгаков не мог понять: «Почему?» СПЕКТАКЛЬ ЗАПРЕТИТЬ! Леонид Млечин: Михаил Афанасьевич Булгаков умер в 1940 году, слишком рано, чтобы увидеть, как им будет восторгаться вся читающая Россия. Его лучший роман – «Мастер и Маргарита» – был опубликован четверть века спустя после его смерти, в 1966-м, в журнале «Москва» в сокращённом виде. В 70-м году Александр Алов и Владимир Наумов – очень умелые режиссёры, которые тонко чувствовали, что понравится и начальству, и зрителям, сняли двухсерийный фильм «Бег» по мотивам произведения Булгакова. Хотели сделать фильм о поражении белых в Гражданскую войну и о моральном падении, крахе русской эмиграции, но получилось сильно, трагично, интересно, волнующе, потому что слишком сильна драматургическая основа. Булгаков пытался найти себя в театре. Во все времена величие художника определялось его чуткостью к велениям времени. В истории русского театра начала XX столетия были 2 выдающихся мастера, которые в максимальной степени соответствовали этому критерию. Они принадлежали к разным поколениям, по-разному сложилась их судьба и по-разному закончилась их жизнь. Это Станиславский, Вахтангов и Мейерхольд. Один из них дожил до глубокой старости и умер, признанный всем миром. Другого тяжкий недуг подкосил почти в самом начале блистательного пути. Сверкающие искры его таланта, пламень его общественного темперамента зажгли неугасимый факел, который несли среди невзгод и ураганов эпохи ученики и соратники. Третий… судьба третьего трагична, трагичны были последние годы его жизни, чудовищны обстоятельства, приведшие его к могиле. Станиславский оценил Булгакова. Отношения складывались сложно, но Художественный театр – единственный, где ставили его пьесы. Сейчас Станиславский – звезда первой величины в галактике русского театрального искусства, а в 1927 году на общем собрании работников Художественного театра Станиславского лишили избирательных прав как бывшего капиталиста, а заодно лишили избирательных прав и выдающегося певца Леонида Витальевича Собинова как бывшего гвардейского офицера. Конечно, лишение Станиславского и Собинова права голоса – факт анекдотический и грустный, но то решение собрания отражало определённые воззрения, стиль, дух эпохи, которые забывать не следует. Атака против театра «академического», «старого», «реакционного» – все эти эпитеты потреблялись как синонимы – началась буквально на следующий день после Октября. Руководящие кадры партии организовали борьбу за культуру, в частности, за театр, театр, разумеется, подлинно революционный, истинно пролетарский. Все единодушно исходили из посыла, что старая культура, старое искусство насквозь прогнило и революционному народу может только повредить. Категории политические автоматически переводились на область культурного строительства. Всеми театрами руководил первый нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский, который демонстрировал невероятный либерализм, готовность сотрудничать и помогать всем, кто просит о помощи. «Я видаюсь с Луначарским чуть не ежедневно, – пометил в дневнике писатель Корней Иванович Чуковский. – Услужить кому-нибудь, сделать одолжение – для него нет ничего приятнее! И он пишет рекомендательные письма ко всем, к кому угодно. Публика так и прёт к нему в двери: и артисты Императорских театров, и бывшие эмигранты, и прожектёры, и срыватели лёгкой деньги, и милые поэты из народа». Но он редко когда мог помочь запрещённым цензурой авторам. Начальник Главлита к мнению наркома не прислушивался, конфликтовал с ним, в случае разногласий обращался в аппарат ЦК партии, где неизменно находил поддержку. «Выслушав сатирическую комедию Николая Эрдмана «Самоубийца», – вспоминала жена Луначарского, – после того как он смеялся чуть не до слез и несколько раз принимался аплодировать, он резюмировал, обняв Николая Робертовича за плечи: “Остро, занятно. Но ставить «Самоубийцу» нельзя”». Пьесу хотел поставить выдающийся мастер сцены Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Ему не позволили. Талантливый драматург Николай Эрдман, соавтор сценариев таких знаменитых и невероятно популярных кинофильмов, как «Весёлые ребята» и «Волга-Волга», был арестован и отправлен в ссылку. Только в 1982 году главный режиссёр Театра Сатиры Валентин Николаевич Плучек получил разрешение на постановку «Самоубийцы». Но после нескольких представлений спектакль всё равно запретили. В Большом зале консерватории Луначарский выступил с лекцией. Газеты поместили отчёт. Нарком говорил о вещах старых, для всякого марксиста обязательных: «Всякое искусство идейно направлено, буржуазия же, разлагающаяся и всё больше клонящаяся к упадку, приходит сейчас к теории безыдейного искусства. В музыке эта тенденция находит выражение в расцвете джаз-банда – ералаш звуков, нечто шумное, маловыразительное, но волнующее, не без содействия алкоголя. Вот что нужно буржуазии, ищущей только развлечения, пытающейся всякими средствами достичь опьянения и в нём черпающей радость самоотверждения. Успехи пролетарской литературы дают основание докладчику говорить о том, что идеи гегемонии пролетариата в литературе близятся к осуществлению. Несколько иное положение мы имеем в театре, где пролетариатом завоёвана лишь первая линия обороны. Успехи пролетарской драматургии не столь значительны, как пролетарской литературы». Пьесы Булгакова никак не соответствовало канонам пролетарской драматургии. Анатолий Васильевич Луначарский – образованный, литературно одарённый – сильно выделялся на фоне основной массы партийных чиновников, поэтому и власть над миром искусства сокращалась на глазах. Нарком просвещения жаловался наркому внешней торговли Леониду Борисовичу Красину: «Я считаю чрезвычайно важным достичь благоприятного процентного соотношения пролетариев и непролетариев в нашей партии, но я никак не думал, что это будет достигаться одновременным разгромом интеллигентской части партии. Вообще же атмосфера, создавшаяся за последнее время в партии, чрезвычайно тягостная. Я должен сказать, что большего распада я от нашей великой партии никак не ожидал. Люди начинают боятся друг друга, боятся высказать какую-нибудь новую свежую мысль, судорожно цепляются за ортодоксию, судорожно стараются заявить о своей политической благонадежности, а часто подтвердить её бешеными нападениями на соседей… Я не знаю, Леонид Борисович, что мы можем предпринять». Под лозунгом борьбы с оппозицией из партии вымывался образованный слой, от интеллигентной части партии мало что останется, её заменят новые люди, иногда просто малограмотные, которых вождь лично переведёт в разряд интеллигенции. Выступая на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда, Сталин говорил: «Все наши люди состоят из интеллигенции, и это надо вбить в головы. Коль скоро товарищ Шкирятов ушёл от станка и стал заниматься в Центральной контрольной комиссии, вы уже интеллигент. Я извиняюсь (в зале смех). Никому дела нет, кем вы были 10 лет тому назад, а вы сейчас интеллигент». Шкирятов с готовностью откликнулся: «Правильно, товарищ Сталин, я с вами согласен». Матвей Фёдорович Шкирятов, которого вождь, извинившись, назвал интеллигентом, 30 лет служил по ведомству партийной инквизиции. Мало того, что он был безжалостен и жесток, Матвей Фёдорович никогда не учился и грамотой не владел. Судьба пьесы «Бег» Михаила Булгакова решалась высшим руководством страны. В январе 29-го года политбюро сформировало целую комиссию. В неё вошли: член политбюро и нарком по военным и морским делам будущий маршал Климент Ефремович Ворошилов, кандидат в члены политбюро и секретарь ЦК Лазарь Моисеевич Каганович, член оргбюро и секретарь ЦК Александр Петрович Смирнов и глава профсоюзов Михаил Павлович Томский. Устоявшихся взглядов на литературу и искусство у Ворошилова не было, да и откуда им взяться, если образование наркома исчерпывалось двумя классами. Многое зависело от настроения. За полтора года до этого Ворошилов Булгакова поддержал. В октябре 27-го года Александр Смирнов обратился в политбюро с просьбой разрешить Московскому художественному театру оставить в репертуаре пьесу Булгакова «Дни Турбиных». Он писал: «Опыт показал, что, во-первых, это одна из немногих театральных постановок, дающих возможность выработки молодых художественных сил; во-вторых, это вещь художественно выдержанная, полезная. Разговоры о какой-то контрреволюционности ее абсолютно неверны. Разрешение на продолжение постановки в дальнейшем „Дней Турбиных” просим провести опросом членов политбюро». Ворошилов на записке Смирнова написал: «В основном присоединяюсь к предложению тов. Смирнова». К мнению Смирнова и Ворошилова прислушались и через день, 10 октября, состоялось решение политбюро: «Отменить немедля запрет на постановку „Дней Турбиных” в Художественном театре». Ворошилова Сталин сделал председателем комиссии, которая руководила академическими театрами страны. Клименту Ефремовичу политбюро поручило посмотреть тот или иной спектакль и решить его судьбу. На сей раз вердикт был не в пользу писателя. Замечательную пьесу «Бег», как и почти всё, что написал Михаил Булгаков, запретили. 29 января 1929 года нарком Ворошилов доложил хозяину: «Тов. Сталину по вопросу о пьесе Булгакова «Бег» сообщаю, что члены комиссии ознакомились с её содержанием и признали политически нецелесообразным постановку пьесы в театре». Булгаков – такая же жертва революции и Гражданской войны, как и его герои, которых спустя полвека в фильме «Бег» блистательно сыграют Алексей Баталов, Михаил Ульянов, Владислав Дворжецкий, Евгений Евстигнеев. А тогда и Театр Сатиры отказался от пьесы Булгакова «Блаженство», но автору предложили написать комедию об Иване Грозном, который попадает в советские времена. Булгакову идея понравилась, он взялся работать над пьесой. Современному зрителю хорошо известна снятая Леонидом Гайдаем неумирающая комедия «Иван Васильевич меняет профессию», где прекрасно сыграли Юрий Яковлев, Леонид Куравлёв, Михаил Пуговкин, Александр Демьяненко, Владимир Этуш, Савелий Крамаров. А тогда пьеса бдительным цензорам не понравилась. Жена писателя Елена Сергеевна Булгакова записала в дневнике: «17 октября 1935 года. Звонок из Реперткома в Театр Сатиры: Пять человек в Реперткоме читали пьесу, все искали, нет ли в ней чего подозрительного? Ничего не нашли. Замечательная фраза: “А нельзя ли, чтобы Иван Грозный сказал, что теперь лучше, чем тогда?”». 29 октября «Ивана Васильевича» разрешили, начались репетиции. В мае 36-го была генеральная репетиция, на неё приехало сразу несколько начальников и пьесу Михаила Афанасьевича запретили окончательно. ОТРАВЛЕННЫЕ СТЕНЫ Леонид Млечин: В романе «Мастер и Маргарита» в главе «Великий бал у сатаны» описывается, как Маргарита вынуждена встречать всех самых отвратительных преступников. Среди последних гостей появляется новенький, который получил совет, как избавиться от одного человека, разоблачения которого он чрезвычайно опасался, и вот он велел своему знакомому, находящемуся от него в зависимости, обрызгать стены кабинета ядом. Булгаков откликнулся на московский процесс, в ходе которого недавнего наркома внутренних дел Генриха Григорьевича Ягоду обвинили в попытке убить своего сменщика Николая Ивановича Ежова. Уходя с Лубянки, Ягода будто бы приказал опрыскать стены наркомовского кабинета сильнейшим ядом. Старший майор Госбезопасности Павел Петрович Буланов – бывший помощник бывшего наркома – на суде рассказал: «Опрыскивание кабинета, в котором должен был сидеть Ежов, и прилегающих к нему комнат, дорожек, ковров и портьер было произведено сотрудником НКВД Саволайненом. Я приготовлял большие флаконы этого раствора и передавал их Саволайнену. Опрыскивал тот из пульверизатора, это был большой металлический баллон с большой грушей, заграничный пульверизатор». Авантюрно-фантастический рассказ недавнего помощника наркома внутренних дел не мог не произвести сильнейшего впечатления на современников. Михаил Афанасьевич Булгаков не упустил такого яркого сюжета. А точку в этой истории поставили только в наши дни. Генеральная прокуратура в 88-м году установила: «Террористический акт в отношении Ежова (ртутное отравление) был фальсифицирован им самим». Выяснилось, что это новый нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов сразу же сам приказал опрыскать стены своего кабинета ртутью. Небольшого ума был человек, но ради того, чтобы расстрелять своего предшественника Ягоду, придумал целую детективную историю, которая взволновала самого Михаила Афанасьевича. Конечно, Михаил Афанасьевич Булгаков всеми фибрами души ненавидел то, что происходило в стране с октября 17-го. Гражданская война заставила ненавидеть всех и каждого, приучила повсюду видеть врагов и безжалостно их уничтожать. Миллионы людей вернулись с Гражданской войны в осознании своей правоты: так и надо. Вот почему Гражданская продолжилась в мирное время, всё так же выискивали врагов среди сослуживцев, соседей, друзей. Многие ли осознавали, что происходит в стране реального социализма или же даже самим себе не желали признаваться, что революция не принесла счастья людям? Возможно, они всё видели и понимали, но понимали, что надо молчать и делать вид, что всё прекрасно. Пришло трезвое осознание того, что времена наступили опасные. Это против царского правительства можно было бунтовать: что не так, вытребовал загранпаспорт и в свободные края – в Цюрих, Париж, Лондон. А ещё кричали «тюрьма народов». Это вот при советской власти по-настоящему стало страшно. ПЬЕСА О СТАЛИНЕ Леонид Млечин: Создалась атмосфера губительная для всего талантливого и неординарного. То, что тогда открывалось и становилось понятным тонко чувствующему и всё понимающему человеку, вызывало ужас, страх, отчаяние. Окружающее не радовало, даже простые радости жизни были едва доступны. «В Москве событие, – записал в дневнике Булгаков, – выпустили тридцатиградусную водку, которую публика с полным основанием назвала «рыковкой» в честь главы правительства Алексея Иванович Рыкова. Отличается она от царской водки тем, что на десять градусов слабее, хуже на вкус и в четыре раза её дороже. Кроме того, появился в продаже коньяк «Армения», на котором написано «31 градус», конечно, шустовской фабрики. Хуже прежнего, слабей». Советская финансовая система разрушилась, продовольствие выдавали по карточкам, магазины опустели, продукты остались только в закрытых распределениях или в магазинах Торгсин, как и описано в романе Булгакова «Мастер и Маргарита». Торгсин – это Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами, где принимали как валюту, так и золотые кольца, коронки, крестики, браслеты. Отныне особо заманчивой стала работа не там, где интересно, и даже не там, где хорошо платят, а там, где есть хороший распорядитель для других закрытый. Пытаясь изменить отношение властей к себе, Булгаков написал верноподданическую пьесу о молодом Сталине. Не понимал, что Сталин не хотел, чтобы интересовались его прошлым, Сталин вообще не хотел, чтобы люди знали о нём больше, чем он сам разрешил, и ненавидел, когда интересовались его родителями. 29 октября 35-го года Сталин из Сочи писал своим помощникам: «Прошу воспретить мещанской швали, проникшей в нашу центральную и местную печать, помещать в газетах «интервью» с моей матерью и всякую другую рекламную дребедень вплоть до портретов. Прошу избавить меня от назойливой рекламной шумихи этих мерзавцев». Когда он в 38-м году запретил издавать книгу «Рассказы о детстве Сталина», все расценили это как проявление скромности, а реальная причина запрета была той же – вождь не хотел предстать перед подданными ребёнком. Став главой государства, он думал о том, каким он предстаёт перед современниками и каким войдёт в историю. Михаил Афанасьевич не понял, что не смеет вкладывать в уста Сталина свои слова и заставлять его бегать по сцене. Сталин потом позволил играть себя в кино, но только как верховное божество. Пьеса Булгакова понравилась всем начальникам, кроме самого вождя, который запретил её ставить. Ничего не получалось, было от чего прийти в отчаяние. 14 марта 40-го газета «Советское искусство» поместила на последней полосе небольшой некролог, составленный коллективом Московского художественного театра имени Горького: «Художественный театр охвачен сегодня великой болью… Ушёл человек нам близкий, человек, которого мы любили как друга и которому мы обязаны многими минутами творческого счастья. Это был крупный писатель, человек большого таланта, глубоких мыслей и чувств, покоряющего обаяния, всегда искавший настоящего в искусстве, потому-то он был нам так дорого и близок. Безгранично больно, что так рано оборвалась его жизнь».