Леонид Млечин: Почему все издевались над китайскими комсомольцами, когда они в годы Культурной революции устраивали казавшиеся безумными массовые кампании, маршировали по городу и выявляли разного рода врагов. То же самое происходило и у нас. И тоже под тем же лозунгом Культурной революции. Советская власть отменила частную собственность и квартплату. «Мы же коммунизм строим, все общее». Но раз квартиры ничьи и ничего не стоят, то зачем их беречь? Дров не хватало. Жгли двери, мебель. Водопровод и канализация не работают. У людей ничего не осталось. Но от них требовали показушного порядка. Хунвэйбины того времени приглашали съемочную группу кинохроники, беззастенчиво врывались в чужое жилье, устраивали проверки. «Кто живет в такой комнате, в такой невероятной даже по тем временам нищете?» Это организаторов кампании не интересует. И как они вошли в чужую комнату? Хотя в коммунальной квартире ничего личного нет. И они торжественно вешают на дверь не понравившейся им квартиры орден клопа. В августе 1918 года большевики отменили собственность на жилье. Нельзя ни купить дом или квартиру, ни продать, ни передать детям по наследству. И любого можно выселить. Просто выгнать на улицу. Голос за кадром: Декрет совнаркома, то есть правительства, от мая 1920 года «о мерах правильного распределения жилья среди трудящегося населения» наделял государственные учреждения правом переселять людей из одного жилого помещения в другое. Одних владельцев просто изгоняли и захватывали барские квартиры. Александра Коллонтай, министр первого советского правительства, вспоминала: «В одном из домов проживали в частице своей прежней квартиры престарелый князь Волконский с семьей и старик 80 лет граф Ливин. Но наши красные генштабисты, человек 5-6 молодых холостых людей, решили выселить графов и занять их квартиру. Особой надобности в этой квартире у генштабистов не было. Но из принципа и ради спорта решили допечь графов и князей: «Что, мол, их селят в советских домах?» И добились. В 24 часа семью престарелых людей выбросили. Куда – не знаю. Это дико, не нужно. А проистекает все из того же – из отсутствия доброго чувства к людям, отсутствия добра, какой-то моральной тупости. Вселение в квартиры богатеев казалось восстановлением справедливости. На самом деле это было беззаконие, которое никому не принесло счастья. Тех, кого после революции вселили в квартиры помещиков и капиталистов, в 1930-е годы с такой же легкостью выкидывали из квартир новые хозяева. В ходе массовых репрессий города очищались не только от «врагов народа», но и от их семей. Освободившуюся жилплощадь передавали чекистам, как и имущество арестованных. Впрочем, самих чекистов тоже планомерно уничтожали. Так что одни и те же квартиры по несколько раз переходили из рук в руки. Других владельцев квартир уплотняли. К ним подселяли целые семьи. Так создавались коммунальные квартиры, которые будут существовать все годы советской власти. Идея коммуны, как ее себе представляли большевики, не реализовалась. Пожалуй, к счастью для всех. А общий быт стал тягостной реальностью в виде наскоро сколоченных бараков для рабочих, неустроенных общежитий и огромных коммунальных квартир в городах, где люди были лишены минимального комфорта, а часто и радостей личной жизни. Вот воспоминание о двух десятилетиях жизни в коммунальной квартире: «Бывшая гостиница для бедных в Печатниковом переулке у Сретенских ворот. Четырехэтажное строение с толстыми стенами, вечно темная парадная с выбитой лампочкой, узкая лестница, прячущаяся в темноте шпана, коридорная система. В каждом коридоре больше 20 дверей. За каждой комната, и в ней семья, иногда человек по 10. Одна общая кухня, где стоит штук 20 или больше керосинок и примусов. С дореволюционных времен сохранилась огромная русская печь, вернее, плита. Ею, конечно, не пользуются. Дров нет. И на ней стоят керосинки. Там же на кухне единственная облупленная раковина и кран с холодной водой. Воду набирают в кастрюли и ведра, готовят еду, моют в лоханках посуду. Там всегда чад, запах чего-то безнадежно подгоревшего, убежавшего супа и молока, жареной рыбы на подсолнечном масле, запах бедности, несвежих халатов и фартуков, злости и зависти». Леонид Млечин: Коммунальную квартиру породила не только острейшая нехватка жилья. Это же реализация планов построить новое коммунистическое общество, где все общее и нет ничего личного. Санитарные дружины не спрашивали согласия, выволакивали людей на улицу, выносили их вещи и устраивали показательную уборку. Голос за кадром: «В наших собственных интересах, - доказывала нарком Александра Коллонтай, - в интересах коммунистического строя разбить устои старой эгоистической узко замкнутой буржуазной семьи. Жизнь и та великая ломка былых устоев, которая совершается на наших глазах, очищают путь для строительства новых форм семьи – семьи социалистической. То есть для воспитания детей в детских колониях, детских общежитиях надо наладить немедленно же широкую, обнимающую всю Москву, а затем и другие города сеть центральных кухонь для детей. Для государства сразу экономия. Вместо топки 200 кухонных печей топка одной центральной печи. Получается экономия и на провизии: из центрального котла легче накормить 200 детей, чем из 200 отдельных мисок. А какое громадное, колоссальное сбережение сил и времени самих матерей! Вместо того, чтобы ежедневно простаивать за плитой полдня, дежурство в центральной кухне раз в неделю, раз в 10, даже в 15 дней». Леонид Млечин: Женщин обещали освободить от рабских оков кухни. На образцово-показательную кухню привозили посудомоечную машину, показывали ее в кинохронике. А в реальной жизни ложку вручают каждому лично. И что бросается в глаза – люди садятся за стол в головных уборах. Дома так не едят. Но это же и не дом. Это общепит. Голос за кадром: Это только пропагандисты внушали товарищам по партии: «Не думайте, что женщина так крепко держится за свои ложки, плошки и горшки. Наоборот, когда мы идем с агитацией на фабрики и заводы и говорим «стройте общественные столовые и общественные прачечные», женщины не дают нам прохода и требуют, чтобы мы немедленно осуществили намеченный план. Если мы разъясняем значение социалистического воспитания, говоря, что такое детские колонии, трудовые коммуны, матери спешат к нам с детьми, несут их нам в таком количестве, что мы не знаем, куда их поместить». Вот мечта советской власти – образцовая коммуна. Поднялись в шесть утра с улыбкой. Кровать заправили, форточку открыли, гимнастику сделали. Одежда общая. Выбирай себе по росту. И на работу – строить коммунизм. Главная забота – потребность советской России в трудовых ресурсах. Освободить женщину от воспитания детей – значит обеспечить трудовой республике непрерывный приток свежих работников в будущем. Трудовая республика подходит к женщине прежде всего как к трудовой силе, единице живого труда. Функцию материнства она рассматривает как весьма важную, но дополнительную задачу. Притом, задачу не частно-семейную, а социальную. Вот почему беременная женщина перестает принадлежать себе. Она на службе у коллектива. Она производит из собственной плоти и крови новую единицу труда – нового члена трудовой республики. Леонид Млечин: Это характерное для функционеров тоталитарных обществ представление: детей рождают ради государства. Заметим, что сама Александра Михайловна Коллонтай невероятно трогательно относилась к сыну и вовсе не воспринимала его лишь как члена трудовой республики. Уехав за границу, она сделает все, чтобы сын последовал за ней. Голос за кадром: Равенством оказалось равенством тяжких обязанностей. В городах ввели всеобщую трудовую повинность, в том числе для женщин с 18 до 50 лет. Первой же революционной зимой женщин отправили для расчистку улиц и железнодорожных путей от снега. Бездельниц угрожали выселить из квартир. Колка дров, топка печек, таскание мешков, попытки раздобыть какую-то еду преждевременно состарили это поколение, исключая тех, кто пристроился на хорошую должность. «Где, в какой еще стране существует забота о женщинах-матерях? – восторженно писали тогда газеты. – Где еще женщины пользуются такими правами? Нет в мире такой другой страны». Старая Москва, о которой потом будут ностальгически вспоминать, не устраивала вождя. В 1934 году Сталин недовольно говорил: «Нет, Москва еще никуда не годится. Что это за город? Кривые улицы, тесно. Надо еще многое ломать, очищать и строить. Но мы из Москвы сделаем мировой центр во всех смыслах». Веление вождя воплощались в жизнь. В ноябре 1934 года в Москве взрывами снесли стену Китай-города, Сухареву башню, Иверские ворота. Газеты писали, что москвичи радуются переменам в городе. В 1937 году Николай Булганин, председатель Моссовета, выступал на I Всесоюзном съезде архитекторов с речью «Реконструкция городов, жилищное строительство и задачи архитектора». «Городской глава гордился сделанным. Когда мы ломали Иверскую часовню, многие говорили: «Хуже будет». Сломали – лучше стало. На Садовом кольце вырубили деревья. Лучше стало, товарищи». В зале аплодисменты. В 1935 году Политбюро одобрило генеральный план реконструкции Москвы. Стихийно развивающаяся на протяжении многих веков Москва отражала даже в лучшие годы своего развития характер варварского российского капитализма. Узкие и кривые улицы, изрезанность кварталов множеством переулков и тупиков, неравномерная застройка центра и периферии, загроможденность центра складами и мелкими предприятиями требует коренного и планомерного переустройства. Леонид Млечин: Но заботились только о центре столицы. Сооружали величественные здания министерств и ведомств, чтобы доставить удовольствие высшим чиновникам, и чтобы вождь, проезжая в машине, радовался своим свершениям. А многие города вовсе были лишены возможности строиться и обновляться. Голос за кадром: Осыпающиеся фасады, замусоренные улицы, разбитые оконные стекла, вросшие в землю никогда не ремонтировавшиеся деревянные дома и разрушенные здания. Дети вырастали среди разрухи и неустроенности, полагая, что весь мир так же тосклив и неуютен. Легко ли быть счастливым в убогом окружении, не видя перспективы? Какой волей, целеустремленностью, настойчивостью надо обладать, чтобы вырваться из этого окружения? Леонид Млечин: Аппарат бился над тем, как отвлечь людей от неприятных размышлений. Член Политбюро и секретарь ЦК Андрей Александрович Жданов, отвечавший за идеологическую обработку страны, объяснил, почему Сталин требует усилить борьбу с иностранным влиянием. Голос за кадром: «Миллионы побывали за границей. Они увидели кое-что такое, что заставило их задуматься. И они хотят иметь хорошие квартиры. Увидели на Западе, что это такое – хорошо питаться, хорошо одеваться. Но люди не понимают, что путь к этому лежит через правильную политику. Поэтому настроения аполитичности, безыдейности так опасны. Эти настроения еще опаснее, когда наполняются угодничеством перед Западом». Пропагандистская машина исходила пеной, доказывая вредоносность западного мира, его аморальность и безнравственность. И получалось, что все проблемы в стране – вина Запада. Уже тогда возникла тема западных санкций, которые мешают жить и работать. Поскольку все ресурсы концентрировались на борьбе с Западом, на жилищное строительство сил уже не оставалось. Никита Сергеич Хрущев приехал в один из городов и прилюдно отчитал первого секретаря за бесхозяйственность. «Город приведите, товарищ, хотя бы в относительный порядок. Заезжаю в райком. Кто будет уважать таких людей? Сидят – холод, грязища. Стыдно смотреть. Заезжаю в другой райком – лестница и окна разбиты. Помои выливают здесь же. В старое время за это бы посадили. И секретаря райкома за это надо бы посадить на 10 суток, чтобы жена ему приносила обед в каталажку. Наведите порядок, товарищи». «Я рабочий. Котлету рукой буду есть», - с готовностью сказал секретарь ЦК Алексей Ларионович Кириченко, который вскоре станет вторым человеком в партии. Недовольный Хрущев оборвал его: «У хорошего культурного рабочего квартира была чистенькая. И сам одевался бедно, но по возможности чисто, аккуратно». Неспособность секретарей райкомов обустроить здания даже собственных партийных комитетов вызывала нескрываемое раздражение Хрущева: «Кто из коммунистов может уважать руководителя, если он не в состоянии помещение отопить? Коммунисты говорят: лучше бы вы замерзли – тогда другие пришли бы вместо вас». В Москве было не лучше. Руководителям города клали на стол секретные справки: «Дом как следует не отапливается. Канализация в неисправном состоянии. Электроосвещение нормально не работает. И все жители поставлены в крайне тяжелые условия. Температура в комнатах не превышает 5-7 градусов. На всех этажах вместо двух уборных на 22 квартирах оставили по одной. Уборные находятся в антисанитарном состоянии, и без резиновой обуви пользоваться ими невозможно». Леонид Млечин: В советские времена жители запущенных донельзя коммунальных квартир могли решить свои проблемы только благодаря выборам. Накануне по квартирам ходили подобранные райкомом партии агитаторы. Уточняли списки избирателей и настойчиво приглашали голосовать, желательно с самого утра. А жильцы в ответ требовали немедленно провести ремонт. Грозили вовсе не прийти на избирательный участок, если это не будет сделано. Приходилось местному начальству срочно исправлять положение. Голос за кадром: «Особенно острой была проблема жилья, - вспоминал Николай Григорьевич Егорычев, который в конце 1950-х стал первым секретарем Бауманского райкома, а потом возглавил всю Москву. – Новое жилье почти не строилось. А построенные до войны бараки и общежития ветшали. У нас в Бауманском районе бараки были расположены вдоль Яузы каждую весну подтоплялись. Помню, как-то по заявлению я посетил одну семью. 11 человек ютились на 7 квадратных метрах». Леонид Млечин: Став хозяином страны, Хрущев затеял массовое гражданское строительство впервые за все годы советской власти. Даже в столице катастрофически не хватало детских садов и яслей, больниц и поликлиник. Сталин практически не строил жилые дома. Его интересовали только крупные проекты. Голос за кадром: Виктор Иванович Туровцев, секретарь одного из столичных райкомов, а потом и секретарь горкома, вспоминал: «Хрущев нам, москвичам, не давал покоя. Он почти каждый месяц приезжал в Моссовет, где устраивалась специальная выставка проектов застройки новых кварталов города, новых серий жилых домов, оборудования для коммунальных служб и тому подобное. Осматривая экспозицию, он направо и налево раздавал замечания, беспрекословные советы и поучения». 17 июня 1961 года на президиуме ЦК обсуждали программу жилищного строительства и качества строительных работ. Секретарь ЦК Екатерина Алексеевна Фурцева как недавний руководитель столицы высказалась против пятиэтажек. «На Минском шоссе стоит замечательный красивый дом. А посмотрите, какая в нем планировка квартир. Отвратительная. Комнаты темные, нескладно расположены коридоры и кухни. Возьмите дома на Юго-западе. Коридор имеет ширину 90 см, а длина коридора – 1 м 10 см. Чтобы втащить в такую квартиру музыкальный инструмент, пианино или, еще хуже, рояль, то нужно откручивать ножки или втаскивать через окно. Все мучаются от такой планировки». Хрущев с ней не согласился: «Люди живут в подвалах, а некоторые даже без подвалов. Неизвестно, где они ютятся. А мы уже говорим о том, что надо строить, учитывая будущее коммунистическое общество. Черт его знает, как мы тогда будем строить. Я сейчас еще не знаю». Москвичей тревожили низкие потолки в новостройках. Фурцева спешила успокоить горожан: «Никто не заметит, что высота потолков 2 м 70 см. Мы сами распустили по Москве совершенно не нужные разговоры о том, что для квартир с уменьшенной высотой потолков потребуется особая мебель, пониже. Даже было открыто специальное отделение по продаже мебели для квартир с пониженной высотой. А вот москвичи переехали в эти квартиры, и никто не замечает, что там пониженная высота. Никому это в голову не приходит. Все очень довольны, что предоставлены для каждой семьи отдельные квартиры, и присылают благодарности в ЦК партии». Когда счастливчики переезжали на новую квартиру, все имущество умещалось в кузове грузовика. Ничего уже не купишь. Даже Хрущев сопротивлялся планам комфортного устройства жизни: «Тут предлагали в деревнях строить пятиэтажные дома с лифтами. Этого мы не можем. Рано еще. Я предлагаю старых и больных селить на нижние этажи. А на пятый этаж – молодежь, холостых. Пусть женятся. А потом, если надо будет, улучшать. Да я и сейчас на пятый этаж готов с молодежью соревноваться». 13 ноября 1963 года новый руководитель Москвы Николай Егорычев объяснил: «Остро нуждаются в жилье свыше 1 500 000 человек. 500 000 человек имеют менее трех квадратных метров на человека. Обеспечение жильем остается самым острым вопросом в Москве. 100 000 человек живут в глубоких подвалах, 870 000 – в ветхих домах. Поэтому время для улучшения жилищных условий не пришло. С сегодняшнего дня прекратить улучшение. Кто хочет улучшения жилищных условий – пусть копит деньги и вступает в кооператив». Леонид Млечин: Уже тогда москвичей раздражали приезжие как конкуренты в борьбе за жилье. Голос за кадром: В 1960 году в Лондон по приглашению Лейбористской партии прибыла советская делегация во главе с главным идеологом партии секретарем ЦК Сусловым. Михаил Андреевич охотно беседовал с англичанами, расспрашивал их о зарплате, ценах, жилье. В Манчестере он пожелал побывать в одном из двухэтажных домиков – неподалеку от текстильной фабрики. Михаил Андреевич поговорил с хозяином дома, затем извлек из карманов длинного пальто пару матрешек: «Это вашим детишкам на память от дяди из Москвы». Он с изумлением выяснил, что в доме 6 комнат, не считая ванны и кухни, живет одна семья. Покинув гостеприимных хозяев, бормотал себе под нос: «Да, в двухэтажном доме одна семья из 4 человек. Семья электрика». Леонид Млечин: Сопровождавший его советник нашего посольства в Лондоне разделял удивление секретаря ЦК. Сам он ютился в Москве с семьей в одной комнате коммунальной квартиры. А, вернувшись в Москву, Суслов, видимо, забывал увиденное и убежденно говорил о невыносимо тяжком положении рабочего класса на Западе. Голос за кадром: Отдельная квартира прилагалась к высокой должности. Или ее можно было получить в виде особых папских милостей. Николай Александрович Булганин при Хрущеве руководил правительством, принимал иностранных гостей и ездил по миру. Он любил балет, а еще больше – балерин. Когда Хрущев захотел от него отделаться, то вспомнил о его увлечении балеринами, что недостойно коммуниста-руководителя. Мне говорили: «Товарищ Хрущев, скажите Николаю Александровичу, пусть он квартиры артисткам не раздает, а тем более на новоселья к ним не ездит». При первом удобном случае Хрущев лишил его высокой должности, вывел из президиума ЦК и даже лишил маршальских погон. Получить или не получить квартиру в столице зависело от председателя исполкома Моссовета. Многие годы это кресло занимал Владимир Федорович Промыслов. В его кабинет попадали только заметные в обществе люди. И Промыслов старался никому не отказывать. Но резолюции на заявлениях ставил разными карандашами. И подчиненные твердо знали, что именно начальник желает – помочь или вежливо замотать вопрос. Были те, кому не отказывают. Помощнику первого секретаря Московского горкома поручили порадовать самого Суслова. Он набрал номер и почтительно доложил: «Вы просили помочь насчет квартиры. Ордер на двухкомнатную квартиру готов». Суслов недовольно: «А что, у Моссовета трехкомнатной квартиры для моего родственника нет?», - и бросил трубку. Леонид Млечин: От скудости жизни появлялось ощущение ущемленности, обделенности. И это разочарование рождало цинизм, пассивность и равнодушие: «От нас ничего не зависит. Нашего мнения не спрашивают». Социологи обращают внимание на то, что за пределами больших городов очень многие жалуются на бедность. И это ощущение определяется не малой зарплатой, не скудостью быта, а, скорее, отсутствием веры в способность изменить свою жизнь.