Леонид Млечин: Когда Франклин Делано Рузвельт 7 ноября 1933 года принял наркома иностранных дел Максима Литвинова, президент Соединенных Штатов сразу сказал, что базовые условия для переговоров об установлении дипломатических отношений между СССР и США – это восстановление религиозных свобод в России. «Ну, хорошо, Макс, - говорил американский президент наркому. – Знаете разницу между религиозными и нерелигиозными людьми. Вот, в чем она заключается. Через какое-то время настанет вам срок умирать. И что же, Макс? Вы вспомните своих родителей – хороших, набожных, которые верили в Бога и возносили ему молитвы. И я уверен – они и вас научили молиться». Литвинов покраснел, не зная, что ему ответить. А Рузвельт продолжал, как ни в чем ни бывало: «Сейчас вы считаете себя атеистом. Но я говорю вам, Макс. Вас воспитали в религиозном духе. И когда придет время умирать, вы будете думать о том, чему вас учили ваши отец и мать». Максиму Литвинову, коммунисту и атеисту, было не по себе. Но он защищал позицию советского государства. Верить в бога не запрещено, хотя это и не приветствуется. Большевики первым делом отделили церковь от государства, а школы от церкви. Заменили церковный брак гражданским. Религия считалась уделом людей отсталых и темных. Как же при советской власти могло возникнуть желание стать священником? Александр Абрамов: Когда я поступил на исторический факультет университета, естественно, людей, которые были бы религиозными, открыто религиозными, в конце 1980-х – начале 1990-х не было. Я воспитывался в ощущении, что церковь – это такой инструмент задуривания головы людей, который, тем не менее, по каким-то неясным мне причинам создал массу памятников в истории культуры. И вот мы ездили смотреть разные памятники, в экскурсиях участвовали, исключительно думая: «Как же получилось так, как нейтронная бомба, батюшек нет, а храмы стоят?» Я знал, что в одном из московских храмов хороший хор. А мне медведь на ухо наступил. И я думаю, что надо послушать, что такое хороший церковный хор. Я зашел. Ничего не понимая в хоре, увидел богослужение, услышал проповедь священника, и понял, что я не просто креститься хочу, а священником хочу быть. И так оно со временем и случилось. Леонид Млечин: Сегодня протоиерей отец Александр Абрамов – настоятель Храма Преподобного Сергия Радонежского в Москве. Неужели тогда не мешало откровенно ерническое отношение к церкви при советской власти? Александр Абрамов: Когда я был совсем маленьким ребенком, я ездил к бабушке и к дедушке в деревню, полстраны так делало, и там было полуразрушенный храм. И когда я проходил мимо этого храма в магазин, когда меня посылали за хлебом, например, я со страхом к этому относился. Я воспринимал как нечто могущее опасно внедриться в мою жизнь. Я побаивался ребенком всего этого. Я думал, что это такие ядовитые предрассудки и так далее. Ернического никогда не было. Но в жизни, которая протекала перед моими глазами, никогда и не было верующих людей. Леонид Млечин: В 1926 году провели первую всесоюзную перепись населения. Верующими себя назвали 45% мужчин и 77% женщин. Вдова Ленина и заместитель наркома просвещения Надежда Крупская откликнулась на эти цифры в газете «Известия». Перепись показала, что масса, и особенно женщины, были встревожены параграфов опросного листа, касающегося религии. Большинство тех, кто давно не придерживается обрядов, не решились написать «неверующие» и в конце концов написали «верующие». Хотя скорее было наоборот – удивительным образом, при накале религиозной пропаганды и репрессий против церкви столько людей назвали себя верующими. Но лицемерие давно восторжествовало. Писали и говорили то, что считалось правильным. Александр Абрамов: Аграрное население практически все принадлежало не только формально, но и фактически к церкви. А в городе этот процент, естественно, был меньше. Это вообще свойственно для индустриализирующихся и урбанизирующихся обществ. Но и в городе я бы оценил этот процент как немаленький. Ну никак не меньше трети я бы сказал. Пример такой небольшой. В Елоховском соборе за первые пасхальные два дня проходило свыше 50 000 человек. Войти на Пасху в храм без приглашения было нельзя. Это не такая мера, что это VIP-билеты. Ничего подобного. Это билеты, которые раздавались всем для того, чтоб просто давки не устроилось. И это не только Москва. В Пензе тоже уполномоченный пишет с неудовольствием: они продали за пасхальный день свыше 5000 просфор. У нас традиционно самый востребованный обряд – это отпевание. Отпевали в сельской местности практически всех. На втором месте крещение, и на третьем – венчание. Леонид Млечин: Академик Александр Панченко вспоминал: «Меня крестили в 1937-ом. Но как крестили! Тайно, ночью. Бабушка и прабабушка крестили. Пришли ночью в церковь. Поп был нам свояк. А наутро его арестовали. Я до сих пор думаю – не из-за меня же, наверное, арестовали? Очередь пришла, а не потому, что он ночью меня покрестил». Александр Абрамов: Очень часто приглашали священника домой, чтобы не связываться с документами. И тогда священник рисковал снятием с регистрации. Потому что крестить дома было нельзя. Но, тем не менее, очень многие договаривались. Особенно если речь шла о людях относительно высокопоставленных и о людях, принадлежащих к партии. Митрополит Питирим как-то так упоминал, что в 1980-е годы перекрестил полруководства Генерального штаба и так далее. Конечно, это вряд ли могло происходить непосредственно в храме. Наверное, какие-то иные интерьеры были. Леонид Млечин: Новая атака на церковь началась при Хрущеве. Для Никиты Сергеевича идея строительства коммунизма, уже вызывавшая в ту пору насмешки, не была циничной абстракцией. Тем он и отличался от товарищей по партийному руководству, которые давно ни во что не верили. Александр Абрамов: Для Хрущева было ведь все совершенно ясно – и обещание показать к 1980 году последнего попа по телевизору. Но за этим стояло очень много чего. Например, колоссальные кампании по срыву богослужений. Когда на Пасху выделяли специальные комсомольские дружины, для того чтобы они не пускали людей на богослужения. Есть удивительные фотографии 1960-х годов, когда для того, чтобы попасть на пасхальное богослужение, взрослые мужчины повязывали на голову платки и одевали юбки, для того чтобы выглядеть, как женщины, как старушки, чтоб их лиц нельзя было заметить. Леонид Млечин: Антирелигиозную пропаганду еще в 1920-е годы поручили Комсомолу. «В новом …, - вспоминала современница, первый секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Косарев октябрил моего сына. Тогда вводили новый обряд вместо крещения. Это были первые октябрины. Сыну дали имя Спартак. И Саша сказал чудесную речь». Чиновники, служившие по ведомству антирелигиозной пропаганды, демонстрировали безумное рвение. Александр Абрамов: Например, посещение разных источников, которые столетиями почитались. Вот, что делается для того, чтобы к какому-нибудь источнику не ходили. Строят на пути этого крестного хода около святого источника коровник. И сток нечистот в этот источник. В московском храме, например… Папы Римского на Пятницкой улице специально под алтарями… Храм был недействующим, он принадлежал Ленинской библиотеке, там было хранилище. Специально под алтари были подведены подземные спуски подземных общественных туалетов. Леонид Млечин: Идеологическому аппарату было велено не допустить проникновения религиозных настроений в молодежную среду. Александр Абрамов: Молодежь, между тем, даже больше, чем пожилые люди, это особенность хрущевского времени, ходила в храм хотя бы на Рождество или на Пасху. Что делалось для того, чтобы они туда не ходили? Во внеурочное время в пасхальную ночь показывают какие-нибудь блокбастеры в кино. Обычно последний сеанс в каком-нибудь в райцентре в девять вечера. Тут ставят в 23:30 невероятный фильм. И ожидается, что люди туда пойдут. Или на радио в это время давали концерты тех групп, которые невозможно услышать, например, Boney M. Это чуть более позднее время, но, тем не менее, такие приемы были. Участников крестных ходов порой разгоняли милицией. Ставили кордоны. И эти кордоны разворачивали пешие крестные ходы или автобусы с паломниками. Например, вы собираетесь доехать до станции Талдом. А у вас электропоезд следует до полпути, дальше не идет. И так весь день этого празднования. Вы идете пешком. Там либо общественники в засадах, либо просто оцепление милиции. То есть за эти народные верования взялись очень крепко. Хотя, как и всегда у нас, и уполномоченные по делам религии об этом рапортовали в центр, бывало и обратное. Идет какой-нибудь многотысячный крестный ход, и уполномоченный потом недовольно пишет в реляции: «Несмотря на все понимание вредности происходящего, райпищепром организовал выездные буфеты и тем получил месячную выручку». То есть и то, и другое соседствовало. Леонид Млечин: В аппарате высоко ценилось умение не только всячески мешать церкви, но еще и перевербовывать священнослужителя. Александр Абрамов: Снять с регистрации. Колоссальные финансовые поборы. Поддержка так называемого регенатства, когда, например, священник слагает с себя священный сан по тем или иным причинам, отказывается от священнослужения. Его берут под белые рученьки. И он старается лектором общества знаний, по всей стране ездит с атеистическими лекциями, разоблачая церковь. Леонид Млечин: Советская власть намеревалась отделить церковь от государства, а вместо этого опутала ее со всех сторон. Александр Абрамов: Священник должен был получить разрешение на служение. И потом была произведена финансовая реформа, где священник должен был платить налог, в десятки (порой в сотни) раз превосходящий оборот храма, где он служит. И где он эти деньги возьмет – это никого не интересовало. Малейшее нарушение становилось основанием для снятия регистрации. Например, вы совершаете крестный ход в ограде храма. Как это такое может быть? Вы нарушили закон о культах, хотя закон о культах это все разрешал. Совершаете крестные ходы внутри храмов, потому что трудящимся вы своим песнопением на пасху мешаете отдыхать. Есть жалобы из соседней поликлиники. Леонид Млечин: Конечно, очень многое зависело от личных отношений священнослужителей и местных чиновников. Александр Абрамов: Митрополит Никадим Ротов, учитель нынешнего патриарха Кирилла, рассказывал, как он уполномоченного по Ленинградской области смог переубедить и разрешить колокольный звон. Во всей стране был запрещен колокольный звон. Он приехал к уполномоченному по Ленинградской области, говорит: «Я хотел бы, чтобы можно было звонить хотя бы в тех храмах, где я служу». Уполномоченный говорит: «А почему ты хочешь, чтоб был звон?» - «Знаешь, дело в том, что я очень честолюбив и тщеславен. Мне нравится, когда меня торжественно встречают». Уполномоченный увидел в этом… «А, все вы тут из себя строите святош. А вы все такие же, как мы, и еще хуже. Ну ладно, в порядке исключения разрешаю». И тогда митрополит Никодим стал служить каждый день в разных храмах. И таким образом в большом числе храмов открылся колокольный звон. Леонид Млечин: В начале 1960-х ввели новое правило. Приход должен возглавлять не священник, а светский староста, желательно далекий от религии. Александр Абрамов: Староста с формальной точки зрения – это завхоз. Но в хрущевское время, когда финансовые методы давления были очень важны, староста был по существу первым лицом в приходе. Существовала так называемая «двадцатка» - это 20 людей, которые писали заявления в органы власти с просьбой зарегистрировать приход. Они и считались органом управления, аналогом первичной парторганизации. Они по отношению к настоятелю, к священнику выполняли функции работодателя. Старост старались назначать таких, которые были бы абсолютно неверующими людьми. История, которая слушается, как анекдотическая, но тем не менее реальная. За богослужением в определенный момент времени выносят евангелие и кладут на аналой в центре храма. И верующие к нему подходят и целуют его. И вот старосту назначили на какой-то приход. Он с удивлением наблюдает все эти церемонии и настоятельно своего подшефного спрашивает: «А что это они тут делают?» А настоятель был остер на язык: «А это они годичный финансовый отчет целуют». Леонид Млечин: 14 сентября 1943-го Сталин распорядился создать Совет по делам Русской православной церкви. Председатель совета генерал Георгий Карпов прослужил в ведомстве госбезопасности два десятилетия. Еще до войны ему поручили руководить отделом по работе среди духовенства и присвоили звание комиссара госбезопасности. Через полгода, 9 марта 1944-го, нарком госбезопасности Всеволод Меркулов предложил сформировать отдельный орган для работы с другими церквами. Через 2 месяца, 19 мая 1944-го, постановлением правительства образовали еще и совет по делам религиозных культов. Его возглавил полковник Иван Полянский, заместитель начальника 5-го отдела 2-го управления наркомата госбезопасности. Александр Абрамов: Сейчас очень многие люди с легкостью говорят: «Ну что, все понятно – иерархи сотрудничали с КГБ. Нет тех, кто не сотрудничал». Это очень легко диванно рассуждать на эти темы. Ясно, например, что со всеми уполномоченными (а большинство из них рекрутировалось либо из исполкомовского аппарата, либо из аппарата КГБ), с каждым из этих уполномоченных на уровне области, края, республики, естественно, у соответствующих иерархов и старшего духовенства были контакты. Куда от них уйти? Вы приходите и просите разрешить открыть тот или иной храм. Или не разрешать смену там или там священника. В дело шли и обычные русские повадки. Например, несколько уполномоченных по ряду областей были сняты за то, что получили от духовенства взятки деньгами, продуктами или икрой. Это делалось очень просто: приходили, выпивали, решали вопросы и оставляли небольшой подарок. Леонид Млечин: В 1965 году создали Единый совет по делам религии при правительстве с большим региональным аппаратом. На местах действовали уполномоченные советы. Александр Абрамов: Старались не допустить поступление молодых людей в духовные учебные заведения – в семинарии. Условия поступления в семинарию нигде не публикуются. Как туда попасть? Парень пишет письмо в канцелярию семинарии или лично приезжает в Загорск или в Ленинград, в Одессу и подает документы. По тогдашним правилам руководство семинарии обязано проинформировать уполномоченного того района, откуда он происходит. И он, например, находится на военном учете. Только пришел из армии. Брали молодых ребят в семинарию. Его немедленно военкомат вызывает на переподготовку. Или милицейские провокации могли устраиваться. У него изымали паспорт. Или в отделении милиции, например, насильно напаивали и брали на 15 суток за административные правонарушения. За это время проходили экзамены в семинарию. Леонид Млечин: Через 1.5 месяца после прихода на Лубянку 3 июля 196-го новый председатель КГБ Юрий Андропов предложил создать подразделение по борьбе с идеологическими диверсиями. Александр Абрамов: Кому-то придумывали отрицательное прошлое. Поступает мальчик, а вслед идет анонимка: «Его отец был одним из бандеровцев, он участвовал в убийстве председателя колхоза. Они наших отцов убивали, а мы их детям будем руки целовать?» Леонид Млечин: В составе КГБ создали 5-ое управление по борьбе с идеологическими диверсиями противника. 4-му отделу поручили контрразведывательную работу среди религиозных элементов и противодействие зарубежным религиозным центрам. Прежде всего работали с семинаристами – с теми, кто хотел стать священником. Александр Абрамов: Уполномоченный приглашал к себе семинаристов, чтобы с ними познакомиться, и предлагал им при этом обсуждать с ним проблемы международного положения, обсуждать внутреннюю политику партии. Заставляли и семинарии, и духовенство, и храмы подписываться на «Правду», на «Известия», покупать для последующего обсуждения «Малую землю», если уже переходя к брежневскому времени. Леонид Млечин: Десятилетия целенаправленной борьбы нанесли тяжелый ущерб к церкви. Александр Абрамов: Мы пришли к тому моменту, когда уже почти не осталось тех людей, от кого ты мог получить транслируемую веру, от кого ты мог ей научиться. К этому времени очень многие сгинули, очень многие умерли, очень многие были задушены так или иначе. И вот ищущая молодежь начинала самоорганизовываться. Какая-то и диссидентская струя стала возникать. То есть верующие люди 1980-х годов в значительной мере либо в результате поиска к вере приходят, либо довольно часто превращаются в таких привычно православных, для которых уже содержательная сторона была менее важна. Леонид Млечин: Почему же при таком негативном отношении к священникам люди все равно продолжали выбирать этот путь? Александр Абрамов: Все-таки еще и выбили не всех. Был такой отец Павел Груздев, он служил в городе Тутаеве Ярославской области. Павел Груздев посидел в свое время в лагерях. Вернулся. Одно время его, как дурачка, как блаженненького, даже избирали народным заседателем. Приходит человек, его судят за какое-то мелкое хищение. Судья уже все решил. Функция народных заседателей понятна, она ничтожна, она нулевая. И вот он говорит: «Слушайте, а как же мы будем? А что будет есть его жена, а есть ли у него дети? А как же советская власть о них не позаботится?» В общем, его с позором выгнали с этих должностей. Кстати, таких ситуаций было очень-очень немало. Один священник описывает: «Я вошел на избирательный участок, там урны стоят. Но я на всякий случай взял с собой святую воду, все покропил. И мне председатель избирательной комиссии говорит: «Что вы здесь безобразничаете? Вы нам тут все осквернили»». Леонид Млечин: В брежневские годы контроль над церковной жизнью заметно ослабевает. Леонид Ильич руководствовался простым принципам – «Живи и давай жить другим». Александр Абрамов: Люди очень высокообразованные, даже с крупными степенями, тайком принимали священный сан, уезжая из Москвы, как правило, например, в Ярославскую область, где знаменитый митрополит Иоанн Вендланд сплошь рукополагал образованных москвичей. Некоторых тайно, и некоторых и открыто, оставляя в своей епархии. Одним из таких священников из семьи священномученика Владимира Амбарцумова был знаменитый отец Глеб Каледа, доктор геолого-минералогических наук, очень крупный исследователь, который таким же образом был рукоположен, очень много лет служил тайно. Никто не знал, что он священник. Он приходил на работу, делал свое дело, писал практически самиздатовские памфлеты и монографии. Но у него была комната в квартире, куда кто не имел хода. В ней был только стол. В определенные дни собирались люди. Этот стол превращался в престол. Там совершалось богослужение. И даже, как я читал, просили людей не расходиться вместе, а так один, потом еще, чтобы не было зафиксировано массового такого прихода и покидания. Этот человек со временем открыл свое священство, когда уже 1990-е наступили, и среди прочего служил в том храме, где мы сейчас с вами пребываем. Леонид Млечин: Позднесоветская эпоха – время интенсивных духовных исканий для тех, кто вырос в атеистической среде. Люди всегда нуждаются в утешении и сочувствии. Но где их найти? Не в райкоме же партии. Александр Абрамов: Жизнь церкви была для очень многих людей способом сохранить свою подлинность. Но, кроме всего прочего, оказаться вне одиночества – удушающего, смертельного. Представим себе даже такую просто социальную вещь. Вот какая-то бабушка живет в глухой нечерноземной деревне. Ей до ближайшего храма идти километров 15 по грязи весной. Она все равно идет. Она идет потому, что этот же путь ходили, конечно, ее деды и прадеды, но еще и потому идет, что она тепло ощущает, что она там среди своих. И это не просто форма социальной маркировки, но социальной маркировки угрожаемой. Не скажу, что это надеть звезду Давида в каком-нибудь гетто, но это ведь все совсем непросто. Почти до самой перестройки. Особенно если ты не бабушка из нечерноземного села.