Голос за кадром: Анатолий Федорович Добрынин приехал послом в Вашингтон в 1962 году и фактически попал на войну. 14 октября 1962 года американский разведывательный самолет U-2 обнаружил на Кубе советские ракеты-носители ядерного оружия. Американские военные предложили нанести по ракетным позициям упреждающий удар, затем высадиться на Кубе и полностью устранить угрозу. Президент Джон Кеннеди потребовал от Москвы убрать ракеты с Кубы. Первый секретарь ЦК КПСС и председатель Совета министров СССР Никита Хрущев приказал ускорить постановку ракет на боевое дежурство. Министр обороны Соединенных Штатов Роберт Макнамара вышел вечером из кабинета на свежий воздух, был чудный вечер, и подумал, что это последняя суббота в его жизни. "Мы ожидали, - вспоминал Роберт Кеннеди, министр юстиции и младший брат президента, - что вот-вот начнется война". Президент Джон Кеннеди отправил своего брата Роберта поговорить с советским послом Анатолием Добрыниным. "Роберт Кеннеди был весьма взволнован. Во всяком случае, я его видел в таком состоянии впервые, - телеграфировал в Москву советский посол. - Только что получено сообщение о том, что сбит американский самолет, осуществлявший наблюдательный полет над Кубой. Военные требуют от президента отвечать огнем на огонь. К несчастью, события развиваются слишком быстро". Роберт Кеннеди сказал послу простым языком: "Если вы не ликвидируете свои базы на Кубе, то мы сделаем это за вас". Дипломатия времен Карибского кризиса вошла в историю. Анатолий Добрынин сделал тогда все, чтобы война не началась. Но Роберта Кеннеди сам Добрынин вспоминал без удовольствия. Анатолий Добрынин: Он был злым гением этой организации. Он вмешивался во все. Он считал себя великим экспертом во внешней политике. Он даже хотел поехать к нам послом. Этого, слава богу, не состоялось. Он начал учить русский язык, чтобы приехать и здесь именно с "этими русскими" повоевать по-настоящему. Но он был правой рукой. К нему прислушивался… Во время Кубинского кризиса они решали вдвоем. Голос за кадром: И к президенту Джону Кеннеди советский посол относился весьма скептически. Анатолий Добрынин: Феномен Кеннеди заключается в том, что если посмотреть советско-американские отношения в период Кеннеди, они были совсем не какие-то хорошие. При Джонсоне были гораздо лучше. А Джонсон у нас находится совсем в забытье. А Кеннеди все-таки… и по кубинскому почти довели до войны, близко было. При Кеннеди, опять же, сорвали заключение договора о запрещении ядерных испытаний фактически. Хрущев соглашался… впервые, в первый и последний раз. В 1961 году. Он прямо сказал ему: "Ну, хорошо". До этого мы категорически отказывались, потому что считали, что это шпионаж, вся эта инспекция. Тот сказал: "На две инспекции согласен". Тот говорит: "Десять". Послал подальше… Голос за кадром: По прошествии времени многие пересмотрели отношение к президенту Линдону Джонсону и оценили его достижения. Добрынин всегда критически оценивал внешнюю политику Джона Кеннеди. Анатолий Добрынин: У Кеннеди тоже были… которые не лучшим образом его характеризуют. Такого, чтобы он что-то сделал для нас, жест в сторону нас – ничего. По германскому вопросу, по берлинскому вопросу – то же самое. Поэтому смертоубийство – это трагический элемент. Плюс у нас нация очень чувствительная на это все. Гораздо более чувствительная, чем американцы. Мы сразу же растаяли: "Ах, он бедный. Какие там террористы его убили, такого хорошенького дяденьку?". Голос за кадром: Может быть, все дело в том, что красивый и мужественный Джон Кеннеди всегда нравился слабому полу? Анатолий Добрынин: Это ходили слухи, что он увлекается женщинами. Это было известно. Но никаких конкретных данных. Больше было известно о Роберте, что он увлекался такими делами. Когда наши балерины приезжали, он все подкатывался к ним, когда "Большой театр" приезжал. Голос за кадром: И третий брат, Эдвард Кеннеди, который много лет был сенатором, считается выдающимся законодателем. Многие жалеют, что он не баллотировался президентом. Анатолий Добрынин: Он такой хороший выпивоха. Но так, чтобы твердо отстаивать свою позицию, бороться за что-то… Этот любит хорошую жизнь. Чтобы быть президентом или сенатором, нужно быть в горячей кухне. Если вам тут очень жарко, подпаливают, то лучше не идти в политику. Джек и Роберт могли это, а Эдди Кеннеди – нет. Он не такого характера. Голос за кадром: Добрынин служил послом в Вашингтоне при шести президентах Соединенных Штатов. Он себя так поставил, что даже в худшие годы Холодной войны его с уважением принимали в Белом доме и в Государственном департаменте. Он был выдающимся дипломатом. Злые языки утверждали, что Добрынина именно по этой причине так долго держали послом в Вашингтоне – почти четверть века. Если бы он вовремя вернулся в Москву, то имел шанс сменить Андрея Андреевича Громыко в главном кабинете на 7 этаже высотного здания на Смоленской площади. Когда в декабре 1979 года советские войска вошли в Афганистан, Добрынин находился в Москве. Перед возвращением в Вашингтон он зашел к министру иностранных дел Громыко. Анатолий Добрынин: Мне было не совсем понятно, зачем мы туда лезем. Потому что с американцами мы испортим начисто отношения надолго. Он говорит: "Да это ненадолго. Ну, месяц мы там еще будем. Все кончим за месяц. Так что ты не волнуйся, поезжай". Это он мне сказал. Голос за кадром: Даже руководитель советской дипломатии плохо представлял себе положение дел в соседнем Афганистане. Громыко интересовали только Соединенные Штаты, крупные европейские страны и еще Организация объединенных наций. Другие государства он не считал серьезными партнерами. Да и по традиции министерство иностранных дел мало занималось странами Третьего мира. Это была епархия Международного отдела ЦК КПСС и внешней разведки. В апреле 1978 года власть в Афганистане взяли молодые офицеры левых взглядов. Они пытались силой навязать стране социализм советского образца. Страна сопротивлялась. В Москве решили, что достаточно сделать хозяином Кабула надежного человека и послать ему в помощь войска. Анатолий Добрынин: Громыко был первый, кто выступил на Политбюро и сказал: "Мы разругаемся с американцами. И все, что у нас сейчас наработано по вопросам разоружения, все полетит насмарку". Брежнев практически с ним не спорил в этих делах. На равных был с ним Андропов. Он был председателем КГБ. Он занимался внешними вопросами. Его интересовали эти вопросы. Поэтому он был в курсе этих вопросов, имел свою точку зрения. А так… по военным делам должен сказать, что у Андрея Андреевича такая была черта. Он, конечно, очень ревностно относился ко всем международным делам, связанным с внешней политикой. Голос за кадром: Но больше всех Афганистаном занимался председатель КГБ Андропов. Анатолий Добрынин: Когда Андропов в декабре этого же года прислал записку (там много было записок) для Брежнева, что если мы не введем туда войска, то туда введут американцы, потому что Амин там пришел к власти. Амин, который является ставленником американцев. И тогда у нас будет на границе еще враждебное нам государство, и нужно сейчас немедленно туда. Голос за кадром: Судьбу Афганистана решали четверо: генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев, председатель КГБ Андропов, министр обороны маршал Устинов и Громыко. Первые трое высказались за спецоперацию в Кабуле. Анатолий Добрынин: Громыко в таких комбинациях, если трое те "за", он шел за ними, если это не касалось американских дел. Здесь он пошел на поводу у них. Андропов, Брежнев и Устинов считали, что нужно вводить. Но он с учетом того, что у них есть данные, что сейчас там будут американские базы (а у Громыко таких данных не было, по линии МИДа никто таких данных не сообщал), он промолчал. Голос за кадром: По несчастливому для брежневского руководства стечению обстоятельств, через месяц после ввода советских войск в Афганистан в Белом доме обосновался Рональд Рейган. Он рад был помочь советскому руководству поглубже увязнуть в Афганской войне. На первой же пресс-конференции в Белом доме президент Рейган, отвечая на вопрос корреспондента, сказал: "Советские лидеры присвоили себе право совершать любые преступления, лгать и обманывать. У нас другие моральные принципы". Советская дипломатическая школа формировалась Молотовым, который стал наркомом иностранных дел в мае 1939 года. Анатолий Добрынин: Он, конечно, был убежденный коммунист, который верил в конечную победу коммунизма. Верил. Это не просто была пропаганда какая-то, а он был убежден. И все свое существование он связывал именно с ведением дела в области внешней политики таким образом, чтобы приблизить день окончательного торжества коммунизма. Верил ли он, что это наступит скоро, трудно сказать. Но все рассматривал через призму именно этого – борьбы за коммунизм. Он считал, что главным достижением войны, в которой победил советский народ – это было расширение социалистического лагеря. То есть шаг вперед к созданию общего социалистического глобального окружения, а в перспективе – и коммунизма. Голос за кадром: Молотов не был дипломатом в традиционном понимании этого слова. Анатолий Добрынин: Наш несгибаемый министр даже не пытался проявить какую-то гибкость, чтобы подыскать хоть маленький компромисс. Он был стопроцентный… И главное, конечно в его поведении была полная несгибаемость с точки зрения нежелания пересматривать свои позиции, упорство в отставании своих взглядов и просто догматический подход, который он никак не хотел менять: "Вот это красное, это желтое. Коммунизм победит, и все". Все, что идет в этом направлении, то хорошо. А то, что, по его мнению, мешает такой победе, он против этого. Хотя обстановка требовала совершенно другого. Голос за кадром: На Западе плохо понимали логику советских вождей. Один из иностранных корреспондентов в Москве заметил: "Нет специалистов по Советскому Союзу. Есть только разные степени непонимания". А Молотов в какой степени понимал своих партнеров? Анатолий Добрынин: Молотов любил поехать, посмотреть Америку. С Нью-Йорка на поезде по всей Америке до Сан-Франциско. С ним ехал наш посол и я в качестве переводчика и советника такого. Сама поездка была, конечно, очень интересная для Молотова. Я присматривался к нему, как на него производит впечатление Америка. Ему нравились пейзажи, города, чистые фермы, такие большие обухоженные пространства. Но он делал какой-то необычный вывод из всего этого: "… Америка ближе всего стоит к коммунизму с точки зрения того, что впереди общество, в котором все будет", не отдавая себе отчет, что американский дух совершенно другой. Голос за кадром: Анатолий Добрынин окончил Московский авиационный институт. Его распределили на опытный завод конструкторского бюро Яковлева, где создавались знаменитые истребители. Анатолий Добрынин: Я попал в дипломатию совершенно случайно. Я работал инженером, это мне нравилось. Потом по линии ЦК, деваться было некуда, во время войны перевели в дипшколу, я окончил. А потом в учебный отдел, что мне совсем не нравилось. Потому что я работал у Яковлева инженером-конструктором. И тут писать инструкции для ВДШ, для Дипакадемии. Все это было скучно, нудно и не по душе. Голос за кадром: И тут большое повышение ему предложил Андрей Вышинский, сменивший Молотова на посту министра иностранных дел. Анатолий Добрынин: Все заседания шли ночью. Он начинал устраивать заседание своих заместителей. И вызывал туда кадровый… Он прочитал, говорит: "Тут есть товарищ Добрынин. Мы вас хотим назначить заведующим… Как вы?". Я говорю: "Я не хочу". Для него это было совершенно неожиданно. Потому что так… армейские ранги, потому что у нас тоже были погоны. Я был капитаном. А тут мне предлагали генерал-майора. Он просто оторопел. Я говорю: "Да не хочу я быть… Зачем меня сорвали с инженерного отдела? Я работал у Яковлева конструктором. Потом меня в учебный отдел, к которому у меня совершенно душа не лежит. А теперь вы меня хотите во главе этого отдела посадить". Он рассвирепел страшно: "Мальчишка, мы вам предлагаем генеральскую должность. Половина МИДа руками схватилась бы. А вы что о себе думаете? Пошли вон". Голос за кадром: Через несколько лет Добрынина решили отправить в советское посольство в Швейцарии. Окончательное решение за министром Вышинским. Анатолий Добрынин: Он ходатайствовал… Потом посмотрел, сразу меня узнал. 6 лет прошло. "Ах, это вы собрались в Швейцарию ехать. Такой здоровяк. В Швейцарию едут только отдыхать, на лыжах кататься. Или кто на пенсии, перед тем как помирать. А вы собрались туда. Что это такое?". Я говорю: "Я не просил в Швейцарию. Мне предложили. Если меня куда пошлют, я туда пойдут". - "Это другое дело. Это правильно. Как солдат. Но куда бы его послать?", - смотрит на меня. Я говорю: "Не знаю". Все замы, как кролики, сидят, молчат, на него смотрят. Он думал, думал: "Давайте-ка мы его пошлем в Америку. У нас очень плохие отношения с Америкой. Вот он пускай там и подерется с ними". Голос за кадром: Драки удалось избежать. В Кремле и в Белом доме почти одновременно обосновались прагматики, которые ценили стабильность – Линдон Джонсон и Леонид Брежнев. Потом президент Ричард Никсон пригласил советского вождя в Белый дом. Брежнев, побывав в Америке, весьма впечатлился. Он хотел создать условия, которые сделали бы немыслимой войну между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Вместе с тем, не следует переоценивать способность Брежнева здраво оценивать то, что происходило за границами. Добрынин пытался объяснить ему настроения американцев, но успеха не имел. Брежнев оставался в плену идеологических догм. Он хотел улучшения отношений с Америкой, завидовал ее успехам, но верил, что рано или поздно социализм победит в соревновании с капитализмом. Выезжавшему в Вашингтон Добрынину Громыко дал совет: "Многие мои коллеги в Политбюро не знают Америку. Не бывали там. Не понимают, как функционирует американская политическая система. Они склоняются в силу самой атмосферы Холодной войны к стремлению почти автоматически дать отпор американцам. Надо исподволь закреплять мысль о том, что не только противоборство, но и сотрудничество возможно и целесообразно". Анатолий Добрынин: Среди сведений у нас было впечатление, что он был враждебен США. Это неправильно. Он, конечно, был сторонник того, что, конечно, с американцами по-крупному мы не помиримся. Слишком разные у нас идеологические взгляды. У нас есть непримиримость идеологическая плюс разное видение конечного результата. Это не позволяло добиться каких-то крупных результатов. Но в то же время достаточно солидные, которые смягчают обстановку, уменьшают гонку вооружения, уменьшают опасность войны, уменьшают угрозу нашей безопасности – это он считал нужным. Хотя считал, что это быстро не сделаешь: это нужно упорно, методично добиться своего. Голос за кадром: Громыко был бесконечно терпелив. Он старался измотать партнера на переговорах, торгуясь по каждому поводу. И только убедившись, что лимон выжат до конца, переходил к следующему вопросу. Он накапливал второстепенные выигрыши, пока они не складывались в крупный успех. Анатолий Добрынин: Как-то Киссинджер отметил: "У Громыко есть одна черта – он очень упорный. Он как паровой котел: одно заладит и будет повторять, повторять и повторять". Я бывал на всех встречах, было записано: "Громыко вы не сдвинете с этого места никак". Пять дней я присутствовал. Громыко договаривался об этой формулировке. Он все-таки своего добился. Нужно отдать должное: иногда упорство – это полезно. Но иногда упорство, переходящее в упрямство – это уже минус. Голос за кадром: Торговаться – это правильно. Но надо знать меру. Погнавшись за мелочами, можно упустить главное и договориться на худших условиях, чем можно было. Анатолий Добрынин: Сам по себе Громыко, с одной стороны, защищал наши интересы очень сильно, старался. У него не было гибкости, когда подошли к новому этапу, когда нужно по-широкому взглянуть на наши отношения с Америкой. Голос за кадром: Брежнев был главным мотором совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, которое прошло в Хельсинки в 1975 году. Его подготовка заняла несколько лет. Анатолий Добрынин: Там было три корзины. Одна корзина на границе, вторая корзина – это экономические вопросы. И тертья – гуманитарные вопросы. И получилось так, что первые две прошли, а третья корзина (гуманитарная) для нас была совершенно малоприемлемой. Причем, никто из членов Политбюро не занимался этим делом внимательно. Голос за кадром: Для Советского Союза главное заключалось в признании послевоенных границ. Для остального мира – в защите прав и свобод человека. Окончательный текст представили на рассмотрение Политбюро. Анатолий Добрынин: Когда посмотрели первый... хорошо, признание всех границ. Второе – академическая безопасность. А третье – про "нельзя трогать никого, свобода слова, то и се". И тут Андропов говорит: "Слушай, Андрей Андреевич, мы что, такое подписывать будем?". И все третью прочитали. Первые две понравилось. - "Нельзя, ни в коем случае нельзя". И все против этого. Даже Брежнев не пошел бы, если бы они все проголосовали против. Значит, Брежнев помалкивает, а мы говорим: "Да нет, вроде договорились". А эти… Суслов и Андропов особенно: "Нельзя подписывать такой документ. Будут лазить и с этим будут посылать нам…". Голос за кадром: Громыко старался делать и говорить то, что было приятно Брежневу. Анатолий Добрынин: Громыко знал, что на эту конференцию очень хотел поехать Брежнев. И он покривил тут душой, я должен признать. То есть он знал, что Брежневу очень хотелось поехать. Тем более там после Венского конгресса XIX века там будет присутствовать 35 государств. И он, Брежнев, будет среди всех этих президентов сидеть, подписывать. Тогда Громыко словчил. Зная, что ему очень хочется, говорит: "Слушайте, кто хозяин в нашем внутреннем доме? Мы же хозяева. Никакие Хельсинки. Что мы решим дома какого-нибудь горлопана поджать или нет…". Формального голосования не было. Он сказал: "Хорошо, пускай едет". Голос за кадром: Громыко был прав. Ничего не изменилось. Цензуру никто не отменял. Инакомыслящих сажали. Это было характерно для советской системы – с большой помпой подписать любое международное соглашение, но пальцем не пошевелить, для того чтобы в соответствии с ним изменить внутреннее законодательство. Американский президент Джимми Картер как человек очень совестливый и религиозный считал, что все правительства в мире обязаны соблюдать права человека. Картер попросил Конгресс прекратить помощь латиноамериканским диктаторам, прежде всего генералу Аугусто Пиночету. Выступил в поддержку академика Андрея Сахарова. "Если мы видим, что людей несправедливо сажают, мучают, лишают прав, - говорил Картер, - Соединенные Штаты не вправе молчать. Наша приверженность правам человека является фундаментом внешней политики Соединенных Штатов". Эти речи вызывали в Москве нескрываемое раздражение. Советские руководители не верили в искренность американского президента. Анатолий Добрынин: Его любимой темой были диссиденты. Громыко ему про контроль над вооружениями ядерными, а этот с диссидентами. В то время Америка говорила о Щаранском. Громыко ему: "Щаранский, Щаранский". А тот смотрит, говорит: "А кто такой Щаранский?". Тот до того обомлел: "Вы не знаете, кто такой Щаранский?". - "Не знаю". И прекратил разговор. Я про себя подумал: вот, учись у нашего министра, как вести переговоры. Сказал - "не знаю", и все. Сели в машины, едем из Белого дома к посольству… Он ко мне оборачивается потихоньку: "А кто такой Щаранский?". Голос за кадром: Анатолий Щаранский, советский физик, пытавший эмигрировать в Израиль. Его обвинили в шпионаже и посадили. Обвинения были, очевидно, фальсифицированы, и мир возмутился. Анатолий Добрынин: Я спрашиваю Макарова (старший помощник): "Вась, ты что-нибудь… которые я писал из Москвы". Щаранский был большим вопросом в наших отношениях. - "Я показал раза два, а он меня ругнул. Вы, говорит, мне бросьте показывать такую чепуху. Я больше не показывал ни твоих, ни даже по ТАССу сообщений. Он, конечно, знает, кто такой Щаранский. Он претворяется". Но то, что он мало читал эти телеграммы… Это такой у него подход был. Голос за кадром: А Громыко вообще представлял себе ситуацию в родной стране? Анатолий Добрынин: Иногда мы встречались. Моя супруга иногда его немножко поддразнивала: "Андрей Андреевич, сколько стоит фунт черного хлеба?". Он не знал. Тогда Лидия Дмитриевна, его супруга, встречала. Она знала все. - "А сколько масло…". Он не знал. Поэтому он знал в глобальном плане то, что обсуждалось на Политбюро. Что строят какую-то электростанцию, или нужно электричества больше или меньше. Или прорыв с цветной металлургией или с нефтяной промышленностью. Это он знал. А этот, я помню, один раз сказал на Политбюро: "Я вчера гулял по улице Горького, и нигде газированной воды не нашел". В Политбюро переглянулись, большинство знало, все-таки они связаны с внутренней политикой. Голос за кадром: Став генеральным секретарем, Горбачев предложил Громыко приятный пост председателя президиума Верховного совета. Поинтересовался, кого Андрей Андреевич видит своим преемником на посту министра иностранных дел. Громыко сразу же назвал своего первого заместителя Георгия Корниенко. Затем добавил еще одну кандидатуру – посла в Соединенных Штатах Добрынина. Но Горбачев выбрал Эдуарда Шеварнадзе. Добрынин проработал 2 года секретарем ЦК КПСС по международным делам и ушел на пенсию.