Леонид Млечин: Политика – особое искусство. Важнейшая роль в принятии решений, определявших судьбу страны, принадлежала часто неведомым публике помощникам руководителей государства. Они пользовались доверием вождей, влияли на них и в определенном смысле формировали их представления о жизни. Одна из ключевых фигур в позднее советское время – политик и ученый Георгий Хосроевич Шахназаров. Он прошел войну, и у него были свои принципы. Виталий Игнатенко: Доверие к нему было у руководства партии безграничное просто. Он был рядом с четырьмя генеральными секретарями: Леонидом Ильичом Брежневым, Черненко, Юрием Владимировичем Андроповым, Михаилом Сергеевичем Горбачевым. И всегда, всегда он был человеком, с мнением которого очень считались. И очень ценили его отношение, мнение его, ценилось отношение к тем проблемам, которые возникали, от политических до экономических, культурных и так далее. Юрий Батурин: Министры, конечно, люди очень важные, значимые каждый на своем направлении. Но в любом случае, они работают в рамках поставленных задач. А помощник, у него нет рамок, понимаете, он может предложить все, что угодно. Это, как Нильс Бор говорил, это идея, конечно, безумная. Но вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной? Георгий Пряхин: Его называют первым политологом в стране. Я думаю, тут еще сказывалась его такая просвещенческая роль в этом самом политическом самообразовании, еще оттуда пошло. Плюс, он, конечно, знающий человек был. И доктор, и член-корреспондент академии, юрист хороший. В этом отношении и даже то, что родословная его, то, что он сын адвоката известного, видного. Вот он понимал, понимал приоритеты, понимал ценности. Карен Шахназаров: В школе что ли он мне как-то сказал: «Ты понимаешь, никогда не надо делать людям то, что ты не хочешь, чтоб делали тебе. Ты не должен, ты всегда должен думать о том, что, когда что-то делаешь, что ты к людям, вот как ты к себе, вот так вот ты должен относиться к людям». Леонид Млечин: Георгий Шахназаров родился 4 октября 1924-го. Окончил школу в Баку и был призван в Красную армию. После артиллерийского училища – командир огневого взвода 150-й армейской артиллерийской, орденов Суворова и Кутузова бригады. Карен Шахназаров: Его командир бригады очень любил в шахматы играть и очень плохо играл. А папа неплохо играл в шахматы, у них там вроде какое-то затишье. «И вот я каждую ночь, он меня вызывает в штаб и, как всегда: «Садись»». А папа лейтенант был. «Играть будешь?». – «Да». В общем, они играли, и папа у него все время выигрывал. «Вот уже под утро я шел в свой потом окоп, – говорит, – а все простреливается там». То есть могли и убить. Так этот комбриг не просто так, а потом он утром еще приходил и начал дотошно: насколько почищено орудие, какой в батарее порядок, все такое. То есть, как бы, назло. «И так, – говорит, – каждую ночь». Ему его офицеры-товарищи говорят: «Георгий, да плюнь ты на него, проиграй ему». Он говорит: «Ну да, решил, пошел, сел с ним играть, потом думаю, нет все-таки я опять выиграю». Леонид Млечин: Георгий Шахназаров дошел до Днепра, форсировал Перекоп, брал Севастополь. Карен Шахназаров: Там же были румынские кавалерийские части, очень много лошадей было. Немцы застрелили всех лошадей. И он говорит: «Когда мы вошли в Севастополь, весь Севастополь был в этих мертвых лошадях, некоторые еще шевелились там, кричали там, что-то такое. Это, – говорит, – страшно. И вот весь, весь Севастополь». Бессмысленная какая-то жестокость, потому что, в принципе, они уже все, уходили из Севастополя, полностью проиграли они. И всех, а там несколько тысяч лошадей, они всех их перестреляли. Леонид Млечин: Бригада Шахназарова участвовала в освобождении Минска, Литвы, взятии Кенигсберга, ныне Калининграда. Карен Шахназаров: «В Литве уже, – он говорит, – какое-то место заняли, начали землянку рыть. А зима, холодно, чем накрыть? Нашли какие-то ледяные эти, не панели, а что, брусья какие-то ледяные». Говорит: «Ну это дерево там, наверное, закрыли ими крышу, туда все залегли. В общем, спать хотелось». И он говорит: «Я просыпаюсь и чувствую какой-то запах. И смотрю на потолок, а из потолка – рука». А это были немцы замерзшие. То есть они настолько вмерзли в лед, что они… Вот они ими покрыли землянку. «Но, – говорит, – мы уж, хотя мы чего только не видели, все равно вышли из землянки и так, так и не смогли». Леонид Млечин: Он командовал взводом управления, был начальником разведки дивизиона, командиром батареи. Карен Шахназаров: Они взяли Кенигсберг, и бригада уже двигалась туда, к морю, где уже последние у них были бои. Там Пиллау он заканчивал, Балтийск сейчас. Он говорит: «Прекрасная дорога, немецкая дорога, май, бригада двигается. И вдруг я смотрю, все так оборачиваются – тело обнаженной женщины убитой лежит. Кто ее убил, как? Непонятно, абсолютно обнаженная». И говорит: «Командир бригады вдруг встал, с машины слез, взял шинель и накрыл». Ну дорогого стоит. Леонид Млечин: «Батарее пришлось отражать танковую атаку, – вспоминал Георгий Шахназаров, – я отстранил наводчика, сам прицелился. Немецкий танк ткнулся стволом в землю и застыл. Красную звездочку я получил после года участия в боях. А вот за танк «Отечественную войну II степени». Виталий Игнатенко: Георгий Хосроевич был, конечно, уникальный человек для Центрального комитета партии. Таких людей было еще несколько человек, Анатолий Сергеевич Черняев, например. Это люди, которые прошли войну, ушли на фронт прямо из школы. Вернулись лейтенантами, капитанами, битые-перебитые. Пошли на очень трудные факультеты, на философские факультеты в лучшие университеты. В шинельках. И принесли они в работу, партийную работу принесли такую очень новую, на мой взгляд, новую какую-то такую линию поведения. Это были люди с невероятным чувством собственного достоинства, очень порядочные, люди, которых война сделала такими очень, я бы сказал, с повышенным, людьми с очень высоким чувством справедливости. И поэтому иногда они не шли ни на какие компромиссы, порой им было неуютно работать в аппарате. Но их очень высоко ценили. Карен Шахназаров: Он только уже на склоне лет стал ордена надевать. У него было два ордена – Орден Отечественной войны, Красной звезды, хорошие ордена. За взятие Кенигсберга медаль, за победу над Германией. Ну, короче, и стал ходить к Большому театру, там ветераны, его бригада. Он, кстати, Донецк освобождал. Буквально за год, за два до смерти он говорит: «Знаешь, я хорошо помню то чувство, которое у нас было, когда мы узнали о победе. Эта победа все искупила». Вот такую фразу он сказал. «Вот эта победа все искупила». Леонид Млечин: После войны Георгий Шахназаров окончил университет, защитил диссертацию, и его взяли в аппарат ЦК партии. Он работал в отделе у Юрия Владимировича Андропова, который был тогда секретарем ЦК. Юрий Батурин: Кроме того, он был членом-корреспондентом Академии наук СССР, он возглавлял Советскую ассоциацию политических наук в ходе работы. Тут, конечно, у меня все восхищение все больше и больше прибавлялось. Ну, прежде всего, я не знал, что он помимо работ политического, юридического характера пишет литературные произведения. И я специально доставал его книжки, читал. И вообще-то в то время для меня 30-летнего это был такой вот образец. Карен Шахназаров: Папа же сам писал фантастические повести, рассказы, на мой взгляд, очень хорошие. Стихи писал. Он такой был очень творческий человек. Пьесы писал. Он любил это дело и порой, порой говорил, что «мне надо было этим заниматься». Было у него такое вот. Хотя, я думаю, он все-таки занимался тем, чем, что было ему присуще, на самом деле. Леонид Млечин: Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев не был человеком самоуверенным. И окружил себя большой группой помощников и советников. Он ценил и уважал умных и талантливых людей, таких, как Шахназаров. Георгий Пряхин: Самых больших высот должностных он достиг при Горбачеве. И Горбачев достойно ценил это поколение. Но мне кажется, что самые лучшие времена для них все-таки были при Брежневе. Когда они были молоды, когда они могли спорить с Брежневым. Поднимать его, из сталевара делать громадным политиком. Это были лучшие времена для них. Леонид Млечин: Помощником Брежнева по международным делам был опытный дипломат Андрей Михайлович Александров-Агентов. Карен Шахназаров: Он так славен своей несдержанностью. То есть он мог очень грубо обращаться к сотрудникам. И какой-то был момент, они что-то готовили, какую-то речь, какой-то кусок. Вот папа там, еще кто-то из консультантов, они принесли, и он начал на них кричать. И очень оскорбительно. И отец ему сказал: «Вы не смеете так с нами разговаривать. Вы не можете так, это, это невозможно. Не смейте на нас кричать, не смейте в таком тоне вообще нам это». Там все остолбенели, потому что это было, ну не знаю, великая французская революция была менее яркое событие, чем такая реакция. Но надо сказать, папа потом сам говорил: «К чести Андрея Михайловича, он замолчал, промолчал, ушел, но не было никаких последствий». Он абсолютно, и, как бы, этот момент, он потом вернулся, и как будто стерли этот момент. Ну вот папа допускал тогда такие вещи, которые, в общем, не вполне вписывались вот в эту этику партийной жизни. Но в этом смысле он был такой, достаточно свободолюбивый человек. С принципами, он был со своими принципами. Леонид Млечин: Помощников ценили за самостоятельность и оригинальность мышления. Но опасно было выходить за рамки своих полномочий. Поэтому держались осторожно, даже если все прекрасно понимали и знали, что нужно предпринять. Но были и очень неравнодушные люди, такие, как Георгий Шахназаров. Он привел к Андропову главного режиссера Театра на Таганке Юрия Петровича Любимова, у которого постоянно возникали проблемы с идеологическим начальством. И Андропов обещал помочь. Карен Шахназаров: Он очень многим помогал, очень. И деятелям культуры очень много помогал, и, так сказать, в разных вопросах, к нему обращались очень многие там, порой по всякой ерунде, порой по более серьезным вопросам. Но он, надо сказать, всем помогал, всем старался помочь. Виталий Игнатенко: Георгий Хосроевич, он был один из тех, кто 24 часа в сутки защищал от несправедливых нападок на Высоцкого. Он мог дойти до самого высокого кабинета, когда это касалось какой-то несправедливости по отношению к какому-нибудь спектаклю, скажем, на Таганке, в Современнике, во МХАТе. Хотя, может быть, это не входило в его круг административных, так сказать, обязанностей, но поскольку вот такой был человеческий авторитет, к нему очень прислушивались. Леонид Млечин: Не все это одобряли. Министру культуры Екатерине Алексеевне Фурцевой не понравилось, что Шахназаров помог Владимиру Семеновичу Высоцкому выпустить пластинку со своими песнями. Карен Шахназаров: Фурцева начала кричать: «Что вы себе позволяете?». Он же международник был, он же, в принципе, работал в международном отделе. У него прямых не было, как бы, культура – это не его сфера. И вот она начала на него кричать, что «имейте в виду, я вот вам, так не останется, не лезьте не в свое дело». В общем, очень такой разговор был этот. Но отец искренне считал, что надо помогать. Виталий Игнатенко: Я работал одно время главным редактором журнала «Новое время». Это было уже после моей работы в Центральном комитете партии. И в это время готовилась постановка во МХАТе пьесы Михаила Шатрова в постановке Олега Николаевича Ефремова «Так победим!». И, конечно, у этого спектакля очень трудная биография, очень трудная судьба, его не выпускали, переделывали много раз. И вот Георгий Хосроевич, он убедил руководство ЦК. Во МХАТ пришли на премьеру члены Политбюро во главе с Леонидом Ильичом Брежневым. ТАСС опубликовало даже заметочку, что спектакль прошел с большим успехом. Ну, раз такой успех, мы были воодушевлены все, и в «Новом времени» напечатали большой отрывок, большой кусок из этого, из пьесы Михаила Филипповича Шатрова. Он шел много времени, выходил на нескольких языках и издавался в тех странах на испанском, португальском, английском, французском и немецком. И даже издавался в Германии очень большим тиражом. И когда этот журнал вышел в Германии, на следующий день он был полностью, тираж, арестован, уничтожен. И более того, в Москву пришла удивительная по своей мощности депеша с ссылкой на руководство Германии, ГДР, что это вообще провокация и так далее, и так далее. И что инициаторы вот этой публикации должны быть, в общем, строго наказаны. Мне даже сказали, что, там одни говорили, что «ты поставил себя вне партии», другие говорили, что «иди покайся». И вдруг неожиданно все развеялось, как ни в чем не бывало. Начались звонки, что, «наверное, вы поступили правильно. Ну почему вы должны обращать внимание, что руководство Германской Демократической Республики к этому делу относится иначе? Пьеса наша, журнал наш». И мне сказали, что Георгий Хосроевич с этой телеграммой от Хонеккера, он обошел все руководство ЦК, он не был только у Генерального секретаря. Доказывал, что это неправильно, и мы должны настоять на том, что журнал «Новое время» поступил правильно, публикуя это. Там нет ничего, это цитаты Ленина, это все построено в ленинских трудах, на ленинских разговорах, на его речах. Я, конечно, понимал, что это может сделать человек, который по жизни был человеком очень порядочным, очень смелым, решительным. Вот это его такое военно-политическое прошлое, оно играло очень большую роль. Поступить иначе он не мог. Для меня это очень, очень важно было, что вот такой человек рядом со мной. Карен Шахназаров: Он вообще-то был настоящий аристократ. Вот я думаю иногда, что такое аристократизм? Вот папа, при всем том, что он был очень простой, демократичный, абсолютно лишенный какого-то этого, но по сути дела, он был вот в моем понимании, настоящий аристократ, так, как вот и должен быть. И это, видимо, было каким-то образом заложено, видимо, в его биографии, роду вот этом. Так сказать, род-то был старинный и, в общем, такой достаточно важный в истории. Нагорный Карабах, там были мелики Нагорного Карабаха, потом практически больше ста лет служили России, и были, в основном, военные. У него были вещи, в которые он, понятие чести, если он верил в это, он не мог, как говорится, не следовать этому. Понятно, что он все равно каким-то образом соответствовал тем правилам, которые были в обществе. Но в общем он эти правила старался таким образом выполнять, чтобы они не наносили ущерба его пониманию вообще того, как человек должен вести себя. Георгий Пряхин: Я с ним познакомился впервые на землетрясении в Армении. Я был в составе той самой первой группы, когда мы уже, вот землетрясение было 7 числа, декабря 1988-го года, а 8-го, рано утром, в пять утра я в самолете с Николаем Рыжковым, Николаем Ивановичем, мы с ним дружили потом многие-многие годы, вплоть до его самой смерти, мы вылетели в Армению. Через несколько дней в Армению прилетел Горбачев. Конечно, там сама обстановка сближала. И мне сразу бросились в глаза его глаза. Наверное, более выразительных глаз там, в Армении, я не видел, кроме как у Горбачева такие. Тоже южные, с турецкой кровью там, говорят, и так далее. И, конечно, глаза Шахназарова, который увидел всю эту беду, все это бедствие на родной земле практически. Принимающая армянская сторона научила меня, что самое прочное место во время землетрясения – это в проеме двери. А самое необходимое – это чтобы на подоконнике стояла бутылка армянского коньяка на всякий случай. Вот так мы там и жили. И вот мне очень понравился этот человек уже своим переживанием. Потом мы, собственно, подружились. Это землетрясение, оно и разлучало людей, разъединяло, и, в общем-то, оно и соединяло таким, как любая беда, трагедия. Леонид Млечин: Прошедшие войну фронтовики Георгий Шахназаров и Анатолий Черняев вошли в интеллектуальный штаб нового Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева. Георгий Пряхин: Шахназаров нужен был, как вот такая душевная, что ли, опора. Поэтому его функции, Шаха, они были шире его рабочей должности. И то, что эти люди, и он, и Черняев, там много было, правда, фронтовиков, в ЦК партии в то время, я еще застал те времена. Вот то, что они создавали какую определенную ауру, определенную атмосферу для Горбачева. Юрий Батурин: Он работал с Андроповым, я думаю, что он получал большое удовлетворение от самореализации, конечно. Но когда он стал работать с Горбачевым, то просто по уровню задач, которые ему приходилось решать, ну, конечно, и уровень самореализации, и уровень удовлетворения, конечно, вырос. Георгий Пряхин: У меня создавалось впечатление, что он для Горбачева, он, Черняев, это такой самый ближний круг, который, в общем, нужен был Михаилу Сергеевичу не только для каких-то вот узкофункциональных обязанностей, рутины. Они были нужны ему, как люди, понимавшие его. Горбачева немногие понимали, немногие понимали, это своя трагедия. Не зря он того же Шахназарова из заместителя заведующего отделом сделал своим помощником. А со временем Георгий Хосроевич стал даже Государственным советником. Это было, это сумасшедшая по тем временам должность. Юрий Батурин: Помощники – вот это основные рабочие лошадки, и они каждодневно занимаются всем, всей текучкой, все, что идет, каждая бумага, ну, по направлению этого помощника проходит. И прежде, чем попадет к президенту, и прежде, чем он там напишет резолюцию, поставит визу. Тогда помощники были люди очень влиятельные. Главное – это генерировать идеи, писать, предлагать тексты, предлагать новые ходы, политические идеи. Тут вот что главное. Вот этим и занимался Георгий Хосроевич. Карен Шахназаров: Он очень верил в те процессы, которые начал Горбачев, очень верил. И, в общем, он до конца остался верен этим, как сказать, идеалам. Хотя он прекрасно видел, и особенно к концу, конечно, множество проблем. И отец Горбачеву предлагал включить Новороссию, то есть Крым, как раз Донецк, Луганск в состав Российской Социалистической Федеративной Республики. Как вы понимаете, тогда это было можно сделать, поскольку СССР еще был. Хотя уже он весь колебался, но было видно, что все идет к распаду. И вот тогда папа ему написал такую записку, предложил ему это сделать. Это еще до путча было, еще сохранялось союзное государство. И в принципе, это можно было сделать. И тогда многие вопросы, которые сейчас перед стоят, их бы не было, по-моему. Отец в этом смысле был, конечно, государственник. То есть он, как бы, совершенно не принимал развал СССР и пытался каким-то образом своими малыми силами это предотвратить. Виталий Игнатенко: Помощник, ты должен быть очень близок по духу, очень, разделять абсолютно все устремления, которые твой шеф разделяет. И должны смотреть в одну сторону, как говорят. И вообще понимать всю ответственность за это общение. Это не просто так посидеть за столом, поговорить, там, и разошлись. Это должна быть очень ответственная и серьезная, это серьезный и ответственный контакт с человеком. Вот тогда эффективность работы помощника очень высокая. Юрий Батурин: Серьезные политические вопросы государственного уровня, конечно, только так решались. Это был не формат круглого стола, а это был формат неформальной беседы. Ты хочешь – за столом сиди, хочешь – в кресле сиди, хочешь – вокруг стола ходи. Кому как удобно идеи генерировать. Ну что такое круглый стол? Это все заформализовано, сидишь, вот теперь ты выступай, теперь ты, теперь ты. А теперь я, председатель, подведу итог. Нет, это не круглый стол. Это такой мозговой штурм. Виталий Игнатенко: Потому что помощник – это быть в одной команде, очень правильно понимать направление того конкретного участка, за который ты отвечаешь, быть очень честным и порядочным в своем докладе руководителю, не вилять, не пристраиваться, не, так сказать, не обращать на злобу дня. Вот это твоя главная задача. Такие помощники были, в общем, на виду, и им очень доверяли. Юрий Батурин: В окружении Горбачева его роль была чрезвычайно высока, потому что он входил в узкий круг. Горбачев его выбрал, потому что, наблюдая за многим, вот он понял, что это человек очень творческий, что он генерирует идеи, что он пишет. И он пригласил его к себе в помощники. Георгий Пряхин: Это человек, я бы сказал так, не ЦКовский, не номенклатурный. И манеры его были очень простые, дружеские. Мог тогда так шутливо и с матерком припугнуть, так сказать, вот. Но, я повторяю, это был живой общительный человек с фронтовой школой. Может быть, и миролюбивая такая направленность политики Горбачева, миротворческая даже, сказать, она, если диктовалась, то как-то подпитывалась тем, что в его окружении было довольно много фронтовиков. И они были свободны по своему возрасту, им не надо уже было делать карьеру, не надо было куда-то прыгать, сигать. И они имели такой сумасшедший, чудовищный, серьезный фронтовой опыт, который позволял вести себя так, как они хотели. Виталий Игнатенко: Поэтому он имел очень большой авторитет. Не только авторитет умного, высокообразованного человека, но и очень высокий человеческий авторитет, гражданский авторитет. И, конечно, те вопросы, которые ему поручались, они были тоже невероятно трудные. Это отношения с Кубой, персонально с Фиделем Кастро, это отношения с Германской Демократической Республикой, это отношения с Польшей, с Ярузельским, Чехословакия, Гусак. И я должен сказать, что несколько раз я был свидетелем вот его таких встреч с этими людьми. И я был поражен, что они к нему относились, как к ровне, они говорили на одном языке. И они очень внимательно всегда слушали, и его аргументы всегда воспринимались очень, очень глубоко и точно. И для меня это была, в общем, очень серьезная школа, ну, прежде всего, такая школа человеческого понимания тех проблем, которые стояли не только перед нами, но и перед теми странами, ответственность за которые он определенную нес. И как раз он формировал отношение к этим странам у высшего руководства партии. Георгий Пряхин: Вот в сломе Берлинской стены, в общем-то, роль свою сыграли и вот эти фронтовики, несомненно. Это было влияние и Шахназарова, и Черняева, и других людей, которые, в общем, прошли войну. И понимали, что от разделенной нации любой ценой беды мировой нужно ждать в большей степени, чем от нации соединенной. Карен Шахназаров: Он был вообще-то романтик по своей природе, может, это какое-то воспитание в их семье. В общем, он происходил-то, честно говоря, из старинного рода карабахского, дворянского, кстати, рода. И вырос в Баку, юг. У него любимые писатели всегда были, помимо всего прочего, там Александр Дюма, Жюль Верн, это вот. Он, видимо, воспитывался вот на этом, на этой романтической литературе. И вот это вот у него до конца дней оставалось. Он не был циником абсолютно, он верил в то, что он делал. Георгий Пряхин: Его все называли исключительно «Шах», вот. А шах, по-моему, это даже выше, чем князь. Это вот было его такой псевдоним, псевдоним, скажем так. Но он производил впечатление шаха, да, во всяком случае, эти выразительнейшие глаза, эти брови. Юрий Батурин: На глаза, да, на его внешность внимание обращали. На глаза особенно обращали внимание женщины, красивые очень глаза, говорят. Да, он выглядел очень элегантно, если вы посмотрите на его фотографии в молодости, ну это просто, там герой триллеров каких-нибудь, фильмов, просто хоть кино снимай. Виталий Игнатенко: Он весь какой-то был, он светился всегда. Он всегда был, всегда был в прекрасном настроении. Вот что бы там ни происходило, он был на 50% выше, чем все эти обстоятельства. У него всегда было хорошо, и это, конечно, внутренняя такая сила в этом была. В этом заключался его вот этот оптимизм, он не на чем-то не был основан, а на внутренней силе, на понимании того, что он живет в ладу со своей душевной, с душевным своим настроем. Вот такой был Георгий Хосроевич. И он поэтому такой близкий для меня человек. Карен Шахназаров: Хотя я думаю, что он внутренне все-таки страдал, что он не у дел оказался. Он был человек очень энергичный и, конечно, так привык, то, что он в политике, в реальной политике. Конечно, после 1991-го года он работал в Фонде, в Фонде у Горбачева, но, конечно, это была такая уже для него, для его энергии это было такое утешение не это. Я думаю, что, видимо, он страдал. Но опять молча, он никогда ничего не говорил. Георгий Пряхин: Я волею судеб сейчас практически каждую неделю бываю на Троекуровском кладбище. И я часто захожу к его могиле, Георгия Хосроевича, и там на могиле, там, собственно, один атрибут такой, но значительный атрибут. Там гранитная книга. На самом деле, в первую очередь, не номенклатурщик, а мыслитель, публицист и даже писатель. По-моему, начинал свою такую деятельность с сочинения романов этих фэнтези, да. Это, по-моему, его, его изначально было. Вот он остался так в этой жизни фантастом-реалистом. Юрий Батурин: На меня Георгий Хосроевич оказал столь большое влияние, что я волею судеб повторил его путь в какой-то мере. Я был помощником Президента, стал членом-корреспондентом Российской Академии наук и даже написал и опубликовал пьесу о запуске первого искусственного спутника Земли, что произошло, кстати 4 октября 1957-го года, в день рождения Георгия Хосроевича Шахназарова.