Леонид Млечин: В советские годы многие занимали главный кабинет на Лубянке с большими надеждами, обретая там власть и награды. Но мало кто уходил с Лубянки по своей воле или на повышение. Пятерых руководителей Лубянки расстреляли, другие попали в тюрьму или в опалу. Неужели тех, кто шел на эту службу, не пугала судьба предшественников? Вячеслав Кеворков: Есть очень интересный рассказ Андропова. Он мне говорил, что когда ему сообщили о том, что… То есть Брежнев ему сказал: «Юра, ты идешь туда на 3, максимум 4 года. Надо сегодня это делать». А слово «надо» в те времена звучало очень часто и довольно уверенно. И он пошел. И вот он рассказывал, что он подошел к этой громадной лубянской двери, которая выходит на площадь Дзержинского, взялся за ручку и подумал: «Вот всех предшественников до меня отсюда выносили или они выходили для того, чтобы уже закончить свой жизненный путь. Интересно, сумею ли я выйти отсюда своими ногами». Леонид Млечин: Генерал Вячеслав Кеворков долгие годы служил во 2-ом главном управлении КГБ. Это контрразведка. Руководил 7-ым отделом, следившим за работой иностранных корреспондентов в Советском Союзе. Человек живой, контактный, он находился в добрых отношениях со многими пишущими людьми. Например, дружил с писателем Юлианом Семеновым. Семенов даже вывел его в романе «ТАСС уполномочен заявить». Один из его героев, генерал Славин, и в книге, и в фильме, поставленном по роману – это и есть Слава (Вячеслав Кеворков). Но генерал вошел в историю, потому что участвовал в создании тайного канала между Москвой и Бонном. Голос за кадром: Полвека назад правительство Федеральной республики Германия возглавил Вилли Брандт. Он всю жизнь провел в политике и, тем не менее, остался порядочным открытым человеком, которому чужд был цинизм. Он даже сохранил в себе некий идеализм. Вилли Брадт заявил о необходимости договариваться с Советским Союзом. И ему это удалось. Он превратил ФРГ из бастиона Холодной войны в оплот разрядки международной напряженности. Он поставил на карту свою политическую карьеру ради того, чтобы преодолеть трагическое прошлое, помирить воевавшие между собой народы, установить новые отношения между немцами и русскими, между Германией и Россией. По словам генерала Кеворкова, председатель КГБ Юрий Андропов сразу же после прихода Вилли Брандта к власти приказал чекистам установить с Бонном тайный канал связи. В принципе ничего особенного в этом нет. Иногда политикам не нравится протокольное общение через чопорных и медлительных дипломатов. Они хотят ускорить дело, напрямую связаться друг с другом. И тогда они обращаются за помощью к разведчикам. По словам генерала Кеворкова, всю работу по сближению Советского Союза и Западной Германии выполнил КГБ. А министерство иностранных дел и главный советский дипломат Громыко только мешали разведчикам. Советские дипломаты, которые ведали отношениями с западной Германией, иронически воспринимают сенсационные признания бывших разведчиков. Дипломаты говорят, что вся работа по установлению отношений с Вилли Брандтом по подготовке договора с ФРГ была проделана все-таки не разведчиками ,а сотрудниками Министерства иностранных дел. Андрей Андреевич Громыко сам 15 раз встречался с внешнеполитическим советником Брандта Эгоном Баром и столько же раз – с министром иностранных дел ФРГ Вальтером Шеелем. Вячеслав Кеворков: У него была абсолютно своя позиция. Но позиция человека, который не согласовывал. Он же был одиночка. Он опирался только на Брежнева. У него не было другой опоры. Все были против него. Голос за кадром: Член Политбюро и секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов, который был главным идеологом и обладал большим весом, Андропову почему-то не симпатизировал. Председатель КГБ знал об этом. Вячеслав Кеворков: Больше всего он опасался его. Сейчас я уже могу вам рассказать. В день похорон Суслова… А я относился к нему не очень хорошо, мягко говоря. Потому что я ехал всегда с дачи, передо мной выруливала эта машина, вставала посредине, и он ехал ровно 40 км. Все шоссе забивалось. Я опаздывал на работу. У меня был свой настрой. И вот в день похорон я иду по улице, подхожу к зданию. Идет мне навстречу Цинев. «Георгий Карпович, здравствуй. Как дела у тебя? Ты откуда идешь? Сейчас давали сообщение в ТАССе насчет похорон. Окостеневший мозг партии скончался». Цинев был хитрый мужичок. «Да, да, да». И ушел. Я поднимаюсь наверх. Звонит телефон. Андропов говорит: «Думать надо, кому говоришь и о чем. Ты меня понял?» И швырнул. То есть пока я поднимался, тот быстрее обежал и сказал, что у этого мнение об умершем уже Суслове. Голос за кадром: Первый заместитель председателя КГБ Георгий Карпович Цинев принадлежал к кругу личных друзей генерального секретаря. Они с Брежневым работали вместе еще до войны. Вячеслав Кеворков: У него сложная ситуация была. Он был приставлен с другой стороны. Цинев и Цвигун были два человека, которые, как считал Андропов, должны были присматривать за ним. Это нужно было… «Вы смотрите, вы вот ему доверяете, а он себе позволяет такие вольности об умершем Суслове сказать такую вещь». Это жизнь. Это был мой прокол, совершенно очевидный. Я тут же его признал. Надо быть бдительным. Голос за кадром: Андропов любил в разговорах с сотрудниками поругать какого-то начальника среднего звена, ожидая, что в ответ скажет собеседник. Наверное, Юрий Владимирович хотел все узнать о своих подчиненных и выслушивал любую информацию, от кого бы она ни исходила. Но критиковать членов Политбюро – это было исключено. Вячеслав Кеворков: Он был человек, который хотел слушать. Ему было важно собрать информацию, в свой компьютер заложить, для того чтобы потом принять решение. И вот он хотел слышать много мнений. Был какой-то предел. Видно было. Идет, идет – стоп, и дальше эту границу перешагивать ни в коем случае нельзя было. Нетактично было бы с любой точки зрения. Поэтому каждый докладывающий ему всегда смотрел: не дай бог перешагнуть эту грань. Царедворство – это целая большая наука. Голос за кадром: Андропов иногда предпочитал встречаться на конспиративных квартирах комитета Госбезопасности в центре Москвы. Наверное, ему надоедал скучный, казенно обставленный служебный кабинет. Понимал, что кому-то из его собеседников будет не по себе в здании на Лубянке. На конспиративной квартире ничто не мешало разговору, который приобретал более свободный и неофициальный характер. Вячеслав Кеворков: Это называлось у него «давай погоняем мысли». Гоняли мысли. И ему было важно, как рядовой состав видит. Я себе позволял говорить откровенно. Потому что я видел, что передо мной человек разумный, который хочет действительно знать. И он никогда не пресекал. Он внимательно слушал. Карандаши брал, так постукивал, слушал. Леонид Млечин: Он предпочитал конспиративную квартиру еще и потому, что ему не всегда хотелось, чтобы подчиненные фиксировали, с кем он встречается. А самого Андропова могли прослушивать? Он думал об этом, опасался? Вячеслав Кеворков: Нет, не думал. Понимаете, это управление, которое могло этим заниматься, там сидели абсолютно преданные ему люди, в том числе адъютант бывший (Плеханов), позже еще… Этого он не боялся, потому что этого быть не могло. Технически не могло. И, потом, должен был быть кто-то, кому это было интересно и кто бы осмелился это сделать. Это крайне важно. Голос за кадром: Он приглашал пообедать людей, находившихся вне привычного круга общения. Из среды научной и творческой интеллигенции. Таким путем Юрий Владимирович пытался расширить свои представления о настроениях в обществе, формировавшиеся исключительно служебными сводками. Вячеслав Кеворков: Я думаю, что ему нужна была смена общей обстановки. Знаете, кабинет мог как-то очень официально. Он же совершенно не пил ничего. У него были больные почки. Он был очень общительным в этом… Когда на конспиративных квартирах. Была такая картинка. Один раз мы сидим, работает телевизор. И прилетает Киссинджер. Идет Леонид Ильич, где-то они там встречаются. И он его обнимает и целует. И вдруг Андропов говорит: «Вот этот человек принесет нам колоссальную беду». Я говорю: «О ком это?» - «О Киссинджере». Это притом, что тот его обнимает. Понимаете? И он сказал: «Давайте выключим эту вещь». Голос за кадром: По словам его помощника Виктора Васильевича Шарапова, журналиста из газеты «Правда», ставшегося генералом, Андропов мог вызвать любого на откровенный разговор и сам говорил откровенно. Вячеслав Кеворков: Он хотел слышать все, что существует. Потом можно попасть в немилость или как угодно, но тем не менее. Например, я знал о Горбачеве от окружения, что Андропов ездит на юг каждый год на воды. Там Горбачев, Добрынин. И он ходит вокруг горы и обсуждает. И вот однажды у меня был разговор, он у меня спросил: «Слушай, почему Германия дала после войны такое количество талантливых руководителей?», - он называет Брандта, Эрхарта и все прочее. Я сказал, что это, видимо, исторически обосновано: когда происходит смена мнений, когда происходит смена поколений, то, видимо, выдвигаются совершенно иные люди. Ему было обидно, что у нас не так. Он сказал: «А у нас ты видишь, что творится?» У нас вы помните, какой был состав Политбюро. И он сказал: «Ничего, ничего. Есть один человек. Мы воспитываем человека. Понимаешь, это человек от земли, партийный человек. Вот мы его сейчас подтянем сюда. И у нас тоже будет кадр». Я знал, что речь идет о Горбачеве. Леонид Млечин: А желание излить душу у него возникало? Вячеслав Кеворков: В какой-то мере я осмелюсь сказать, что я был маленькой отдушиной. Потому что какие-то личные вещи он мне вдруг доверял – из жизни, симпатии к женщинам, что для него совершенно… Леонид Млечин: Вы сказали слово «женщины». Вячеслав Кеворков: Я думаю, что если бы он был уверен, что это останется в тайне, то, может быть, он себе мог бы позволить. Он был настоящим мужчиной. И ничто не было чуждо. Но над ним висела вся штука: «А вдруг это прорвется?» Образ совершенно поменяется из-за одного факта. Голос за кадром: Андропов был дважды женат. В первый раз в юные годы – на выпускнице своего же техникума Нине Ивановне Енгалычевой. Уехав перед войной из Ярославля, оставил там жену с двумя детьми. В Петрозаводске Андропов женился во второй раз – на Татьяне Филипповне Лебедевой. Она занималась комсомольской работой и слыла женщиной с очень сильным характером. С годами она стала прихварывать. И он постепенно лишился полноценной семейной жизни. Осталась одна работа. Вячеслав Кеворков: Ну вот он рассказывал о семье, что у него жена позволяет себе выпивать. Но он тут же должен был объяснить, что это началось в Венгрии: «Поскольку окна мы завешивали матрасами, чтобы не слышать крики людей, которых вешали, специально приводили к посольству и вешали, что у нее произошла, конечно, сшибка в голове». Каждому человеку нужно иметь кого-то, кому он расскажет. Наверняка у него были еще, кроме меня, которым он мог это рассказать. Но чтоб было много – я очень сомневаюсь. Леонид Млечин: И самого председателя КГБ тяжелая болезнь лишила всех иных человеческих радостей, кроме работы и наслаждения властью. Да и в любом случае разве он мог себе что-то позволить? Вячеслав Кеворков: Он не мог ехать куда-то без машины. Иначе это будет знать шофер. Он не может ехать куда-то без охраны. Это тоже. Уже, как считается, если один лишний есть, уже сомнительно, что тайна останется тайной надолго. Понимаете, на этом построена вся работа ЧК. Я попал в комитет государственной безопасности совершенно случайно. Война закончилась. Я уже учился. Одну академию окончил, затем другую военную академию. И в результате окончание академии совпало как раз со всеми процессами против Берии. В это время Берия сидел уже в бункере и готовился его расстрел. В это самое мрачное время я попал туда. И совершенно слоняясь по зданию, зашел в какой-то аппендикс. И вдруг увидел стол вот с таким вырезом. Мне показалось, что это стол пыток. Так фантазия сработала в этом направлении. Это стол Кобулова. Поскольку он был корпулентен, скажем мягко, а, скорее всего, как он сказал, рос вширь, а не вверх, то когда он садился за стол, то он не мог дотянуться до документов. Поэтому ему изготовили специальный стол с вырезом. Голос за кадром: Первый заместитель наркома внутренних дел Богдан Захарович Кобулов работал с Берией еще в Грузии. Сталин его ценил. Потому что генерал-полковник Кобулов сам избивал арестованных. Ставший после войны министром госбезопасности, Виктор Семенович Абакумов хотел убрать Кобулова. Но его самого Сталин посадил. Вячеслав Кеворков: Я Абакумова не знал. Говорили, что он был невероятно общителен, что он доступен, разговаривал с оперативным составом, не унижая его. Самородок. Он был абсолютно безграмотен. Сын истопника и так далее. Но самородок обладал какой-то фантастической памятью. Несмотря на то, что он, конечно, занимал пост руководителя очень сомнительной организации СМЕРШа. Такое ощущение, что у него после войны наступило какое-то раскаяние о содеянном им. Насколько оно было искренним, сказать сейчас трудно. Он готовился уже к смерти, говорил, что «я знаю о своей судьбе», что «я отсюда не выйду уже, мне понятно». И это после тяжелых 4 лет пыток. Его били невероятно сильно. Он сидел в кандалах. Леонид Млечин: Обсуждался ли среди сотрудников арест Абакумова? Вячеслав Кеворков: В те времена эти разговоры были не в почете. Люди старались не говорить. Потому что все сотрудники знали, что может быть и донос, и прослушивание. Кстати, прослушивание – вещь полезная, чтобы сотрудники не болтали зря. Сомнения можно держать в себе. А внешне должен делать это. Или уходи. Уйти тоже было сложно. Особенно следователю. Это был целый процесс. Если кто-то вставал и говорили, что «я больше не хочу», это вызывало большие подозрения. Причины непонятны. Объяснить, что я не согласен, никто не мог. Леонид Млечин: Подозрительность, воспитанная службой, распространялась и на своих? Вячеслав Кеворков: Конечно. Та же самая система. Своих боялись. Раз уж пошел один разговор, ведь мои дела с Брандтом длились 12 лет. За эти 12 лет благодаря Андропову я 2 раза был вынужден вылетать в Германию, потом к вечеру подлетать, наутро опять лететь и так далее. И вот такая жизнь, конечно, вызывала недоумение всех остальных. Рассказывать им я не мог. Поскольку был завязан на него впрямую. И вот мой начальник отдела (я был зам) вдруг выступил с идеей: «А вы знаете, что Кеворков работает на германскую разведку?» Вот вам… Какие основания? Что там? «Нет, я совершенно уверен, что он работает. Вот смотрите – он ездит туда…» И этого надо было ожидать. Это для меня не было неожиданностью. Был удар, конечно, когда я узнал об этом. Хорошо, что я чувствовал спину, прикрытую Андроповым. А вы представьте себе в другой ситуации. Это не отмоешься никогда. Какие у него были факты? Зависть. Зависть – страшная вещь, как вы знаете. Хорошо, мои прямые начальники, руководимые Андроповым, позвонили в обком: «Чушь какая-то. Что он несет?» И Андропов сказал: «Сделайте очную ставку. Вызовите Кеворкова сейчас из Германии. И этого. Пусть он при нем все это расскажет. Вы все поймете». Они сказали: назначается очная ставка. То, что ты нам рассказал, расскажи при Кеворкове. Тот отказался. Но, понимаете, вот какая может создаться ситуация. И мы все должны были быть готовы к этому. Леонид Млечин: А как потом складывались отношения с коллегой? Вячеслав Кеворков: Никак. Он опускал глаза, когда встречался. Подозрение – всегда полезная вещь. Выскажи его – значит, может быть, его как-то прижмут или посадят, еще лучше. Зависть – страшная вещь. Голос за кадром: Разведчики всегда пытаются заагентурить друг друга. Это часть профессиональной жизни. Генерал Кеворков навсегда запомнил рассказ коллеги, которого пытались завербовать, когда он работал за границей. Вячеслав Кеворков: Купил капусту в супермаркете. Стою с этой капустой. Вдруг подходит какой-то малый. «Мне нужно с вами побеседовать». Я говорю: «Давай». Стою с капустой, как идиот. Он говорит: «Вы знаеет, что я из центрального разведывательного управления». – «Очень приятно». – «Мы бы хотели с вами как-то так поговорить. Вот директор центрального управления, такая-то фамилия, хотел бы с вами поговорить». – «Пусть приходит ко мне. У меня еще два дня осталось до отъезда. Пусть приходит к нам. Мы его примем, выпьем, то да се». Он говорит: «Да нет, он хотел бы тет-а-тет с вами переговорить. Давайте сейчас поедемте к нам». – «С какой это стати я к вам поеду?» - «Я вам могу предварительно рассказать вам. Вы зря возвращаетесь в Россию. Вас там ждет неприятность. Ваш враг Крючков на вас накопил материалов много. Вам будет плохо. Директор ЦРУ предлагает вам 30 млн долларов, дачу, пятое, десятое». Дима похихикал так: «Ребята, поздно. Я уже старый человек, пожилой. Мне кидаться в такие тяжкие не хотелось». Мы сидим с ним, выпили. Я говорю: «Скажи честно, 30 млн – все-таки это судьба, жизнь решается. На 30 млн можно жизнь построить… Неужели ты не мог взять эти деньги?», - провоцировал я его. Он мудрый дядька, так посидел, улыбнулся, выпил: «Взять можно. Жить потом после этого нельзя». И все. Ответ совершенно идеальный. Леонид Млечин: Неужели даже про друга иногда думаешь: «А не перевербован ли он врагом?» Вячеслав Кеворков: Предательство – это очень такая отдельная глава в жизни всех сотрудников госбезопасности. Ее понять довольно трудно. Хотя, как сказал Юлиан Семенов, предателями не рождаются. Ими становятся. В какой-то обстановке или нервы у человека не выдерживают, или что-то такое, или он вообще в принципе своем такой человек, что он может это сделать. Леонид Млечин: Профессионал обязан исходить из того, что даже сосед по служебному кабинету может оказаться шпионом? Вячеслав Кеворков: Конечно. Леонид Млечин: Если постоянно думаешь, что сосед агент, как же тогда… Вячеслав Кеворков: Специфика. Может быть, это слово что-то вам объясняет. Специфика работает. Ничего не сделаешь.